 |
СТАРЫЙ ЗАВОД 1 страница
|
|
|
|
Глава 3
ФОРМУЛА
Под утро ему приснился сон, будто сдает он экзамен на сертификат работника аварийно‑ спасательной службы и принимают этот экзамен четверо: обстоятельный, деловой Керри Йос, сдержанный Никита Богданов, угрюмый Бассард и Аларика… Подробностей сна Филипп не запомнил, осталось ощущение стыда, неудачи и тревоги, но тело было легким, послушным, хотелось дышать, двигаться, есть и работать, одним словом, жить.
После возвращения с окраин освоенного космоса, куда закинул его неожиданный зигзаг судьбы, Филипп не вспахивал память плугом пережитых событий, но она сама давала о себе знать: то мигающей алой лампой над колпаком патрульного куттера, принадлежащего УАСС, то картиной видеопласта, включающегося по утрам и выдающего иногда пейзажи Шемали.
Филипп повернул голову. Дальняя стена комнаты отсутствовала, вместо нее уходила к горизонту холмистая, поросшая сосновым бором равнина, а над одним из холмов парила голубовато‑ белая пирамида, сверкающая тысячью поляроидных окон. Сегодня домашний координатор, повинуясь неосознанным командам мозга в последние минуты сна, выдал вид с высоты на здание Института ТФ‑ связи, и Филипп понял, что соскучился по работе, по своему уютному конструкторскому «аквариуму», по грустной физиономии Кирилла Травицкого. Конечно, было еще и желание выйти на площадку, но оно ушло на второй план – тело и так каждый день получало свою дозу упражнений, потому что без самотренировки любой спортсмен потерял бы форму в три дня. А мозг – мозг можно было тренировать только в привычных условиях, во всяком случае, Филипп не знал иного способа получить неограниченную власть над собственной мыслью, машинной памятью и быстротой операций, исследовать сразу несколько десятков вариантов, анализировать, отбирать самые перспективные из них и наконец найти один‑ единственный, дающий право называться конструктором‑ профессионалом и синектором.
|
|
|
Сорок минут Филипп уделил отработке суплеса, использовав общественный гимнастический зал, занимающий верхний этаж дома, постоял под ионизированным душем и долго рассматривал себя в зеркале, пытаясь угадать в себе те черты, которые, по его мнению, были присущи спасателям и особенно безопасникам. Не найдя таковых, он вернулся в спальню, включил сумматор моды, поставив регулятор в положение «рабочая одежда», и извлек из приемной камеры прямые светло‑ серые брюки, такую же рубашку с широкими рукавами и серые сандалии с серебристым узором, напоминающим стремительный росчерк молнии. Хмыкнув – мода общества не претерпела изменений за те три недели, что он отсутствовал, – Филипп натянул костюм, закрыл дверь квартиры и поднялся пешком до ближайшей остановки метро. С крыши открывался вид на вольный простор подмосковных лесов, искристая лента Москвы‑ реки пересекала березово‑ хвойную их шкуру и пряталась за холмами, сверкали над вершинами сосен шпили, ажурные башни и ртутно‑ прозрачные колонны Басова, и весь этот зеленый, теплый, насыщенный дремотным покоем летний пейзаж охватывал со всех сторон чистый голубой купол неба, пронизанный над горизонтом раскаленным взглядом смеющегося, умытого росой солнца.
Уже в воздухе Филипп, спохватившись, вызвал по видео Томаха, но тот не отзывался: то ли спал, то ли, наоборот, работал, а может быть, его вообще не было в данный момент на Земле.
«Работает, наверное – подумал Филипп. – У них там теперь много проблем: „зеркальные перевертыши“, исчезновение грузов, Наблюдатель, странные мигающие „звезды“ на панелях аппаратуры… Не забыть бы подробнее рассказать о своей встрече с „зеркалом“… Хотя, возможно, это все‑ таки чья‑ то шутка с „динго“… Да, придется Славе попотеть с этим делом. И вообще у него просто оперативная работа – не позавидуешь! Это какое же надо иметь терпение, чтобы работать даже в моменты отдыха!.. Интересно, справился бы я с такой работой? Если бы можно было попробовать, а не получится – беззаботно махнуть рукой и спокойно заняться своим прежним делом… Наверное, Слава бы понял, но есть другие… Хотя, кроме прочих, есть свое собственное „я“, у которого наличествует гордость и прочие психологические кунштюки. За дело надо сразу браться всерьез или не браться совсем… Любопытно, удовлетворила ли моя помощь УАСС? Тектуманидзе как будто был доволен, а Керри Йос?.. И еще не забыть бы спросить у Славы, похожа ли эмблема квартирьеров на след человека, или я снова видел „странное“…»
|
|
|
В третьей расчетной лаборатории отдела работали двое, мужчина и женщина, но его комбайн никто не занял.
«Прекрасно! Значит, Травицкий меня ждет. Где он, кстати? Надо бы узнать, не решил ли кто‑ нибудь вместо меня мою прежнюю проблему».
Автомат нашел ведущего конструктора в чьей‑ то пустой лаборатории возле работающего комбайна. Кирилл поднял голову от пульта вычислителя, и взгляд его потеплел.
– Вернулся? Все в порядке?
– У меня – да, у них – не знаю.
– У них – это в управлении спасателей?
– В отделе безопасности.
Травицкий знакомым нерешительным жестом потеребил мочку уха, слабо и грустно улыбнулся.
– Ну, когда у них было все в порядке – не та служба… Я спрашивал про тебя, но ты, оказывается, был очень далеко. Если все хорошо, приступай к работе, темой твоей никто не занимался.
Филипп выдержал его пытливый и добрый взгляд, теплая волна странной стеснительной нежности вошла в него с этим взглядом и вызвала ответную нежность и резь в глазах – реакция на любовь со стороны этого маленького, терпеливого, всегда почему‑ то грустного человека. И Филипп вдруг с раскаянием подумал: почему он ничего, ну совсем ничего не знает о Травицком? Может, Кирилл пережил какое‑ то горе, мучившее его до сих пор? Может быть, у него что‑ то случилось в семье? Ведь и теперь, как и сто, и двести лет назад человек не застрахован от неурядиц в личной жизни. Да и вообще есть ли у него семья?.. Казалось бы – кто ему Филипп? Инженер‑ конструктор, подчиненный по общественному рангу, а значит, пока и по таланту, посторонний человек, приходящий на работу в зависимости от эмоционального состояния… Но нет! Почему же тогда нежность в глазах? И радость тоже? Почему?..
|
|
|
– Вызывай, если понадоблюсь, я тут занимаюсь мелким ремонтом. – Травицкий погасил улыбку, кивнул и углубился в настройку комбайна.
Филипп включил виом, покосился на соседей – они полулежали в креслах с закрытыми глазами, спрятав головы в сетках эмканов, в то время как эмканы мыслепроекторов перед ними то взрывались потоком схем, то потухали, чтобы вспыхнуть снова, и надел свой голубой эмкан.
Сначала пришло ощущение легкости тела – это включился контур стенэмоциатора, стимулирующий положительные эмоции. Потом тело вдруг выросло в объеме, возникло чувство колоссального знания – подключились блоки памяти вычислительной и информационной машин. Вычислитель и киб‑ информатор в институте был один на всех работающих, из‑ за чего его называли Умником; это был киб‑ интеллект, способный не только вычислять и выдавать информацию, но и быть умным собеседником, но работал он в режиме разделения времени, и каждый из включившихся в цепь считал машину безраздельно принадлежащей ему.
Последним сработал мыслерапид – ускоритель мышления, и для Филиппа минута превратилась в час. Он без труда вызвал в памяти конструкцию тайм‑ фага, сосредоточил внимание на антенне, закрепил ее изображение на эмкане и представил, что он – невидимый, неслышимый и неосязаемый сгусток ТФ‑ поля, возбужденный в антенне и готовый прянуть в пространство…
Решение зрело постепенно, от одного цикла расчетов к другому. Филипп, оторванный на время от привычного ритма и порядка, с жадностью ворвался в проблему и «крушил» физические и субъективные препятствия фантазией и натиском всей запасенной эмоциональной энергии, готовый отменить, если потребуется, любые законы природы. Наконец решение созрело окончательно, но оно оказалось неожиданным даже для самого конструктора.
|
|
|
Филипп просидел оглушенным несколько бесконечно длинных секунд, потом с яростью принялся за проверку основных положений расчета. Однако проделать анализ до конца не успел: мир вдруг сжался до размеров комнаты, пропало ощущение небывалой власти над временем, над запасами знаний, отданных ему машиной… Очнувшись, он увидел на пульте красное светящееся табло: «Предел психонагрузки! » – и понял, что сработал таймер и отключил его от машины.
Сразу навалилась усталость, в ушах зашумело, словно дождь по сухим листьям. Филипп откинулся в кресле, мельком заметив, что в лаборатории он один: соседи – Леонид Угловский и Лия Бексултанова, очевидно, отработали свои задачи и ушли, они всегда уходили вместе.
«Сколько же времени я работал?.. Хм, всего‑ то три часа с четвертью, а устал – как будто ворочал десятипудовые мешки! Или мое решение стоит того? »
В экранном объеме дисплея красовалось его творение – антенна тайм‑ фаговой связи, преодолевающей практически мгновенно межзвездные расстояния. Только теперь вместо двух параллельных колец она имела вид тонкой иглы с зонтикообразным ушком. Формула, выведенная Филиппом, утверждала, что такая антенна выигрывает в мощности около шестидесяти процентов против прежней и позволяет перебрасывать любые массы на любые расстояния без промежуточных станций! И это было еще не все: в формуле потенциально скрывалось решение, от которого буквально захватывало дух, но проанализировать его у Филиппа уже не хватило сил. Решением этим была возможность обходиться вообще без антенн, а это значит – и без тысяч передатчиков и приемников, то есть без тайм‑ фагов! Любой человек мог бы путешествовать через космос с помощью мыслеприказа; усиленного, конечно, соответствующей аппаратурой – без нее обойтись было еще невозможно. Управление ТФ‑ полем оказывалось энергетически несложным, потому что ТФ‑ поле – это не силовое физическое поле, а топологическое свойство…
«Стоп‑ стоп, – сказал сам себе Филипп, – где‑ то я уже говорил нечто подобное, а раз повторяюсь, следовательно, устал. Не будем спешить с выводами, позволим только один: иногда полезно пережить впечатления, на которые не рассчитывал, сменить ритм жизни и характер нагрузки. Банальная, древняя, но мудрая истина…»
Он записал формулу в память машины и стер изображение антенны на экране, потом зажег стандартный сигнал: «Вычислитель свободен».
А собственная память все еще сопротивлялась выключению из работы, все еще перебирала этапы конструирования, и перед мысленным взором исследователя проплывали вереницы замысловатых конструкций, многоэтажные формулы различных состояний вакуума, пока наконец не осталось одно видение: летящий сквозь космос, подобно лучу света, человек в огненном комбинезоне с маленьким диском на поясе – это все, что осталось от громад ТФ‑ станций, вместившихся в несколько кубических сантиметров! ТФ‑ блок… Индивидуальный ТФ‑ блочок вместо ТФ‑ станции…
|
|
|
– Завтра, завтра, – пробормотал Филипп, вставая и выходя из лаборатории, – хорошего понемножку…
Он не заметил, что из соседней комнаты вышел Травицкий и проводил его долгим взглядом, в котором было больше тревоги, чем удивления.
Дома Филипп принял душ, сняв интеллектуальную усталость, и его потянуло в спортзал. Однако время только‑ только перешагнуло за полдень, да и была ли сегодня тренировка, он не знал. Пришлось набирать телекс спорткомитета и узнавать расписание тренировок сборной Земли. Оказалось, что тренировки проходят в спортзалах комплекса «Победа» в Петербурге через день, начиная с понедельника, а сегодня был четверг.
Филипп огорчился, потом решил обзвонить друзей и тем повысить тонус. Но и здесь его ждала неудача: Ивара Гладышева не было дома, как и его жены, и домашний координатор пообещал, как только они вернутся, сообщить Ивару о видеовизите. Солинда тоже найти не удалось, автомат объявил, что тренер улетел куда‑ то к внешним планетам и не оставил координат. Филипп слегка удивился – Солинд редко покидал пределы Земли, да и то лишь в случае межпланетных соревнований и первенств мира, как по традиции называлось первенство Солнечной системы.
Задумавшись, молодой человек выбрал в пенале музфона кристалл с записью и вставил в приемник. Комнату заполнил пульсирующий звенящий ритм, в который вплетался тонкий человеческий голос. Звук был объемным, мягким и отзывался во всем теле волнами удовольствия. Ритм в музыке всегда был основой положительных эмоций, а перуанская группа «Инки» в последние годы считалась непревзойденной исполнительницей ритмичных музыкальных произведений, центральным сюжетом которых были старинные национальные мелодии. Филиппу эти мелодии доставляли истинное наслаждение, но слушать их одному не хотелось. И вообще ничего не хотелось, и к людям особенно не тянуло, и проводить время в одиночестве не было желания.
И тут ему пришла в голову идея позвонить Аларике. Почему бы и нет? Что в этом особенного? Бывший эксперт УАСС звонит знакомой сотруднице медсектора УАСС узнать, как ее здоровье и вообще.
Филипп улыбнулся, но мысль уже заработала, а вместе с ней и сердце, и он в конце концов решил не звонить, а повидать Аларику наяву. Он быстро набрал телекс диспетчера информационного сектора УАСС, данный ему Станиславом, и спросил, где можно найти Аларику Консолата, дежурно‑ экспедиционного врача.
– Ваши координаты? – оживился диспетчер.
– Мои? – растерялся Филипп и понял. – А‑ а, вызов личный, не беспокойтесь, ничего у меня не случилось.
Диспетчер сделал строгое лицо (парню сравнялось от силы двадцать лет, видимо, стажер) и с минуту что‑ то искал на пульте селектора. Потом сухо продиктовал адрес Аларики и отключился.
– Институт видеопластики… – пробормотал сбитый с толку Филипп. – Причем тут видеопластика?
Но делать было нечего. Диспетчер не стал объяснять, что делает Аларика на Луне, в Геоградском институте видеопластики, а запрашивать его вторично не хотелось. Филипп бесцельно побродил по комнатам, прибрал на кухне и с грустью, задержавшись на пороге, подумал: «Правы мыслители прошлого, мы никогда не бываем у себя дома, мы всегда пребываем где‑ то вовне. И все же дом для нас – частица нас самих, просто для одного он равен размерам комнаты, а для другого – всей Земли, а есть, наверное, и такие бродяги, для которых дом – космос… Странно, однако, меня почему‑ то тянет именно сюда, где я вырос, а не в другую географическую точку, где я имел бы такую же квартиру или по желанию две… Своего рода атавизм? Отомрет ли он когда‑ нибудь, или Земля для нас всех – дом космического масштаба, запрограммированный эволюцией для „конца света“? »
В комнате смолкла музыка, и Филипп тихо закрыл за собой дверь, впервые покидая дом как доброго и ласкового друга, которому предстояло провести время до ночи в одиночестве.
Решив испытать судьбу, Филипп наугад набрал код лунного метро и оказался на седьмой станции метро Луны, которая располагалась на западном побережье Моря Ясности. Поскольку Геоград вырос на востоке, в кратере Лемонье, Филиппу, пережившему мимолетное разочарование – он рассчитывал «по зову души» попасть в Геоград сразу, – пришлось брать на стоянке вакуумплотный, способный летать в безвоздушном пространстве куттер и в течение пятнадцати минут полета терпеть скудные «удобства» рейса. Но этот транспорт он выбрал сам, чтобы рассмотреть с высоты птичьего полета древний лик естественного спутника Земли.
За последние полстолетия не раз выдвигались проекты заселения Луны и снабжения ее атмосферой, как у Марса, однако идеальные условия наблюдений за космосом для астрономов и лечебной профилактики для медиков каждый раз брали верх над экономическим эффектом расчетов в проектах, и Луна до сих пор оставалась такой, какой была тысячи и миллионы лет назад: прокаленной солнцем, высушенной холодом пространства, безводной и безатмосферной. Но мертвой назвать ее было уже нельзя. Глаз то и дело выхватывал с высоты гигантские чаши и параболоиды антенн радиотелескопов, стеклополя надземных медцентров, домов отдыха и лабораторий всевозможного назначения, которым слабое лунное притяжение было более выгодно, чем земное.
Вскоре куттер, повинуясь командам общего для данного сектора Луны центра автоматического управления транспортом, плавно пошел вниз, и среди гигантских борозд Литтров и Шакорнак Филипп увидел пятидесятикилометровый кратер Лемонье, в середине которого блестел серебром широкий десятикилометровый конус Геограда. За ним вздымались сильно расчлененные и испещренные кратерами горы Тавр, но Филипп не успел разглядеть их как следует. Куттер нырнул к стремительно растущему конусу, звякнул предупреждающий звонок, на пульте мигнул красный огонек – аппарат миновал силовой приемник‑ окно в оболочке Геограда, мелькнули по сторонам какие‑ то конструкции, и почти без толчка аппарат остановился. Отскочил на замках колпак кабины, Филипп, оглядываясь по сторонам, вылез на круглую белую площадку причала и увидел в десятке метров на небольшом постаменте странную машину о восьми ажурных колесах, похожую на бак с откинутой крышкой. Заинтересовавшись, подошел и прочитал на боку машины: «Луноход‑ 2, СССР, 16 января 1973 года».
Памятник, догадался он, памятник первопроходцам Луны. В Геограде, значит, установили памятник луноходу. В Радуге – насколько помнится, первой автоматической станции «Луна‑ 9», в Орле – «Аполлону‑ 11», в Сервейере… забыл! Надо же, забыл, кому там памятник поставили…
Филипп отметил время и заторопился к кабине монора.
Притяжение в Геограде с восьми часов «утра» до четырех часов «дня» устанавливалось равным земному – человеческий организм требовал привычную порцию тяготения, зато с четырех часов и до позднего вечера начиналось время отдыха, а помноженное на восхитительное чувство легкости оно давало полное отдохновение и радость человеку. Филипп не раз бывал на спутнике Земли, сам испытывал это чувство и давно понял, почему Высший координационный совет Земли (ВКС) не дает согласия на технизацию и экологическую перестройку планеты, она была нужна как база отдыха, и моральная сторона дела играла здесь главную роль.
Бесшумный мотор, совсем пустой – в Геограде, как и везде, на Луне и на Земле, любили ходить пешком, транспортом пользовались редко, лишь в тех случаях, когда кто‑ то куда‑ то спешил, как сейчас Филипп, – доставил его к Институту видеопластики, невысокому зданию, выстроенному в стиле «мангровый лес».
Киб‑ информатор сообщил ему местонахождение комнаты сто двенадцать, где в данный момент находилась Аларика Консолата, и через несколько минут, пройдя два ломаных, разного сечения коридора и никого в них не встретив, Филипп стоял перед белым прямоугольником двери с зеленым светящимся кругом номера и раздумывал – войти сразу или сначала позвонить. Ему очень захотелось сбежать отсюда, перспектива непрошеного гостя была не слишком блистательной, да и собственная выдумка с посещением перестала казаться счастливой находкой, однако решить самому Филиппу не дали: дверь внезапно и неслышно свернулась валиком влево, конструктору волей‑ неволей пришлось войти.
Казалось, он вышел на снежный склон одной из земных гор! Ослепительно сверкал язык ледника под солнцем, курились струйками облаков спины уходящих за горизонт гор, белое снежное поле падало в долину, упираясь в темно‑ зеленый гребень хвойного леса… Но не это остановило Филиппа: прямо перед ним врезалось в ледяную шею хребта глубокое черное окно пещеры, в окне текла звездная вуаль, и по этой вуали шагала женщина в сияющем белом платье… Это была Аларика!
Вдруг панорама заснеженных гор исчезла, появилась обстановка модельной видеомастерской, напоминающей убранством конструкторскую лабораторию: вделанные в стены экраны мыслепроекторов, кресла, опутанные ажурными конструкциями, аппаратные стойки, видеопроекторы, подставки для голографических скульптур, музыкальные устройства… Одно не исчезло – черное, как вход в преисподнюю, окно и женщина в белом платье, шагающая по звездам… Она смотрела на пришельца строго и испытующе, словно спрашивала, зачем он сюда явился.
Послышался тихий низкий смех.
Филипп оглянулся и увидел вторую Аларику, только одетую иначе – в голубую кофточку, такую же юбку с черной каймой.
Снова прозвучал низкий смех женщины.
– Что, нравится?
Филипп кивнул.
– Видеопласт?
– Конечно. Работа одного из наших дипломантов‑ дизайнеров на конкурс земного худсовета «Жизнь в космосе», он почему‑ то решил изобразить меня в качестве прототипа, и вот результат. Правда, он говорит – незавершенный.
Филипп кивнул снова, переживая вдруг приступ ревности, и позавидовал художнику – тот мог любоваться Аларикой каждый день.
– Ангел в поле тьмы, – пробормотал он.
Аларика, прищурясь, посмотрела на него.
– Стихи?
Филипп продекламировал:
По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел…
В глазах женщины мелькнуло удивление, она улыбнулась и докончила:
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
– Лермонтов. Ты любишь Лермонтова?
Она подошла к пульту, провела рукой над датчиком программ, и объемная видеокартина разбилась на огненные осколки.
– Я не знаю. Кстати, как ты меня нашел? Впрочем, наверное, через диспетчера, хотя не понимаю, почему он дал мои координаты постороннему человеку.
Это «постороннему» больно кольнуло Филиппа, и он даже сделал движение к двери, но Аларика опередила:
– Проходи, коль зашел, садись. Еще несколько минут, и ты меня не застал бы. Что стряслось?
Филипп сел напротив, стараясь не смотреть на спокойное красивое лицо женщины.
– Ничего не стряслось. Просто захотел тебя увидеть. Если ты торопишься, я могу уйти.
Она качнула головой, открыто рассматривая его.
– Не спешу. Просто на сегодня работа моя закончена.
Помолчали. Филипп перестал награждать себя в душе нелестными эпитетами, осмотрелся, потом начал рассматривать Аларику.
– Ты не женат? – наконец спросила она, удовлетворенная осмотром.
– Нет.
– И не был?
– Нет. – Он слегка улыбнулся. – Не из‑ за тебя…
– Верю.
Снова помолчали. Потом Филипп обвел глазами комнату.
– Почему ты здесь?
– Потому что я, кроме всего прочего, еще и художник‑ видеопластик. Год назад oкончила ПИЭ – Петербургский институт эстетики.
– Я не знал.
– Ты многого не знал. Например…
– Что твой муж, Сергей Ребров, два года назад…
– Не надо об этом, я не то хотела сказать. Его смерть мало что меняет.
Филипп заставил себя промолчать. Аларика хотела казаться независимой и счастливой, но не следовало опускаться до словесных опровержений ее неправоты. Пять лет назад он слишком много говорил… И все‑ таки до чего же она красива! И недоступна!
– Устал от космических путешествий? Все же незапланированные мероприятия. Как тебе показалась работа спасателей‑ безопасников?
– По‑ моему, однообразна и утомительна.
Аларика снова засмеялась знакомым грудным смехом. Давно он не слышал этого смеха – вечность!
– Специфика работы безопасников весьма далека от молвы. Их работа не так заметна, как работа линейных спасательных отрядов. Надеюсь, из формы ты не вышел? Ты ведь всегда так пекся о своей форме…
Знакомые выпады, знакомые интонации… Все возвращается на круги своя… все ли?
– Из формы я, конечно, вышел, все‑ таки потерял уйму тренировок. Наверстаю.
– Не сомневаюсь. Май говорил, что ты пиккер…
– Кто‑ кто?
– Пиккер, это его собственное словотворчество, означает – спортсмен, зависящий от совпадения пиков формы: физической, психической, эмоциональной, интеллектуальной.
Филипп с интересом посмотрел на Аларику.
– Май – это Ребров? К сожалению, он мне сказал, что это отрицательное качество для спортсмена и от него надо избавиться.
– Разве ты сам думаешь иначе?
Теперь уже засмеялся он.
– Ого! Ты снисходишь до разговора о спорте! Это явный прогресс! Кстати, твое появление в зале во время игры было для меня настолько неожиданным, что я чуть не сошел с дистанции.
На мгновение лицо Аларики стало холодным, чужим. Только на мгновение. Она отвернулась и сказала своим низким контральто, совсем спокойно, как о пустяке:
– Просто Сергей думал о спорте так же, как и ты, хотя у него была иная цель в жизни.
– Интересно. – Филипп хмыкнул. – Ты знаешь мою цель? Какова же она?
Аларика встала и прошлась по комнате, касаясь рукой расставленной аппаратуры. Филипп невольно залюбовался ее фигурой и не успел отвести глаза – женщина в упор посмотрела на него:
– Твоя цель – просто жить! Не так ли? Не уверяй меня в обратном, не поверю, хотя я была бы рада… – Она смолкла и снова села напротив. – Я бы поняла тебя, если бы ты стремился стать великим спортсменом или великим конструктором, честолюбия нет только у дураков и мертвых, но просто жить… Извини, не понимаю.
Тягостное молчание погасило разговор, как дождь гасит угли костра.
Филипп думал над словами Аларики, причем без обиды, что удивляло его самого, и усмирял интуицию, подсказывающую ему самые сказочные варианты дальнейших встреч с ней. Однако трезвый рассудок видел все в ином свете.
– Ты, наверное, права, – сказал он медленно через некоторое время. – Не во всем, конечно. Честолюбие у меня, к примеру, имеется. Говорят, я неплохой спортсмен и талантливый конструктор… Не знаю, как насчет таланта, но я действительно кое‑ чего стою. И все же это не то, по‑ твоему… Так? Дай мне подумать. Может быть, я тебя пойму…
– Подумай. – Аларика кивнула, в глазах ее снова мелькнуло удивление. Но Филипп слишком хорошо знал эти глаза, чтобы обмануться в выводах. И все же пять лет – не могли же они не изменить ее хотя бы в малом?..
– Что бы ты хотел посмотреть у нас? – Она взглянула на браслет видео, показавший лунное время.
– Если не возражаешь, запиши на моe видео ту картинку, где ты шагаешь по леднику.
– Ну, если ты хочешь…
Филипп снял браслет и отдал Аларике. Та вставила его в нишу копира, коснулась нескольких сенсоров, подкрутила лимб настройки.
– Вот и все, держи. Правда, не знаю, зачем он тебе.
– Отвечать, надеюсь, необязательно, – пробормотал Филипп, надевая браслет. – Спасибо. Когда‑ то много лет назад после изобретения фотографии говорили, что умрет искусство живописи. С изобретением голографии говорили, что умрет искусство скульптуры… Я не великий знаток искусства видеопластики, но этот твой портрет, по‑ моему, подлинный шедевр!
– Если бы твои слова слышал Григорий, творец портрета, он был бы польщен.
Разговор иссяк. Время ощутимо утекало сквозь пространство, разъединяющее их. Оно было густым и красным, как лава, текущая по склону вулкана. Филиппу стало жарко и неуютно, хотя ему казалось, что он давно научился не теряться в любых обстоятельствах.
– Над чем ты работаешь? – спросил он, чувствуя, как ускользает куда‑ то нить понимания, соединившая их несколько минут назад. – И как тебе удается совмещать работу дежурного врача и художника?
– А как ты совмещаешь спорт и работу конструктора?
– Не знаю, – улыбнулся Филипп. «Умница! – подумал он. – Как давно мы не разговаривали в таком ключе! К сожалению, пять лет назад я не углядел за ее внешностью серьезности думающей женщины… а сейчас, кажется, поздно! » – И все‑ таки? Не думал, что твои школьные, да и институтские, опыты с объемными картинками позволят тебе стать художником.
– Я тоже не думала, это все Сергей… – Она прикусила губу. – А занимаюсь я практически видеопластикой, а не тем, чем хотелось бы. Как сейчас говорят: эстетическим оформлением замкнутых пространств. Создаю интерьеры для рабочих кабинетов, комнат отдыха, кают‑ компаний на космолетах дальней разведки и так далее. Нельзя сказать, что рутина, однако… – Аларика махнула рукой и вдруг оживилась. – Зато в свободное время мы занимаемся «свободным творчеством». В данный момент ребят интересуют две темы: одна – моделирование чувственного восприятия мира, описанного в древних художественных произведениях, вторая – сравнительный поиск хомо сине ира эт студио, человека среднего, жившего в разные эпохи. Я веду вторую тему, и уже удалось кое‑ что раскопать. Мы с Витторио, это наш инженер‑ видеомоделист, провели сравнительный анализ исторических хроник и сохранившихся художественных полотен великих мастеров прошлых веков, вплоть до семнадцатого. Увы, глубже опуститься пока не удалось, сведения о физическом облике наших предков становятся чересчур скудными. К тому же дело осложняется ярко выраженными национальными особенностями народов, разнообразием типов лиц и методов работы художников.
– В таком случае ваш «человек средний» – фикция, – произнес скептически настроенный Филипп. – Едва ли смешение типов даст нужное решение.
– К счастью, выход нашелся – женщина, – улыбнулась Аларика. – Женщина – мерило красоты и совершенства во все эпохи. Как говорят индийские тантры: «Женщина – пальцы природы и драгоценные камни мира». Отсюда и исходит наш метод.
– Но физический облик человека изменяется очень медленно, на протяжении сотен тысячелетий, а вы хотите увидеть изменения через сотни лет…
– Ты, безусловно, прав, изменения в строении человеческого тела почти незаметны за век, зато изменения в человеческой морали гораздо разительней, и наш метод определения «человека среднего» – это отношение к нему сообразно нормам морали каждого столетия.
– Теперь понятно. И что же получилось?
|
|
|
