 |
Глава XI экономика конного хозяйства
|
|
|
|
Афинское государство, чьи финансы по современным меркам были организованы плохо, не заставляло своих граждан платить налоги, а возлагало на них дорогостоящие общественные обязанности (литургии). Одной из них являлась служба в коннице, для чего воин должен был приобретать за свой счет лошадь и вооружение. (С середины V в. до н. э. и далее существовал также отряд наемных конных лучников, снаряженных за счет государства[356]. ) Древний принцип, согласно которому способность каждого человека к службе определялась размерами его земельных владений, был установлен в Афинах, по крайней мере, уже в начале VI в. до н. э.; когда законодатель Солон проводил реформу афинского государственного устройства, он разделил граждан на четыре класса. Членами первого класса считались те, чья земельная собственность приносила ежегодно не меньше 500 мер зерна (или эквивалентное количество в масле и вине), второго — 300, третьего — 200. (Стандартная мера, аттический медимн, равнялся приблизительно полутора бушелям. ) Четвертый класс состоял из малоимущих.
Представители наиболее богатых слоев общества могли избираться на государственные должности, от которых бедняки были отстранены, и они же исполняли более дорогостоящие общественные повинности; от представителей второго класса (так называемых hippeis — «всадников») требовалось обеспечить себя лошадьми и служить в коннице[357]. Это деление граждан на классы продолжало существовать и в IV в. до н. э., но к данному времени оно уже давно стало анахронизмом, так как деятельность Солона и тех тиранов, которые пришли к власти в VI в. до н. э., привела к росту ремесла, торговли и распространению повсеместно принимаемой серебряной монеты. В V—IV вв. до н. э. поместья человека и его доход определялись ради практических целей в монете[358]. Афинское сельское хозяйство во многом утратило свою экономическую роль. Права владения, связанные с поместьями, были осложнены закладами и брачными контрактами; и в конце IV в. до н. э. многие, будучи на деле богатейшими собственниками, формально оставались очень бедными[359]. Старые должности (после 487 г. до н. э. они перестали быть выборными, поскольку распределялись теперь по жребию) все еще до некоторой степени ограничивались членами прежних высших классов, но это ограничение, видимо, больше не воспринималось всерьез[360], и с развитием демократии после 509 г. до н. э. сами эти должности утратили прежнее значение. И хотя не только от конницы, но и от тяжеловооруженной пехоты все еще требовалось снаряжать себя за свой счет, граждане больше не оценивались для службы просто по размеру их крестьянских хозяйств.
|
|
|
Возникает вопрос: а появилась ли при солоновской конституции достаточно боеспособная конница? В течение VI в. до н. э. военная мощь фессалийцев, лучших кавалеристов в Греции, ослабла в результате цепи поражений при Керессе в Беотии, в Фокиде и в 510 г. до н. э. у стен Афин, где спартанская тяжелая пехота разгромила тысячу фессалийских всадников, которые были наняты афинским тираном Гиппием. Эти поражения показали (если такая демонстрация вообще была необходима), что конница не в состоянии штурмовать укрепления, что ей можно нанести поражение, используя подготовленные волчьи ямы и рвы, наконец, что даже на благоприятной для нее местности конница не способна разбить большую массу пехоты. (Это не вызовет особого удивления, если мы примем во внимание неудачи средневековых рыцарей — с их тяжелыми конями, совершенными доспехами, седлами и стременами — при Беннокберне, Куртрэ и в других битвах. ) Правда, этим поражениям можно противопоставить разгром маленького экспедиционного корпуса, который спартанцы вначале послали против Гиппия. И все же когда после изгнания тиранов афиняне реорганизовали свое государство и вооруженные силы, то конницу, очевидно, сочли излишней роскошью. Армия, которая разбила персов у Марафона в 490 г. до н. э., состояла из тяжелой пехоты без поддержки кавалерии.
|
|
|
Действительно, всадники различных типов часто изображаются на аттических вазах VI в. до н. э., тем не менее из источников не следует, что они играли важную роль. Тираны, как мы уже видели, по крайней мере в конце своего правления, доверяли фессалийцам, а не землевладельцам Аттики. Возможно, это делалось по политическим соображениям. Но их враги, среди которых были и некоторые представители влиятельных знатных фамилий, по всей видимости, и впрямь не располагали боеспособной конницей во время неудачного для них сражения при Паллене ок. 546 г. до н. э. [361] Позднеантичные лексикографы говорят, что навкрарии, чьи основные функции, похоже, состояли в сборе денег на постройку кораблей, кроме того, выставляли небольшой конный отряд[362]. Однако ни один писатель классической эпохи не упоминает подобные отряды; они, возможно, представляли собой береговую стражу, если вообще когда-либо существовали.
Впрочем, это не означает, что афинские аристократы больше не участвовали в колесничных состязаниях или что их сыновья не обучались искусству верховой езды — даже таким трюкам, как метание дротика с лошади, несущейся галопом, стоя[363]. И все же ко времени персидской агрессии у Афин больше не было боеспособной конницы.
Второе персидское вторжение 480-479 гг. до н. э. показало, что хотя тяжелая пехота и была способна одерживать победы, но если противник избегал сражений, она могла и проигрывать кампании. Поэтому афиняне (после очередного неудачного эксперимента с фессалийскими вспомогательными частями) приступили к серьезной реорганизации своей конницы — возможно, ок. 450 г. до н. э. [364] Фессалийцы оказались ненадежными союзниками, однако как враги они преподали афинянам один ценный урок, когда в 455 г. до н. э. последние вторглись в Фессалию. Хотя они и не встретили армии, способной противостоять в бою их тяжелой пехоте, но вражеская кавалерия смогла помешать им рассеяться по полям для грабежа, как это обычно делалось. Не сумев захватить укрепленные города, афиняне были вынуждены вернуться домой, не добившись успеха[365].
|
|
|
Новая афинская кавалерия поначалу насчитывала лишь триста всадников, по-видимому, добровольцев из молодых аристократов. У нас есть одно свидетельство об их действиях. Это надпись, регистрирующая посвящение победных трофеев на Акрополе[366]. В ней упомянуты три командира, и поскольку все они, очевидно, имели одинаковый статус, то возможно, что конница состояла из трех эскадронов, по сто человек в каждом. Памятник представлял собою статуи двух юношей с лошадьми, поставленные с каждой стороны входа в Акрополь, и даже спустя 600 лет они все еще являлись символом Афин. Однако первоначальная причина их появления была забыта, и некоторые люди полагали, что эти молодые люди были сыновьями историка Ксенофонта[367], вероятно, потому, что одного из этих трех командиров также звали Ксенофонт. Правда, мы не знаем ни об одной крупной победе конницы, в честь которой мог быть сооружен этот прекрасный памятник. Не исключено, что поводом для его возведения стало не только создание нового подразделения, но и его первые успехи.
Этот отряд был вскоре увеличен до 1 тыс. человек, возможно, в период мира между 445 и 431 гг. до н. э. Теперь он состоял из 10 эскадронов по 100 человек — по одному эскадрону от каждой из десяти фил, на которые были разделены граждане Афин и которые составляли основу гоплитской организации. Кроме того, набирали 200 конных лучников. Это были наемные отряды, и хотя, очевидно, они состояли из граждан, а не из иностранных наемников, к ним относились с некоторым пренебрежением[368]. Два кавалерийских командира равного ранга (это отражает обычное тактическое расположение, в соответствии с которым при построении в боевой порядок половина конницы ставилась на каждом фланге армии) и десять филархов (командиров эскадронов) избирались ежегодно народным собранием, и в обязанности Совета входила проверка списков воинов и инспектирование людей и их лошадей[369]. В изображениях на фризе Парфенона (ок. 440 г. до н. э. ) сквозит гордость афинян за свою конницу.
|
|
|
Однако с Греко-персидских войн основой мощи Афин все больше становится флот, а не армия. Персидское вторжение 490 г. до н. э. было отражено на суше при Марафоне, но в 480 г. до н. э. решающей победой стала морская битва при Саламине. За несколько дней до нее, когда персы были у ворот Афин, Кимон, сын победителя при Марафоне, поднялся на Акрополь, чтобы посвятить богине Афине свою уздечку, и сказал, что сейчас нужны не всадники, а моряки[370]. После этого мощь Афин покоилась не на знатных землевладельцах, из каковых состояла конница, не на свободном крестьянстве, которое служило в тяжеловооруженной пехоте, а на бедных гражданах, которые не могли экипировать себя для армейской службы и становились гребцами на боевых кораблях. Данные корабли предоставлялись государством, но снаряжались богатыми гражданами, получавшими за это почетное право командовать собственными судами — с помощью профессиональных кормчих или капитанов. Однократная триерархия (т. е. командование одним кораблем в течение сезона) могла обойтись от 4000 до 6000 драхм в начале IV в. до н. э. [371], когда 1 драхма была обычной ежедневной платой для квалифицированного ремесленника. После 411 г. до н. э. эта литургия обычно делилась между двумя гражданами, а в течение IV в. до н. э. между целой группой лиц и обычно не повторялась два года подряд. Так или иначе, но для большинства самых богатых граждан она стала самой важной военной повинностью. И поскольку один и тот же человек очевидно не мог служить одновременно во флоте и в кавалерии, то фактически конница не была идентична всей массе богатых граждан. Кто, спрашивает в комедии Аристофана колбасник, должен дать отпор демагогу Клеону? «Ибо богатые боятся его, и бедноте он отвратителен». Ответ на этот вопрос заключается в том, что есть всадники, тысяча славных и верных мужей, которые ненавидят его и которых поддерживают все честные люди в городе и, конечно, все добропорядочные зрители в театре[372].
Обладатели крупных состояний, нажитых благодаря торговле, похоже, редко служили в коннице. По крайней мере, в ряде дошедших до нас речей IV в. до н. э., произнесенных от имени тяжущихся богатых дельцов, последние всегда пытаются произвести впечатление на суд присяжных, перечисляя оказанные ими государству услуги, но о службе в коннице они говорят редко[373].
Наследники богатых состояний могли служить в коннице, тогда как их отцы все еще жили и активно выполняли общественные обязанности[374]. Эти молодые люди, вероятно, приносили большую пользу как кавалеристы, чем действительные владельцы крупных поместий, служившие в коннице лишь время от времени. Но точно не известно, какую часть от всего отряда составляли представители богатых семей, а какую — те, кто не мог сделать хоть какой-то взнос для участия в триерархии, если от них вообще требовались взносы. Это были, однако, самые богатые молодые люди, подававшие пример, за которыми следовали остальные, причем не только в моде (вроде ношения длинных волос на спартанский манер), но и в политике, где Спарта являла собой образец военной аристократии. Демократия была в безопасности, пока одерживала победы, тем не менее в 404 г. до н. э. война против спартанцев и их союзников, ведшаяся почти в течение целого поколения, закончились полным разгромом Афин, и хунта Тридцати тиранов была поставлена управлять городом для удовлетворения спартанских интересов. С целью поддержки тиранов конница была сведена в отряд. В период недолгой олигархической революции 411 г. до н. э. этого не произошло, хотя многие всадники в данных событиях и принимали участие. Злодеяния тиранов побудили демократов взяться за оружие. Критий, глава Тридцати, потерпел поражение и погиб. Однако присутствие спартанской армии позволило его уцелевшим сторонникам, которые удалились в Афины, оставив демократам порт Пирей, капитулировать на благоприятных для себя условиях осенью 403 г. до н. э. «Воинам, которые остались в городе с тиранами», запретили заседать в Совете и произносить речи на народном собрании[375], но им гарантировали жизнь и неприкосновенность имущества. Запрет на политическую деятельность, вероятно, был особенно жестко проведен в жизнь по отношению к всадникам, которые держались в Афинах до самого конца. Они располагались в Одеоне, ночью, как и пехота, охраняя стены, а на рассвете осуществляя конное патрулирование[376]. Не исключено, что Ксенофонт относился к их числу[377]. Если это так, то, возможно, из-за отсутствия карьерных перспектив в родном городе он и поступил на службу к персам и таким образом стал одним из наиболее знаменитых командиров и ведущим для своего времени специалистом по коннице.
|
|
|
В IV в. до н. э. кавалерия, очевидно, была не в таком блестящем состоянии, как в V в. до н. э. Почти в течение поколения афиняне поддерживали фиванцев против Спарты, и поскольку фиванцы имели хорошую конницу, а спартанцы полностью полагались на пехоту, афинская конница совершала кампании в относительной безопасности. Для одного храброго молодого человека, возможно, перевод из кавалерии в пехоту был делом чести[378]. Другой же молодой аристократ, пытавшийся обеспечить себе прохождение службы в коннице, подвергся судебному преследованию за дезертирство[379]. Кроме того, многие из старых семей были уничтожены или разорились в ходе войн 431—404 гг. до н. э., безжалостно опустошивших сельские районы Аттики. Так, в IV в. до н. э. число богатых людей в коннице, вероятно, было сравнительно невелико. Некий Феофон, умерший в начале IV в. до н. э., служил филархом, и поэтому маловероятно, чтобы он был беднее среднего воина. Однако все его состояние, включая боевого коня, оценивалось всего лишь в 2, 5 таланта (15 000 драхм). В то время 15 талантов считались большим состоянием. Из этого имущества 2 таланта составляли стоимость имения в Элевсине, а поскольку в той же самой речи говорится, что другое имение стоимостью в 2, 5 таланта давало 1200 драхм дохода, то Феофон мог получать со своего 960 драхм в год[380], что, кстати говоря, приблизительно равно предполагаемой нами оплате всадника в старом значении в те времена, когда зерно, кажется, стоило ок. 3 драхм за медимн[381]. В конце V в. до н. э. денежный доход от этого же самого поместья (если, конечно, война позволяла бы его возделывать) составлял бы самое большее всего лишь две трети от этой суммы. (Цена на зерно, похоже, поднялась с 1 драхмы за медимн во времена Солона до 2 драхм — при Сократе, 3 драхм — ок. 390 г. до н. э. и 5 или 6 драхм — в последние годы IV в. до н. э. [382]) Вместе с тем в V в. до н. э. многие богатые землевладельцы имели и другие источники дохода помимо их поместий в Аттике. Кимон на вершине своего могущества (ок. 465 г. до н. э. ), мог позволить, чтобы его урожай собирали для себя бедняки[383].
Позднее в том же V в. н. э. друг Сократа Критобул владел поместьем стоимостью в 8 талантов[384] и помимо службы в коннице содержал лошадей для своих нужд. Однако ему приходилось также служить во флоте в качестве триерарха. И хотя, несомненно, были и другие, подобные ему[385], вроде Алкивиада Старшего и его друзей, конница, бесспорно, была бы боеспособнее, если бы большинство кавалеристов принадлежало к менее зажиточным слоям и находилось бы в распоряжении государства каждый год[386]. Возможно, Критобул был исключением даже для V в. до н. э., а вот случай с Феофоном в IV в. до н. э. являлся довольно типичным[387]. Можно также предположить, что имение, приносившее 300 медимнов дохода, позволяло в лучшем случае прокормить всадника и его коня, а потому вряд ли кто-либо из всадников владел меньшим поместьем. Впрочем, в V-IV вв. до н. э. обладание им не обязывало служить в коннице, да и не давало на это права. Общий денежный доход тех, кто владел такими поместьями, составлял бы теоретически 300 драхм в начале VI в. до н. э., ок. 600 драхм — к концу V в. до н. э., 900 драхм — ок. 390 г. до н. э. и 1500-1800 драхм — в последние годы IV в. н. э. Конечно, не вся продукция хозяйства обращалась в монету, поскольку его владелец, его семья и рабы одну часть съедали, а другую оставляли на семена. Кроме того, жилье и орудия труда портились и нуждались в ремонте. Закладные и брачные контракты требовали оплаты. Неизвестно, какую часть розничной цены на зерно получал производитель, у которого большую часть урожая составлял овес, более дешевый, чем импортная пшеница (о цене на нее говорится у афинских ораторов). Сомнительно, всегда ли владелец усадьбы извлекал большую выгоду от подъема цен на импортное зерно, не раз менявшихся в конце IV в. до н. э. Главное свидетельство на этот счет весьма пристрастно; оно содержится в речи[388] против землевладельца Фениппа, унаследовавшего большие поместья и обвиненного в уклонении от литургий, которые он обязан был выполнять в соответствии с размерами своего имущества. Склонные к роскоши молодые аристократы, возможно, считали, что их доходы будут расти не меньше, чем цены. Движимые амбициями богатые афиняне стекались в город, видимо, еще до того, как деревни были заброшены с началом войны в 431 г. до н. э. В IV в. до н. э. Ксенофонт предполагал, что знатный землевладелец живет в городе. Но содержание двух домов всегда связано с дополнительными затратами, даже если лишь немногие молодые люди были такими же мотами, как Фидиппид в комедии Аристофана «Облака». Да и Критобул находит, что расходы превышают его доходы.
Наиболее затратной денежной операцией для кавалериста была покупка коня. В 421 г. до н. э. платить 1200 драхм за скаковую лошадь было расточительством, а каких-нибудь 30 лет спустя она послужила обеспечением долга на такую же сумму, и ее преждевременная смерть стала причиною судебной тяжбы. В 399 г. до н. э. Ксенофонт, испытывая сильные денежные трудности, продал любимого скакуна за 50 персидских золотых монет (1000 драхм) — ежегодное жалованье командира наемников, вчетверо превышающее плату для простого воина. Приблизительно в это же время 300 драхм стоила простая упряжная лошадь — возможно, впрочем, весьма полезное животное в своем роде, поскольку две пары мулов для сельских работ оценивались в 550 и 800 драхм[389]. У Ксенофонта лошади были лучше, чем у большинства его товарищей. Тем не менее, как кажется, не слишком состоятельный кавалерист мог потратить, по крайней мере, половину своего годового дохода на скакуна. Конюх (обычно им был один из домашних рабов), который сопровождал всадника в походе и который носил пищу для своего господина и присматривал за животными, также должен был ехать верхом[390], хотя, видимо, не на коне, а на вьючном животном. Во всяком случае, кавалеристы, судя по всему, приводили лишь одну лошадь для инспекции в Совете. Феофон оставил только одну лошадь, которую, вероятно, оценили куда дешевле, чем Ксенофонтова скакуна. А позднее, в IV в. до н. э., про Фениппа сообщается, что при уходе со службы он продал своего коня, хотя, будучи человеком молодым, богатым и здоровым, он был большим любителем лошадей. Слуги иногда могли ехать в одном строю с всадниками, чтобы создать у неприятеля ложное представление о многочисленности кавалерии, или даже отправляться на рекогносцировку в труднодоступную местность. Но все это еще не означает, что они ехали на запасных конях. Цезарь, Марий и другие полководцы античности подобным образом использовали лагерных слуг, ехавших на обозных мулах[391].
Можно только предполагать, какой была ежедневная стоимость фуража. В период республики каждой римской кавалерийской лошади выдавалось 3, 5 аттических медимна[392]; это кажется вполне вероятным (немного более 5 бушелей), и мы способны представить афинского всадника, который весь год держал наготове свою лошадь (Ксенофонт не говорит ничего о том, чтобы ее выпускали на пастбище) и тратил на ее питание 40 медимнов ячменя. Подножный корм был, конечно, доступен, однако, очевидно, качество его было хуже.
Эти значительные затраты, по крайней мере в более позднее время, частично оплачивались государством. В одном источнике говорится о «доходе» — займе, предоставляемом полисом в обмен на стоимость скакуна и не подлежащем возврату, если животное будет потеряно во время активной службы[393]. Правда, эта оплата упоминается только один раз в связи с аристократической революцией 404—403 гг. до н. э. и при демократии, возможно, не имела места. С другой стороны, продовольственные пайки, по всей видимости, были регулярными — по крайней мере в военное время, и обеспечивались согласно военным договорам с другими государствами[394], хотя в 424 г. до н. э. всадники все еще могли похвастаться, что не требуют компенсации[395]. В одной надписи, фиксирующей ежемесячные выплаты из афинской казны в 409-408 гг. до н. э., статья «зерно для лошадей» появляется через равные промежутки времени[396], и потраченная таким образом общая сумма (ок. 16, 5 таланта) была бы более чем достаточной, чтобы прокормить 1000 лошадей так же, как и римских скакунов, если бы ячмень в то время стоил две драхмы за медимн[397].
Ок. 365 г. до н. э. Ксенофонт считал, что конница обходилась Афинам в 40 талантов в год и что командиры эскадронов могли себя полностью экипировать из своего жалованья[398]. Антисфен намекает, что некоторые кавалеристы вполне преуспевали на службе:
Наши чепраки
Служат нам подстилками, а наши прекрасные
войлочные шляпы —
Великолепными охладителями вина.
Жизнь — сплошной рог изобилия[399].
Дисциплина в V в. до н. э. была также слаба. Аристофан описывает командира эскадрона, который сидел на своем скакуне на рынке и ел овсяную кашу из шлема, которую он только что купил в лавке у одной старухи[400]. Более серьезные люди сокрушались о недостатке дисциплины среди всадников и гоплитов, которые, будучи представителями лучшей части населения, должны были подавать пример гребцам-беднякам во флоте[401]. Возможно, аналогичным образом обстояли дела и в армии, занятой лишь частично и состоявшей из обеспеченных граждан; ее командиры происходили из того же социального слоя и ежегодно выбирались народным голосованием.
О ценах на снаряжение мы почти ничего знаем. Аристофан рассказывает о 1000 драхм за пластинный панцирь великолепной работы, 100 драхм за шлем и 60 — за трубу (хотя не исключено, что это было допустимым для комедии преувеличением)[402]. Подержанные вещи из имущества молодых аристократов, изгнанных в 415 г. до н. э. по обвинению в оскорблении государственной религии, и приобретенные по сниженной цене, включали в себя копье без древка за 1 драхму и 4 обола плюс 1 обол налога (обол = 1/6 драхмы) и легкий дротик за 2 драхмы и 5 оболов плюс 1 обол налога. На острове Кеос в начале III в. до н. э. наконечник копья стоил 3, 5 обола, тяжелое копье — 2 драхмы, а щит — 20 драхм[403].
Мы не в состоянии сделать какие-либо определенные выводы, но, возможно, более бедные воины были вынуждены тратить сумму, равную их годовому доходу, чтобы снарядить себя. Даже если государство действительно ссужало им средства для приобретения коней, то этот заем нужно было возвратить через несколько лет. Ценность же лошади, несмотря на бодрые рассуждения Ксенофонта о ее перепродаже, упала бы до нуля, когда она бы состарилась. Между тем если бы конь находился в состоянии готовности в течение года, то он мог съесть более 1/10 ежегодной продукции, производимой хозяйством ее владельца. Поэтому менее состоятельные всадники, видимо, пренебрегали заботой о своих лошадях в мирное время, хотя Совет ежегодно их инспектировал, признавая негодными плохо накормленных лошадей и штрафуя их владельцев[404].
Пока тянулась долгая война, всадник
Кормил коня и сеном и овсом вволю
За то, что честно конь ему служил в битвах.
Но вот когда закончилась война миром
И перестали всаднику платить деньги,
Пришлось коню из дальнего возить леса
Большие брёвна на своей спине в город
И прочие тяжелые таскать клади,
А голод лишь мякиной утолять жесткой.
Ведь он уже не конскую служил службу.
Когда же снова зашумел у стен недруг
И бросились защитники щиты чистить,
Точить мечи и украшать коням сбрую,
Тогда и всадник своего коня вывел,
Взнуздал его и уж хотел вступить в стремя,
Но тут же подкосились у коня ноги,
И он упал, сказав: «Теперь воюй пешим!
Из лошади ты вьючного осла сделал,
Но из осла не сделаешь никак лошадь»[405].
|
|
|
