 |
Гоголь - Репин - Запорожцы 9 глава
|
|
|
|
Глазу недоступные лучи.
Вдруг увидеть голубые дверцы
В тот вертеп, где расступилась тьма,
И твое младенческое сердце,
Двухтысячелетняя зима.
1955
Кузнечик
Все мы с детства знаем: к Рождеству
Всё на свете и чудесней, и добрее.
Снег, упавший на опавшую листву,
Под листвой кузнечика согреет.
И на елках, зеленеющих вокруг,
Разноцветные зажгутся свечи.
Рождество, мой музыкальный друг.
Рождество, мой дорогой кузнечик.
И скрипач весною с торжеством
Воскресение прославит в песне.
Все мы с детства знаем: Рождеством
Всё необычайней и чудесней.
1955
Деревня
1
Хлеба. Дорога. Ни души.
Всё замечательно и просто.
Тяжелый памятник Груши
В начале сельского погоста.
А дальше легкие кресты
Иных, негромких поколений;
Из века в век стоят мосты
Для молчаливых поселений.
Всем хватит места. И земля
Не беспокоится об этом.
Опять дорога и поля
Под торжествующим рассветом,
И недалекое сельцо,
Восходят дымы тиховейней
И полусонное крыльцо
Гостеприимнейшей кофейни.
Я выпью ром, ты - молоко,
Черёд, придуманный не нами.
Шагай просторно и легко
И веселей маши руками.
2
Цветет французская заря
Над пробудившейся деревней.
Нет, я сюда пришел не зря,
Вот к этой церкви очень древней.
Какой-то баснословный век,
На предыдущий век похожий;
Средневековый человек,
Как я теперь, здесь был прохожий.
И это нас роднит. Века,
На книжных полках тяжелея,
Играют с нами в дурака,
Чем дальше — больше и вернее.
И мы, потворствуя векам,
Всё реже вспоминаем встречи,
С небес ниспосланные нам,
Совсем простые, человечьи.
3
Зодчий, зодчий! Что ты строишь — отчий
Или новый, незнакомый дом?
Скоро осень. Дни уже короче.
Надо бы подумать о другом.
Крот жилище под землею роет,
Птица вьет воздушное гнездо,
Человек себе хоромы строит,
И всегда не так или не то.
Как бы нам найти небесной манны,
Чтобы жить no-Божьи без гроша?
Помнишь наш донской курень саманный
С кровлей из простого камыша.
|
|
|
4
Будут уничтожены деревья,
Будут уничтожены поверья,
Что деревья нас перерастут,
Вечно устремляясь в высоту.
Будет поле. Обмелеют реки.
Еще ниже станут человеки,
Повторяя вещие слова:
Всё на свете трын-трава.
5
Что-нибудь такое,
Детское, простое,
Всем давным-давно
Знакомые слова:
Небо голубое,
Солнце золотое,
Глаз твоих веселых
Зеленей трава.
6
Стакан вина. Благословенный хмель.
Конечно, мир доверчив и прекрасен,
Как этот приблудившийся кобель,
У ног моих лежащий на террасе.
1955-56
* * *
Веял ветер. Осыпался колос.
Среди звёзд плыла на юг комета.
Был твой нежный, потаенный голос
Голосом с другого света.
Перечислены давно все звёзды,
Наливаются и осыпаются колосья,
Но как редко сквозь привычный воздух
Ветер музыку нездешнюю доносит.
1956
* * *
О главном, непокорном - о стихах,
О ненаглядном — о природе,
Вновь расцветающих цветах,
О драгоценном — о свободе
Ты говорил. Сибирских лагерей
Вотще осталось угнетенье.
Христос Воскрес! И всё нежней
Ты веришь в праздник воскресенья.
1956
* * *
По крутогорью бродят овцы,
Ища промерзлую траву.
Туманный день. Не греет солнце.
Палю костер и пса зову.
Иди, мой пес, сюда погреться.
Смотри, какая благодать!
Вот так бы сердцу разгореться
И никогда не остывать.
1957
* * *
Мы глохнем к старости и ощущаем хуже
Весь этот мир и всех его людей,
Смеемся невпопад и невпопад мы тужим,
В плену своих навязчивых идей,
Которым грош цена.
Скудеющие души.
Воспоминания опять ведут туда,
Где отчий дом, наверное, разрушен,
И мы уже забыты навсегда.
Воспоминания...
Но вот,
В пролет разрушенного дома
Вдруг засияет небосвод
Так неожиданно знакомо,
С такой степною простотой,
Что ничего уже не надо,
Ни мертвых, ни живых, ни сада,
Где мы увиделись с тобой.
1957
|
|
|
* * *
Я хочу устать.
Чтобы спать и спать.
Но опять во сне
Ты идешь ко мне
И лежишь со мной
До утра живой.
Не прощанье, только «до свиданья»,
Никакой нет тайны гробовой,
Только потаенное свиданье,
Всё, что хочешь, только не покой.
1957
* * *
Он был пришельцем из другого света,
Стихами одержимый караим,
И ангел был особенного цвета,
Как ночью озаренный дым.
Тифозный бред. Теплушка. Человечий
Призыв о нежности в семнадцатом году.
Снега, снега. И ангельские речи
В сорокоградусном бреду.
1957
* * *
Есть что-то оскорбительное в том,
Что этот наглый и беспутный ветер
Ломает розы и летит потом
Для новых буйств на беззащитном свете
1957
***
Не влюбленность, а любовь и жалость,
Не весна, а осень впереди:
Очень кратковременная старость,
С очень краткой жизнью позади.
Только жить, как верится и снится,
Только не считать года,
И в Париже, где чудесные больницы,
Не лечиться никогда.
1957
***
У тебя свои заботы.
У меня свои забавы.
Расходиться? Что ты, что ты:
Оба мы с тобой неправы.
И не может одинаков
Жребий быть у нас с тобою -
У меня молчит собака,
У тебя собака воет.
Значит, так и надо. Что же
Огорчаться по-пустому,
Каждый пусть живет, как может,
А никак не по-другому.
1957
* * *
Я гадал в лесу: когда же,
Наконец, меня уважишь
И приедешь к старику?
Но болтунья и пустушка,
В этот странный день кукушка
Онемела на суку.
Дивные бывают вещи.
Обратился к птице вещей,
Чтоб узнать, на сколько дней
К новой хижине моей
Ты приедешь.
«Никогда!», -
Каркнул ворон.
«Навсегда!», -
Отвечал я ворону,
Отвернувшись в сторону.
1958
* * *
Милый мальчик с грустными глазами,
Милый пальчик ангельской руки;
Никого знакомых между нами
Нет, напоминающих таких.
И хмельней вина моя отрада -
Знать, и негодуя, и любя,
Что, когда мне жить не станет надо,
Жизнь едва начнется для тебя.
1958
* * *
Нельзя всё время пировать,
Нельзя всё время ликовать
И знать, что только жду я
Вина и поцелуя.
Нельзя! Но может быть, потом,
За незамеченным трудом
Свою увижу тень я —
Ненужные сомненья.
1959
* * *
За стихов нежданное начало,
Музыку нежданную стихов,
Проплывающих над нами без причала,
На стихи похожих облаков, -
Я не знаю, - за цветочки ль эти,
Беленький горошек у межи,
Только стоит жить на этом свете,
Долго еще стоит жить.
1959
|
|
|
***
— Где мой отец?
— Он на войне,
— Но нет войны!
— Она всё длится.
— Но мне отец опять приснится.
— Где мой отец?
— Ах, перестань!
— Его я часто вспоминаю,
Он где-то близко.
— Перестань:
Я ничего о нем не знаю.
1959
Ночь
Роману Гуль
Снег в ночи светился на скале.
Под скалою, в сакле, перебранка.
Негритянка ела белый хлеб,
Пушкинская мама, негритянка.
Лермонтову было не до сна,
Ангелы метались в поднебесьи.
В преисподней волновался сатана,
Собираясь Тютчева повесить.
Было всё как будто невпопад.
И, событий в мире не касаясь,
Звездный низвергался водопад,
Над землей всё выше поднимаясь.
1959
Полустанок
На каком-то полустанке
Ни часов, ни расписаний,
Удивительно бесшумно
Пролетают поезда.
Сновиденческое место
Предназначенных свиданий,
Всех, кого сюда приводит
Путеводная звезда.
Может длиться ожиданье
Очень долго.
На мгновенье
Остановится курьерский,
Содрогаясь, весь в пару.
Снег да ветер!
Расставанье,
После долгих лет разлуки,
Европейских променадов,
Вновь в снегах и на ветру.
— На Кавказ!
— Стокгольм!
— На Вислу!
Ты опять на Монпарнассе?
Сумасшедший поезд свистнул
И умчался восвояси.
1959
В кафе
Что лучше может быть пустынного кафе
Под вечер на окраине Парижа.
Париж лежит на голубой софе
И ничего не видит и не слышит
Направо от меня. И я гляжу в окно:
Его тысячелетний профиль
Увидеть всем уже пора давно
Отсюда. Ром, крепчайший кофе
Ему под стать, да и тебе под стать,
Стареющий пришелец без возврата,
Вот только б вспомнить, записать,
Что снилось мне на родине когда-то.
И на углу трактирного стола
Пишу, что дома не писалось,
Что ты жива, не умерла,
Как мне случайно показалось.
1959
Каникулы
Тикусе В. Федоровой
1
Мне тайный голос говорил:
«Не убивай - беда случится!»,
И руку мне остановил
Пред к смерти обреченной птицей.
Но мой парижский карабин
Был этим очень недоволен:
«Ты мне уже не господин,
Ты надо мной теперь не волен».
И вспыхнул спор со всех сторон.
О, неуемная природа!
И к дубу я прибил картон
|
|
|
С изображением урода.
Мой карабин, пора: стрельба!
Мы всаживали пулю в пулю.
Железный друг, твоя судьба
Вся расстрелялася в июле.
И дуб все пули принимал
И только шелестел над нами
О том, что кончен наш привал,
Тысячелетними ветвями.
2
Господи, сколько счастливых
И одиноких людей.
Опадают созревшие сливы
Во французской деревне моей.
И соседка — из прошлого века —
Всё твердит о своей красоте,
Всё летает на крыльях калека
На невидимой нам высоте.
3
Опять приют знакомых мест.
Иду заросшею тропою.
И юный дождь и старый лес
Шумят о жизни надо мною.
Зайду под дуб, и нет дождя.
Ах, эти капли дождевые,
Шуршащие, поющие, живые,
Победные над ветхостью плаща.
1960
***
Памяти Л.Н. Бенуа
Как будто бы я в Петербурге.
На службу опять не пойду.
Сижу на скамье в Люксембурге,
В древнейшем парижском саду.
И хор, исключительно птичий,
Поет, не уставая:
У нас Катерина Медичи,
У вас Катерина другая.
1960
***
Осенний день в окрестностях Парижа.
Газон. В окне необычайный свет,
Который окончательно пронижет
Тебя, спустя еще немного лет.
И ничего не трогать и не двигать
Решаешь ты, мой книжник-чудодей,
И прошлое, как адресная книга,
Уже несуществующих людей.
1960
Лазарет
1
Уезжаю сегодня в карете -
Не надолго, на несколько дней.
Это Лазарь в моем лазарете
Запрягает в карету коней.
Запрягает, потом распрягает:
Запретил чужестранствия врач.
Кони знают, а Лазарь не знает,
Что такое беспомощный плач.
2
Как хорошо: я должен покидать
Свою тюрьму, свою больницу.
Мне жаль уже свою кровать
И одиночную темницу,
Где, за решетчатым окном,
Стоит такой же скучный дом.
Нельзя все время есть да спать,
Не волноваться, не стремиться.
Куда? Не знаю. Но опять,
Когда припадок повторится,
Вернусь я с нежностью сюда
Уже надолго — навсегда!
Господи, сколько калек
Здесь остается навек.
3
— Вы были в Африке?
— Я служил в Легионе!
Из парижских разговоров
Я еще не меняюсь в лице,
Но теряю последние силы:
Это редкая муха Цеце
В легионе меня укусила.
Это значит: приходит пора
С концом примириться железней
Удивляются все доктора
Неизлечимой болезни.
Это значит: не спать, а дремать,
Не прося у людей состраданья.
Кто смерть?
Ах, покойная мать
Вызывает меня на свиданье.
4
Хорошо, что кончается время
У каких-то воздушных перил.
Я казачье старинное стремя
Под подушку себе положил.
Ничего мне больше не снится,
Стал мой мир изумительно прост.
И босяк с хризантемой в петлице
Меня увлекает под мост.
1961
***
Ты пьян, Хайям,
И это — хорошо.
Омар Хайям (1123)
Только розы из Шираза,
и фантазия.
Воспоминаньями могилы поросли.
Персики, и Персия,
|
|
|
и Азия,
Первопричастница земли.
Азия, поэзия! Тысячелетия
Пред тобой стоят. И постоят еще.
Ты прав, Хайям, в своем великолепии.
Ты пьян, Хайям, и это — хорошо.
1961
Сом
Как рыба, плавать в глубине
И Божий свет не видеть,
Какчерный сом, лежать на дне
И солнце ненавидеть.
Как человечий легкий рок,
К созвездьям поднимаясь,
Лететь назад, лететь в проток,
Крестясь и чертыхаясь.
Как... Я не знаю. Но потом,
По-братски сдвинув плечи,
Лежат на дне и черный сом,
И остов человечий.
1961
Зима
1
Всё верит в молодость свою,
Которую никто не знает.
«Была зима. Я был в бою.
И снег уже не тает!».
Побойся Бога: тает снег.
«Возможно. И, порою,
Я верю в это.
Ах, набег
Корниловской зимою».
2
Уезжала на работу мать,
Ежедневную тяжелую работу.
Как же ей ребеночка не взять,
На работу — лучезарную заботу.
Возвращалась мать домой.
Устало
Спал ребенок на коленях.
Как всегда,
За окном автобуса сияла
Та же Вифлеемская звезда.
1962
* * *
Что возразить тебе? Ах, бесполезно!
В потоке жалоб и угроз
Уже дрожит единственный, железный
Мой в этой жизни нерушимый мост.
Всё верх ногами в сокрушительном потоке:
Обломки покаяний и грехов,
Дела и люди — строки, строки,
Тобой переиначенных стихов.
Любовь к стихам — чудесная обуза,
Любовь к стихам — крушенье и беда.
И мечется испуганная муза,
Сгорая от девичьего стыда.
1962
* * *
Дочь моя жила на воле:
Приальпийские леса,
И, на память о Тироле,
Мне подарок привезла.
Ах, тирольская избушка!
Не избушка, а часы.
В них живет моя кукушка
Изумительной красы.
Не на гибель, а на счастье
Прокукуй мои года.
Кто ты, неизвестный мастер?
Не узнаю никогда.
Не страшна тому черная ночь,
У кого есть взрослая дочь.
1962
* * *
Мне стыдно поднимать глаза
На самохвальные писанья.
Была гроза, прошла гроза —
Остались лишь воспоминанья;
И вот, во имя новых гроз,
В молниеносной передышке,
Пиши о том, что перенес
В крови, в слезах — не понаслышке,
1962
***
«Каждый день - одно и то же.
Бесконечны вечера,
И сегодня так похоже
На бездарное вчера.
Каждый день и каждый вечер...».
— Ну-ка, Муза, погоди:
Расцелованные плечи,
Ночь, и мальчик на груди.
1962
***
Ты пил вино. Но не оно тебя.
Еще не ведал темного похмелья.
Держался ты, и только за себя.
Был каждый день, как новоселье.
Ты прожил жизнь чудесную. Уже
Пора домой, в родные степи,
Рожденному на рубеже
Великолепнейших столетий.
1963
Деревцо
Н.Г. Стортенбекер
Гляжу в окно, залитый светом.
Пейзажа нет! Есть деревцо.
Не надо быть большим поэтом,
Чтоб полюбить его лицо,
Еще зеленое такое
На фоне уличных построек.
Мы оба с ним обречены
Уже не ждать другой весны.
Не надо быть большим поэтом,
Не надо жить в большом лесу.
Есть деревцо!
Люби за это
Его прощальную красу.
1963
***
И возложил поэт
на плени епанчу.
А Тютчев положил
свой коврик на колени.
Я видел сон. Мне снилась ты
Уже в когтях у сатаны,
Но легкий ангел прилетел,
И спас тебя, и улетел.
И ты опять идешь в стихи,
Как в некий сад. За все грехи
Ты отвечаешь смело.
Дай Бог, чтоб уцелела!
1963
***
Был снежный лог. Потом зеленый лог.
Опять весна. Медведице не спится.
Медведя нет. А он бы ей помог
Сберечь детей, оборониться.
А вот и смерть. Она взвела курки
Охотнику. Но он, к сосне прижатый,
Увидел обнаженные клыки
Медведицы, с которой медвежата.
Был некий миг. Потом — внезапный гром:
Нежданных ангелов заслуга.
Бежала смерть. Медведица потом,
На поиск опоздавшего супруга.
И гаркнул ворон громогласно: кра!
И зайцы изумленные присели.
И лес шумел веселое «ура»
Несостоявшейся дуэли.
1963
* * *
У отцов свои преданья,
У отцов свои грехи:
Недостроенные зданья,
Непрочтенные стихи.
И ни в чём уже не каясь,
Лоб крестя иль не крестя,
Подрастает, озираясь,
Эмигрантское дитя.
1963
Элизиум
Элизиум — загробное воздаяние.
Пиндар (522-448 до Р.Х.)
Русским старческим домам
1
Мы дети верные войны.
Идут года, приходят войны,
И обетованной страны
Твоей, Элизиум, достойны,
Не все уже и дым, и прах,
От нас еще ложатся тени,
Элизиум, в твоих садах
Богоугодных заведений.
2
Пора, мой старый друг, пора,
Зажились мы с тобою оба,
И пожилые юнкера
Стоят навытяжку у гроба.
Им также надо отдохнуть,
Нельзя терзать людей без меры.
Скажи из гроба: в добрый путь,
Законченные офицеры.
1963
Доброта
Мне приснилась доброта:
В темном доме у моста,
В неизвестном городке
На безыменной реке,
Засияли окна.
В эти окна я смотрел,
Ничего не разглядел.
Чувствовал я только теплоту,
Чувствовал я только доброту.
Вот и всё. Уже потом
Я вошел в старинный дом,
Где стояла очередь:
За едой стояли бедняки,
За углём стояли старики.
И на непонятном языке
Обратился к этой бедноте,
По записке читая слова,
Сам мэр — городской голова.
1964
* * *
Декабрьский вечер мглистый,
Переходящий в ночь.
Декабрь и декабристы.
Кто сможет вам помочь?
Ах, барские затеи
Невнятны для солдат.
Замерзшие кареи
Без выстрела стоят.
Потом найдутся люди,
В столетие потом.
Сейчас — картечь орудий,
В упор картечный гром.
И побегут солдаты
Скорей, чем на войне.
Царя мерцают латы
В столичной синеве.
1964
Стихи о Бретани
Kerhamb bréder ag mar don
Lesamb er jibl hag er goumon.
1
Приморские деревни
Над камнем и водой.
И веет ветер древний,
А с виду молодой.
Очаг. Мерцает пламень.
Застывшие года.
И допотопный пламень,
И вечная вода.
2
Повстречало нас немного чаек
И о чём-то гневно голосили
Голосами обездоленных хозяек,
У которых всю посуду перебили.
Это голос независимой Бретани,
Трехстолетняя нестершаяся память.
Порт в дыму. Уходят англичане.
Над пожарищем простреленное знамя.
3
Сижу в таверне «Золотого льва»
На самом берегу у океана.
Здесь проходила королева Анна,
И внятны мне ее слова,
Исполненные нежности, печали,
Разлуки с этим краем. И в порту
Вдруг распустилась парусами лодка.
Но лодки нет. Есть дымчатая водка.
Хмель в голове. Огонь во рту.
4
Здесь песни заунывные, глухие,
Здесь вечный траур - черный цвет,
Здесь только Анны и Марии,
Других имен у женщин нет.
1964
Эпизод
Не редкость выстрелы в горах:
Разбой, охота, поединок.
Ах, чье-то имя на устах!
Дуэль. «Обычная картина.
Убит был зря. Но смерть была легка», -
Запишет кто-то в мемуарах:
«Поручик Лермонтов Тенгинского полка,
Служивший раньше в лейб-гусарах».
1964
Собака
Я - густопсовый пожилой кобель,
Хозяин мой — охотник на покое.
Вчера была ужасная метель,
Творилось что-то страшное, такое,
Когда не знаешь, где земля, где твердь,
И - мы, собаки, это знаем, —
Хозяйская стояла смерть
В открытом поле за сараем.
И я завыл, как никогда не выл.
И бил меня хозяин, стервенея,
Калмыцкой плетью из последних сил,
Понять предупреждений не умея.
Все говорят, что нет глупее нас,
Борзых. Пожалуйста, не верьте.
Никто не знает лучше нас
Незваный час хозяйской смерти.
1965
Закат
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней.
Тютчев
Распустились розы на глазах,
Я слышал шорох распусканья.
Ну, что ты, милая в слезах,
Еще не кончено свиданье.
Приподнялся и упал закат
На твои несдержанные слёзы,
На меня лежащего, на сад,
На нераспустившиеся розы.
1965
СТИХОТВОРЕНИЯ
Н.Н.Туроверова, опубликованные в 20-70-е годы
в изданиях казачьего и российского зарубежья,
но не вошедшие в его сборники поэзии.
Последние бои
Не собирались девки в хате,
Весенний чуя хоровод;
В клети не собирал Савватий
В ряды поставленных колод;
И опустелые загоны
Не сторожили Флор и Лавр,
Когда над полем плыли стоны
И звуки гулкие литавр.
Среди равнин и плоскогорий,
За тёмной массою полков,
На белом маштаке Егорий
Один водил своих волков.
Свивали поздние метели
Над Русью снежное кольцо,
И полы а'нглийской шинели
Закрыли близкое кольцо.
Минуя сёла, у опушки
Прошли последние леса;
Глумливым эхом поздних пушек
Простились глухо небеса.
Столпясь, дрались на камнях мола,
Когда кричали корабли,
И плакал старенький Никола
В тумане брошенной земли.
1922
Орда
Опять, опять в степном просторном чреве,
В родном краю курганов и ветров,
Вселенский шум родившихся кочевий
И пламя дымное раскинутых костров.
Звенит, как встарь, над Манычем осока,
В степях Хопра свистит седой ковыль,
И поднимает густо и высоко
Горячий ветер над ордою пыль.
Кочует новая, упрямая, слепая,
Шибаясь костяком по степовой груди...
Но голод по следам Тимура и Мамая
Ей кажет точно старые пути.
И дряхлый мир, прижавшись у истока
Пустынных лет, в последний жуткий раз
Увидит в воротах грядущего Востока
Голодный блеск косых и жадных глаз...
«Казачьи Думы»,
г. София (Болгария).
4 мая 1922 года.
Зов
1
Отцу моему
Опять весна, опять иная,
Опять чужая синь небес,
Но, ширяся и нарастая,
Влекущий лик родного края
Томит предчувствием чудес,
И не согнутся мои плечи
Под грузом жизненных доспех;
Для близкой неизбежной встречи
Таю любовь, мечты и речи,
И тихий плач, и звонкий смех.
Везде со мною неминучий
Призыв и дальний образ твой,
И пусть ведет безглазый Случай
Меня чужою стороной.
Пути лишений и скитаний
Не заглушат влекущий зов,
И знаю радостно заране —
Увижу я знакомый кров.
И край родной не будет тесен,
Когда, забыв тоску дорог,
Воздвигну я из новых песен
Тебе сияющий чертог;
И ты, мой светлый и единый,
Мой друг извечный, мой отец,
Услышишь песни лебединой
Начало прежде, чем конец.
«Казачьи Думы»,
г. София (Болгария).
22 июня 1922 года.
Клич
Нам кажет с Родины тяжелые дороги,
Кружась над кровлей по ветру, конёк.
Ложитесь отдыхать, и хромый, и убогий!
Но мне ль весенний путь окружен и далёк?
Иль юность не моя, сквозь шум боёв пьянящий,
Была пронесена в смерче' кровавых дней,
Чтоб снился мне теперь настойчивей и чаще
Вид всадников и взмыленных коней?
Иль я в чужом краю забуду ненароком,
Как пел набат в степи средь зарева огней,
Как солнце плыло кровожадным оком
Над дымом городов зловещей и темней?..
Так мне ли не мечтать средь тающего снега
Теперь, когда панель в угаре и чаду,
О вольности и радости набега,
Не кликать из степей весеннюю орду?
Я знаю: мне даны недаром эти речи
И эта кровь, стучащая в виски.
О, я несу к порогу близкой встречи
Сокровища завещанной тоски.
И вот в мечтах, благословенных ночью,
Когда в окно пьянят росистые луга,
Предвижу час, когда я приторочу
К седлу трофей, отнятый у врага.
И всё равно, в покое или в буре,
К родным курганам донесу я клич,
Где пращуры мои на лошадиной шкуре
Делили золото добыч.
«Казачьи Думы»,
г. София (Болгария).
25 апреля 1923 года.
Зов
А. Туроверову
1
Тоскую, горю и сгораю
В чужой непривольной дали,
Как будто не знал и не знаю
Родной и любимой Земли.
Но нужно ль кого ненавидеть
За то, что досталося мне
Лишь в юности родину видеть,
Скача на горячем коне,
Чтоб помнить простор да туманы,
Пожары, разбои и кровь,
И, видя ненужные страны,
Хранить неземную любовь...
2
Нет, сердце я не приневолю
К утехе чуждого труда,
Когда хранить простор и волю
Велят горящие года;
Когда подвластен и покорен
Мне ослепительный огонь,
И топот близок и задорен
Степных набегов и погонь.
И мне, рожденному на грани,
Избраннику кровавых дней,
Дано вещать о старой брани,
И звать в нее, и петь о ней.
И путь мой древний и заветный —
Разбить закованную цепь.
И я несу свой жребий светлый,
Который мне вручила Степь.
«Казачьи Думы»,
г. София (Болгария).
30 октября 1923 года.
Возвращение
1
Уже у поднятого трапа
Отчалившего корабля
Мне сразу станет дорог Запад,
Моя привычная земля,
И на молу чужие люди
Знакомы станут и близки,
Когда мой дальний путь осудят
Прощальным светом маяки.
Но лишь на краткое мгновенье
Я затоскую на борту,
Услыша медленное пенье
Сирен в покинутом порту.
Непрекращающийся ветер
Меня уверит, что одна
Лишь есть чудесная на свете
Моя далёкая страна,
И мне в полночный час, в каюте,
Под лёгкий склянок перезвон,
В какой тысячелетней мути
|
|
|
