 |
«Мыслящий тростник»
|
|
|
|
Его «королевская» обсерватория. Большой зал, над ним зал поменьше. Колонны, арки, лепные украшения. Красиво. Но оборудование, приборы и инструменты… Как все это не по‑ королевски! Особенно в сравнении с тем, что видел в Марселе, в Италии. Пожалуй, только секстант Каниве, с которым он выходил на Полярную для определения широты, отвечает нужным требованиям. Остальное – в общем‑ то вчерашний день, любительский уровень, как было еще при профессоре Жебровском, собиравшем от даяний местных богачей. Для практических занятий со студентами – еще как‑ нибудь. Но для серьезных наблюдений, – прости меня, Урания, богиня астрономии!
В парадном одеянии, в шапочке доктора наук является он на прием у княгини Эльжбеты Пузыны. Когда‑ то она пожертвовала на первое устройство обсерватории. Может, еще не изменила своей благосклонности?
Княгиня слушает внимательно ученого посетителя с энергичным, волевым лицом, его убежденную речь. Развитие академической обсерватории, поднятие научного авторитета… Но и то обстоятельство, что перед ней «королевский астроном», имеет тоже свой вес. И благородная дама, прекрасно разбирающаяся в практических делах, дает согласие выделить довольно ощутимый капитал, доходы с которого можно пустить на дело астрономическое.
Почобут вновь собирается в дальний путь. За оружием для обсерватории, какое считает самым необходимым. Академические заботы можно оставить на Андрея Стрецкого. Тот уж, кажется, не допустит никаких промахов.
Сборы недолгие. В последние дни он часто беседует с архитектором Кнакфусом. Молодой, но уже достаточно известный строитель в Вильно и в Литве. Вместе обходят помещения, и залы, и башни. Собираясь в отъезд, Почобут хочет знать, что придется делать здесь, какие переустройства, когда он вернется.
|
|
|
На этот раз путь его лежал по другим широтам Европы. Через Польшу, в портовый город Гданьск, по волнам Балтики, к берегам Датского королевства… Сколько возможностей по пути утолить собственное любопытство, жажду впечатлений, – и не скажем, что праздных.
Датская столица Копенгаген. Морской международный перекресток. Столичный университет, еще более старинный, на целый век, чем академия в Вильно. А главная‑ то приманка – рядом в море на маленьком острове, где двести лет назад Тихо де Браге возвел свою обсерваторию, похожую на крепостной замок и названную в честь богини астрономии Ураниборг. Оснастил превосходными инструментами, изготовленными по его собственным рисункам. Первое в Европе сооружение, предназначенное специально для астрономических наблюдений. Не было еще зрительных труб, телескопов, но Браге определял положение небесных светил невооруженным глазом с небывалой до того точностью. Двадцать один год постоянных наблюдений. Громадный накопленный материал. Ураниборг стал «столицей астрономии» своего времени.
Остров в море не оградил от врагов, от преследований. У Браге был нелегкий характер. Великий астроном должен был отсюда бежать, захватив с собой самое ценное, что у него было, – таблицы своих многолетних наблюдений. На основе этих таблиц Иоганн Кеплер и вывел впоследствии законы движения планет, утверждающие систему мира Коперника. Сам Браге, как известно, не разделял этой системы, пытался создать нечто среднее между Птолемеем и Коперником – тоже по‑ своему заключить «мирный договор». Увы, мир не пришел на поля астрономии. Компромиссная попытка Тихо де Браге не была принята ни той, ни другой стороной и осталась бесплодной. Не напоминание ли кому‑ то? И простим великому наблюдателю его неудачную теоретическую попытку.
|
|
|
После ухода Браге молчание поселилось на этом острове, среди его каменных стен, подтачиваемых временем. Печать запустения на всем. Печальное место. Священное место.
Отсюда снова на континент. Огромный город‑ порт Гамбург под всеми флагами – главный перевалочный пункт для заокеанских товаров. Вольный город Бремен, славящийся своими искусными мастерами и уличными музыкантами. Здесь, в старом квартале ремесленников, наблюдает он работу мастеров по отделке каменных плит для строительства. Наблюдает с тем большим вниманием, что помнит свои беседы в Вильно с архитектором Кнакфусом.
И вот уже дороги Голландии, машущие ему крыльями ветряных мельниц. Амстердам, Лейден… В Лейденском университете у профессора Мушенбрука можно лицезреть последнее чудо – «лейденскую банку», которая способна накапливать электрические заряды. Какой бы эффект произвела она в аудитории академии в Вильно!
Но надо спешить дальше, к цели всего путешествия, в Англию, на Британские острова. Отплытие из Роттердама. Все же в последний час успевает он найти уличку, дом, где, по рассказам, родился и провел юность Эразм Роттердамский. Тихий замкнутый дворик, стены кирпично‑ бурого цвета. Вон то окошко, забранное решеткой. Когда Мартин Почобут еще совершенствовался по математике у профессора Степлинга в Праге, случалось ему почитывать украдкой «Похвалу глупости» Эразма. Странное, смешанное чувство при этом. Книга, вызывающая уже более двух веков ярость одних и восхищение других. Осмеяние схоластов от науки, лицемерия духовенства и придворных. Эразм писал свое сочинение как пародию на панегирик – на те восхваления властителей мира сего, в которых заставляли упражняться воспитанников иезуитских коллегий. И Почобута заставляли. А все же всякий раз, читая эту книгу, ловил себя на том, что не может не улыбнуться на блестящее остроумие автора. Да простит ему бог!
Эразм тоже любил латынь, говорил и сочинял на латыни, превосходно знал греческий. И тоже преподавал эти языки. Что‑ то было в этом сходстве, что еще более толкало прийти сюда и взглянуть на старое окошко, забранное решеткой.
Наконец Британские острова. Ошеломляющий размах королевской столицы. Лондон. И рядом другая столица, переместившаяся сюда спустя столетие после Браге, – столица астрономии Гринвич. Гринвичская обсерватория, от которой отсчитываются теперь все меридианы земного шара. Свои коронованные особы, своя освященная традициями история. Ньютон, Галлей. Знатный ряд современных исследователей: Флемстед, Брадлей, Маскелайн… А также созвездие прославленных мастеров – создателей астрономических инструментов и приборов, имена которых блистают наравне с громкими именами ученых. Рамсден, Доллонд, Шелтон… Почобут на всех имел свои виды.
|
|
|
Английские коллеги оказывают ему любезное внимание. Первый виленский астроном, появившийся на островах. О нем уже кое‑ что известно: определение координат Вильно, прогноз затмения Луны. Директор Гринвича Невиль Маскелайн открывает ему многие двери – кабинеты, павильоны, смотровые башни с раздвижными куполами. Солидная обстановка, новейшее оборудование, чем директор сдержанно гордится. Попутно упоминает страницы истории Гринвича. Основана почти сто лет назад ради нужд британского флота: поставлять сведения о положении небесных светил, ориентиров во время плавания. Со временем более широкие исследования. В этом кабинете работал сэр Исаак Ньютон. Здесь проводил свои наблюдения комет Эдмунд Галлей. Обсерваторию посещал, приехав в Англию, русский царь Петр. Беседовал с Галлеем, и есть основания утверждать, что и с самим Ньютоном. Царь Петр прожектировал тогда постановку астрономического дела в России. Почобут заметил в ответ, что примерно в те же годы в Вильно в академической типографии был напечатан курс астрономии профессора академии Альберта Дыблинского, – и царь Петр повелел перевести эту книгу на русский, дабы распространить в России как учебник. Оба согласились: да, удивительный был царь!
«Умей слушать другого, это всегда может быть полезно», – использовал в английских встречах Мартин Почобут старое правило, внушаемое в иезуитских школах. И так к себе расположил, что довольно скоро был введен в «святая святых» – в тесный замкнутый круг именитых мастеров инструментов. Большой мастер соглашается делать не для всякого. Мастерская Джесси Рамсдена, мастерская Питера Доллонда… Им не надо было долго приглядываться к приезжему, чтобы убедиться: сделанная ими вещь попадет не в пустые руки. Он смог заказать у них все, что считал нужным для своей обсерватории. Телескопы с ахроматической оптикой, объективы особой обработки. Приспособления с предметным микрометром для точной наводки. Теодолит непременно с двумя трубами и буссолью. Ему нужна полуденная труба. Ему нужен зенитный сектор… Только жесткий счет червонцев, лежащих в его дорожном ларце, мог ограничить этот безудержный аппетит на новые приобретения.
|
|
|
Было еще тайное желание. Заполучить большой стенной квадрант для точных угловых измерений в небесах – подобный тому, что видел в одном из павильонов Гринвича. Но куда поместить у себя в академии такую махину? Потребовалось бы совсем особое помещение. (Архитектор Кнакфус как бы погрозил ему пальцем из Вильно. ) Пришлось удовольствоваться квадрантом малым, всего двухфутовым.
Так или иначе самое необходимое было заказано. Можно быть уверенным: будет исполнено в срок, исполнено в наилучшем виде. Слово мастера здесь прочнее всяких ручательств.
Почти полгода провел он на Британских островах. Был еще в Ричмонде, где находится тоже «королевская» обсерватория. Кембридж и Оксфорд с их университетскими обсерваториями. Всюду следовал своему правилу: больше увидеть, больше узнать.
Обратный путь. Выбрал его таким, чтобы непременно попасть в Париж. Там же Лаланд! Пять лет назад не удалось до него добраться – пришлось уходить из Марселя в другую сторону. С тех пор имя Лаланда стало еще более притягательным. Новые глубокие исследования, объединяющие усилия астрономов разных стран. И среди них такое, что особенно побуждало с ним встретиться.
Лаланд оповестил ученый мир о том, что вскоре должно совершиться прохождение Венеры по диску Солнца. Явление, само по себе уже вызывающее всеобщий интерес. Но возлагалась также надежда, что оно позволит осуществить и большой космический опыт: установить более точно расстояние от Земли до Солнца. Лаланд рассчитал срок прохождения – 3 июня. Наметил наиболее благоприятные точки на земном шаре, откуда лучше всего будет производить наблюдения. Составил и отпечатал такую карту, разослал ее по многим обсерваториям. А в газетах и журналах опубликовал свои советы‑ инструкции. Воистину собиратель астрономического воинства!
Почобуту, конечно, не терпелось принять участие в этом «фестивале 3 июня». И обсудить все с самим Лаландом. Теперь ведь только переправиться через бурный по весенней поре Ла‑ Манш – а там прямиком на Париж.
|
|
|
Он так спешил поскорее на эту встречу, на один из парижских холмов, где стояла обсерватория Лаланда, что даже не воспринимал из окна кареты легкую, изящную прелесть французской столицы, особенно разительную после строгой, чинной красоты Лондона.
Жозеф Лаланд с первых же слов установил простой, дружественный тон общения, нисколько не рисуясь своей известностью. Директор одной обсерватории принимает директора другой обсерватории. Расспрашивал о Вильно, об академии. Прочитав рекомендательное письмо с тремя условными буквами, лишь неопределенно улыбнулся. И тут же перевел разговор на астрономические темы.
Все прояснилось во время вечерней трапезы. Почобут, став перед столом, сложив ладони, проговорил привычное благодарение деве Марии. Хозяин вежливо ждал, тоже стоя, чуть склонив голову, но молитвы не произнес. На вопросительный взгляд Почобута только сказал:
– Я уважаю ваше верование, ваши убеждения.
Явный призыв больше этого не касаться.
Что же касается астрономии, вопросов текущих наблюдений, тут они сразу нашли общий язык. Лаланд поддержал его намерение вступить в круг участников «фестиваля 3 июня». Расстелил свою карту с намеченными пунктами наблюдения, и оба пришли к выводу, что Почобуту лучше всего было бы отправиться к тому дню в Эстляндию, в Ревель – от Вильно не так далеко – и оттуда следить за прохождением Венеры с какого‑ нибудь возвышенного прибрежного места. Неплохой повод для начала их сотрудничества.
Осмотр обсерватории тотчас убедил, в каких более скромных условиях работает знаменитый астроном в сравнении с тем, чем располагают там, в Гринвиче, английские коллеги. Удивительно, как удается Лаланду при всем этом достигать таких блестящих, значительных результатов. Уменье? Талант? Он не носил звания «королевского астронома» и, видимо, не пользовался особой королевской милостью. То ли от высочайшего невнимания. То ли… Может быть, здесь, во Франции, подверженной всяким брожениям, перестают уже нуждаться в подобной чести?
Почувствовав в госте истинную жилку звездочета, Лаланд предложил ему «сыграть в четыре руки». Почобут так истосковался по наблюдениям за время своего длительного путешествия! И они провели несколько восхитительных ночей, сидя рядом на табуретах перед двумя телескопами, определяя по выбору положение небесных светил, их азимут, высоту и сравнивая затем свои результаты. Лаланд был азартный наблюдатель и ревниво воспринимал малейшее преимущество своего партнера. А виленский гость нисколько не собирался уступать в меткости глаза и точности отсчетов именитому хозяину. Соперничество, в котором можно было узнать друг друга как следует.
Тогда Лаланд и заговорил с ним о Меркурии. Красноватая планета, самая малая, как считалось, в солнечной системе и самая близкая к Солнцу. Ей посвятил он многолетние неустанные наблюдения. Пять сочинений по теории Меркурия, об особенностях его движений. Вся история изучения планеты за многие века, начиная еще с великих греков – Аристотеля и Птолемея, вплоть до последних дней. Лаланд составил подробные таблицы на Меркурия, распространил среди астрономов – с тем чтобы они проверяли и дополняли его выводы. А теперь он угощал виленского гостя своей планетой, показывая ее на заре перед восходом Солнца. С явным намерением и его вовлечь в число ее постоянных поклонников. Они уже рассуждают о том, чем мог бы Почобут, вернувшись в Вильно, пополнить общую «копилку Меркурия».
Взаимное доверие между ними росло. И все же Почобут как бы исподтишка приглядывался к нему. Подвергались одинаково воспитанию в иезуитской школе. Груз отеческой заботы ордена, который уже не оставляет своих питомцев, Почобут ощущает неотвратимо каждый день, каждый час. А что же он, Лаланд? Неужели для него все это прошло так бесследно?
…Блез Паскаль. «Письма к провинциалу» – прочитал заглавие. И по привычке оглянулся, не смотрит ли кто за ним. Трижды проклятая, запрещенная книжка. Никто в коллегиях и университетах ордена не может безнаказанно даже подержать ее в руках. Одно из самых опасных орудий слова, бичующее порядки ордена, политику и мораль отцов‑ иезуитов. Сто лет, как ходит явно или тайно по свету, переведенная с французского на многие языки. Здесь у Лаланда в обсерватории стоит в открытую на полке. Не сам ли случай?
И на первых же страницах: «У них настолько хорошее о себе мнение, что они считают полезным и как бы необходимым для блага религии, чтобы их влияние распространилось повсюду, и они могли бы управлять всякой совестью».
Религиозный философ, выдающийся математик и физик Блез Паскаль писал эти письма, «летучие листки», скрываясь от преследований, скитаясь по гостиницам под чужим именем. Иезуиты в то время не боялись никого, а их боялись все.
«Насилие пытается подавить истину. Все старания насилия не могут ослабить истины, а только служат к ее возвышению».
Вероятно, следовало бы захлопнуть книжку, отвернуться. Но бросились строчки:
«Напрасно было также с вашей стороны испрашивать в Риме декрет об осуждении Галилея относительно движения Земли. Не этим будет доказано, что она стоит неподвижно; если бы имелись несомненные наблюдения, которые доказали бы, что именно она‑ то и вращается, то все люди в мире не помешали бы ей вращаться и себе – вращаться вместе с ней».
Несомненные наблюдения… Блез Паскаль о них еще не знал, но с какой силой предугадывал! А теперь‑ то вся астрономия знает, и он, Почобут, увы, тоже знает. Боже, дай сил быть всегда верным истине!
В последнем письме Паскаль говорил о тех, кто подвергается гонениям со стороны иезуитов и кто покорно склоняет голову: «Их терпение меня изумляет… Что касается меня, я не считаю возможным следовать их примеру».
Это писал одинокий, хилый, слабый здоровьем человек, который, по собственному признанию, «не помнил ни одного дня без боли». Почобут закрыл и поставил обратно книгу, будто в чем‑ то виноватый. «Мыслящий тростник» – называл Паскаль человека.
…Приятное известие дошло до Парижа. Мартин Почобут избран членом Лондонского Королевского общества. И первым, кто искренне его поздравил, был Жозеф Лаланд. Теперь, когда они беседуют друг с другом в глубоких кожаных креслах или сидят рядом на смотровой башне перед телескопом, – сидят рядом, работают двое английских академиков.
…Дорожная карета выезжает за ограду обсерватории. Жозеф Лаланд машет ему со ступенек. Обратный путь в Вильно.
|
|
|
