Глава XII воинское снаряжение и тактика

В последней главе своего трактата о верховой езде Ксенофонт пишет, «как следует вооружаться тому, кто намерен встретить опасность верхом на лошади», и советует, чтобы и человек и лошадь были насколько возможно более закрыты металлическими доспехами. Это кажется удивительным, поскольку он предполагает, что всадники будут вооружены главным образом метательным оружием, и определенно не считает, что кавалерия способна решать исход крупных сражений путем нападения на тяжелую пехоту и ее разгрома. При изложении задач конницы он говорит о патрулировании, разведке, засадах, внезапных рейдах и нападениях на отставших воинов противника. Коннице следует учиться у волков, которые ищут неохраняемые места для грабежа и нападают на собак лишь тогда, когда те уступают им по численности, и у ястребов, также хватающих то, что оказывается без присмотра, и улетающих еще до того, как их обнаружат[406]. Наглядный урок такой тактики преподали пятьдесят сицилийских всадников, посланных сиракузским тираном Дионисием на помощь Спарте, когда на ее территорию вторглись фиванцы после разгрома лакедемонян при Левктрах.

Поскольку их было мало, то они рассыпались в разные стороны и забрасывали неприятелей дротиками, скача параллельно с ними или же навстречу им, а когда кто-либо атаковал их самих, то они уклонялись и снова заходили с флангов и метали дротики. При этом они часто спешивались со своих лошадей и отдыхали. А если же кто-либо скакал на них в то время, когда они были спешены, то они садились на лошадей и отъезжали. Но если преследователи нападали на них, сильно оторвавшись от главных сил, то сицилийцы атаковали их, когда противник отходил далеко, и наносили им урон.

В результате фиванская армия была вынуждена и наступать и отступать к удовольствию горстки сицилийских всадников, чьи действия Ксенофонт противопоставляет поведению более многочисленной афинской или коринфской конницы — ни та, ни другая не осмеливалась приближаться к фиванцам, видя, как те сильны и как их много[407]. Налицо разница между хорошо обученными профессионалами и дилетантами.

Ксенофонт ничего не говорит ни об экипировке сицилийцев, ни о том, как им удавалось пополнять запасы дротиков, — ведь они не всегда могли получить обратно те, которые метнули.

Вероятно, для такой тактики подвижность была важнее, чем защищенность, однако эти сицилийцы, по-видимому, носили по крайней мере защитное вооружение. Так, их правитель Дионисий, готовясь к войне с Карфагеном, заготовил 140 000 щитов и кинжалов и более 14 000 замечательных и со вкусом украшенных панцирей для конницы, наемников из гвардии и офицеров пехоты[408]. (Соотношение пехоты и кавалерии 10: 1, которое мы здесь наблюдаем, было нормой для античной эпохи. )

Пехотинцы, судя по всему, не имели защитного вооружения кроме щитов, которые образовывали неразрывную линию, когда воины были выстроены в сомкнутом строю. В этом отношении армия Дионисия отличалась от тяжелой фаланги трехсотлетней давности, воины которой обычно носили панцири, состоявшие из грудной и спинной пластины[409]. Однако не сицилийцы ввели такую моду. К концу V в. до н. э., если не раньше, спартанцы создали новый тип тяжелой пехоты, мобильной и гибкой, подготовленной к совершению длительных форсированных маршей; быстрому развертыванию из колонны в линию; изменению боевого порядка в соответствии с условиями местности; размыканию своих рядов и нападению на легковооруженных застрельщиков (необходимо признать, что обычно это не приносило эффекта); и совершению быстрых и точных маневров и контрмаршей. Для всего этого полный металлический доспех был слишком обременительным. Спартанскую тактику и снаряжение позаимствовали наемники, которых обучали спартанские офицеры, и в 401 г. до н. э. греческие пехотинцы, нанятые персидским царевичем Киром Младшим, имели только большой щит, шлем и поножи. Они носили красные туники, но у них не было защитного вооружения для тела[410].

Система военной подготовки и тактики, которую знал Ксенофонт, возможно, появилась во время Пелопоннесской войны[411], однако необходимость найти разумное соотношение между защищенностью и подвижностью ощущалась и гораздо раньше. Аргивские пехотинцы в тот период, когда их репутация была на высоте (VII в. до н. э.? )[412], носили не пластинные кирасы, а льняные панцири, и к концу VI в. до н. э. пластинные панцири и прикрытия для бедер, которые иногда находят вместе с ними, исчезают из аттической вазовой живописи[413]. С этого времени обычными становятся мягкие латы из склеенного льна или кожи, хотя иногда изображается и чешуйчатое вооружение, давно известное на Востоке. С этим более легким вооружением афиняне смогли атаковать бегом в битве при Марафоне в 490 г. до н. э., но, по-видимому, к концу V в. до н. э. и его стали считать слишком тяжелым. В ходе Пелопоннесской войны 431—404 гг. до н. э. как спартанцы, так и афиняне терпели поражения, когда их тяжелую пехоту настигали на неблагоприятной для нее местности легковооруженные воины.

Однако греческая конница этого периода щитов не имела и поэтому была вынуждена использовать защитное вооружение для тела, если она вообще использовала средства защиты. Поэтому когда наемники Ксенофонта по пути назад организовали маленький эскадрон, то людей в нем потребовалось обеспечить панцирями или кожаными куртками (spolades)[414]. Старшие офицеры тоже, по-видимому, часто ездили верхом, вследствие чего носили защитное вооружение. Когда они спешивались, чтобы лично возглавить свою пехоту, то брали щиты от отставших воинов или дезертиров[415], если только их не сопровождали щитоносцы[416], и, таким образом, несли вооружение большего веса, чем их подчиненные, что представляло собой неудобство на неровной местности, как это произошло с Ксенофонтом в Курдистане.

По своему виду пластинный панцирь состоял из раздельных пластин, грудной и спинной, соединявшихся на плечах крючками. Даже на самых ранних образцах обозначались контуры грудных мышц, сосков и других частей тела, которые предполагалось защищать. Со временем эти детали изготовлялись все более и более искусно, и к концу IV в. до н. э. весь панцирь изготовлялся рельефно, чтобы изобразить мышечный торс человека[417].

Более значительным усовершенствованием было то, что на ранних панцирях (до последней четверти VI в. до н. э. ) нижний край как грудной, так и спинной пластины выгнут резко вовне. Он образовывал широкий защитный обод панциря, который проходил вокруг тела воина как раз под талией (мы нередко видим его на вазах VII—VI вв. до н. э. )[418]. Данный обод не давал нижнему краю панциря натирать верхнюю часть бедра воина и не сковывал его движений, а также помогал защищать пехотинца от ударов копий, наносимых книзу от плеча, которые в таком случае отводились от нижней части живота. Однако это не обеспечивало всаднику защиты от удара кверху от земли, поэтому нижние края панцирей IV в. до н. э. не выдаются вовне, а искривляются с обеих сторон кверху над бедрами воина (такая конструкция, очевидно, требовала более тщательной подгонки и большего мастерства изготовителя)[419]. «Крылья», как называет их Ксенофонт[420], т. е. длинные узкие металлические полосы, висящие свободно, чтобы не мешать движениям, прикреплялись к нижнему краю панциря, чтобы защищать нижнюю часть живота и верхнюю часть бедер. Схожие «крылья» иногда прикреплялись к краям отверстий для рук, чтобы защищать плечо и верхнюю часть руки.

Ксенофонт рекомендует для защиты шеи также использовать латный воротник, поднимающийся от самого панциря и достаточно большой, чтобы прикрыть нижнюю часть лица воина. Такой образец показан на одной фессалийской монете времен Ксенофонта[421], но спустя поколение использовался другой тип, который крепился к шлему. В битве при Арбелах (331 г. до н. э. ) Александр Великий носил железный шлем, так хорошо сделанный и отполированный, что он сиял как серебро высокой пробы. К шлему был присоединен латный воротник из того же металла, украшенный драгоценными камнями. Примечательно, что Александр носил не пластинный, а двойной льняной панцирь из числа трофеев, захваченных за два года до того при Иссе[422].

В самом деле, хотя пластинные панцири, судя по литературным источникам, продолжали использоваться в классический период[423], памятники материальной культуры позволяют считать, что больше были распространены льняные латы и spolas. Они шнуровались на правом боку и скреплялись широкими плечевыми полосами, которые шли со спины и завязывались внизу на груди. Нижние края доспеха представляли собой узкие полосы, которые подобно «крыльям», прикрепленным к пластинному панцирю, обеспечивали гибкое прикрытие бедер и поясницы. «Крылья» также иногда крепились к плечевым полосам (но, возможно, не раньше IV в. до н. э. ).

Чтобы сделать эти доспехи более эффективными, иногда использовалось чешуйчатое защитное вооружение, уже давно известное на Востоке[424]. Его носили персы[425] и скифы[426], но в воображении греческих вазописцев оно мало связывалось с кавалерией[427].

Доспехи и металлические шлемы есть у немногих всадников на фризе Парфенона (может быть, это офицеры? ), однако у большинства из них нет защитного вооружения. Впрочем, они принимают участие в процессии, а не в битве, и мы не знаем точно, что они носили в боевых условиях. Другие памятники классического периода (особенно надгробный памятник Дексилея, «одного из пяти всадников», который был убит под Коринфом в 394 г. до н. э. ) показывают сражающуюся конницу без защитного вооружения. Хотя вполне возможно, что это результат художественной условности (противник Дексилея, упавший на землю пехотинец, также обнажен). По-видимому, Ксенофонт считал вполне обычным использование кавалеристами защитного вооружения для тела, причем не только в Азии, но и во второстепенных областях Греции. Конница Флиунта, готовясь к рейду, «надела панцири и взнуздала лошадей»[428], и вряд ли в их снаряжении было что-то необычное для той поры.

Однако памятники материальной культуры V в. до н. э. позволяют предположить, что в это время некоторые всадники сражались, одетые только в хламиду, хитон и петас — обычное облачение для верховой езды, охоты (будь то на лошади или пешком) или другого вида деятельности на свежем воздухе. Вместе с тем мы не знаем, насколько была распространена подобная практика.

Я не могу найти ни одного свидетельства, позволяющего предположить, что греки классического периода пытались создать из легкой и тяжелой конницы самостоятельные боевые единицы, как это произошло в эллинистический период. Правда, в конце VII—VI в. до н. э. (в период, в связи с котором у нас недостает надежных литературных свидетельств) в вазовой живописи появляются изображения всадников двух типов. Первые одеты так же, как и охотники того времени, в короткую тунику, без доспехов и обычно без головного убора, вооружены одним или двумя короткими копьями, которые использовались в ближнем бою или в качестве дротиков. Обычно это безбородые молодые люди. Однако всадники на вазе из афинского Акрополя, расписанной во второй четверти VI в. до н. э. [429], выделяются своими бородами и широкополыми шляпами. Они сражаются с конными лучниками, чьи шляпы и обувь выдают в них варваров. Один греческий дротометатель упал со стрелой в голове. Главное украшение этой вазы — сцена героического боя между воинами, едущими, подобно гомеровским, на колесницах. Один воин лежит на земле, и над его телом разгорается схватка. Не исключено, что эта ваза сделана в память о каком-либо подлинном эпизоде одной из войн, в ходе которых Афины пытались завоевать плацдарм на берегах Геллеспонта. На меньшем бордюре показана смерть знатного афинянина, сражающегося с варваром, а центральная сцена навеяна воспоминаниями об одном из героев Троянской войны.

Конные лучники редко изображаются на афинских вазах. Обычно это варвары[430]. Тем не менее, возможно, что конные лучники V—IV вв. до н. э. были афинянами, но они служили за плату, и потому «всадники» относились к ним с презрением.

У кавалеристов второго типа имеются шлемы, панцири, поножи, большой круглый щит гоплитов — ок. тридцати дюймов в диаметре, слишком обременительный в конном строю. Обычно это бородатые мужчины, которых часто сопровождают молодые оруженосцы, сидящие на запасных лошадях. Их задача, очевидно, заключалась в том, чтобы присматривать за конем всадника, после того как он спешится для боя, подвозить к полю битвы и увозить с него; во многом это напоминает колесничих героической эпохи[431]. На крышке аттической вазы, расписанной предположительно ок. 570 г. до н. э. и хранящейся в настоящее время в Неаполе[432], мы видим схватку, в которой принимают участие все рода войск. Тема — осада Трои, но художник изобразил оружие и снаряжение своего времени. Греческая армия врывается в обреченный город. Впереди едут верхом рядом одетые только в короткие туники двое юношей, потрясающие копьями. За ними в плотном строю наступают бегом семь тяжеловооруженных пехотинцев со щитами, перекрывающими друг друга. Далее следует всадник, вооруженный как гоплит, со шлемом, щитом и поножами. Он только что спрыгнул с коня на левую сторону, оставив поводья оруженосцу, который одет так же, как и застрельщики авангарда, однако, судя по всему, не вооружен. Гоплиты, а также группа всадников и оруженосцев затем повторяются дважды. Не исключено, что всадники и оруженосцы в действительности не находились между рядовыми воинами и могли составлять левый фланг.

На других рисунках изображены оруженосцы противоборствующих сторон, стоящие с запасными лошадьми между участниками поединков, которые сражаются пешими. Один обращается в бегство и бросает своего господина в особо опасный момент (роспись на коринфской вазе начала VI в. до н. э. )[433], но чаще они служат своего рода обрамлением для битвы, от которой их даже могут отделять женщины, наблюдающие за схваткой[434]. По этой причине лошадь (ее вели оруженосцы, для чего, собственно, и требовалось их присутствие) часто не изображалась[435]. И вскоре всадников (или амазонок) начинают рисовать по бокам мифологических сцен, в которых они смотрятся довольно неуместно[436].

Процессии всадников без оруженосцев, иногда ведущих запасных коней, мы видим на некоторых чашах и больших сосудах для смешиваний, расписанных в Коринфе в начале VI в. до н. э. [437]; часто они появляются и на более поздних афинских вазах. Однако на немногих памятниках из материковой Греции показаны всадники, использующие в бою щиты[438], и на аттических вазах конца VI в. до н. э. большой щит показан заброшенным за спину, когда воины в тяжелом вооружении нападают на врага верхом. (Их противниками часто выступают амазонки, которые в то время начинают изображаться конными. Поэтому данные вазы, возможно, не отображают реального состояния тогдашнего военного дела. ) В отличие от своих соплеменников из южной Италии и большинства европейских соседей материковые греки так и не создали хороших кавалерийских щитов. Вероятно, всадники с большими щитами должны были действовать как пехота, только в конном строю. Есть несколько изображений всадников VI в. до н. э. из Афин и Коринфа со шлемом, панцирем и поножами, но без щитов. Возможно, перед нами своего рода эксперименты с тяжелой конницей, предвосхищающие появление тяжеловооруженного воина, чье снаряжение описывает Ксенофонт[439]. Вместе с тем до V в. до н. э. такие всадники — редкость, и даже позже они значительно уступали по численности легковооруженному типу.

Для кавалерийского шлема Ксенофонт рекомендует «беотийский тип, поскольку он не только обеспечивает самую лучшую защиту тому, что остается над панцирем, но и не препятствует хорошему обзору»[440]. Этот шлем был идентифицирован[441] с тем типом, который показан на памятниках из Феспий, Галиарта и Танагры в Беотии (все они, очевидно, относятся к эллинистическому периоду) и на аттических рельефах IV в. до н. э. Шлем имеет высокое куполообразное основание и широкий, идущий вокруг наклонный обод, который, по крайней мере на поздних образцах, согнут складками. Обод защищает шею сзади и выдается вперед, прикрывая лоб. При этом лицо, которое другие греческие шлемы защищали неподвижными или подвижными нащечниками и иногда длинной носовой пластиной, остается открытым, и обзору, как отмечает Ксенофонт, ничто не мешает. На таком шлеме иногда носили длинное перо[442].

Беотийский шлем, похоже, стал стандартным кавалерийским шлемом в армии Александра Великого и его наследников. Один уцелевший образец (ныне в Эшмольском музее в Оксфорде) был найден в реке Тигр — след македонского завоевания Востока.

Для левой руки Ксенофонт рекомендует «изобретенную деталь вооружения, называемую “рукой”». Она «закрывает плечо, верхнюю часть руки, предплечье и кисть, держащую поводья, и при этом вытягивается и сгибается. Она также защищает и ту часть туловища, которая не прикрыта панцирем, под мышкой»[443]. Слова Ксенофонта означают, что в его время это было нововведением. Возможно, оно было слишком неудобным, чтобы часто использоваться на войне. Однако несколько памятников эллинистического периода позволяют считать, что полностью от него все-таки не отказывались. Это изобретение продолжало применяться и оказало влияние на тяжелое вооружение римских гладиаторов[444]. Изготовление таких подвижных соединений, судя по всему, в целом было не под силу греческим оружейникам, но левой руке с локтем, находящимся в стороне[445], не приходилось много двигаться.

Для правой руки, которая сжимала оружие, свобода движения была необходима, и потому Ксенофонт советует, чтобы доспех для нее не соединялся с панцирем. Рекомендуемые им средства защиты руки, которые должны охватывать ее так, как поножи охватывали ноги, были найдены в Олимпии и в южной Италии[446]. Они датируются VI в. до н. э., т. е. именно тем периодом, когда пехотное вооружение было наиболее тяжелым и поэтому, возможно, не использовалось всадниками. Впрочем, «панцирь и пара наручей греческой работы V в. до н. э., найденных около Никополя в 1902 г. »[447], почти наверняка являлись кавалерийским вооружением, хотя несомненно и то, что они были в ходу у скифов. Для защиты ног всадник надевал башмаки, которые прикрывали его голени и ступни, в то время как его бедра должны были быть защищены одной примечательной частью вооружения, которую нес конь. Она представляла собою вид фартука, передние края которого, похоже, присоединялись к хомуту, проходившему вокруг плеч лошади, откуда тянулись назад, чтобы прикрыть бока лошади и бедра всадника[448]. Это неуклюжее средство (видимо, азиатского происхождения) можно увидеть на нескольких памятниках, сделанных во времена Ксенофонта по обеим сторонам Эгеиды[449]. Однако азиаты также носили штаны, каковые могли быть прошиты дополнительными подкладками или усилены чешуйками для защиты бедер. Ксенофонт, описывая вооружение персидского принца, которого он видел собственными глазами, говорит, что тот носил панцирь и доспех для прикрытия бедер. Его лошадь имела доспехи для защиты бедер и головы[450]. Когда, однако, он дает рекомендации для снаряжения греческой конницы[451] или же приводит исторические примеры[452], то советует, чтобы всадники имели панцири и шлемы, а лошади — бронзовые наголовники и нагрудники[453] и бронзовые доспехи для защиты боков, которые также прикрывали бедра всадника. Их необходимо отличать как от покрывал или доспехов для бедер, которые использовались еще с Бронзового века, чтобы защитить колесничных лошадей[454], так и от пластин, охватывающих верхнюю часть ноги, которые иногда надевали гоплиты в VI в. до н. э. У них была кромка, идущая вдоль внутренней поверхности бедра, и если бы их носили всадники, то они могли бы повредить как лошадь, так и седока.

Полное вооружение, описанное Ксенофонтом, вероятно, являлось тяжелым бременем для лошади — особенно потому, что греческая лошадь имела менее массивную комплекцию, чем персидская. Впрочем, существование различных элементов вооружения, о которых он говорит, подтверждается независимыми источниками (возможно, за исключением «руки»)[455], да и сам Ксенофонт был практичным человеком и замечательным командиром. Поэтому нет нужды игнорировать его идеи, относя их к разряду чисто теоретических, хотя неудобные прикрытия для боков и бедер, похоже, использовались только в его время.

Следует отметить, что Ксенофонт, пусть и находившийся под сильным персидским влиянием, не предлагает снарядить греческую конницу на персидский манер. Персидское вооружение плохо представлено на памятниках, поскольку оно было обычно скрыто под верхней одеждой, цвета которой, как и геральдические символы средневековых рыцарей, могли служить как средство опознания[456]. Беотийский шлем и пластинные панцири с «крыльями» были определенно греческими, хотя иногда их также носили и варвары[457].

Для наступательного оружия Ксенофонт рекомендует machaera, тяжелый искривленный рубящий меч, напоминающий по форме kukri у гуркхов[458], а не короткий прямой режуще-колющий, который, видимо, чаще использовался пехотой. Однако самым важным оружием всадника являлись дротики из кизила (по два на кавалериста). Длинное копье было «как непрочно, так и неудобно для ношения», а обученный человек мог бросить один дротик с большого расстояния, а потом использовать второй, чтобы ударить на близкой дистанции[459]. Метание дротиков с лошади было нелегким делом. Ксенофонт призывал упражняться в нем, правда, очевидно, мало надеялся, что его советы будут приняты всеми афинскими всадниками, — он рекомендует, чтобы командиры эскадронов выставляли как можно больше дротометателей[460]. На наградных амфорах начала IV в. до н. э. изображены состязания конных дротометателей[461]. Мишенью служил крепившийся к столбу круглый щит, а оружие металось с очень короткой дистанции, хотя это, возможно, потому, что художник хотел изобразить на картине как можно больше.

Сам Ксенофонт рекомендует бросать дротик с максимальной дистанции, чтобы метающий успел отъехать назад или взять второй дротик[462]. Но несмотря на все то, что он говорит, метание с максимальной дистанции не всегда было самым надежным. В битве при Кунаксе в 401 г. до н. э. Кир Младший во время атаки столкнулся с Артагерсом, знатным воином, одним из высших неприятельских командиров, который, выкрикнув оскорбления в адрес Кира, метнул в него свой дротик. Однако нагрудник спас Кира, хотя он и попал под удар, и так как Артагерс повернул коня, то Кир поразил его, пробив острием копья шею около ключицы[463].

Что Ксенофонт предпочитал два дротика длинной пике, объясняется одним случаем во время восточной кампании спартанского царя Агесилая в 396 г. до н. э., в которой принимал участие и сам Ксенофонт. Греческая конница, откомандированная на разведку, натолкнулась на равный по численности отряд персов, причем из-за холма, который находился между ними, ни одна из сторон не догадывалась о присутствии другой до тех пор, пока они не сблизились на сотню-другую метров. Обе группы остановились. Персы первыми оправились от удивления и, напав, отогнали греков к их тяжелой пехоте, убив двенадцать человек и двух лошадей. Ксенофонт приписывает поражение греков: 1) лучшему строю персов, которые атаковали, построившись колонной, в то время как греки встретили их, выстроившись в линию; 2) лучшему вооружению персов — дротиками из кизила. У греков были копья, которые всякий раз ломались, когда ударяли врага[464].

Теории Ксенофонта были отвергнуты поколение спустя после его смерти — македонская кавалерия предпочла длинные копья, да и у него самого, возможно, были впоследствии на сей счет другие мысли[465].

Инструкции Ксенофонта для обучения лошадей и всадника предполагают перестрелки с применением метательных снарядов и уходом из-под вражеского удара после метания[466]. Отдельные всадники могут схватиться врукопашную, тем не менее конница не будет нападать на плотный строй пехоты неприятеля. Необходимость быстрого отхода и уклонения от близкого контакта с основными силами врага доказывается эпизодом из европейской кампании Агесилая. Конница фиванцев неожиданно напала на спартанскую армию на марше, застав кавалерию арьергарда спешенной и обратив ее в бегство. Однако беглецы вновь собрались и контратаковали при поддержке молодых пехотинцев. Фиванцы вели себя «как люди, которые в полдень подвыпили: правда, они стойко выдерживали натиск до тех пор, пока не выпустили всех дротиков, однако же ни один из них не попал в цель. После этого они повернули тыл, потеряв при отступлении двенадцать человек»[467].

Неосторожность при отходе могла привести к тяжелым последствиям даже после того, как вражеская пехота оказывалась на безопасном расстоянии. Так, когда царь Агесилай привел свою армию назад из Азии в 394 г. до н. э., его продвижение через Фессалию было задержано атаками фессалийской конницы на арьергард, что вынудило его сконцентрировать кавалерию в тылу и приготовиться к битве. Вслед за этим фессалийцы, решив, что не могут успешно сражаться верхом против тяжелой пехоты, начали медленно отступать, а конница Агесилая следовала за ними с чрезвычайной осторожностью. Царь, поняв ошибку, совершенную обеими сторонами, послал на помощь отборных всадников с приказом подбодрить остальных и атаковать врага галопом, не давая ему другой возможности отойти. Это яростная атака застала фессалийцев врасплох, и они были обращены в бегство, потеряв в схватке своего командира[468].

Легко порицать Ксенофонта за его чрезмерную осторожность во взглядах на тактику и вооружение, особенно когда мы знаем о победах Александра Великого, одержанных всего спустя поколение после его смерти. Однако исход битв Александра был решен поражением персидской конницы. Македонский царь не водил свою кавалерию в лобовые атаки против греческих наемников, которые столь верно и успешно служили Дарию почти до самого конца[469]. Преемники Александра, хотя в состав их армий и входила лучшая тяжелая пехота в мире, поначалу также решали исход сражений кавалерийскими атаками. Возможно, во многом именно поэтому личности военачальников играли тогда особую роль; армии сражались за одного полководца против другого, и, таким образом, удача отдельного командующего могла склонить чашу весов на его сторону.

Эвмен из Кардии и Неоптолем, «несмотря на давнюю ненависть и наполнявшую их злобу, в двух столкновениях проглядели друг друга и лишь в третьем, с криком обнажив мечи, ринулись один другому навстречу. Когда кони их сшиблись со страшной силой, словно триеры, оба выпустили из рук поводья и, вцепившись друг в друга, стали стаскивать с противника шлем и ломать панцирь на плечах. Во время этой драки оба коня выскользнули из-под седоков и умчались, а всадники, упав на землю, лежа продолжали яростную борьбу». В конце концов Неоптолем был побежден и убит[470]. Такой вид поединка напоминает об образе действий Кира Младшего и Александра. Примечательно, что когда границы царств преемников последнего стали более определенными, а войны их наследников приобрели характер межгосударственных, то значимость тяжелой пехоты, ставшей более тяжелой и неповоротливой, чем когда-либо, увеличилась за счет конницы.

Во второй главе уже указывалось, что в период поздней античности греческая порода легких лошадей пришла в упадок и были выведены кони более массивной комплекции, с примесью центральноазиатской крови, которые могли нести тяжеловооруженных седоков. Такие лошади, как показывают рельефы из Персеполя, использовались в Персии задолго до Ксенофонта. Судя по некоторым памятникам европейской Греции и Македонии, еще до завоевания Александром Востока там начали использоваться лошади более грузной и грубой породы, чем афинские V в. до н. э., хотя в Европе параллелей характерному «римскому носу» лошадей из Персеполя не обнаружено. Однако то, что использование тяжелого кавалерийского вооружения сыграет свою роль в упадке классической греческой конницы, трудно было предвидеть во времена Ксенофонта. Можно, конечно, упрекать его за надоедливые рассуждения о том, как избежать опасности, и за то, что он больше внимания уделял оборонительному, а не наступательному вооружению. Но следует помнить, что Ксенофонт не готовился лично идти в атаку, а писал как старый человек, дающий советы своим «молодым друзьям». Не исключено, что среди них были и два его сына, один из которых позднее погиб со славой, сражаясь в рядах афинской конницы на стороне спартанцев в битве при Мантинее, окончившейся вничью. Спустя двадцать пять лет македонское завоевание Греции, наконец, показало, что пылкие воины-дилетанты — а именно для них писал Ксенофонт — больше не ровня обученным профессионалам, среди которых он в свое время был одним из самых знаменитых.

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: