СВЕТЛЫЙ путь

 

В одном из номеров газеты «Труд» были воспроиз­ведены три снимка, заимствованные из буржуазной прессы.

На первом из них я увидела человека, лежащего на дне мусорного ящика. Подпись гласила, что это безработный Антони Мангольд, 49 лет, из города Питтсбурга в США, устроившийся на ночлег. Снимок взят из американской газеты «Чикаго трибюн».

Другой снимок перепечатан из американской газеты «Чикаго Сан энд Таймс». На нем двое людей ютятся в кузове разбитого ав­томобиля. Это выброшенные на улицу Пауль Паулис, 55 лет, и его жена Сьюзи. Они живут в кузове уже больше двух месяцев.

Третий снимок взят из французской газеты «Об». Люди живут на лестнице. Глава семьи умер, и тотчас же домовладелец выселил семью из подвала, в котором она жила.

Вспомнился мне другой номер газеты «Труд» и другие фото­графии.

В одном ряду были помещены портреты старейшего таджикского писателя С. М. Айни, композитора Р. М. Глиэра, научного работни­ка О. К. Богдановой, каменщика И. П. Ширкова, писателя Ф. В. Гладкова, скульптора Е. В. Вучетича и мой портрет — работ­ницы фабрики «Скороход». Эти фотографии объединяла надпись «Лауреаты Сталинских премий».

Вот вам два мира — две судьбы. В капиталистических странах— бесправие, нищета, безработица. Другой мир в нашей стране социа­лизма, другая судьба наших советских людей.

Взять хотя бы мою жизнь. Я родилась незадолго до Великого Октября. Отец мой был слесарем Семянниковского завода в Петер­бурге. К забастовавшим рабочим этого завода в 1894 году обратился со своей первой листовкой В. И. Ленин. Теперь этот завод носит имя Ленина. Отца я не помню, потому что он был взят на империалисти­ческую войну и пропал без вести где-то в Карпатах. Мать работала швеей на фабрике. Воспитывать меня помогли ей советская школа, пионерский отряд.

Я росла в рабочем квартале за Невской заставой. Это был район металлистов и ткачей. До революции ряд предприятий принадлежал здесь иностранцам Максвелю и Торнтону. Условия жизни на них, как, впрочем, и на тех заводах, которыми владели русские капиталисты, были невыносимо тяжелые. Об этом мне рассказывала мать, и об этом я читала в листовке «К рабочим и работницам фабрики Торнтона», написанной Лениным в ноябре 1895 года.

«Измором хотят извести наших ткачей, — писал Владимир Ильич, — и заработок в 1 р. 62 к. в полумесяц, который уже стал появляться в расчетных книжках некоторых ткачей, может стать в скором времени общим заработком ткацкого отделения... » Ткачи, как указывал Ленин, «поспустили последнюю одежонку, прожили послед­ние гроши, приобретенные адским трудом в ту пору, когда благоде­тели Торнтоны наращивали миллионы на свои миллионы. Но и этого всего было мало, и на их глазах выкидывались за ворота все новые и новые жертвы хозяйского корыстолюбия, а прижимка росла своим чередом с самой, бессердечной жестокостью... »

Об этой страшной жизни рассказывают и старые рабочие нашей фабрики. До революции фабрика принадлежала немцам. Рабочий день продолжался двенадцать часов. «Скороход» назывался фабрикой ме­ханического производства обуви, а на самом деле все делалось вруч­ную. Нередко из заработной платы рабочих, которая была очень низкой, третья часть вычиталась на уплату штрафов. Штрафовали за все: и за потерю номера, и за то, что помята расчетная книжка, и за то, что перекинулся словом с соседом по верстаку...

Молодежи и женщинам за одинаковую работу с мужчинами пла­тили значительно меньше. У проходных ворот фабрики всегда тол­пились безработные.

В закройном цехе новичка держали семь—восемь лет на побегуш­ках, на подсобной работе, и только после этого он мог надеяться, что ему дадут возможность приобрести какую-нибудь специальность. Об отпусках для рабочих никто и не помышлял. Во время болезни рабо­чий ничего не получал. Яслей для детей и в помине не было. Работ­ницы вынуждены были скрывать свою беременность, чтобы их не уво­лили, и иногда рожали в цехе.

Как не похожа жизнь советских людей на жизнь трудящихся во времена царизма! Вот у нас, на «Скороходе», много тысяч рублей ежегодно выдается матерям на приданое новорожденным, а много­детным отпускает большие средства профсоюз. Ежегодно в санато­риях и домах отдыха лечится и отдыхает до тысячи наших рабочих. Путевки они получают со скидкой или бесплатно. На фабрике имеет­ся ночной санаторий, организовано диетическое питание, дети летом отдыхают в лагерях. Каждый рабочий, каждая работница могут учиться на различных курсах, в техникуме, в институте и получают среднее и высшее образование без отрыва от производства.

В наше сознание с малых лет входили такие понятия, как промфинплан, соцдоговор, ударная бригада... Каждый из нас считал, что завод — самое главное в жизни, и стремился, окончив семилетку, по­пасть на производство. Весь наш класс, например, разошелся по фабзавучам. Я решила поступить в обувной при «Скороходе». Хотелось поскорее стать настоящей помощницей матери, которая много труди­лась.

Держала экзамены. Между прочим, была и такая проверка: из мелких кусочков картона нужно было составить различные фигу­ры. Я сделала это удачней других. Старичок, экзаменовавший меня„ сказал:

— Вот эту быстроглазую — в закройщицы.

Так определилась моя будущая профессия. Я стала закройщицей.

... На столе лежит кусок кожи. Нужно накроить заготовки для верхней части ботинок. Берется стальной резачок, или, как мы назы­ваем его, штанец, сделанный по форме будущей детали, ставится на кожу, сверху подводится ударник пресса, нажимается рычаг — и все. Берется другой резачок, третий, четвертый... Если наблюдать со сто­роны, кажется, что в работе закройщицы нет ничего трудного. Это и мне так поначалу казалось. А на самом деле совсем не так. Можно, конечно, рубить и резать кожу так, что половина ее пойдет на отхо­ды. Но расставить штанцы так, чтобы кожа была использована поч­ти полностью, чтобы от нее оставалась только тонкая бахрома, это не сразу удается. Ведь ни один кусок кожи не похож на другой, каждый раскраивается по-новому. Берешь кожу — ив голове моментально дол­жна складываться «топография» раскроя. Глазомер должен быть без­укоризненный. В нашем деле непригодна старая поговорка «семь раз отмерь, один раз отрежь». Этак полдня провозишься над десятком деталей. Нет, один раз отмерь и тут же отрежь, но точно! Понятно, что такое мастерство не сразу дается. Навык приходит с годами.

Нравится мне моя профессия! Нужно быстро охватить взглядом каждый кусок, комбинировать, искать варианты раскроя. Разве это не творчество? И хотя за плечами у меня семнадцать лет производ­ственного стажа, я и сейчас работаю с таким же увлечением, как ког­да-то в комсомольские годы.

Это же я могу сказать и про свою бригаду. Нас пятеро: три Тоси—Лукашевич, Смирнова, Косниковская, Елизавета Александровна Пушкина и я — бригадир. Все мы разные по характеру, но работу свою любим одинаково и поэтому живем душа в душу. Это не зна­чит, что мы прощаем друг другу грехи. Мы предпочитаем как следует поспорить, но если уж что вместе решили — вместе и боремся за это.

Так было у нас, когда обсуждалось письмо москвичей о сверх­плановых накоплениях. Я прочитала его бригаде и добавила:

— Нужно бы и нам подумать об экономии.

— Будто мы не думали о ней раньше! — сказала Тося Лука­шевич.

— А ты знаешь, сколько экономишь кожи? — спросила я. — Ведь такого учета нет.

— Учета, учета... Бухгалтерию что ли разводить нам? Листок для каждого?

— Молодец, Тосенька! — вырвалось у меня. — Вот именно бух­галтерию, листки!

Надо сказать, что мысль об учете экономии кожи зародилась у меня еще до этого. Я всегда бережно относилась к материалу, кото­рый кроила, старалась, чтобы отходов было как можно меньше, но сколько же я сэкономила за день, за неделю, за месяц — этого я не знала. А знать хотелось, потому что тогда можно было бы сравнить результаты нескольких дней и увидеть, когда я кроила лучше, когда хуже и почему. Таким путем я нашла бы возможность проверить свои приемы и выбрать то, что лучше. И вот теперь письмо москви­чей, замечание подруги открыли мне глаза. У меня еще не было пол­ной ясности, как мы будем вести учет, но я уже твердо знала, что мы его заведем.

В это время к нам зашел Павел Фролович Иванов, начальник закройного цеха. Наше предложение об учете экономии ему понра­вилось.

— Нужно подумать, — сказал он. — Конечно, необходимо заве­сти определенную систему учета.

Тут же мы с ним занялись этим вопросом, а еще через два дня в бригаде появились маленькие розовые книжицы. Назвали мы их лицевыми счетами. На обложке — фамилия работницы, номер. На внутренних страницах графы: месяц, число, количество сэкономлен­ной кожи, ее стоимость...

Тося Лукашевич верно говорила, что мы и прежде сберегали материалы. Но и только. А теперь, перелистывая лицевые счета, мы видели, кто из нас экономит больше. И каждая старалась кроить лучше, чтобы опередить соседку. Так разгорелось новое соревнование. Лицевые счета появились и в других бригадах, потом о них узнала

вся фабрика. Розовые книжицы замелькали на столах у сотен стаха­новок.

Наш почин стал известен в министерстве, и меня вызвали сде­лать доклад о лицевых счетах.

Нельзя сказать, чтобы я была из робкого десятка. Не раз изби­ралась партгруппоргом, часто выступаю на собраниях, но на колле­гии в министерстве немного растерялась. Что-то начала говорить и остановилась. В руках толстая папка, которую подготовили мне в фабричной конторе: различные справки, цифровые данные. Гляжу на них, перебираю страницы и не знаю, что с ними делать.

Выручил министр. Он подошел ко мне, забрал папку, положил ее перед собой на стол и сказал улыбаясь:

— Вы так лучше расскажите.

Я сразу почувствовала себя проще, заговорила так, как привык­ла говорить у себя на фабрике с товарищами и подругами. Меня вни­мательно слушали. Министр, его заместитель, члены коллегии, дирек­тора фабрик что-то записывали. Я старалась говорить точно и об­стоятельно. Объяснила, что такое лицевые счета и как они подни­мают у рабочих чувство ответственности за экономию. Сказала, что благодаря этому фабрика, по моему мнению, за год даст не восемь с половиной миллионов сверхплановых накоплений, как мы обязались, а десять, может быть, и одиннадцать. Огромную экономию получит государство, если завести лицевые счета на всех предприятиях легкой промышленности... Этим я закончила свой доклад.

Потом выступил министр. Он поддержал мое предложение и сказал:

— У Муштуковой государственный подход к делу...

Когда я вернулась из Москвы, к нам в цех зачастили гости. Смотрели, как у нас ведутся лицевые счета. Приезжала из Свердлов­ска Мария Дьяченко — бригадир фабрики «Обувь». У нас с ней давно был заключен договор на социалистическое соревнование. Дьяченко всю смену простояла рядом со мной у пресса, кое-что переняла у ме­ня и в свою очередь посоветовала следить за тем, чтобы штанцы бы­ли ровней: тогда они сразу вырежут деталь, не придется лишний раз нажимать на рычаг. Был у нас в цехе и московский профессор. Он

внимательно смотрел, как я раскладываю материал, как расставляю штанцы, записывал. Прощаясь, профессор сказал, что готовит книгу о наиболее рациональных способах раскроя кожи и перед выходом книги в свет пришлет ее мне просмотреть.

Сказать откровенно, мне не думалось сначала, что лицевые сче­та станут такими популярными, что ими заинтересуются машиностро­ители, сталевары, ткачи. Я все чаще и чаще начала получать пригла­шения приехать и рассказать об опыте своей работы. Как член Все­союзного общества по распространению политических и научных зна­ний, я стала читать лекции в красных уголках, клубах, студенческих общежитиях.

Рассказывать есть о чем. За 1949 год я сэкономила около 130 тысяч квадратных дециметров кожи. Но ведь на «Скороходе» откры­ли лицевые счета экономии 1 700 стахановцев. И каждый из них до­бился определенных успехов. Только коллективы нашей фабрики «Скороход» и фабрики «Пролетарская победа» № 1, с которой мы соревнуемся, сберегли в 1949 году кожи на 300 тысяч пар обуви.

Но жизнь идет вперед. Она зовет нас все к новым и новым тру­довым успехам во славу Родины. Когда стал известен почин Лидии Корабельниковой и развернулось соревнование за комплексную эко­номию, наша бригада включилась в это движение и послала ей письмо:

«Партия большевиков и наш любимый вождь товарищ Сталин учат нас непрестанно двигаться вперед, добиваться все новых и новых успехов в труде. Вот почему наша бригада решила взять на себя но­вые, повышенные обязательства. Мы подсчитали, что если научимся использовать каждый дециметр кожи еще лучше, рациональнее, то сумеем за счет сэкономленных материалов работать в месяц не один, а два дня и выпускать дополнительно 1300 пар высококачественной обуви».

В письме мы вызвали бригаду Корабельниковой на соревнова­ние. Наш вызов был принят. Уже в апреле 1950 года мы впервые ра­ботали два дня на сбереженных материалах. Но тут мы задумались: а дальше как? Исчерпаны ли все наши возможности? Когда я рас­краивала кожу, то видела что товар хороший, но может быть еще

лучшим. Почему, думаю, поближе к краям встречается много мор­щинок и неровностей? Разве нельзя обойтись без них? Об этом я решила поговорить с кожевниками. Оказалось, что и они уже об этом подумали. На заводе имени Коминтерна инженеры Болотовский и Федер изобрели раздвижную раму, которая устраняет на коже всякие пороки и, кроме того, увеличивает ее площадь. За год коминтерновцы могут дать дополнительно из того же сырья четыре, а может быть и пять миллионов квадратных дециметров хрома. Когда я сказала коминтерновцам, что они делают большое дело, инженер Болотовский заметил:

— Это, товарищ Муштукова, еще не все. У нас на заводах при обработке кож допускаются большие обрывы. Все они пока идут в кочегарку...

— Как же так? — спрашиваю.

— Очень просто, раньше считали, что обрывы неизбежны. Но скоро их у нас не будет.

Коминтерновцы мне рассказали, что вместе с учеными техноло­гического института они разработали метод, устраняющий обрывы. И скоро закройщицы будут получать дополнительные миллионы квадратных дециметров товара.

Значит, наши возможности действительно неисчерпаемы, если о них думает весь народ. Вот как почин Корабельниковой подтолкнул творческую мысль других новаторов.

В своих лекциях я говорила о том, что лицевые счета можно применить на любом предприятии, независимо от того, -с каким ма­териалом там имеют дело. Экономить сырье, материалы, инструменты могут работники разных профессий. Всюду еще имеются неиспользо­ванные резервы. А лицевые счета экономии, если вести их изо дня в день, помогут вскрыть эти резервы и мобилизовать их.

Могут возразить:

«Кожа — ценное сырье, и ее легко учесть. А на чем может сэкономить, скажем, каменщик? На кирпиче, песке, извести? Мате­риал этот малоценный, стоит ли возиться с ним? »

Я отвечаю: стоит. В частности, это доказал ленинградский ма­стер-строитель С. И. Моисеев, начавший социалистическое соревнова­ние за образцовые строительные участки. Уже в первый месяц со­ревнования на его участке было сэкономлено за счет бережного рас­ходования материалов 5 тысяч кирпичей, 3 тысячи шлакоблоков, 8 ку­бометров раствора. Известно, что из копеек составляются рубли, из рублей — сотни. Ведь и первая запись в моей розовой книжечке—ли­цевом счете экономии — равнялась только 46 рублям 50 копейкам. Начали мы с малого, а дошли до большого.

Рассказывают, что Сергей Миронович Киров увидел на одной из ленинградских строек разбросанные кирпичи. Он спросил у одно­го из 'каменщиков, сколько стоит каждый кирпич. Тот ответил, что кирпич стоит гривенник. Тогда Сергей Миронович, укоризненно по­качав головой, сказал: «А если бы на земле гривенники валялись, вы бы разве поленились поднять их? »

У каждого из нас — работников социалистической промышленно­сти — должен быть государственный подход к делу. Надо экономить всегда и во всем, надо уметь видеть большое и в «малом». Если каж­дый из нас на своем участке будет настойчиво искать пути экономии сырья, материалов, электроэнергии, инструмента, топлива, то в мас­штабе всей страны это составит очень много. Родина получит новые источники накоплений.

Все мы помним сталинские слова о трудовом человеке нашей страны:

«Здесь он работает не на эксплуататоров, а на себя, на свой класс, на общество. Здесь трудовой человек не может чувствовать се­бя заброшенным и одиноким. Наоборот, трудовой человек чувствует себя у нас свободным гражданином своей страны, своего рода об­щественным деятелем. И если он работает хорошо и дает обществу то, что может дать, — он герой труда, он овеян славой».

Это каждый из нас чувствует на собственном примере. Вот я простая закройщица, а ко мне приезжают стахановцы и ученые, меня приглашают с докладом в министерство, на фабрике привлекли к ра­боте технического совета.

Однажды моя дочка шестиклассница Люся сказала мне:

— Посмотри, мамочка, какая ты известная. Тебя даже в кален­дарь поместили.

Она протянула мне листок отрывного календаря. На листке ри­сунок, изображающий меня у машины. На обороте — коротенький рассказ о моей жизни.

«Известная» — это слово заставило меня задуматься. Я не стре­милась быть знаменитой, известной. С точки зрения человека, вос­питанного в капиталистическом обществе, я не сделала никакой «карьеры». Но в нашей стране высоко ценят простых людей, если они честно работают. Партия и народ оценили и мою работу.

Выражением самой высокой чести, оказанной мне, считаю то, что я была членом Комитета, который был образован в связи с семи­десятилетием со дня рождения товарища Сталина.

Об этом мы узнали 3 декабря 1949 года. И этот день я никогда не забуду.

Стою в цехе у пресса, вдруг мне подают телеграмму. Смотрю: «Высшая правительственная». Мне сообщают, что в Москве состоит­ся заседание Комитета по разработке и проведению мероприятий, связанных с семидесятилетием со дня рождения товарища Сталина. Председатель Комитета Н. М. Шверник приглашает меня прибыть на заседание.

Значит, еду в Москву!..

Проводить меня собрались на вокзале начальник цеха, его по­мощник, секретарь партийного бюро, приятельницы. Что-то говорят мне, что-то советуют, о чем-то просят, но до меня почти ничего не до­ходит. Мысли уже далеко отсюда, там — в столице.

Последний раз я была в Москве летом 1949 года на Всесоюз­ной конференции сторонников мира. В Колонном зале Дома союзов, кроме нас, делегатов, присутствовали и представители многих стран. К столице нашей Родины обращены взоры всего трудового и про­грессивного человечества. Раз есть на свете Москва, где живет зна­меносец мира и дружбы народов великий Сталин, поджигателям вой­ны не удастся вовлечь человечество в новую мировую бойню. Когда я высоко над головой поднимала свой делегатский мандат, голосуя за текст обращения конференции к народам, я знала, что выражаю во­лю всех, кому ненавистна война, кто хочет мирно строить и созидать.

... И вот я опять еду в Москву.

Соседи по купе уснули, а я сидела у окна и, вглядываясь с тем­ноту, перебирала в памяти события моей жизни. Правда, событий не так уж много! Когда приходилось заполнять анкету, это занимало у меня несколько минут. В моей биографии все ясно и просто. И вот, глядя на пробегающие мимо поля и ярко освещенные дома, я опять вспомнила ужасные снимки, которые видела в газете: мусорный ящик, кузов негодной машины, лестницы и подворотни — вот на что обрекает капитализм человека труда. Еще с большей гордостью я ду­мала о любимой Родине, о родном Сталине.

В Москве остановилась в гостинице. Войдя в номер, увидела по­жилую женщину с лицом крестьянки. На темном платье золотая звез­дочка, орденские ленты в два ряда, медаль лауреата Сталинской пре­мии, депутатский значок. Поздоровались.

— Муштукова.

— Люскова.

Так вот кто у меня соседка! Знаменитая вологодская свинарка, «профессор передовых методов».

Оказывается, она тоже слышала обо мне.

— Вот, говорит, ваша, наверно, работа, — и показывает на хро­мовые полусапожки. — Хороши!..

Мы прожили с Люсковой в одной комнате всего несколько дней, но по-настоящему подружились.

В канун заседания Комитета у нас выдался свободный вечер. Бы­ли билеты на концерт. Но мы находились по музеям и решили отдох­нуть. Примостились у окна, за которым сверкали огни Москвы. Пьем чай и рассказываем друг другу о своей жизни. Узнав про лицевые счета, Люскова подробно расспросила о них.

О себе она говорила скупо. Грамоте обучилась в тридцать лет, когда была уже матерью большой семьи (у Люсковой среди других орденов был также и орден «Материнская слава»). А в сорок восемь готовится сдавать экстерном экзамен в животноводческом техникуме. И в тех учебниках, по которым она учится, немало, между прочим, строк о ней самой, о ее методах ускоренного выращивания молодня­ка. Проходит курс техникума и в то же время читает лекции студен­там Вологодского сельскохозяйственного института...

Через всю свою жизнь пронесу я воспоминания о вечере в Боль­шом театре Союза ССР в день семидесятилетия самого великого и самого человечного из людей. Мы с Люсковой сидели в президиуме. Впереди нас, через один ряд — Иосиф Виссарионович Сталин. Слу­шая ораторов, он повернулся в нашу сторону, и мы не в силах были отвести глаз от дорогого лица. Люскова шевелит губами, и я слышу, как она шепчет: «Радость какая!.. Счастье какое!.. »

Я никогда не забуду этот исторический вечер. Каждая речь на­ходила во мне горячий душевный отзвук. Когда делегат Ленинграда артист Черкасов оказал, обращаясь к товарищу Сталину: «Построен­ная по Вашей инициативе дорога через Ладогу спасла сотни тысяч ленинградцев», — мне живо вспомнилась эта «дорога жизни». Когда говорили представители братских коммунистических партий, я и без переводчиков их понимала... Когда наши юные пионеры взволнован­ными голосами благодарили вождя за счастливое детство, мне каза­лось, что среди них вижу и мою дочурку...

Я шла из театра в гостиницу с одной заполнившей все мое су­щество мыслью: «Ты видела Сталина... была с ним на историческом заседании... Как ты теперь оправдаешь такую награду? »

Было погожее морозное утро, когда я вернулась в Ленинград, Дома никого не было. Соседи — на фабрике, дочка — в школе. На столе груда конвертов.

Эти письма скромных советских тружеников напоминают мне о том, что все свои силы, все знания, умение я должна отдать делу дальнейшего расцвета нашей советской Отчизны.

Работать, работать! Жить так, как учит Сталин. В этом я вижу цель своей жизни, мой светлый путь.

 

ОЛЬГА ЯКОВЛЕВНА МУШТУКОВА

В. ВОРОШИН,

помощник мастера комбината «Трехгорная мануфактура» имени Ф. Э. Дзержинского, лауреат Сталинской премии

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: