О моральном облике нашего народа

(Из статьи в журнале «Большевик»)
Мораль, или этика, существует с начала образования человеческого общества и определяется в конечном счете его экономическим развитием, — разумеется, не автоматически, а с отставанием, как и всякая идеологическая надстройка, вроде права, религии и т. д. На заре человеческого общества мораль вырастала из бытовых условий, складываясь практически в определенные нормы поведения людей. Нормы эти, конечно, не записывались ни в какие юридические кодексы, — в те времена и письменности еще не существовало; но для людей того времени они были, пожалуй, не менее обязательны, чем для нас юридические статьи современных писанных законов. Отношения к общине, роду, семье, отношения мужчины к женщине и женщины к мужчине, бытовые отношения закреплялись, превращались в общепринятые психологические установки, в общественную мораль.
С разделением человеческого общества на классы, с появлением государства, естественно, и мораль становится классовой, делается сильным оружием в руках господствующих классов для закрепощения подчиненных масс. О капиталистическом обществе Энгельс писал, что там имеется, по меньшей мере, три вида морали: «феодальной аристократии, буржуазии и пролетариата».
«А так как общество до сих пор развивалось в классовых противоречиях, то и мораль была всегда классовой моралью; она или оправдывала господство и интересы господствующего класса, или же отражала возмущение угнетенного, но достаточно окрепшего уже класса против этого господства и защищала будущие интересы угнетенных» («Анти-Дюринг», стр. 66, 1934).
Господствующие классы в каждую эпоху — рабовладельческую, феодальную, капиталистическую — стремились замаскировать свое господство и выдать свои узкоклассовые интересы за общенародные. Свою мораль эксплуататоров они преподносили в форме общечеловеческой морали, возводили ее в ранг вечной истины, покоящейся на основах, стоящих вне человеческого общества, независимых от человека и данного общественно-экономического уклада, а как бы исходящих от бога.
Шли времена, гибли старые общественно-экономические формации, на их месте возникали новые. Вопросы нравственности, морали стали одним из отделов философской науки.
Философы-метафизики и схоластики, трудясь над этими щекотливыми вопросами, оправдывали существующее положение нравственными законами, исходящими из трансцендентных, то есть не постигаемых умом человека, понятий. Это не значит, что многовековая работа метафизиков и схоластиков не имела положительных результатов для развития человеческого знания и логики мышления. Но в общем все они стремились к одной цели — заставить мораль служить интересам господствующих классов, оправдать угнетение меньшинством эксплуататоров большинства эксплуатируемых, признать нравственным именно такое положение.
Западноевропейская художественная литература, в целом служа интересам капиталистического общества, все же дала замечательные произведения, бичующие капитализм. Например, у одного из лучших знатоков буржуазного общества — Бальзака — в его романе «Отец Горио» виконтесса Босеан внушает студенту Растиньяку:
«Чем хладнокровнее вы будете рассчитывать, тем дальше подвинетесь вперед. Разите, не давая пощады, вас будут бояться. Смотрите на мужчин и женщин, как на перекладных лошадей, которым вы предоставите издыхать на очередной станции... Но если вас захватит истинное чувство, прячьте его, как сокровище; пусть никто не догадывается о нем, иначе вы погибнете. Из палача вы превратитесь в жертву».
В России, как везде и всюду, с развитием общества менялись и моральные установки. Мораль господствующего класса в царской России покоилась на трех китах, трех устоях царского режима — «самодержавие, православие и порядок». То были три принципа наиболее реакционных слоев населения: дворян-помещиков, военной касты, чиновной верхушки и царского дома со всей его челядью — так называемого «высшего света», объединивших и возглавлявших все реакционные силы. Все усилия этого господствующего класса были основаны на том, чтобы сохранить свои привилегии и держать в повиновении народ. Между прочим, сама аристократия не так уж высоко оценивала моральное значение личности царя, что, однако, не мешало ей вести широкую агитацию в народе, что царь-де помазанник божий, что его власть есть соизволение божие и что поэтому все его решения справедливы и непогрешимы.
В противовес узкоэгоистической морали дворянско-монархической верхушки зарождались основы новой морали: ненависть к эксплуататорам, любовь к народу, любовь к родине. Лучшие люди России отдавали все свои силы, самую жизнь, чтобы помочь крестьянам освободиться от крепостной зависимости. Восстания Степана Разина, Емельяна Пугачева заставляли задумываться наиболее просвещенные умы дворянского класса, побуждали их к критической оценке положения крестьянства и произвола помещиков.
Литература XVIII века в России дала первые ростки революционной морали, отчасти под влиянием французских просветителей. Наиболее яркий представитель этой литературы — Радищев — в своей книге «Путешествие из Петербурга в Москву» подверг уничтожающей критике крепостное право. Ярко изображая постыдные картины крепостного быта (продажу крестьянских семей оптом и в розницу, сдачу в рекруты, издевательство и насильничанье господ над своими рабами), Радищев негодующе клеймил крепостничество, его жестокость, утверждал законность любых действий крестьян, отстаивавших свое право на звание человека. Он взывал к разуму своих современников:
«Земледельцы и доднесь между нами рабы; мы в них не познаем сограждан, нам равных, забыли в них человека. О возлюбленные наши сограждане! о истинные сыны отечества! возрите окрест вас, и познайте заблуждение ваше...
Но кто между нами оковы носит, кто ощущает тяготу неволи? Земледелец! кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада; тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжати ни тем, что обрабатывает, ни тем, что производит...
Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания, и частию в законе мертвы, назваться блаженным? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России? Ненасытец кровей один скажет, что он блажен, ибо не имеет, понятия о лучшем состоянии...
Назовем блаженною страною, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысящи не имеют надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова. О, дабы опустети паки обильным сим странам!..» (А. Н. Радищев, Полное собрание сочинений, т. I, стр. 313, 314, 315, 317, 1938).
Мысли Радищева о воспитании и по сей день могут считаться прогрессивными.
Мораль охватывает очень широкий диапазон чувств и для выявления их перед обществом нуждается в развитом языке. Великий русский ученый Ломоносов много потрудился над созданием русского языка, что способствовало восприятию новых идей его времени русским обществом. «Язык, — говорил Ломоносов, — которым Российская держава великой части света повелевает, по ея могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает». Он видел в русском языке «великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверьх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка».
Художественная литература первой половины XIX века значительно двинула вперед развитие политической мысли русского общества, познание своего народа.
Сильнейший толчок развитию и углублению революционной морали, охватившей уже более значительные массы тогдашнего общества, дали Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. Они будили человеческую совесть, заставляли людей задумываться над жизнью, над тем, что можно сделать в ней полезного. Вряд ли кто-либо еще в истории русской литературы и публицистики так властвовал над умами людей и столь действенно поднимал их гражданское самосознание, толкая на борьбу с самодержавием, за демократическую революцию, как Белинский, Чернышевский, Добролюбов. Да и личная жизнь их, целиком посвященная развитию русской демократии, была окружена в глазах прогрессивного общества ореолом высокой морали.
Белинский писал:
«Нельзя не любить отечество... только надобно, чтобы эта любовь была не мертвым довольством тем, что есть, но живым желанием усовершенствования; словом, любовь к отечеству должна быть вместе и любовью к человечеству... Любить свою родину значит — пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и, по мере сил своих, споспешествовать этому».
Некрасов своими произведениями в каждом честном человеке возбуждал ненависть к рабовладельцам, любовь к народу, призывал к борьбе:
«Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь...
Иди и гибни безупречно.
Умрешь недаром...
Дело прочно,
Когда под ним струится кровь».
Его крик души — «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» — невольно будил в широких кругах русского общества лучшие гражданские чувства, сознание моральной ответственности перед страной, перед своим народом.
...Великая Октябрьская социалистическая революция подняла мораль всех народов России на ступень выше. Она стала самой высокой моралью в человеческом обществе. Здесь нет преувеличения; это лишь объективный вывод из существующей действительности. Разумеется, это не значило, что люди в одно прекрасное утро проснулись осененные внезапной благодатью, — новой, социалистической нравственностью. Еще Маркс указывал, что сознание людей отстает от экономического развития, что нельзя поэтому одним только революционным переворотом сразу уничтожить все пережитки капитализма.
Величие марксистского учения в том и заключается,, что Маркс открыл в буржуазном обществе рабочий класс как единственную силу, которая способна преобразовать жизнь.
Ленин писал, что марксизм тем и отличается «от старого утопического социализма, что последний хотел строить новое общество не из тех массовых представителей человеческого материала, которые создаются кровавым, грязным, грабительским, лавочническим капитализмом, а из разведенных в особых парниках и теплицах особо добродетельных людей. Эта смешная мысль теперь всем смешна и всеми оставлена, но не все хотят или умеют продумать обратное учение марксизма, продумать, как это можно (и должно) строить коммунизм из массового человеческого материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства, крепостнк гаства, капитализма, мелкого раздробленного хозяйничанье, войной всех против всех из-за местечка на рынке, из-за более высокой цены за продукт или за труд» (Соч., т. XXIII, стр. 458). И действительно, нелегко давалось массам восприятие новой, социалистической морали. Не говоря уже о свергнутых классах, победа пролетариата и беднейшего крестьянства вначале была встречена в штыки даже большинством интеллигенции. Да и сам рабочий класс и в особенности крестьянство не могли сразу отрешиться от привычек, нравов и обычаев, привитых веками хозяйничанья помещиков и буржуазии. Не всякий рабочий понимал, что живя в капиталистическом обществе, он был бездомным пролетарием, по существу не имел отечества, и родина ему была мачехой; что лишь после Октябрьской революции он из обездоленного пролетария превратился в гражданина великой страны, в равноправного члена многомиллионного коллектива строителей социалистического государства, стал совладельцем всех богатств страны, имеющихся в наличности и потенциале.
Любовь к труду является одним из главных элементов коммунистической нравственности. Но только с победой рабочего класса труд — это незыблемое условие человеческой жизни — перестает быть тяжелым и зазорным бременем и становится делом чести и геройства...
У нас, в СССР, труд и в городе и в деревне — от самого простого до квалифицированного — приобрел глубокое содержание, одухотворился великой идеей социализма, стал тем творческим началом, которое обновляет людей, воспитывает их в духе коммунистической нравственности. «Коммунизм начинается там, где появляется самоотверженная, преодолевающая тяжелый труд, забота рядовых рабочих об увеличении производительности труда, об охране каждого пуда хлеба, угля, железа и других продуктов, достающихся не работающим лично и не их «ближним», а «дальним», т. е. всему обществу в целом, десяткам и сотням миллионов людей, объединенных сначала в одно социалистическое государство, потом в Союз Советских республик» (Ленин, Соч., т. XXIV, стр. 342).
Это широко известное ленинское положение как нельзя лучше говорит о глубочайшем перевороте во взглядах людей на труд после победы пролетариата. И мы можем теперь с полным правом сказать, что социалистический труд в нашей стране, социалистическое соревнование, стахановское движение стали незыблемыми принципами коммунистической морали, нормами поведения советского человека.
22 июня 1941 года германская армия без объявления войны вторглась на советскую территорию. Двадцать четыре года весь наш народ работал не покладая рук. Вместе с этим он непрерывно, напрягая все силы и способности, учился, учился и учился. В борьбе за развитие промышленности, сельского хозяйства, в едином упорном стремлении поднять общую культуру, науку, технику, искусство сблизились, сроднились все народы Советского Союза...
Война действительно явилась самым строгим экзаменом прочности государства, его экономической мощи, правильности политического руководства и устойчивости морально-политического состояния народа. Именно моральное превосходство нашей армии над немецко-фашистской армией стало одним из важнейших факторов, обеспечивших нам победу. Это ясно видно теперь, когда немецко-фашистские орды, основательно побитые и изгнанные из пределов нашей родины, стоят на краю поражения.
Фашисты, придя к власти, провозгласили; «Пусть нас называют варварами, мы не хотим культуры» — и сразу сожгли 20 миллионов книг.
У нас делу культурной революции партия придавала огромное значение.
Не говоря о повседневной заботе партии и правительства о развитии промышленности, сельского хозяйства, об организации и вооружении современной армии, трудно подсчитать, сколько вложено партией и советской властью труда в развитие культуры, в просвещение народных масс.
Иностранные наблюдатели, за редкими исключениями, при оценке уровня культуры и знаний в Советском, Срюзе исходят из дореволюционного времени, если же и принимают во внимание повышение этого уровня за годы советской власти, то соизмеряют его с ростом культуры в буржуазных странах. А ведь достаточно привести несколько показателей развития культурных учреждений в нашей стране, чтобы убедиться в его необычайном размахе.
Уже в 1938—1939 годах СССР стоял на первом месте в мире по числу учащихся в общеобразовательных школах и имел в 1,2 раза больше учащихся в этих школах, чем в Великобритании, Германии, Франции, Италии, вместе взятых, и в 1,4 раза больше студентов, чем в тех же странах плюс Япония. В одном только Ленинграде до войны было больше студентов, чем во всей фашистской Германии.
К началу 1939 года в СССР насчитывалось 240 765 библиотек с общим количеством 442 миллиона 203,8 тысячи книг. По сравнению с 1914 годом число-массовых библиотек в Советском Союзе увеличилось я 6,2 раза. Одна только Государственная публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина имеет в 3,2 раза больше книг, чем Прусская государственная библиотека в Берлине.
Наша социалистическая культура зиждется на принципе, сформулированном Лениным:
«Раньше весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники а культуры, а других лишить самого необходимого — просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, в средства эксплуатации».
И советская власть не жалела средств, чтобы сделать общенародным достоянием все лучшее, что создано человеческим разумом. Тиражом в десятки и сотни тысяч выпускались сочинения Аристотеля, Вольтера, Дидро, Гельвеция, Гольбаха, Спинозы, Декарта, Демокрита, Фейербаха, Дарвина, Ньютона, Эйнштейна, Менделеева, Мечникова, Павлова, Тимирязева. Миллионными тиражами издавались такие классики мировой литературы, как Байрон, Бальзак, Гейне, Гёте, Гюго, Диккенс, Золя, Мопассан, Ромэн Роллан, Сервантес, А. Франс, Шекспир, Шиллер.
Тиражи произведений классиков русской художественной литературы — Пушкина, Гоголя, Грибоедова, Лермонтова, Герцена, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Толстого, Чехова, Горького, Маяковского — достигли уже десятков миллионов. Русский народ познакомился с классиками литературы других народов СССР — Шевченко, Ахундовым, Руставели, Ованес Туманяном, Шолом Алейхемом. Другие народы СССР приобщились к сокровищнице русской и мировой литературы.
При советском строе получили широкое распространение произведения народных певцов, поэтов, сказителей: Джамбула, Токтогула Сатылганова, Сулеймана Стальского, Гамзата Цадассы, Феклы Беззубовой, Марфы Крюковой.
Наш театр по праву занимает ведущее место не только в советской, но и в мировой культуре. Он, как и Советский Союз, по своему характеру многонационален. Если до революции у многих наших национальностей театральное искусство было лишь в зачаточном состоянии, то при советском строе оно получило всестороннее развитие и заняло почетное место в национальной культуре. Так, в Армении, Туркменистане, Таджикистане, Киргизии раньше не было профессиональных театров; теперь Армения имеет 27 театров, Таджикистан — 23, Киргизия — 21, Туркмения — 11. На Украине до революции было 35 театров, а в 1940 году — уже 125; в Грузии было 3 театра, теперь — 49, в Узбекистане был 1 театр, теперь — 49.
Даже самые маленькие национальности, которые в царское время не имели своей письменности, теперь имеют по нескольку своих театров, на базе которых развивается их национальное искусство. Огромное развитие получили в Советском Союзе клубные учреждения, кино, музеи. К началу 1939 года было уже свыше 100 тысяч клубов, в том числе 41 тысяча колхозных клубов. Число киноустановок в СССР в 1939 году по сравнению с 1915 годом увеличилось в 21,9 раза. Вообще кино как один из самых популярных в народных массах видов искусства развилось только при советском строе.
До начала этой войны у нас насчитывалось 794 музея, тогда как в дореволюционное время их было едва несколько десятков, причем исключительно в столицах (Петербург, Москва). Лишь отдельные, наиболее крупные города, вроде Киева, Харькова, Тифлиса, имели свои небольшие музеи. Теперь почти все столицы наших республик обогатились собственными художественными галереями, и буквально нет ни одного областного города, не имеющего своего музея, где собраны образцы богатств данного края или области, произведения местных мастеров искусства.
Кроме того, каждый город, в котором родился или проживал кто-либо из знаменитых писателей, музыкантов, художников, с любовью собирает все относящееся к его жизни и творчеству и создает музей его имени, усердно посещаемый не только местной, но и приезжей публикой. Так, к примеру, музей, посвященный памяти Чехова, создан не только в Таганроге — родном городе великого русского писателя, — но и в Ялте, где он провел последние годы своей жизни. Эта потребность в музеях настолько велика, что процесс их созидания не остановился даже теперь, в тяжелое для народа военное время. То и дело мелькают в прессе заметки об открытии того или иного музея в разных местах нашей страны. Совсем недавно организован литературный филиал государственного музея в Казани. В Мавританском дворце города Хивы Хорезмским областным музеем развертывается экспозиция новых материалов по истории древнего Хорезма...
Хотя все сказанное о рабочих, колхозниках, интеллигенции и молодежи относится в такой же степени к женщинам, как и к мужчинам, особо хочется отметить выдающуюся роль женщины в этой войне. Пожалуй, нигде в художественной литературе других стран женщина не занимает столь почетного места, как в русской классической литературе. Сколько в нашей литературе и в истории нашей страны имен женщин, показавших высокие образцы морального духа! Но, разумеется, все предыдущее бледнеет перед великой эпопеей нынешней войны, перед героизмом и жертвенностью советских женщин, проявляющих гражданскую доблесть, выдержку при потере любимых и энтузиазм в борьбе с такой силой и, я бы сказал, величественностью, каких никогда не наблюдалось в прошлом.
Комсомолка-партизанка Зоя Космодемьянская поднялась на высшую ступень патриотизма и морального величия. Она как бы впитала в себя все лучшие чувства, выработанные нашим народом в его историческом развитии. Это уже дочь не только русского, но и всего советского народа, дочь ленинского комсомола. Фашизм своей варварской жестокостью хотел унизить советскую женщину, морально сломить ее. Но это ему ни в какой мере не удалось. Моральная стойкость Зои и других советских женщин восторжествовала над фашистским зверством.
Конечно, Герой Советского Союза Зоя Космодемьянская — выдающаяся девушка. Но она типична для девушек нашей страны, ибо потенциальная готовность к подвигу жила и живет в душе большинства советских женщин. Живая жизнь сегодняшнего дня дает тысячи примеров отваги, преданности и любви к родине, так щедро проявляемых нашими женщинами в дни Отечественной войны. Вот отдельные примеры:
Ольга Тихомирова была разведчицей и медсестрой одного из витебских партизанских отрядов. Бесстрашная девушка не раз рисковала своей жизнью для спасения товарищей. В одном из боев в Шалбовском лесу был ранен командир группы. Перевязав его, Ольга сама повела партизан в атаку на вражеские блиндажи. Осколком снаряда ей оторвало правую руку. Товарищи перевязали рану; Ольга продолжала идти вперед. Ее настиг снаряд, перебивший обе ноги. Она погибла, но до последней минуты ободряла товарищей.
Много ущерба нанесла немцам партизанка-подрывник Вера Лесовая. На ее боевом счету три лущенных под откос вражеских эшелона и много взорванных грузовых автомашин. Раненная в ногу, Вера попала в руки немцев. Чтобы добиться от нее сведений о партизанском отряде, немцы зажгли у нее на груди костер. Однако и эта нечеловеческая пытка не вырвала у Веры ни одного слова. Она погибла, ничего не выдав врагам.
Герой Советского Союза младший лейтенант Мария Степановна Батракова участвовала в обороне Ленинграда и Сталинграда. В августе 1943 года она вместе с ротой автоматчиков добровольно пошла в танковый десант и, когда командир десанта выбыл из строя, повела бойцов в атаку. Немецкие траншеи были взяты. В сентябре 1943 года при форсировании реки Молочной Батракова увлекла потерявших командира бойцов в противотанковую атаку. Под командованием этой отважной девушки советские воины выдержали бой в течение 120 часов и отбили 53 контратаки противника.
Летчица-истребитель гвардии лейтенант Екатерина Васильевна Буданова обнаружила однажды 12 немецких бомбардировщиков, летевших бомбить наш эшелон. Смелая летчица врезалась в их гущу. Растерявшись, немцы сбросили бомбы в степь, но, увидев, что имеют дело только с одним истребителем, перешли в контратаку. Буданова приняла бой, сбила один бомбардировщик, а остальные вынудила убраться восвояси. На личном счету Екатерины Будановой числится 20 сбитых ею немецких машин.
Вся страна знает о том, как мать Олега Кошевого, Елена Николаевна Кошевая, — прекрасно понимая, что грозит ее сыну и его товарищам, если они попадутся в своей подпольной работе, — все-таки укрывала героев-комсомольцев Краснодона, помогала им, чем могла.
На такие вершины морального духа возвела наших женщин жизнь в Советской стране. Вероятно, их славные дела, великие патриотические чувства, проявленные ими в эту Отечественную войну, вдохновят крупных художников пера, резца и кисти, и образы советских героинь будут достойно увековечены в искусстве и литературе.
...Защищая родину от врагов, наш народ и раньше пользовался методами партизанской борьбы.
Известный партизан Денис Давыдов писал на основании опыта 1812 года: «Огромна наша мать Россия! Изобилие средств ее дорого уже стоит многим народам, посягавшим на ее честь и существование; но не знают еще они всех слоев лавы, покоящихся на дне ее... Еще Россия не подымалась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь подымется!»
И действительно, никогда в своей многовековой истории партизанское движение не было столь массовым, общенародным и никогда поэтому партизанская борьба не была столь организована и всеобъемлюща, как в этой войне. Очень характерно значительное участие советской интеллигенции в партизанской борьбе. Насколько оно было эффективным, видно хотя бы на примере борьбы партизанского отряда имени братьев Игнатовых из Краснодара на Кубани.
Командир этого отряда П. К. Игнатов (Батя) в своих «Записках партизана» рассказывает, что отряд в основном состоял из технической интеллигенции — в него входили инженеры, директора, экономисты, научные работники. Все это были люди города, скорее даже, как говорится, «кабинетные» работники. Но в порыве патриотических чувств они променяли удобный и привычный городской быт на несвойственную им трудную, полную невзгод и опасностей жизнь партизан в горах. Все они могли бы эвакуироваться и заниматься оборонной работой на производстве в тылу. Однако в данных условиях они сочли более эффективным использовать свои силы в непосредственной борьбе с ненавистным врагом.
Итоги этой борьбы за полгода поразительны: маленький отряд пустил под откос 155 вагонов со снарядами, с живой силой врага, с его техникой (танками, артиллерией и пр.), взорвал 8 мостов, уничтожил десятки танков, танкеток, тяжелых орудий, свыше 100 мелких пушек и минометов, убил около 2 тысяч солдат и офицеров противника, свыше 2500 тяжело ранил. Сами игнатовцы потеряли за это время 5 человек, двое были тяжело ранены.
Итоги этой борьбы, по существу, следовало бы значительно увеличить, если принять во внимание, что при отряде был организован своеобразный «минно-диверсион-ный вуз», готовивший минеров-диверсантов для соседних партизанских отрядов, которые вели свои собственные счета нанесенным врагу потерям.
Эффективность действий игнатовского отряда в значительной степени объясняется именно присутствием высококвалифицированных инженеров, техников, рабочих. Это дало возможность не только хорошо организовать самую партизанскую группу, но и планомерно, я бы сказал, научно обоснованно направлять удары против врага, Не только чувства, но и свою высокую квалификацию, знания, разностороннее развитие, ум — все подчинили игнатовцы делу беззаветного служения родине.
В партизанском движении участвовали все национальности Советского Союза, особенно, по вполне понятным причинам, украинцы и белорусы. О подвигах партизан уже написаны, пишутся и будут писаться книги. Здесь же мы приведем, как иллюстрацию, только несколько примеров. Белорусские партизаны отвоевывали в глубоком тылу врага целые районы, носившие название «Партизанского края», куда немцы не смели и нос сунуть. Партизаны контролировали и другие районы, не давая оккупантам вывозить оттуда зерно и другие продукты. Так было в Барановичской области. Там народные мстители при крушении поездов, из засад и в открытых боях истребили свыше 30 тысяч гитлеровских мерзавцев.
Осенью 1943 года немцы решили расправиться с партизанской бригадой, действовавшей в Любаньском районе, Минской области. Несколько немецких дивизий во всеоружии боевой техники, с танками и авиацией, окружили лес, где скрывалась бригада. С нечеловеческими усилиями вырывалась она из окружения. Топким болотом, иод непрерывным обстрелом и бомбежкой, не имея возможности остановиться даже затем, чтобы подобрать раненых, выводил командир бригады Шашура своих партизан из окружения. Когда тяжело раненный командир упал, партизаны положили его на самодельные носилки и понесли. Нести можно было, только идя во весь рост; один за другим падали носильщики (шестеро из них были убиты), но тотчас же на их место становились новые, и раненый командир вместе со своим отрядом выбрался из окружения.
Формы партизанского движения очень многообразны. Профессор Киевского медицинского института П. М. Буйко с первых же дней войны добровольно ушел на фронт, попал в плен и бежал оттуда. Горя ненавистью к немецким захватчикам, он пошел на подпольную работу. Устроившись врачом в районную больницу города Фастова, Буйко организовал лечение раненых бойцов и командиров Красной Армии. Он спас тысячу человек местной молодежи от угона в Германию, установил связи с партизанами, переправлял к ним людей. Когда его деятельность была раскрыта, он и сам (в июне 1943 года) ушел к партизанам. Немцам в конце концов удалось захватить Буйко; они облили его бензином и превратили в горящий факел. Имя этого отважного советского патриота, лучшего представителя нашей интеллигенции, не забудется никогда.
Партизанская борьба, в которой участвовали все национальности СССР, населяющие те территории, куда вступали немцы, ярко продемонстрировала зарубежному миру народность советской власти, всенародную любовь к ней, твердую решимость бороться за ее сохранение, за независимость Советской страны. Более убедительного доказательства морально-политического единства народов Советского Союза не может быть!
1944

Голод в прошлом

(После 1861 года)
19 февраля пало крепостное право. Казалось, порвались наиболее мучительные цепи, связывающие крестьянство.
Но освобождение крестьян было таково, что крестьянин не мог рассчитывать на более или менее обеспеченное существование свое и своей земли работой на земле.
Бедность не только не уменьшилась, а увеличилась; во время народных бедствий помещик уже не был заинтересован в сохранении хотя бы минимального достатка крестьян. Наоборот, после «освобождения крестьян» помещик пользовался моментами народных бедствий и закабалял за бесценок голодных крестьян на работу в своих хозяйствах.
Поэтому бедствия голода, которые после освобождения крестьян были не менее часты, чем в прошлом, приобрели в смысле разрушительности, пожалуй, еще более потрясающий характер для крестьянского хозяйства.
Обратимся к фактам. В 1873 году страдала от голода левая сторона Поволжья. В это же время на правой хлеб не находил себе сбыта.
В 1884 году казанские мужики ели лебеду и пухли от хлеба из сосновой коры.
В 1891 году на пространстве всей России уродилось хлеба в общем по 14 пудов на душу, то есть достаточно для пропитания в течение года всего населения, но этот год стал годом страшного голода на северо-востоке России; на юго-западе России был хороший урожай, но массы хлеба не могли быть передвинуты, и бедствие разразилось.
Правительство долго не признавало голода, и наш хлеб продолжал от голодной России уходить за границу. Лишь когда бедствия приняли огромные размеры, опасные для самого самодержавия, был официально объявлен голод.
Со стороны земства также в одних губерниях было полное признание голода, в других — отрицание его. А то в одной и той же губернии, губернское земство, признав в таком-то уезде голод, посылает туда соответствующую помощь, а уездное отрицает голод в своем уезде, и начинается война между этими органами, во время которой, разумеется, помощь голодающим не осуществляется.
Все относящиеся к голоду прошлого исторические источники единодушны в одном, что, во-первых, правительство сделало минимум того, что могло сделать; средства, ассигнуемые им, расходовались наиболее невыгодным образом для голодающих.
О голоде 91—92 гг. немного находим мы обобщающего материала. По письмам Льва Толстого и Короленко нам легко ознакомиться с внутренним состоянием голодающего, но общее положение голодающих и те ресурсы, которыми располагало государство в борьбе с голодом, трудно поддаются учету, ибо правительство не хотело полностью раскрывать размеры бедствий.
Лев Толстой рисует эту неизвестность такими словами:
«Допустим, — пишет он, — что деятельность тех людей, которые живут теперь среди голодающих, работая для них по мере сил своих, будет продолжаться так до конца и что количество этих людей увеличится; допустим, что сам народ не падет духом и будет биться с нуждой, как он теперь бьется с ней всеми отрицательными и положительными средствами, т. е. умеряя себя и усиливая энергию, изобретательность для приобретения средств к жизни; допустим, что все это сделано и делается месяц, два, три, шесть и вдруг... оказывается, что хлеба нет и что все жертвы, принесенные как теми, которые давали деньги, так и теми, которые жили и работали среди нуждающихся, были напрасной тратой средств и сил, а главное, что энергия народа потрачена даром, и сколько он ни бился, ему, то есть части его, все-таки пришлось умирать голодной смертью, тогда как мы могли знать и предупредить его».
Приведенные строки великолепно показывают, насколько были растеряны и как мало знали о состоянии голода и средствах борьбы с ним люди, боровшиеся с голодом, которые, однако, великолепно знали основные причины голода, что подтверждается во многих местах из статей о голоде Льва Толстого.
Что может быть ярче следующих слов:
«Неужели надо искать причин голода, когда все так ясно и просто, особенно ясно для самого народа, на шее которого мы сидим и едим? Ведь, это детям можно воображать, что не лошадь их везет, а они сами едут посредством махания кнута, но нам-то, взрослым, если мы не сумасшедшие, можно понять, откуда голод народа.
Народ голоден потому, что мы слишком сыты...
Разве может быть не голоден народ в тех условиях, в которых он живет, то есть при тех податях, при том малоземелье, при той заброшенности и одичании, в котором его держат... Народ всегда держится нами впроголодь, — это наше средство, чтобы заставить его на нас работать».
Насколько был велик голод и в каких формах он проявлялся, покажут несколько примеров из Короленко.
Следующими штрихами рисует Короленко первый обед вновь открытой столовой в Васильевом-Майдане:
«...Отслужили молебен, «студент» сделал перекличку. То, что я увидел, теперь уже меня не удивило; убогие, увечные, старики и дети толпились у столов (две кадки с положенными на них досками), и было сразу заметно, что 40 человек —это слишком мало для села. Только начали обедать, как я услышал, что за столом оказался кто-то лишний.
— Не по закону ест кто-то, — заявил «студент». — Хлеба не хватило...
— Феська не по закону ест...
— Фесь, не по закону ты ешь, слышь, — заговорили уже кругом, толкая под локоть девочку лет 13—14, которая, однако, не обращала на эти протесты ни малейшего внимания.
Я подошел со стороны и взглянул ей в лицо. Лицо у нее было совершенно серьезно, даже, пожалуй, равнодушно. Казалось, для нее не существовало кругом ничего, кроме хлеба, который она держала в руке, и чашки, стоявшей на столе. Она торопливо откусывала хлеб и тотчас же протягивала ложку к чашке, не признавая, очевидно, никакого закона, кроме права голода, и не обращая внимания на говор, как будто замечания относились не к ней.
На лицах сельской публики, пришедшей взглянуть на бесплатный обед, я прочел искреннее сожаление и соболезнование к «беззаконнице».
— Немая, что ли? — спросил я.
— Какое немая? Сирота это, дня два, чай, хлеба не видала.
— Как же ее не внесли, когда составляли список?
... — На виду не было, ну и забыли про нее».
А вот еще более мрачная картинка:
«Весной, — пишет Короленко, — я опять побывал в Пралевке. До меня побывал в Пралевке губернатор с доктором. Он сделал гораздо больше, чем мог сделать я с моими скудными средствами, прибавив ссуду десяткам тысяч людей, но когда я спросил у Савоськина, доволен ли он моей столовой и ходит ли он туда, он ответил, что не ходит. Нутро, не принимавшее раньше лебеды, теперь уже не принимало и чистого хлеба. Я испугался, тотчас же выдал денег на пшеничный хлеб, на молоко, но было поздно... «Нутро» не принимало уже ничего, и вскоре Савоськин умер».
Приведу описание записи голодающих в столовую:
«Час прошел у меня в самой тяжелой напряженной борьбе с пралевским «миром», и мне удалось внести только 5 или 6 имен. Но зато в этот час я и не заметил, как настроение толпы изменилось радикально. Ни одно имя не проходило без