 |
Гоголь - Репин - Запорожцы 4 глава
|
|
|
|
|
|
I
* * *
Ax, Боже мой, жара какая,
Какая знойная сухмень!
Собака, будто неживая,
Лежит в тени — но что за тень
В степи от маленькой кислицы?
И я, под сенью деревца,
В рубахе выцветшего ситца,
Смотрю на спящего отца.
И жаркий блеск его двустволки,
И желтой кожи патронташ,
И кровь, и перья перепелки,
Небрежно брошенной в ягдташ, —
Весь этот день, такой горячий,
И солнца нестерпимый свет
Запомню с жадностью ребячей
Своих восьми неполных лет,
Запомню, сам того не зная,
И буду помнить до конца.
О, степь от зноя голубая,
О, профиль спящего отца!
* * *
Отец свой нож неспешно вынет,
Охотничий огромный нож,
И скажет весело: «Ну, что ж,
Теперь попробуем мы дыню».
А дыня будет хороша —
Что дать отцу, бакшевник знает,
Её он долго выбирает
Среди других у шалаша.
Течет по пальцам сладкий сок,
Он для меня охот всех слаще;
Но, как охотник настоящий,
Собаке лучший дам кусок.
* * *
Д.И. Ознобишину
Четвертый день сижу в кибитке.
В степи буран. Дороги нет.
Четвертый день мне на обед
Плохого чая крошит плитки
Калмык в кобылье молоко
И кипятит с бараньим жиром.
Метель, метель над целым миром.
Как я от дома далеко!
Делю скуду зимовника
В плену задонской непогоды.
О, эти войлочные своды
И дым сырого кизяка,
Кочевий древнее жильё,
Моё случайное жилище...
Буран, как волк, по свету рыщет,
Всё ищет логово своё.
Занесена, заметена
Моя теперь снегами бричка.
Дымит очаг, поет калмычка
И в песне просит гилюна
Трубить в трубу, пугать буран —
Без корма гибнут кобылицы,
А я дремлю, и мне всё снится
Идущий в Лхассу караван
По плоскогориям в Тибете,
Туда, где сам Далай Лама.
Там тот же ветер, снег и тьма.
Метель, метель на целом свете.
* * *
Утпола' — по-калмыцки «звезда»,
Утпола' — твоё девичье имя.
По толокам пасутся стада,
Стрепета пролетают над ними.
Ни дорог, ни деревьев, ни хат.
Далеки друг от друга улусы,
И в полынь азиатский закат
Уронил свои желтые бусы.
В жарком мареве, в розовой мгле,
Весь июнь по Задонью кочую.
У тебя на реке Куберле
Эту ночь, Утпола, заночую.
Не прогонишь меня без отца,
А отец твой уехал к соседу;
Как касается ветер лица,
Так неслышно к тебе я приеду.
Ты в кибитке своей для меня
Приготовишь из войлока ложе,
Моего расседлаешь коня,
Разнуздаешь его и стреножишь.
Не кляни мой внезапный ночлег,
Не клянись, что тебя я забуду;
Никогда неожиданный грех
Не разгневает кроткого Будду.
Утпола, ты моя Утпола' -
Золотистая россыпь созвездий...
Ничего ты понять не могла,
Что тебе я сказал при отъезде.
|
|
|
* * *
Какой необоримый зной
Струится с выцветшего неба,
Какой незыблемый покой
В просторах зреющего хлеба;
И как ясна моя судьба,
Как этот мир и прост, и прочен.
Волы бредут, скрипит арба;
Домой приеду только к ночи,
И будет тёмен отчий дом,
Ни ожидания, ни встречи, -
Каким невероятным сном
Покажется мне этот вечер,
Когда у ветхого крыльца,
Последние теряя силы,
Я буду тщетно звать отца,
И мне молчанием могилы
Ответит запертая дверь,
И незнакомые соседи
Услышат крик моих потерь
На пустыре моих наследий...
А завтра будет тот же день,
В родных местах чужие лица,
Всё так же будет колоситься
Вокруг желтеющий ячмень.
Вотще тебе, моя страна,
Мои скитанья и страданья!
Всё также слышно табуна
На зорях радостное ржанье,
И те же мирные стада
На водопое у колодца,
И вечерами также льется
В корыто звонкая вода.
О, как ясна моя судьба!
С концом сливается начало,
И мой корабль - моя арба -
Скрипит у верного причала.
* * *
Звенит над корками арбуза
Неугомонная пчела.
Изнемогающая Муза
Под бричкой снова прилегла,
Ища какой-нибудь прохлады
В моём степном горячем дне,
И мнёт воздушные наряды
На свежескошенной стерне.
|
|
|
А я сижу на солнцепёке,
К жаре привыкший человек,
Гляжу, как медленно на щёки
Из синевы закрытых век
Слезу подруга дорогая
Роняет в тяжком полусне,
Иные страны вспоминая
В унылой варварской стране.
И, как дитя, протяжно дышит
Среди окованных колёс,
И ветерок легко колышет
Сухую смоль ее волос.
О, беспокойный дух скитаний!
Но что я знаю и могу?..
Когда в степи прохладней станет,
Савраса в бричку запрягу,
И снова с Музой по ухабам
Заброшенного большака,
Где только каменные бабы
Да грустный посвист байбака,
Я буду ехать, иноходца
Не торопя и не гоня...
Звезда вечерняя зажжется
И Муза милая моя,
Когда небесный путь попозже
Блеснет над нашею дугой,
Возьмет веревочные вожжи
Своею нежною рукой.
* * *
Июльский день. Овраг. Криница.
От зноя обмелевший пруд.
Стреноженная кобылица,
Звеня железом своих пут,
Бредет на жарком косогоре
В сухих колючках будяка,
И звону пут печально вторит
Ленивый посвист кулика.
О, сонный полдень летней днёвки!
И вспомню ль я иные дни,
Под грушей лёжа на поддёвке
В неосвежающей тени,
Когда зовет к глухим дремотам
Своим журчанием родник,
И остро пахнет конским потом
На солнце сохнущий потник.
* * *
Я знаю, не будет иначе,
Всему свой черед и пора.
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.
II
* * *
Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задоньи, курится
Седая февральская мгла.
Встает за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь,
И где-то правее — Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали всё, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.
* * *
В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.
И запомнил, и помню доныне
Наш последний российский ночлег, -
Эти звезды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег.
|
|
|
Стерегло нас последнее горе
После снежных татарских полей -
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.
Всё иссякнет - и нежность, и злоба,
Всё забудем, что помнить должны,
И останется с нами до гроба
Только имя забытой страны.
* * *
Эти дни не могут повторяться —
Юность не вернется никогда.
И туманнее, и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.
С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных, легендарных дней, -
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее, и глуше, и ровней.
Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно, медленно стареем
В европейском ласковом плену.
И растет, и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь, в февральскую пургу,
Дети шли в сугробах по колено
Умирать на розовом снегу.
И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер,
И темнела сумрачная твердь.
* * *
Одних уж нет, а те далече, -
Недолог человечий срок.
О, Боже, как я одинок,
Какие выспренные речи,
Как мёртво падают слова,
Как верим трудно мы и плохо, —
Что ж, может быть, ты и права,
Для нас жестокая эпоха.
И для каких грядущих дней
Храню бессмертники сухие?
Всё меньше помним о России,
Всё реже думаем о ней;
В плену бесплодного труда
Иными стали эти люди,
А дни идут, идут года,
Разлюбим скоро и забудем
Всё то, что связано с Тобой,
Всё то, что раньше было с нами.
О, бедная людская память!
Какой архангельской трубой
Нас воскресить теперь из праха?
И мы живем, всё что-то ждём
И песни старые поём
Во имя русского размаха,
Во славу легендарных лет,
Давным-давно которых нет.
* * *
Больнее ждать, и верить, и томиться,
Притворяться больше не могу.
Древняя Черкасская станица,
Город мой на низком берегу
С каждым годом дальше и дороже...
Время примириться мне с судьбой.
Для тебя случайный я прохожий,
Для меня, наверно, ты чужой.
Ничего не помню и не знаю!
Фея положила в колыбель
Мне свирель прадедовского края
Да насущный хлеб чужих земель.
Пусть другие более счастливы,
И далекий, неизвестный брат
Видит эти степи и разливы
И поет про ветер и закат.
Будем незнакомы с ним до гроба,
И, в родном не встретившись краю,
Мы друг друга опознаем оба,
Всё равно, в аду или в раю.
|
|
|
* * *
Тоскую, горю и сгораю
В чужой непривольной дали,
Как будто не знал и не знаю
Родной и любимой земли.
Но нужно ль кого ненавидеть
За то, что досталося мне
Лишь в юности родину видеть,
Скача на горячем коне,
Запомнить простор да туманы,
Пожары, разбои и кровь,
И, видя ненужные страны,
Хранить неземную любовь...
* * *
Мы плохо предков своих знали.
Жизнь на Дону была глуха,
Когда прабабка в лучшей шали,
Невозмутима и строга,
Надев жемчужные подвески,
Уселась в кресло напоказ,
И зрел ее в достойном блеске
Старочеркасский богомаз.
О, как старательно и чисто
Писал он смуглое лицо,
И цареградские мониста,
И с аметистами кольцо;
И шали блеклые розаны
Под кистью ярко расцвели,
Забыв полуденные страны
Для этой северной земли.
...А ветер в поле гнал туманы,
К дождю кричали петухи,
Росли на улице бурьяны,
И лебеда, и лопухи;
Паслись на площади телята,
И к Дону шумною гурьбой
Шли босоногие ребята,
Ведя коней на водопой;
На берегу сушились сети,
Качал баркасы темный Дон,
Нес по низовью влажный ветер
Собора скудный перезвон,
Кружились по' ветру вороны,
Садясь на мокрые плетни,
Кизячный дым под перезвоны
Кадили щедро курени;
Казак, чекмень в грязи запачкав,
Гнал через лужи жеребца,
И чернобровая казачка
Глядела вслед ему с крыльца.
* * *
Они сойдутся в первый раз
На обетованной долине,
Когда трубы звенящий глас
В раю повторит крик павлиний,
Зовя всех мертвых и живых
На суд у Божьего престола,
И станут парой часовых
У врат Егорий и Никола;
И сам архангел Михаил,
Спустившись в степь, в лесные чащи,
Разрубит плен донских могил,
Подняв высоко меч горящий, -
И Ермака увидит Бог:
Разрез очей упрямо-смелый,
Носки загнутые сапог,
Шишак и панцирь заржавелый;
В тоске несбывшихся надежд,
От страшной казни безобразен,
Пройдет с своей ватагой Разин,
Не опустив пред Богом вежд;
Булавин промелькнет Кондратий,
Открыв кровавые рубцы;
За ним — заплата на заплате —
Пройдут зипунные бойцы,
Кто Русь стерег во тьме столетий,
Пока не грянула пора,
И низко их склонились дети
К ботфортам грозного Петра.
В походном синем чекмене,
Как будто только из похода,
Проедет Платов на коне
С полками памятного года;
За ним, средь кликов боевых,
Взметая пыль дороги райской,
Проскачут с множеством других —
Бакланов, Греков, Иловайский, —
Все те, кто, славу казака
Сплетя со славою имперской,
Донского гнали маштака
В отваге пламенной и дерзкой
Туда, где в грохоте войны
Мужала юная Россия, -
Степей наездники лихие,
Отцов достойные сыны;
Но вот дыханье страшных лет
Повеет в светлых рощах рая,
|
|
|
И Каледин, в руках сжимая
Пробивший сердце пистолет,
Пройдет средь крови и отрепий
Донских последних казаков.
И скажет Бог:
«Я создал степи
Не для того, чтоб видеть кровь». —
«Был тяжкий крест им в жизни дан, -
Заступник вымолвит Никола:
Всегда просил казачий стан
Меня молиться у Престола». —
«Они сыны моей земли! —
Воскликнет пламенный Егорий: -
Моих волков они блюли,
Мне поверяли своё горе».
И Бог, в любви изнемогая,
Ладонью скроет влагу вежд,
И будет ветер гнуть, играя,
Тяжелый шелк Его одежд.
* * *
Минуя грозных стен Азова,
Подняв косые паруса,
В который раз смотрели снова
Вы на чужие небеса?
Который раз в открытом море,
С уключин смыв чужую кровь,
Несли вы дальше смерть и горе
В туман турецких берегов.
Но и средь вас не видел многих
Плывущий сзади атаман,
Когда меж берегов пологих
Ваш возвращался караван;
Ковры Царьграда и Дамаска
В Дону купали каюки,
На низкой пристани Черкасска
Вас ожидали старики;
Но прежде чем делить добычу,
Вы лучший камень и ковер,
Блюдя прадедовский обычай,
Несли торжественно в собор,
И прибавляли вновь к оправе
Икон сверкающий алмаз,
Чтоб сохранить казачьей славе
Навеки ласку Божьих глаз.
III
* * *
Зеленей трава не может быть,
Быть не могут зори золотистей,
Первые потерянные листья
Будут долго по каналу плыть,
Будут долго воды розоветь,
С каждым мигом глубже и чудесней, —
Неужели радостные песни
Разучились слушать мы и петь?
Знаю, знаю, ты уже устал,
Знаю власть твоих воспоминаний,
Но, смотри, каких очарований
Преисполнен розовый канал!
Ах, не надо горечью утрат
Отравлять восторженные речи, -
Лишь бы дольше длился этот вечер,
Не померк сияющий закат.
* * *
Грозу мы замечаем еле;
Раскрыв удобные зонты,
В проспектах уличных ущелий
Не видим Божьей красоты,
И никому из нас не мнится
Вселявшая когда-то страх
Божественная колесница
С пророком в грозных облаках.
Ах, горожанин не услышит
Её движенье никогда,
Вотще на аспидные крыши
Летит небесная вода!
И скудный мир, глухой и тесный,
Ревниво прячет каждый дом,
И гром весенний, гром чудесный
Не слышен в шуме городском.
Но где-нибудь теперь на ниве,
Средь зеленеющих равнин,
Благословляет бурный ливень
Насквозь промокший селянин.
И чувств его в Господней славе
Словами выразить нельзя,
Когда утихший дождь оправит
Веселой радуги стезя.
* * *
P. M.
Мне всё мнится, что видел когда-то
Я страны твоей древней пустырь, —
Неземные снега Арарата,
У снегов голубой монастырь.
Помню ветер твоих плоскогорий,
Скудных рощ невеселую сень,
Вековое покорное горе
Разорённых твоих деревень;
Помню горечь овечьего сыра,
Золотое я помню вино...
Всю историю древнего мира
Я забыл, перепутал давно.
И не всё ли равно, что там было,
И что мне до библейских эпох,
Если медленно ты подходила
К перекрестку наших дорог,
Если встретясь, случайно и странно,
Знаю, завтра уйдешь уже прочь.
Не забыть твоей речи гортанной,
Твоих глаз ассирийскую ночь.
* * *
A. de К.
Вы говорили о Бретани.
Тысячелетняя тоска,
Казалось вам, понятней станет
Простому сердцу казака.
И всё изведавший на свете,
Считать родным я был готов
Непрекращающийся ветер
У финистерских берегов.
Не всё равно ль, чему поверить,
Какие страны полюбить;
Невероятные потери
На сутки радостно забыть.
И пусть ребяческой затее
Я завтра сам не буду рад, —
Для нас сегодня пламенеет
Над Сеной медленный закат,
И на густом закатном фоне
В сияющую пустоту
Крылатые стремятся кони
На императорском мосту.
* * *
Что мне столетия глухие,
Сюда пришедшему на час, -
О баснословной Византии
Руин лирический рассказ.
Мне всё равно какая смена
Эпох оставила свой прах
Средь этих стен и запах тлена
В полуразрушенных церквах.
Запомню только скрип уключин,
Баркас с библейскою кормой,
Да гор шафрановые кручи
Над синей охридской водой.
* * *
Слились в одну мои все зимы,
Мои оснеженные дни.
Застыли розовые дымы,
Легли сугробы за плетни,
И вечер, как мужик в овине,
Бредет в синеющих полях,
Развешивая хрупкий иней
На придорожных тополях.
В раю моих воспоминаний,
В моем мучительном раю,
Ковровые уносят сани
Меня на родину мою.
Легка далекая дорога,
Моих коней неслышен бег,
И в каждой хате, ради Бога,
Готов мне ужин и ночлег.
А утром в льдистое оконце,
Рисуя розы по стеклу,
Глядит малиновое солнце
Сквозь замороженную мглу;
Я помню улицы глухие,
Одноэтажные дома...
Ах, только с именем «Россия»
Понятно слово мне «зима»!
Саней веселые раскаты,
И женский визг, и дружный смех,
И бледно-желтые закаты,
И голубой вечерний снег.
* * *
Наташе Т.
Выходи со мной на воздух,
За сугробы у ворот.
В золотых дрожащих звёздах
Темно-синий небосвод.
Мы с тобой увидим чудо:
Через снежные поля
Проезжают на верблюдах
Три заморских короля;
Все они в одеждах ярких,
На расшитых чепраках,
Драгоценные подарки
Держат в бережных руках.
Мы тайком пойдем за ними
По верблюжьему следу,
В голубом морозном дыме
На хвостатую звезду;
И с тобой увидим после
Этот маленький вертеп,
Где стоит у яслей ослик,
И лежит на ка'мнях хлеб.
Мы увидим Матерь Божью,
Доброту Её чела, -
По степям, по бездорожью
К нам с Иосифом пришла;
И сюда, в снега глухие,
Из полуденной земли,
К замороженной России
Приезжают короли
Преклонить свои колени
Там, где благостно светя,
На донском душистом сене
Спит чудесное Дитя.
* * *
Флагами город украшен
В память победной войны.
Старая дружба, без нашей
Сразу забытой страны.
Да и нужна ли награда
Людям, распятым судьбой?
Выйду на праздник парада
Вместе с парижской толпой.
Увижу, как ветер полощет
Флаги в срывах дождя,
Круглую людную площадь,
Пеструю свиту вождя.
Запомню неяркое пламя
В просвете громадных ворот, —
Всё, что оставил на память
Здесь восемнадцатый год.
* * *
Задыхаясь, бежали к опушке,
Кто-то крикнул: устал, не могу!
Опоздали мы — раненный Пушкин
Неподвижно лежал на снегу.
Слишком поздно опять прибежали,
Никакого прощенья нам нет, -
Опоздали, опять опоздали
У Дантеса отнять пистолет.
Снова так же стояла карета,
Снова был ни к чему наш рассказ,
И с кровавого снега поэта
Поднимал побледневший Данзас.
А потом эти сутки мученья,
На рассвете несдержанный стон,
Ужасающий крик обреченья,
И жены летаргический сон.
Отлетела душа, улетела,
Разрешился последний вопрос.
Выносили друзья его тело
На родной петербургский мороз,
И при выносе мы на колени
Становилися прямо в сугроб;
И Тургенев, один лишь Тургенев
Проводил самый близкий нам гроб,
И не десять, не двадцать, не тридцать, -
Может быть, уже тысячу раз
Снился мне и еще будет сниться
Этот чей-то неточный рассказ.
|
|
* * *
Поедем, корчмарка,
к нам на тихий Дон.
Ах, не целуй меня ты снова,
Опять своей не называй, -
От моего родного крова
Не уводи, не отрывай.
Тебе мой двор уныл и тесен,
Но, Боже мой, как страшно мне
Поверить зову этих песен,
С тобой уехать на коне.
Бери любовь мою в подарок,
Как брал ее ты у других
Тобой загубленных корчмарок
Среди ночлегов кочевых.
Тебя потом я вспомню с плачем,
Слезой горючей изойду,
Но за твоей судьбой казачьей
Я не пойду, я не пойду.
* * *
На солнце, в мартовских садах,
Еще сырых и обнажённых,
Сидят на постланных коврах
Принарядившиеся жёны.
Ах, как недолог бабий век,
Девичий век того короче, -
Парчовый бабкин кубелек
На внучке нов еще и прочен.
Последний лед в реке идет,
И солнце греет плечи жарко;
Старшинским жёнам мед несет
Ясырка — пленная татарка.
Весь город ждет, и жёны ждут,
Когда с раската грянет пушка,
Но в ожиданьи там и тут
Гуляет пенистая кружка.
А старики все у реки
Глядят толпой на половодье —
Из-под Азова казаки
С добычей приплывут сегодня.
Моя река, мой край родной,
Моих прабабок эта сказка,
И этот ветер голубой
Средневекового Черкасска.
* * *
Ворожила ты мне, колдовала,
Прижимала ладонью висок,
И увидел я воды Каяла,
Кагальницкий горячий песок.
Неутешная плакала чайка,
Одиноко кружась над водой, -
Ах, не чайка - в слезах молодайка, -
Не вернулся казак молодой;
Не казачка — сама Ярославна
Это плачет по князю в тоске, —
Всё равно, что давно, что недавно,
Никого нет на этом песке.
* * *
Звонит, как встарь, над Манычем осока,
В степях Хопра свистит седой ковыль,
И поднимает густо и высоко
Горячий ветер розовую пыль.
Нет никого теперь в моей пустыне,
Нет, никого уже мне не догнать;
Казачьи кости в голубой полыни
Не в силах я, увидя, опознать.
Ни встреч, ни ожидающих казачек;
Который день - станицы ни одной.
Ах, как тоскливо этот чибис плачет
И всё летит, кружася, надо мной.
Спешит, спешит мой конь, изнемогая,
Моя судьба, как серна, в тороках, -
Последняя дорога, роковая,
Неезженый тысячелетний шлях.
* * *
П.Н. Краснову
Не дано никакого мне срока,
Вообще, ничего не дано,
Порыжела от зноя толока,
Одиноко я еду давно;
Здравствуй, горькая радость возврата,
Возвращенная мне, наконец,
Эта степь, эта дикая мята,
Задурманивший сердце чабрец, -
Здравствуй, грусть опоздавших наследий,
Недалекий, последний мой стан,
На закатной тускнеющей меди
Одинокий, высокий курган!
* * *
Уехал, уехал, уехал, —
Остаться с тобой не хотел,
Жалмерка — казачья утеха,
С лицом побелевшим, как мел.
Пришло твое страшное время -
Бежала в глубоком снегу,
Держась за холодное стремя,
Целуя его на бегу.
Качнулась станичная площадь
В твоих потемневших глазах, —
Рванулась знакомая лошадь,
Исчезла в вечерних снегах.
Намокнет слезами подушка,
Постель холодна, холодна.
Игрушка, казачья игрушка, —
Жалмерка — чужая жена.
* * *
Ю.Т.
Что за глупая затея
Доверяться ворожбе,
Что расскажет ворожея
Обо мне и о тебе?
Что она еще предскажет,
Если вдруг — как мы вдвоем -
Дама пик случайно ляжет
Рядом с этим королем;
Иль во тьме кофейной гущи
Распознаешь ты меня
В день последний, в день грядущий,
В пекле адского огня.
Плакать рано, но поплачь-ка
Ты над этой ворожбой,
Моя милая казачка,
Черноокий ангел мой.
* * *
Опять над синью этих вод,
Таких прозрачных и студеных,
Порхает листьев хоровод,
Совсем по-летнему зеленых.
Еще не осень, но злодей —
Восточный ветер — рвет все листья,
И зори стали холодней,
И продолжительней, и мглистей.
А в полдень солнце горячо;
Взлетают грузно перепелки,
И отдает слегка в плечо
Чудесный бой моей двустволки.
Еще не осень, но уже
В дыму лежит моя станица,
И, возвращаясь по меже,
Теперь мне надо торопиться.
И птицы больше не поют
Над опустевшими полями,
И по-осеннему уют
Царит в столовой вечерами.
Опять пора моя, опять —
Удел блаженный и жестокий —
Косноязычно повторять
Мне музой сказанные строки.
* * *
Над весенней водой, над затонами,
Над простором казачьей земли,
Точно войско Донское - колоннами
Пролетали вчера журавли.
Пролетая, печально курлыкали,
Был далек их подоблачный шлях.
Горемыками горе размыкали
Казаки в чужедальних краях.
* * *
В огне всё было и в дыму —
Мы уходили от погони.
Увы, не в пушкинском Крыму
Тогда скакали наши кони.
В дыму войны был этот край,
Спешил наш полк долиной Качи,
И покидал Бахчисарай
Последний мой разъезд казачий.
На юг, на юг. Всему конец.
В незабываемом волненьи,
Я посетил тогда дворец
В его печальном запустенье.
И увидал я ветхий зал —
Мерцала тускло позолота, -
С трудом стихи я вспоминал,
В пустом дворце искал кого-то;
Нетерпеливо вестовой
Водил коней вокруг гарема, -
Когда и где мне голос твой
Опять почудится, Зарема?
Прощай, фонтан холодных слёз, -
Мне сердце жгла слеза иная —
И роз тебе я не принес,
Тебя навеки покидая.
* * *
И.И.Д.
Опять, опять на Елисейских
Полях стоишь ты одинок.
Течет в охране полицейских
Машин стремительный поток,
Течет, бензинным ветром вея.
На взгорье арка - и в пролет
Сквозит, торжественно синея,
Великолепный небосвод —
Триумф чужих великолепий -
Наполеоновский полет,
А где-то там родные степи,
Кубань течет, казак поет,
Казачка внемлет его песне, -
И вот, на зло небытию,
С тем казаком поешь ты вместе,
Поешь про родину свою.
И по полям в закатном блеске,
Пугая всех, как некий черт,
Идешь в малиновой черкеске
По направлению Конкорд.
Сон
Моему брату
1
Опять всё тоже сновиденье,
Давным-давно знакомый сон —
Волнующее возвращенье
На незнакомый почти Дон.
О, власть моих воспоминаний,
О, эти, будто наяву,
Летящие стрелою сани
В божественную синеву
Снегов родных, снегов без края,
И ветер, режущий лицо,
И этот крик, когда, взбегая
На невысокое крыльцо,
В дверях родного дома встречу
Отца и плачущую мать.
Ах, Боже мой, что я отвечу,
Что я смогу им рассказать!
2
Утихнет первое волненье
Моей неистовой души,
И музы сдержанное пенье
Раздастся в варварской глуши
Страны, знакомой ей впервые,
Но где я в детстве пережил
Уже с ней встречи роковые
У запорошенных перил
Беседки над замерзшим садом.
Как много лет назад, она
Опять со мною будет рядом
Стихами бредить у окна.
Нам отчий дом не будет тесен,
Чудесен лад нежданных строк, -
Тебе, мой край, из новых песен
Сплету нетленный я венок.
3
Искать я буду терпеливо
Следы казачьей старины:
В пыли станичного архива,
В курганах древней целины,
В камнях черкасского раската,
На приазовских островах,
В клинке старинного булата,
В могильных знаках и словах,
И ляжет путь моих раскопок,
Когда исполнится пора,
От Волги вплоть до Перекопа,
И от Азова до Хопра.
Никем неписаных историй
Найду потерянную нить, —
Пожить бы только на просторе,
Подольше только бы пожить!
4
Но страшный призрак катастрофы
Уже стучится у дверей, -
Опять знакомый путь Голгофы
Далекой юности моей:
Во тьме ползущие обозы,
|
|
|
