 |
Да здравствует Ломоносов!
|
|
|
|
Я любил монтировать свои установки не на столах, а на специально изготовленных для этой цели широких массивных полках, укрепленных на вделанных в стену кронштейнах. Стены в старой церкви были по нескольку метров толщиной, и такие полки служили действительно «незыблемыми» основаниями для моделей, камер, манометров, вентилей и прочих приборов, из которых состояли обычно мои установки. Вот и на этот раз я выбрал для полки самую толстую стену в лаборатории, возле которой под окантованным портретом Михаила Васильевича Ломоносова стоял никому не нужный письменный стол.
Заведующий лабораторией был большим почитателем таланта великого ученого, искренне считая, что все необходимые сведения для физики нефтяного пласта уже содержатся в его трудах: просто их внимательно еще никто не прочел. Наверно, поэтому под известным изображением русского энциклопедиста, где он в белом парике и расстегнутом на пухлом животе кафтане держит перо и задумчиво смотрит вдаль, висел тоже окантованный и написанный шрифтом, имитирующим древнерусский устав, плакат: «В земные недры ты, химия, проникни взора остротой, и нам сокровища благия, драги сокровища открой…» Цитировать это четверостишие Сергей Сергеевич очень любил: при этом голова его умильно склонялась набок, а указательный палец с массивным желтым ногтем многозначительно устремлялся кверху.
Я не любил Сергея Сергеевича, плакат меня раздражал, но, зная, какую ценность он представляет для заведующего лабораторией, я даже и не пытался перевешивать его на другое место. И вот теперь, когда мы с моим лаборантом Витей долбим старые кирпичи под отверстия для кронштейнов, мне кажется, что Сергей Сергеевич испытывает некое удовлетворение: «Вот, – наверно, думает он, – новую установку тоже делают под присмотром Михаила Васильевича…»
|
|
|
Так или иначе, но установка была собрана, и я был очень доволен, что мы не поленились пробить глубокие отверстия в стене: теперь в самом центре полки, как раз под портретом и плакатом, был установлен не любящий тряски и вибрации компаратор – микроскоп, с большой точностью определяющий расстояния между объектами. В поле зрения компаратора внутри тонкого капилляра, наполненного жидким трансформаторным маслом, находится пузырек воздуха. Если масло в капилляре движется, то вместе с маслом движется и пузырек. Капилляр тонкий, пузырек движется медленно – по сантиметру в час, и мы надеемся, что с помощью этого приспособления нам удастся измерять очень маленькие расходы жидкости – до миллионной доли кубика в секунду.
Компаратор только что установлен, с помощью шприца я загнал в капилляр пузырек, и мы с Витей по очереди наклоняемся к окуляру. Пузырек виден очень четко, изображение не дрожит даже тогда, когда мы прикасаемся к полке руками.
– Хорошо кронштейны замурованы, – говорю я Вите, осторожно вращая кремальеру микроскопа.
– Фирма, – сказал он и хлопнул ладонью по полке, отчего изображение в микроскопе чуть дрогнуло. – Теперь мне дайте… – его рука нетерпеливо прикоснулась к моему плечу.
С Витей я познакомился, когда ему было шестнадцать лет. Непутевого парня привела в институт его бабка, веря в чудеса трудового воспитания. Два года службы в армии пошли ему на пользу, и сейчас я имел помощника, о котором можно было только мечтать. Этот невысокий узкоплечий парень отличался необыкновенной дотошностью и педантизмом, который необходим в научной работе и которого мне всегда недоставало. Как и все люди, он очень не любил быть виноватым и поэтому иногда даже шел на мелкое жульничество.
|
|
|
– Шеф! – звал он меня после того, как уже полчаса возился с какой‑ нибудь накидной гайкой, не желавшей навинчиваться на штуцер. – Здесь гайка никак на резьбу не заходит!
Я брался за ключ, и после первого же оборота трубка вместе с гайкой летела на пол: со штуцера уже давно была сорвана резьба.
– Что, резьбу сорвали? – участливо спрашивал Витя, лазая под полкой в поисках сорвавшейся гайки. – Ну да, вы такой здоровый, а резьба‑ то тонкая…
Сейчас Витя приник к окуляру компаратора, настраивая его по своим глазам.
– Феноменально, – сияя говорит он, – только там никакого пузырька нету…
– Как это нету, – говорю я и оттесняю Витю с высокого табурета. Действительно, видимый участок капилляра целиком заполнен маслом – и пузырька не видно. Я перемещаю тубус компаратора влево, тут же находя сверкающий в ярком свете мениск. – Смотри, – усаживаю я Витю на свое место.
Время шло незаметно, и мы, сменяя друг друга, дождались, когда пузырек дошел до левой границы участка капилляра, просматриваемого компаратором. Надо было вводить новый пузырек. Для этого в правом конце капилляра имелось специальное утолщение – бульбочка, диаметром пятнадцать – двадцать миллиметров. В бульбочке было отверстие, закрытое резиновой пробкой, прижатой сверху колпачком. Колпачок отвинчивался, через резиновую пробку я вводил в отверстие иглу шприца, и пузырек оказывался в капилляре. Затем пробка вновь прижималась колпачком к отверстию, надежно герметизируя расходомер. С помощью этой простой операции я запустил в капилляр целую гирлянду пузырьков, которые медленно, но верно поползли влево, к выходному концу капилляра.
– Шеф, а почему они двигаются? – спросил Витя. – Ведь у нас сейчас все отключено, даже ртуть в щель не подана…
Ответ я нашел быстро:
– Как ты не понимаешь, Витенька, ведь термостат отключен, лампа горит, масло в бульбочке нагревается, вот они и бегут…
Было уже поздно, мы выключили свет и разошлись по домам.
На следующее утро я решил провести пробные опыты с использованием смонтированного вчера расходомера. К обеду щель, состоящая теперь из двух брусков полированного стекла, была собрана, мы заполнили ее дистиллированной водой и дали давление. Пузырьки в капилляре двигались устойчиво и равномерно, и мы несколько раз измерили их скорость. Затем я уменьшил давление во входной камере прибора в два раза. Если у нас все работает нормально, то и пузырьки в капилляре должны двигаться вдвое медленнее. Можно представить себе наше удивление, когда мы убедились, что пузырьки плывут с той же скоростью. Не спрашивая меня, Витя полностью перекрыл вентиль, и стрелка манометра, показывающего давление в приборе, упала до нуля. Отталкивая друг друга, мы кинулись к компаратору. По праву начальника на табурет взгромоздился я. Медленно, но неуклонно пузырьки двигались к выходу из капилляра. Наступила тишина, нарушаемая щелканьем реле и шумом вентилятора, перемешивающего воздух в термостате.
|
|
|
– Ну, и что будем делать? – спросил Витя.
Я молчал, потому что пребывал в полной растерянности. Потом приоткрыл дверцу термостата, взял зажим и намертво пережал резиновую трубку, ведущую от выходной камеры модели к капилляру.
– Теперь чудес не будет, – сказал я, закрывая крышку термостата. – Пойдем покурим, надо подождать, пока температура не стабилизируется.
Дверь лаборатории, обитая старым дырявым дерматином, выходила прямо на чердак церкви, в котором всегда стоял полумрак, слабо рассеиваемый единственной сорокасвечовой лампочкой. Рядом с дверью на засыпанном шлаком полу стояло старое пожарное ведро, куда мы бросали окурки. Здесь же проходила толстая труба отопления, укутанная цементной оболочкой. Поверхность трубы была теплой, и сидеть на ней было очень уютно.
Мы закурили.
– Евгений Семенович, – вдруг спросил Витя, – а на фига нам все это, а?
– Ты что имеешь в виду? – спросил я, хотя уже догадывался, какая проблема волнует моего лаборанта.
– Ну, я понимаю, узнаем мы, как жидкость там течет, в этой тонкой щели, а зачем?
– Чтобы знать, – сказал я. – Ты пойми, до нас с такими щелями никто не работал… А вдруг там все будет по‑ другому?
– Да понимаю я все, – обиделся Витя. – По‑ другому или не по‑ другому – какая разница? Нефти, что ли, от этого станет больше?
|
|
|
– Вряд ли, – пожал я плечами.
– Так вот я и говорю, если пользы никакой, тогда – зачем?
– Просто интересно, и все… – сказал я.
Витя презрительно махнул рукой, и, не окончив нашего философского спора, мы направились к установке.
Мерно щелкало реле, гудел вентилятор, лабораторный термометр, который мы специально поместили рядом с расходомером, показывал двадцать градусов. Я отвинтил колпачок и ввел пузырек. Когда навинчивающийся колпачок стал давить на пробку, резина прижалась к отверстию, пузырек переместился в тонкую часть капилляра, где и застыл.
– Все, – сказал я, – чудеса окончены. С этого места он теперь не сдвинется во веки веков.
– Если аллаху будет угодно, – добавил Витя, скептически наблюдая за моими действиями. Он был убежден, что мои толстые пальцы не приспособлены к обращению с деликатными приборами.
Я настроил компаратор так, чтобы левый мениск пузырька совпадал с нитью окуляра, и, сняв показания нониуса, записал их в журнал.
– Посмотрим через полчаса, – сказал я и выключил лампочку осветителя.
Полчаса мы не могли найти себе места, ходили «на трубу», флиртовали с самой интересной женщиной лаборатории – лаборанткой Лялей, жевали принесенные из дома бутерброды. В назначенное время я включил осветитель. Пузырька не было. Перемещая тубус микроскопа влево, я определил, что мениск за это время продвинулся на четыре с половиной миллиметра. Витя записал показания в журнал, и мы снова отошли от установки. Через полчаса пузырек ушел на четыре и две десятых миллиметра. Мы решили во что бы то ни стало дождаться момента, когда он остановится (не остановиться он не мог! ) и с перерывами в полчаса снимали показания. Вопреки здравому смыслу пузырек двигался с приблизительно постоянной скоростью.
Подошел Сергей Сергеевич.
– Что у вас тут происходит? – строго спросил он, глядя на мои странные манипуляции с отключенным от установки расходомером.
– Да вот, – говорю я растерянно, – пузырек никак не устанавливается.
– Какой пузырек? – В свое время я показывал Сергею Сергеевичу схему будущей установки, но он ее, видимо, либо не понял, либо просто забыл.
– С расходомером чудеса какие‑ то происходят, – объясняю я ситуацию. – Он уже почти весь день отключен, а все время фиксирует расход…
– Какая величина расхода? – интересуется заведующий.
Я быстро прикинул на линейке:
– Что‑ то около пяти десятитысячных кубика в секунду.
– Это очень мало, – обиженно сказал заведующий, как будто выражая неудовольствие, что мы его беспокоим по поводу таких ничтожных величин. Потом подумал немного и возвел глаза к портрету своего кумира. – «Все перемены, в натуре встречающиеся, такого суть состояния, что, сколько от одного тела отнимется, столько присовокупится к другому», – начал он торжественным голосом, подняв кверху палец с массивным желтым ногтем, – «так, ежели убудет где несколько материи», – продолжал Сергей Сергеевич, – «то умножится в другом месте». – Закончив цитату, он продолжал стоять со вздетой вверх рукой, глядя на портрет, как священник глядит на икону.
|
|
|
– А как же аннигиляция материи? – не выдержал я.
– Какая аннигиляция? – оторопело спросил заведующий, закончивший свое образование в Менделеевском техникуме еще в дореволюционную эпоху и поэтому не имевший об аннигиляции материи никакого представления. До соответствующей страницы сочинений Ленина он тоже наверняка не добрался, поэтому я знал, что моя стрела бьет без промаха.
– Ну как же, Сергей Сергеевич, – укоризненно говорю я заведующему, – если, допустим, электрон встречается с позитроном, то происходит взрыв, и оба они исчезают… Об этом даже Ленин писал…
– Да, конечно, но ведь это совсем другие масштабы… – говорит Сергей Сергеевич, растерянно пытаясь найти путь достойного отступления. Мне становится стыдно:
– Я шучу, Сергей Сергеевич, великий Ломоносов вместе с не менее великим Лавуазье были правы: закон сохранения материи никто не отменял, он действует всюду… – Я помолчал и добавил: – Всюду, кроме нашей установки…
На следующий день я пришел в лабораторию раньше всех. В чудеса я не верил, поэтому твердо знал, что таинственное движение пузырьков в капилляре должно было прекратиться. В лаборатории всю ночь стояла ровная температура, и термометр в термостате показывал девятнадцать с половиной градусов. Я включил установку, запустил в капилляр пузырек и стал спокойно перебирать в уме возможные причины увеличения объема жидкости в бульбочке капилляра, так как иначе объяснить движение пузырьков было нельзя. Тем временем лаборатория постепенно оживала: пришла Ляля и, запершись в весовой, принялась колдовать над своей и без того яркой внешностью, чтобы через полчаса появиться перед нами во всем блеске, проследовал в свой кабинет Сергей Сергеевич: в одной руке он нес пустой кожаный портфель, другой – прикасался к островерхой мерлушковой папахе, здороваясь с сотрудниками, через пять минут после звонка прибежали запыхавшиеся девочки‑ лаборантки, а Вити все не было. Он появился только через полчаса. Торопливо, без лишних разговоров мой помощник снял пиджак и стал надевать свой персональный, подогнанный по его щуплой фигуре синий сатиновый халат.
– В чем дело? – стараясь напустить на себя побольше строгости, спросил я.
– Да понимаете, Евгений Семенович, сессия скоро, мы с Вовкой поздно сидели, вот я и проспал…
Витя знал, что к его занятиям в заочном политехническом институте я отношусь с великим уважением, поэтому частенько списывал свои прегрешения на трудности заочного образования. Вот и сейчас мне казалось, что Витя прячет от меня свои чуть нахальные глаза с белесыми ресницами.
– Знаешь, Витя, – говорю я, злясь уже по‑ настоящему, – высшее образование – это прекрасно, но ведь работать тоже надо?
– А я не работаю? – вспыхивает Витя. – Вон вчера сколько сидели после звонка… И потом, что делать‑ то? Опять скорость пузырьков мерить?
– Скорость я буду мерить сам, если нужно. А ты лучше форвакуумний насос перебери – там воды уже полно.
Перебирать форвакуумный насос – работа не из приятных: после руки и спина ноют от напряжения, а потом час еще надо отмываться от масла.
– Насос так насос, – с деланным безразличием сказал Витя, расстегивая манжеты своего парадного халата. (Для грязных работ у нас были специальные куртки. )
Он стал греметь ключами, а я забрался на табурет и включил осветитель. Пузырек еще был в поле зрения компаратора, но за те несколько минут, пока я проводил воспитательную работу с моим лаборантом, он уже успел заметно уйти влево. Я смотрел в окуляр, и мне казалось, что я даже вижу это необъяснимое движение, которое как будто гипнотизировало меня. Я находился в состоянии какого‑ то странного транса, когда услышал за спиной голос Вити:
– Шеф, ну что?
– Двигаются.
– Быстро?
– Так же, как вчера.
Витя махнул перемазанной в масле рукой и пошел к насосу, а я направился «на трубу». Выкурив сигарету, я уже знал, что надо делать. Спустившись на второй этаж, я отправился в нефтяную лабораторию. Мой друг Валя сидел как обычно у себя в закутке между лабораторным столом и книжными шкафами. Стол и стул, казалось, были малы для его нескладной фигуры, скрюченной над толстой английской книгой по химии нефти, которую он переводил вот уже второй год. У него была странная привычка: сталкиваясь с каким‑ нибудь сложным вопросом, он, сидя за столом, начинал раскачиваться, как мусульманин на молитвенном коврике. Вот и сейчас Валя то откидывался на спинку стула, то почти касался носом бумаг на столе.
– Привет, – сказал я. – Что, опять трудный кусок попался?
– Здорово, – Валя перестал раскачиваться и надел очки, в которых по меньшей мере одно стекло всегда было с трещиной. – Откуда ты знаешь, что трудный кусок?
– Знаю… Слушай, – приступаю я к делу, – резина в масле может набухать?
– Смотря какая резина и смотря в каком масле, – сказал Валя, поправляя очки.
– Вакуумная в трансформаторном.
– Не знаю, – сказал Валя, – а в чем дело?
Я рассказал моему другу о необъяснимом движении пузырьков в капилляре.
– Нарисуй схему расходомера, – попросил он. Я нарисовал. Валя повернул рисунок к себе и стал усиленно раскачиваться на стуле. Потом поднял голову: – Смени резинку, я тебе дам нефтестойкую.
Через десять минут я уже возился с расходомером, меняя пробку под колпачком. Бросив свою работу, над моим ухом сопел Витя, давая время от времени ценные указания, за что и был отправлен обратно к насосу. После того как пробка из новой нефтестойкой резины была вырезана и установлена на место, я очередной раз запустил в капилляр цепочку пузырьков.
К концу дня мы убедились в том, что пузырьки в капилляре плывут по‑ прежнему, теперь уже, правда, со скоростью около трех миллиметров в час.
О таинственных событиях, происходящих в нашей лаборатории, Валя раззвонил по всему институту, и в нашу комнату на третьем этаже потянулись любопытные.
– Вот, – говорил Витя, небрежно положив руку на термостат, – мы собираемся установить законы движения жидкости (он так и говорил: «установить законы») в очень тонких щелях и сделали для этой цели специальный расходомер, который почему‑ то все время фиксирует какой‑ то расход…
– Что, перпетуум мобиле? – деловито осведомился мой приятель Ося – физик из спектрометрической лаборатории.
– Типичный перпетум, – не моргнув глазом, серьезно ответил Витя, не раз удивлявший меня скудостью своих познаний, несмотря на законченную среднюю школу.
Потом несколько раз к установке подходил Сергей Сергеевич. Он подолгу смотрел в окуляр компаратора, щурился и прикасался своим толстым ногтем к колпачку расходомера.
– Поменяйте капилляр, – вдруг сказал он.
– Зачем? – спросил я.
– Он кривой. – Заведующий повернулся и ушел в свой кабинет.
– Может, поменяем, а? – спросил Витя. – Давайте, я быстро…
– Зачем менять? – повторил я. – Если капилляр будет прямее, то ведь от этого ничего не изменится… – Я задумчиво смотрел на пережатую мной резиновую трубку, соединяющую расходомер с установкой. – Вообще‑ то поменять можно, – сказал я, – но не для этого.
– А для чего? – спросил Витя.
– Смотри, – сказал я, – у нас все трубопроводы располагаются выше, чем измерительный капилляр. Если в этой системе есть хоть одно крохотное отверстие, через которое может поступать воздух, то этим можно все объяснить… Про сообщающиеся сосуды слышал что‑ нибудь? – спросил я, видя недоумевающий взгляд моего лаборанта.
– Феноменально, – сказал Витя, уяснив наконец мою мысль. – А что теперь‑ то делать будем, ведь систему крепления расходомера надо менять…
– И поменяем, – сказал я. – Я сейчас пойду к стеклодувам и закажу капилляры с новыми наконечниками, завтра‑ послезавтра переделаем систему, и чудеса закончатся, я тебе это гарантирую.
– Если аллаху будет угодно, – добавил Витя.
Через час я уже выходил из подвала нашей церкви, где размещалась стеклодувная мастерская. Стеклодув Вася поклялся, что эту «уму непостижимую» работу он сделает к послезавтрашнему дню.
На следующее утро меня срочно вызвал к себе руководитель темы. Длинным хорошо знакомым коридором я иду в кабинет Матвея Михайловича Грехова. Как всегда, от его матросского рукопожатия у меня болят пальцы.
– Евгений Семенович, – говорит Грехов официальным тоном, – вам необходимо сегодня или, в крайнем случае, завтра поехать на неделю в Москву.
– Но я не могу, у меня опыт идет…
– Опыт подождет, – Матвей Михайлович непреклонен. – Завтра открывается сессия СЭВ, на которой поставлен наш доклад… – Он помолчал, улыбнулся и добавил: – О методе шлифов все равно никто лучше автора не расскажет, кроме того, вашими щелями тоже интересовались… Езжайте.
Неделя в Москве тянулась бесконечно долго. Мне не терпелось скорее попасть в лабораторию, и я вылетел в Ленинград утренним самолетом.
Когда аэрофлотовский автобус подошел к конечной остановке, было три часа дня. Через полчаса я уже поднимался по крутым ступеням церковной лестницы. Открыв дверь лаборатории, я очень удивился: на табурете возле установки сидел Ося и смотрел в окуляр компаратора. Рядом стоял Витя и что‑ то регулировал, подчиняясь Осиным командам.
– Влево, – вкрадчиво говорил Ося, – еще влево, еще… еще… стоп! Записывай…
Витя что‑ то записал в журнал.
– Теперь поверни вправо, – командовал Ося, – замри…
Отчаявшись понять смысл происходящего, я шагнул в комнату.
– Здравствуйте, – громко сказал я.
– Здорово, здорово, – не отрываясь от микроскопа, ответил Ося, – одну минуточку, пожалуйста…
– Сейчас, Евгений Семенович, мы кончим, – извиняющимся голосом сказал Витя. – Я тут просил Иосифа Марковича помочь…
Я подошел к своему столу, поставил тяжелый портфель и опустился на стул. Только сейчас я почувствовал, как я устал. То ли от вчерашнего банкета, то ли от рева турбин «Ту‑ 104» в голове стоял шум, и я пожалел, что не поехал сразу домой.
Подошел Витя.
– Как съездили, шеф? – спросил он со своей обычной полуизвиняющейся, полунахальной улыбкой. За неделю в моем лаборанте произошли кое‑ какие перемены: он осунулся, ярко‑ синий халат был грязен, а на локте зияла большая дыра.
– Что с тобой, Витя? – спросил я, усаживая его на соседний стул. – Почему у тебя такой вид?
– Да бросьте, шеф, вид у меня совершенно нормальный, а они все‑ таки двигаются… Ну и намучился я с вашим новым капилляром! Он, зараза, в старое гнездо не встает, пришлось новое делать, пока делал – два капилляра сломал, перед Васькой опять унижался… Только позавчера вставил, заполнил маслом, запустил пузырек, а он двигается, как и раньше… Вот вам и чудеса, – не без ехидства улыбнулся Витя. – Тогда я пошел к Иосифу Марковичу, и он согласился помочь. Мы сделали такое устройство из шприца с микрометрическим винтом, чтобы удерживать пузырек на месте…
Ося, улыбаясь, слушал Витин доклад и кивал своей лысиной, обрамленной рыжими волосами. Он был добрым человеком и никогда никому ни в чем не отказывал.
– Ребята, – сказал я, – поздно уже, давайте по домам.
– А вы идите, – вдруг обозлился Витя, – вы, наверно, устали там, в Москве, а я еще поработаю…
– Он каждый день торчит в лаборатории до десяти‑ одиннадцати часов, – вдруг сказал Ося. – Совсем свихнулся с этими пузырьками.
– Евгений Семенович, – Витя поднял на меня свои нездорово блестящие глаза, – сколько можно на этой ерунде сидеть, ведь они не должны двигаться, не должны, а мы вот уже второй месяц неизвестно какой расход мерим…
– Ладно, Витя, – примирительно сказал я, – утро вечера мудренее. Пошли домой. А тебе, Ося, – обратился я к своему другу, – большое спасибо, мы обязательно попробуем твое устройство… Чем черт не шутит? Вдруг пойдет…
Когда Ося ушел, я объяснил Вите, что весь смысл наших опытов – в точном измерении расхода, поэтому какие бы то ни было стабилизирующие приспособления нас устроить не могут.
Через несколько дней, когда мы с Витей сидели около нашей установки, полностью исчерпав все возможные объяснения бесконечного движения пузырьков в расходомере, в лабораторию заявился Валя с толстым справочником в руках. Своей характерной ныряющей походкой он подошел к нам и, сверкая треснувшими стеклами очков, сказал:
– Вот, я нашел. Вы употребляете масло марки М‑ 13/61. Если оно слишком старое, то его химический состав изменяется, а при этом, вполне естественно, изменяется и его объем. У вас такая сумасшедшая чувствительность, что вы вполне можете заметить эти изменения… А зачем вам, собственно, масло? – вдруг спросил он. – Запустите туда воду, хотя бы временно, пока установка отключена, ведь вы возитесь сейчас только с расходомером…
Я готов был расцеловать моего нескладного приятеля за его идею, которая при всех своих достоинствах и недостатках была, по крайней мере, конструктивной: мы с Витей в ближайшее время будем чем‑ то заняты.
– Промывай капилляр, – сказал я Вите, – заполним его водой.
Витя рьяно взялся за дело: он свинтил колпачок, вынул капилляр из гнезда и стал с помощью резиновой груши промывать его бензином, спиртом, водой, а затем и хромовой смесью. Через час Витя с некоторой виртуозностью запустил в капилляр один пузырек. Теперь надо ждать стабилизации температуры в термостате, и я сажусь за составление давно висящего надо мной годового отчета.
Прошло довольно много времени. В комнате стоит тишина, и я отчетливо слышу, как Витя что‑ то бормочет себе под нос.
– Шеф, – вдруг громко говорит он, – колпачок не навинчивается, попробуйте вы…
Я знаю штучки моего лаборанта и поэтому не принимаю его предложения всерьез.
– Что, резьбу сорвал? – спрашиваю я, подхожу к установке и сразу же определяю размеры постигшего нас бедствия.
Резьба сорвана не на колпачке, а на штуцере, внутри которого расположена бульбочка с отверстием. Это означает, что необходимо изготавливать заново всю довольно сложную систему крепления капилляра, его гнездо, а это – работа не маленькая, и займет она в лучшем случае не менее трех‑ четырех дней…
Витя прекрасно это понимает, и его глаза с белесыми ресницами смотрят на меня с таким выражением, что я начинаю его успокаивать:
– Наплевать, Витя, не расстраивайся. Это даже хорошо, что у нас какой‑ то перерыв будет, а то мне порой хочется взять кувалду и шарахнуть как следует по всему этому хозяйству. Я отчет буду писать, а у тебя – сессия, позанимаешься как следует… – Но тут я вижу, что, не слушая меня, Витя кидается к шкафу, к той его половине, где у него стоит специальный ящик с барахлом, которое он, не поддаваясь ни на какие уговоры, не только не хочет выкидывать, но даже не соглашается отнести в подвал.
– Хорошему хозяину все впрок идет, – часто говорил он, разбирая, например, старый выключатель и раскладывая по разным коробкам пружинки, контакты и болтики с гаечками.
Теперь он лихорадочно роется в своих сокровищах, безжалостно расшвыривая их по полу. Наконец он находит то, что искал, и бежит к установке. В его руках брусок красного детского пластилина. Он отламывает от него кусочек, разминает его в пальцах и в течение нескольких секунд замазывает отверстие капилляра. Потом включает осветитель, настраивает компаратор и записывает показания на листке бумаги.
– А теперь через пятнадцать минут посмотрим, насколько он уйдет, – говорит Витя, с трудом скрывая в голосе торжествующие нотки. – Я‑ то знаю, – продолжает он, – все равно пузырьки снова поплывут, но вы хоть не будете говорить, что опять Витя виноват…
– Ладно, – смеюсь я, – завтра закажу в мастерской гнездо, а ты иди, готовься к экзаменам…
– Нетушки, – отвечает Витя, – я сам хочу посмотреть, как он в воде будет двигаться… – и он нагибается, тщательно собирая с пола разбросанные драгоценности.
Я тоже не верю, что что‑ то изменится оттого, что мы заменили в капилляре масло на воду, и не отрываюсь от отчета. Тем неожиданней для меня звучит немного растерянный и странно спокойный голос Вити:
– Шеф, а ведь он стоит…
Я не верю своим ушам.
– Стоит, – повторяет Витя, – уже двадцать минут, как не сдвинулся ни на одну десятую миллиметра… Да вы сами посмотрите.
Я навел перекрестье окуляра на левый мениск пузырька, записал показания нониуса на листке бумаги, который молча спрятал в карман, выключил осветитель и сел за свой стол.
– Я пошел «на трубу», – говорит Витя, достает сигарету и, не зажигая ее, садится на табурет рядом с установкой.
– Слушай, – говорю я, – а какой у тебя первый экзамен?
– Химия, – отвечает Витя.
– Ну, и что же ты знаешь из химии?
– Ничего, – отвечает Витя и, глупо улыбаясь, зажигает осветитель.
– Не трогай, – говорю я, – еще пяти минут не прошло.
Витя щелкает тумблером и опять садится на табурет с незажженной сигаретой в пальцах.
– Так как же ты пойдешь сдавать химию, ничего о ней не зная? – продолжаю я свой бессмысленный допрос.
– Я подготовлюсь, – тихо говорит Витя.
– Когда?
– Завтра с утра, – говорит Витя, не отрывая взгляда от тумблера осветителя.
Проходит долгая пауза. В лаборатории совсем тихо, и мы слышим, как щелкают электрические настенные часы, когда их минутная стрелка перескакивает на следующее деление.
– Можно? – спрашивает Витя.
– Подожди, – отвечаю я и, не включая осветитель, сдвигаю тубус микроскопа. – Теперь включай и настраивай по левому мениску.
Еще минуту‑ две он тщательно настраивает компаратор и снимает показания нониуса.
– Ноль девяносто шесть, – произносит он, вопросительно глядя на меня.
Я достаю из кармана листок и протягиваю ему. Он смотрит, не веря своим глазам: на листке написана та же цифра.
– Феноменально, – говорит Витя и, нарушая все правила, закуривает тут же у установки.
Я тоже достаю сигарету, и мы молча сидим и курим, глядя на наше детище, пребывающее наконец‑ то в «таком суть состоянии», которое соответствовало «всем переменам, в натуре случающимся».
Как объяснили нам потом опытные резинщики из института синтетического каучука, резина под нагрузкой ведет себя как вязко‑ пластичное тело, она течет. Именно это и происходило с нашими резиновыми пробками, которые, деформируясь под действием колпачка, двигали пузырьки в нашем расходомере.
Когда Витя узнал об этом, он долго просил меня разрешить повесить в лаборатории еще один плакат с ломоносовским текстом закона сохранения вещества. Я отнекивался, но потом просьба отпала сама собой: единственное свободное место на стене вскоре было занято новым прибором, из‑ за которого я долго воевал в отделе снабжения. Прямо под портретом первого русского физика, сверкая сталью, ртутью и стеклом, висел теперь прецизионный чашечный барометр.
Если немного повезет…
Два года назад я перешел работать в другой институт. После четверти века, проведенного в стенах Ленинградского нефтяного, трудно было расставаться с друзьями, с церковью на Васильевском острове, с роскошным особняком, отделанным росписью и лепниной. Но что было делать? Новая дирекция Нефтяного решила, что занятия физикой нефтяного пласта не лежат в профиле генеральной тематики института, и поэтому всячески препятствовала расширению моих исследований. В этом деле начальству удалось весьма преуспеть, и, когда численность моей группы достигла двух человек (включая меня самого), я понял, что пора уходить.
Естественно, новое место отыскалось не сразу. Длительные поиски окончились тем, что мне предложили работать в лаборатории физики горных пород Геологического института. Один из старших научных сотрудников лаборатории уволился, оставив мне в наследство штатную единицу, небольшую группу и незаконченную тему, связанную с изучением электрокинетических явлений.
Еще во время предварительных переговоров мой будущий начальник заверил меня, что я сам могу формировать тематику своих исследований. Взамен он требовал выполнения лишь одного условия: мне надлежало закончить тему, начатую моим предшественником. Мне это условие не нравилось, но я надеялся, что развязаться с чужим заданием будет не так уж сложно, тем более что в основе электрокинетики лежат хорошо известные мне процессы фильтрации.
Когда я первый раз вошел в комнаты, где размещалась моя новая группа, они были пусты. Сотрудники, с которыми мне предстояло работать, с утра отправились на овощебазу, поэтому первый рабочий день на новом месте я должен был провести в одиночестве. Честно говоря, со своими будущими коллегами я был уже знаком, так как в качестве гостя бывал в этой лаборатории и раньше, но одно дело – изредка встречаясь, вежливо разговаривать об отвлеченных материях, а другое – ежедневно треть суток проводить вместе в одном помещении, занимаясь одним и тем же делом и обсуждая самые различные проблемы: от тенденций современной моды и способов приготовления сырной закуски под водку до событий в Иране и возможности контактов с внеземными цивилизациями.
В первой из двух комнат, где нам предстояло работать, стояли четыре письменных стола, шкаф и несколько открытых книжных полок. Прежде всего я привел в порядок свое рабочее место, соскоблив со стены вырезанные из журналов фотографии актрис и манекенщиц и тщательно вытряхнув и вымыв ящики теперь уже моего письменного стола. Разложив затем по местам бумаги и книги, я пошел осматривать свои владения.
В соседней комнате стоял вытяжной шкаф, лабораторный стол и верстак, к которому приткнулся маленький письменный столик. На столике лежали книги: «Справочник физика‑ экспериментатора», «Спутник радиолюбителя» и пухлый третий том «Справочника химика». Специфический подбор литературы говорил о том, что маленький столик принадлежит Ивану Андреевичу – человеку, который своими большими руками может сделать все: собрать электронную схему, починить наручные часы фирмы «Омега» и ликвидировать возникшую в лаборатории аварию водопровода. Из одного справочника выглядывал кончик плотного листка бумаги. Почти машинально открыв книгу, я обнаружил между ее страницами цветную женскую фотографию. Лицо на фотографии было знакомым, и я решил, что это Анна Петровна – жена Ивана Андреевича, тоже работавшая в этой лаборатории. На лабораторном столе располагалась установка, на которой, по‑ видимому, и производились те неведомые мне пока исследования, которые я должен завершить.
Я вернулся в первую комнату и подошел к книжным полкам. Когда я увидел обилие литературы по различным областям физической химии, мне стало не по себе: ведь мое химическое образование завершилось около тридцати лет назад после успешной сдачи экзамена на первом курсе университета…
Среди стоящих на полке книг я нашел отчет о двухлетних исследованиях лаборатории, благополучно защищенный в прошлом году на ученом совете. Когда я открыл переплетенную в синий дерматин рукопись, то понял, что лучшего пособия для первоначального ознакомления с новой для меня тематикой не найти. Но, увы, не понимая сути явлений, я только и мог уяснить, что мой предшественник изучал зависимость электрохимической активности образцов пористых тел от величины радиуса пор. Поэтому на следующий день, когда в лаборатории появились мои новые сотрудники, я им прямо сказал, что для вхождения в курс дела мне нужен достаточно продолжительный срок.
– А мы что в это время будем делать? – вскинул голову Иван Андреевич.
– То же, что и раньше, – сказал я.
Иван Андреевич дернул плечом и отвернулся к окну. Его мефистофельский профиль выражал презрительное безразличие к происходящим вокруг событиям.
– Вот вы, например, чем сейчас занимаетесь? – обратился я к сидевшей рядом с Иваном Андреевичем женщине, фотографию которой я видел у него.
– Измеряем на специальной установке дзета‑ потенциалы различных пористых образцов, в том числе и горных пород.
– Зачем?
– Чтобы узнать, как зависит дзета‑ потенциал от размера пор в образце.
Вчера я уже успел прочитать в одной из книг, что подобной зависимости быть не должно, поэтому, не боясь последствий, смело возразил:
– Но ведь формула Гельмгольца – Смолуховского такой зависимости не дает?
Моя собеседница пожала плечами:
– Формула не дает, а зависимость есть… Вот хоть Анну Петровну спросите, – продолжала она, с вызовом посмотрев на женщину, сидящую у двери, – она у нас известный теоретик…
Это было для меня полной неожиданностью: оказывается, в справочнике Ивана Андреевича спрятан портрет вовсе не жены, а его соседки, которая с плохо скрываемым обожанием то и дело взглядывала на надменный мефистофельский профиль.
Пропустив ехидное замечание мимо ушей, в разговор вступила Анна Петровна:
– Дзета‑ потенциал действительно, вопреки теории, зависит от радиуса пор. На этой зависимости вся промысловая геофизика построена: чем больше радиус, тем больше потенциал. Вот Иван Андреевич с Галей и пытаются опытным путем установить такую зависимость для различных типов горных пород и для различных пористых материалов. Пористость и проницаемость образцов определяет Зиночка, а они работают на у
|
|
|
