 |
Послесловие ко второму тому (бунко) 1 глава
|
|
|
|
Всем, кто прочитал второй том «Номера 6»: прежде всего, спасибо вам от всего сердца.
В этот раз я решила вести повествование от имени Сиона, чтобы с его точки зрения жителя Номера 6 описать Западный Квартал.
Как выглядит это место в ваших глазах и сердцах, читатели? Продолжая писать эту историю, я столкнулась с собственным лицемерием, которое давило эмоционально иногда... нет, постоянно. Как могу я, никогда не голодавшая и не мерзнувшая, писать о жизни в Западном Квартале?
Помимо всего прочего, это безответственно и высокомерно; поэтому я не люблю говорить об этой истории, а когда все-таки заставляю себя открыть рот, получаются одни жалобы и извинения. Простите.
Но, тем не менее, молодые люди (и девушки) в этом возрасте удивительны, они меня так и притягивают. Я так сильно хочу узнать, как они будут жить в этом мире, что вместо того, чтобы учиться на собственных ошибках, я безответственно и высокомерно продолжаю писать такую историю как «Номер 6». Когда я с радостью и страхом думаю, что в виде бунко эту книгу прочитает еще большее количество людей, мне кажется, что я не прочь пожить бок о бок с этими молодыми людьми и девушками еще немного.
Спасибо вам большое, что прочитали.
Февраль 2007,
Асано Ацуко
Том 3
То, что лежит за стеной…
Глава 1: Прекрасные…
Идем спокойно, ибо мир — простец.
И ложью лиц прикроем ложь сердец.
У. Шекспир, «Макбет», Акт 1, Сцена 7[13]
Небо было голубым и ярким. Нежные и теплые солнечные лучи падали на землю. День был таким погожим, что недавний холод казался просто сном.
Сион поднял лицо и прищурил глаза, глядя в лазурное небо.
Он думал, что оно прекрасно.
Небо было красивым. Красивой была слепящая белизна развалин, отражающих солнечный свет. Одинокий пузырь, словно по волшебству оторвавшийся от мыльной пены был красив. Мех свежевымытой собаки красиво блестел.
|
|
|
Его окружали красивые вещи. Одинокий пузырь снова взлетел и поплыл вместе с ветерком.
— Эй, хватит мечтать, — окликнул его голос Инукаши, — здесь еще куча собак. Будешь каждую минуту уходить в астрал, и солнце сядет раньше, чем ты половину закончишь.
Словно одобряя речь хозяина, большая белая собака, покрытая пеной, низко зарычала.
— Упс, прости.
Сион снова опустил руки в мыльную пену и начал тереть собаку. Собака, похоже, считала это очень приятным, потому что закрыла глаза и приоткрыла рот. Сион мыл собак только второй день, но он уже знал, что у них есть множество способов выразить эмоции. Они также отличаются характерами и склонностями: некоторые были ленивы, другие прилежные; некоторые легко возбудимые, другие спокойные; они могли быть мягкими, нетерпеливыми, раздражительными — все это было для него в новинку.
Белая собака, которую он сейчас купал, была самкой и уже в возрасте. Она была нежная и интеллигентная, чем-то напоминала старую мудрую женщину из сказок.
— Сион, ты тратишь на каждую собаку слишком много времени. Сколько уходит на одну?
К нему повернулся Инукаши, волосы которого были собраны сзади, а на носу блестели мыльные пузыри.
— Ты сдаешь этих собак в качестве одеял, верно? — возразил Сион. — Они должны быть достаточно чистыми.
— Достаточно по-быстрому сполоснуть. Клиенты все равно сами грязнючие, ублюдки.
В здании, по большей части разрушенном, все еще сохранилось подобие гостиницы. Там Инукаши принимал тех, кому негде было переночевать. Спрос на собак вырос в связи с подступающей зимой. Постояльцы спали, окруженные несколькими животными, чтобы ночью не замерзнуть насмерть. Сиона наняли для мытья этих собак.
— Инукаши, не думаю, что вежливо так говорить о своих клиентах.
|
|
|
— Хах? Что ты сказал?
— Нельзя называть клиентов «ублюдками» или «грязнючими».
Инукаши потер нос тыльной стороной ладони и тихо фыркнул.
— Ты что, моя мама, Сион?
— Нет. Ты просто нанял меня мыть собак.
— Значит, я — начальник, а ты — подчиненный. Твоя задача — заткнуться и делать, что говорят.
Инукаши выдернул белую собаку из рук Сиона и начал энергично ополаскивать ее, набирая воду из реки.
Позади развалин текла небольшая чистая речка. Вскоре после их с Нэдзуми побега из Номера 6 в Западный Квартал, он едва не умер из-за осы-паразита, зревшей в его теле. Хотя большую часть времени он был без сознания из-за сильной боли и жара, он хорошо помнил вкус прохладной, вкусной воды, бесчисленное число раз текущей по его горлу.
Когда он поблагодарил Нэдзуми за воду и уход, тот резко ответил, что рядом есть источник с питьевой водой. Наверное, эта речушка текла из того же источника.
— Инукаши, не делай этого. Все мыло течет в реку!
Сион быстро отстранил руки Инукаши. Пузыри лопались, уплывая по течению.
— И что?
— Все ведь пьют отсюда, да?
— Ну, да, конечно. У нас нет всех этих удобств, когда получаешь чистую воду нужной температуры нажатием кнопки. Все берут воду прямо из реки или источника.
— Тогда ты не можешь ее загрязнять. Это навредит людям ниже по течению.
На короткий миг Инукаши уставился на Сиона.
— А почему меня должны заботить люди ниже по течению?
— Ну, как бы… — Сион запнулся. — Если знаешь, что люди ниже по течению будут пить эту воду отсюда, ты не станешь загрязнять воду из-за них. Это нормально, так ведь?
— Нормально? Сион, ты каким местом думаешь? Это Западный Квартал. Ты не выживешь здесь, если в первую очередь будешь думать о ком-то другом.
— Да, но вовсе не обязательно портить воду, — запротестовал Сион. — Мы можем, как и вчера, набрать воду в стальные бочки и искупать собак в них.
— Вчера у нас были только маленькие собачки. К твоему сведению, Сион, мы должны были перемыть всех собак вчера. Твое веселое времяпрепровождение нас задерживает. Ты ведь понимаешь, да?
— Ага.
— Вдобавок к твоей медлительности, сегодня мы моем больших собак. И это не все — подожди — их здесь свора. Уловил суть? Если мы будем каждый раз наполнять ванну, это займет вечность.
|
|
|
Инукаши замолк и слегка пожал плечами.
— Но если хочешь сам таскать воду, я мешать не буду.
— Отлично. Так и сделаю.
— Чувак, это тяжелый труд.
— Я в курсе.
— Кстати, я тебе плачу только за мытье собак. Таскание воды — это уже твоя собственная инициатива.
— Я не против.
— Флаг тебе в руки. Я пошел обедать.
Белая собака энергично отряхнулась, и капли воды полетели во все стороны. Сион взял ведро, брошенное Инукаши, и зачерпнул воды из реки.
— Сион, — неожиданно обратился к нему Инукаши.
— Хм?
— Почему?
— Что почему?
— Почему я не должен обзывать клиентов? Почему я не должен создавать проблем людям ниже по течению?
Сион посмотрел в загорелое лицо Инукаши, который сидел на вершине кучи щебня.
— Потому что мы одинаковые.
— Одинаковые?
— Они такие же люди, как и мы. Вот…
Инукаши неожиданно закинул голову и расхохотался. Его голос летел ввысь и растворялся в ярком голубом небе. Его собаки начали взволнованно лаять.
— Такие же люди, да? Ха-ха, я сейчас помру от смеха. В жизни такого не слышал. Сион, ты что, правда так думаешь?
— Ага, а в чем проблема? — решительно возразил Сион.
Инукаши соскользнул с горки и подошел к нему. У него было маленькое тело, он едва доставал Сиону до плеча. Его тонкие руки и ноги торчали из одежды, кожа была смуглой.
— Значит, мои грязные клиенты и отродье, набирающее здесь воду, такие же люди как мы?
— Да.
Смуглая загорелая кожа Инукаши блестела в лучах солнца, длинные космы отбрасывали тень на лоб и глаза. Темно-коричневые глаза пару раз моргнули под волосами.
— Сион, ты умрешь.
— Хах?
— Ты в облаках витаешь или что? Если будешь верить в свои фантазии, ты здесь не выживешь.
— Нэдзуми мне то же самое говорит, — сказал Сион. — Что я в облаках витаю.
— Нет, облака — это недостаточно высоко. Ты витаешь где-то в космосе. Не знаю, на что похож космос, но он вроде достаточно высоко, да? И иногда ты сгораешь, даже не успев туда попасть.
— Я никогда не был в космосе, но да, думаю, он высоко.
Инукаши ловко вскарабкался на развалины и уселся на фоне голубого неба. Он свесил ноги вниз и тихо, будто сам с собой, заговорил.
|
|
|
— Интересно, почему Нэдзуми вообще с тобой связался. Он ненавидит людей, которые вечно болтают и далеки от реальности.
— Инукаши, вы с Нэдзуми близки?
— Близки? Что значит близки?
Сион протащил ведро по тропинке из сухой травы и мусора и вылил воду в стальную бочку.
— Это значит, что вы много знаете друг о друге.
— О, если так, то нет. Я знаю о нем меньше, чем пятно на хвосте этой псины, и мне как-то не хочется узнавать, — говоря это, Инукаши указал на светло-коричневого щенка, прыгающего у ног Сиона. На кончике его хвоста было белое пятнышко.
— Я думал, вы друзья.
— Друзья! — недоверчиво воскликнул Инукаши. — Это слово я тоже нечасто слышу. Друзья. Хах, глупость. Нэдзуми приходит только тогда, когда ему надо, чтобы я или мои собаки собрали информацию. Я даю ему информацию, он мне — деньги. Вот и все.
Инукаши замолчал. Его взгляд блуждал, пересекался со взглядом Сиона и ускользал.
— Вы обмениваетесь не только деньгами и информацией, — сказал Сион. Это было утверждение, а не вопрос.
— Ух — ну, иногда, он — поет для меня.
— Поет?
— У него хороший голос. Вот я… Я прошу его спеть. Иногда, когда мои собаки умирают… хрен с ним, когда ты просыпаешься, а они уже мертвы, но… иногда они больны или ранены и не умирают так легко, они… они страдают. Им так больно, что они скулят всю ночь. Тогда я прошу его спеть. Я не знаю названия песни. Но… я не знаю, как ее описать… не знаю, как же это будет? — пробормотал Инукаши себе под нос.
— Как это звучит?
— Хах?
— Песня Нэдзуми. Голос Нэдзуми. С чем можно сравнить?
Инукаши наклонил голову набок и погрузился в молчание. Сион, тоже молча, продолжил таскать воду в ведрах. Он сделал несколько заходов, и когда бочка была наполнена больше чем наполовину, Инукаши снова открыл рот.
— Может, ветер?.. — неуверенно сказал он. — Ветер, дующий издалека… ага, его песня забирает борющиеся души, потому что они не могут умереть. Как ветер отрывает цветочные лепестки, так его песня отделяет душу от тела. И собака, неважно, насколько сильно она страдает, закрывает глаза и затихает. Ты думаешь, она просто успокоилась, а оказывается, уже не дышит. Они все умирают тихо, будто страдания им просто приснились.
Он сделал паузу.
— Так было и с моей мамой.
— Твоя мать умерла?
— Ага. Ее убила парочка уродов, живущих ниже по течению, как раз из тех, для кого, по-твоему, я не должен портить воду. В нее бросали камни, и забили до смерти дубовой палкой. Но мама тоже была виновата. Она пыталась украсть их единственный ужин. Она прокралась в их хижину, и ее словили с куском сушеного мяса во рту. Когда она, наконец, смогла вырваться и вернулась, обе передние ноги и ребра были сломаны, изо рта шла кровь. Мы ничего не могли сделать.
|
|
|
Закончив наполнять бочку водой, Сион вытер пот с бровей. Он не понял слов Инукаши.
— Инукаши, передние ноги… то есть твоя мать была собакой?
— Ага. Собакой.
— Собакой?
У Сиона челюсть отпала. Инукаши посмотрел на него и засмеялся. Его голос был высоким и звенел в воздухе.
— Меня бросили здесь, когда я был ребенком, — пояснил он. — Подобравший меня старик был чудаком, жившим с собаками, и меня растил вместе с ними. Мама кормила меня молоком. Она вылизывала меня и спала рядом. Когда холодало, она прижималась ко мне и моим братьям — ее щенкам — и грела нас. Она обычно говорила, бедняжка, у тебя нет меха — но тебе хоть летом не жарко и у тебя нет блох. Она повторяла это снова и снова, и вылизывала меня, пока я не становился чистым.
— Она была хорошей матерью, — мягко произнес Сион. — Нежной и заботливой.
Инукаши заморгал.
— Ты правда так думаешь, Сион?
— Да. Она дорожила тобой. Раз у тебя нет меха, она защищала тебя и грела.
— Ага. Мама всегда была очень милой. Я до сих пор помню ощущения от ее языка. Он был теплым и влажным… забавно, похоже, я этого никогда не забуду.
— Это дар памяти.
— Хах?
— Дар памяти от матери сыну. Воспоминания, которые твоя мать оставила тебе.
Инукаши перестал болтать ногами и повернулся назад.
— Никогда так об этом не думал… — сказал он задумчиво. — Дар памяти, хах…
Сион опустился на колени на берегу реки и набрал полный рот воды.
Она было холодной. Она была вкусной и пропитала все его тело.
О да, это та вода.
Это была вода, которая возродила его тело подобно эликсиру после схватки с осой-паразитом. И не только тело — когда вода потекла ему в горло, и он нашел ее вкусной, все его существо воскресло. Сион в это верил.
Эта вода была связана с тем, что означает быть живым. Ее прохлада, ее вкус. Это было связано с голосом, зовущим его, говорящим: «не умирай, живи, карабкайся дальше».
Поэтому он будет помнить вечно. Он не мог этого забыть. Эти вода и голос пустили корни глубоко внутри Сиона и будут вечно цвести, никогда не увядая. Время от времени они будут всплывать в сознании Сиона, и тогда он будет слышать шепот.
Не умирай. Живи. Карабкайся дальше.
Это тоже был дар памяти.
— Я принесу тебе обед. — Инукаши стоял на развалинах, его тон был, скорее, командным. — Лучше бы тебе закончить с черной к моему возвращению. Я не дам тебе поесть, пока не закончишь.
— Вау, у меня будет обед? Как мило с твоей стороны.
— Я, знаешь ли, не всем еду ношу. Это полноценный обед. Под полноценным я подразумеваю: хлеб и сушеные фрукты.
— Этого более чем достаточно.
Сион улыбнулся Инукаши, вычесывая мех черной собаки щеткой. Прошли месяцы с побега в Западный Квартал и хронический голод настойчиво донимал Сиона. Временами ему хотелось досыта наесться мясом, рыбой и яйцами, а еще он жаждал хлеба и пирогов своей матери. Но вместо этого вещи, которые он раньше не считал едой — суп из огрызков и кожуры овощей, хлеб, начинающий плесневеть — заставляли рот наполняться слюной и разжигали аппетит.
Самой возможности есть достаточно.
Здесь все голодали. Они голодали, замерзали и умирали. Сион по-своему знал, насколько ценен тот ломоть хлеба, который ему собирался дать Инукаши.
Он посмотрел в небо. Солнце светило ярко. Свет сиял и над Номером 6. Его бывшее рабочее место, Лесной Парк, престижный район Хронос, Затерянный Город, где жила его мама, и Западный Квартал купались в одном и том же свете. Но они отличались. Сильно отличались.
Разделенные стеной из особого сплава, процветания и бедность стояли друг напротив друга. Жизнь и смерть. Свет и тьма. В то же самое время в Номере 6 проводится экстравагантная вечеринка, на которой люди причмокивают от многочисленных и невообразимых и восхитительных блюд, а где-то в закоулке Западного Квартала старик в лохмотьях умирает от голода. Когда мальчики и девочки Номера 6 идут в свои постельки в комнатах с кондиционерами, дети в бараках Западного Квартала жмутся друг к другу, чтобы не замерзнуть насмерть.
Сион видел это своими глазами. Было мало общих вещей, подобных солнечному свету, одинаково и честно распределенных между ними.
— Тогда за работу, — бросил Инукаши и растворился среди теней развалин.
От входа, закрываемого когда-то, вероятно, толстой деревянной дверью, остались лишь ржавые петли. При каждом дуновении ветра, они противно скрипели. Инукаши вошел и поднялся по ступенькам на второй этаж. Каким-то чудом эта часть бывшего отеля смогла выстоять против стихий. Хотя она еще была прочной, со стен отваливалась штукатурка, а коридоры и потолки покрывали бесчисленные трещины.
У зданий тоже есть жизнь. Когда их бросают, они начинают разлагаться. Они начинают умирать. Этот отель, превратившийся в руины, продолжал крошиться и ветшать. Он стойко боролся с разрушениями, не жалуясь на бессердечность владельцев и не оплакивая свою судьбу.
Инукаши мельком подумал, что он будет делать, когда здание окончательно развалится.
Старика, подобравшего его, давшего ему собачье молоко и научившего устной и письменной речи, уже не было. Он ушел одним снежным днем, чтобы больше не вернуться.
Снег? Шел снег? Может, тогда гремел гром. Или было ветреное утро… в любом случае, старик исчез. Он растворился, даже не попрощавшись.
Он не был одинок, ибо у него были собаки. С того дня и до сих пор он жил среди них. Другого дома у него не было. Так же, как и товарищей среди людей. Нэдзуми, наверное, был таким же. Он, должно быть, посетил больше мест, чем Инукаши, но он тоже жил один, не зная никого другого и не желая знать. Инукаши решил так без конкретной причины. Доказательств у него не было, но он решил, что не может совсем уж ошибаться. У Инукаши было острое чутье. Нэдзуми всегда приносил запах одиночества. Когда этот запах ослаб и появился другой, перед ним возник Сион.
Он был чудаком. Он был очень странным. У него были снежно-белые волосы и красный шрам. Инукаши не знал наверняка, но он слышал, что шрам покрывает все тело Сиона, подобно свернувшейся змее. Но в плане внешности была целая куча куда более странных людей. Дело не только во внешности — Сион был странным внутри. Он сказал не портить воду для засранцев ниже по течению. Он сказал, такие как мы и люди Святого Города одинаковые. И он говорил о даре памяти. Не шутливо или саркастично, но серьезно.
Он странный. Очень странный. Почему Нэдзуми связался с таким чудаком?
Инукаши прошел и через холл и открыл дверь в конце него.
— Нэдзуми.
Нэдзуми сидел на стуле, закинув ноги на стол.
— Тебя что, не учили просить разрешения, прежде чем входить? — раздраженно произнес Инукаши. — Кого-то мама не так воспитала. Блин.
Он со всей силы ударил по ногам, лежащим на столе. Нэдзуми насмешливо фыркнул и все-таки убрал ноги.
— Я как раз-таки спросил, и эта собака разрешила мне войти.
Пес с черными полосками на шерсти лежал в углу комнаты. Он склонил голову набок и широко зевнул.
— Если ты пришел забрать Сиона, то ты рано. В таком темпе он только к вечеру управится.
— Забрать? Ни в жизни.
— Но у него конфликт с Утилизаторами, да? Разве не опасно отпускать его одного? Тогда я пошлю с ним собаку.
— Звучит неплохо.
— Но Утилизаторы так просто не сдаются. Этот парень выделяется, если его поймают, кто знает, что они с ним сделают.
Серые глаза Нэдзуми блеснули, по губам пробежала легкая усмешка.
— А какая разница, что Утилизаторы сделают с Сионом? Что такое, Инукаши? Ты что-то подобрел. На тебя не похоже.
Инукаши молча уставился на Нэдзуми.
Маленький театр был одним из немногих развлечений Западного Квартала. Стоя на сцене, Нэдзуми заставлял зрителей платить — или, скорее, пробуждал желание заплатить — из своих скудных средств за шоу, не приносящее физического насыщения. И заставляли их красивая внешность Нэдзуми и его чистый, глубокий голос. Его голос цеплял и отправлял на покой умирающие души, нежно отделяя их от тела. Из-за его внешности противиться было невозможно, был ли он мужчиной или женщиной, человеком или демоном, Богом или Дьяволом. Его зрители на один короткий вечер могли забыть о дневных тяготах и грядущих печалях, позволить его голосу увлечь и опьянить себя.
За потертыми дверями театра их ожидала реальность — пустые карманы; дети, просящие дома есть — но, несмотря на это, лица людей всегда были наполнены пьяным довольством, когда они разбредались в темноте.
Это все иллюзия. Он один сплошной обман.
Встречая Нэдзуми, Инукаши каждый раз мысленно бросал ему эти слова. Нэдзуми был как красивая любовница, манипулирующая мужчинами и выбивающая из них все ценное. Инукаши тоже однажды такое пережил.
Мама так сильно страдала, что я не знал, что еще можно сделать, кроме как позвать его. Я попросил позволить маме мирно умереть. Все получилось как надо. Его песня впечатляла, маме полегчало. Но то, что он сделал до того — сумма, которую он потребовал, когда моя мама страдала — ее бы хватило мне на целый месяц жизни. С другими собаками я бы не согласился. Я бы своими руками перерезал им глотку или размозжил череп, чтобы они умерли быстрой и легкой смертью. Но с мамой я такого сделать не мог. Я не мог совершить такого собственными руками. Он знал это, и потому потребовал такую сумму. Похоронив маму, нам с собаками пришлось три дня работать без еды. Он обманщик. Он приманивает людские души, опутывает их и показывает мимолетные иллюзии. Иллюзии — это всего лишь иллюзии. Нельзя ими жить.
Инукаши отпер шкаф и достал хлеб и пакет с сушеными фруктами.
— Если ты не за Сионом пришел, то что же здесь забыл?
— Может, угостишь меня обедом? Я голоден.
— Шутишь? — насмешливо произнес Инукаши. — У меня нет ничего подходящего для такой звезды сцены. Но если заплатишь серебряную монету, я дам тебе хлеб, фрукты и воду.
— Серебряная монета за черствый хлеб, окаменевшие фрукты и речную воду? Это обдираловка, Инукаши.
— Куда дешевле, чем твое пение.
Нэдзуми слегка усмехнулся.
— Все еще дуешься?
— Да, черт тебя дери.
— После этого я столько раз пел для твоих собак. Это была прямо-таки благотворительность, учитывая, сколько я за это брал.
— Вот что меня больше всего бесит. У тебя есть преимущество. Тогда я отвалил все деньги, что у меня были. Я чуть от голода не умер.
— Ну, если такое повторится, зови меня, — любезно произнес Нэдзуми. — Я спою тебе песню о еде и провожу в последний путь.
— Сострадание так и прет, да? — парировал Инукаши.
Он втянул голову в плечи, стал прямо перед Нэдзуми и повторил свой вопрос:
— Чего ты хочешь?
Нэдзуми, сидя на стуле, бросил монету на стол. Глаза Инукаши расширились.
— Золото… — прошептал он.
— Настоящее. Сам проверь.
Инукаши зажал блестящую монеты между пальцами и осмотрел ее.
— Ты прав — настоящая. Ага. Настоящая.
— Я хочу, чтобы ты выполнил одну работу, — голос Нэдзуми был лишен эмоций.
— Работу? Работу, стоящую целой золотой монеты?
— Это аванс. Если справишься, получишь еще один золотой.
— Да ты транжира, да? Но я не возьму ее. — Инукаши бросил монету на стол.
— Собираешься отказаться от двух золотых монет, даже не узнав, за что их предлагают?
— Я отказываюсь именно из-за двух золотых. Я чую гниль.
— Гниль?
— Запах опасности. Мой нос предупреждает меня — говорит, не ходи, иначе тебя убьют. Мне плевать, сколько денег ты выложишь. Если я умру, всему конец. К тому же, работа за два золотых от крысы — это как сунуть руку в гнездо ядовитых змей. Я пока не хочу умирать.
— Потому ты и получишь деньги, не умерев — разве не в этом смысл работы? Бегство от опасности не принесет тебе прибыли.
— Зависит от уровня опасности. Любая работа опасна и обманчива. А мы говорим о целых двух золотых. Если бы с таким предложением пришел кто-то другой, я бы тут же согласился. Проклятье, — прорычал Инукаши. — Я уже чувствую себя измотанным.
Нэдзуми встал и спрятал в карман монеты.
— Это плохо. Думаю, ничего не поделаешь.
— Без обид. С тобой слишком рискованно иметь дело. Честно говоря, мне вообще не особо хочется с тобой связываться.
— Тогда это взаимно, — небрежно произнес Нэдзуми. — Хорошо. Больше не будем обременять друг друга. Я больше не обращусь к тебе за помощью. А ты, как бы сильно не страдал, не беспокой меня.
Когда Нэдзуми повернулся спиной, Инукаши торопливо схватил его за руку. Он рванулся так внезапно, что чуть не споткнулся.
— П-постой-ка, Нэдзуми. Что значит, как бы я ни страдал?
— Я же сказал. Если однажды ты закончишь как твоя мать и будешь мучиться из-за того, что не можешь умереть, я не стану помогать. Можешь звать меня, но я не приду.
— Что ты несешь?.. — трясясь, сказал Инукаши. — Я, и умирающий болезненной смертью? Такого не случится… К тому же, я моложе тебя, да? По крайней мере, мне так кажется.
Нэдзуми лениво стряхнул руку Инукаши.
— Инукаши, в этом месте возраст не важен. Ты ведь знаешь, да? Смерть непредсказуема. Она просто приходит. И скольким людям здесь повезло умереть безболезненно, хах? Большинство мучается, мучается и умирает, корчась от боли. Завтра кто-нибудь может вонзить тебе нож в живот. Упавший кусок бетона может расколоть твой череп. В рану может попасть инфекция, она воспалится, и ты начнешь гнить заживо. Ты можешь серьезно заболеть. Где гарантия, что ничего этого не случится с тобой? А, Инукаши? Можешь ли сказать с уверенностью, что в отличие от остальных, умрешь без мук?
Пара серых глаз сверлила его взглядом. Они блестели, как дорогая ткань, и тускло горели, подобно облакам, освещенным солнцем. Его голос эхом отдавался в ушах.
Инукаши судорожно вздохнул и отступил на шаг.
Это был трюк. Иллюзия. Он пытается меня надуть.
— Если не можешь умереть, остается только страдать. Я не буду вмешиваться. Ты не против, да?
Инукаши опустился на стул.
Он знал смерть. Он видел ее бесчисленное число раз. И ни одна из них не была достойной. Именно потому он хотел остаться в живых. Ему казалось, что пока он жив, все, что угодно, всяко лучше смерти. Инукаши признавал это чувство, слишком незначительное, чтобы считаться надеждой, что-то вроде жажды мирной смерти.
Проклятье.
Он стиснул зубы. Нэдзуми слегка улыбнулся.
Это угроза. Я легко могу отклонить предложение Нэдзуми. Но после этого, если со мной случится то же, что и с мамой — сломанные кости, раздавленные внутренности, кровь изо рта — и мне придется так умирать… Если ничем нельзя будет облегчить боль, остудить ее хоть немного — если мне останется только стонать и просить кого-нибудь убить меня побыстрее, пока смерть не заберет меня.
От одной этой мысли у него по спине пробежал холодок. Его прошиб пот.
— Присядь, — выдавил Инукаши. — Сначала, я тебя выслушаю.
Рука Нэдзуми в перчатке протянулась к нему и погладила по щеке.
— Хороший мальчик.
— Да пошел ты.
Инукаши посмотрел ему в лицо, на котором все еще играла слабая улыбка.
— Позволь кое-что сказать тебе, Нэдзуми. Не думай, что эта хрень будет работать всегда.
— Хрень? Я просто хочу, чтобы ты выполнил мое задание. Как-то грубо ты с клиентом обращаешься, не думаешь, Инукаши?
— Ты считаешь себя нормальным клиентом? Используешь чью-то слабость, угрожаешь ему и заставляешь браться за опасную работу? По сравнению с тобой, даже блохи лучше ведут себя с собаками.
— А разве сам человек не виноват, что у него есть слабость, которой можно воспользоваться? В здешних местах слабость может стоить тебе жизни. Надеюсь, это для тебя не новость?
Нэдзуми замолчал, снова нежно погладил щеку Инукаши и сочувственно прошептал.
— Ты боишься смерти. Больше всего ты боишься страданий, которые к ней приводят. Сделаешь все, чтобы их избежать. Я знаю это и могу облегчить твою боль, так ведь? Я не хочу тебя шантажировать и заниматься вымогательством. Я делаю все как надо, плачу тебе деньги в обмен на работу.
— Хватит!
Инукаши ударил кулаком по столу. Двое щенков, игравших под столом, выскочили оттуда и убежали.
— Ты обманщик, прохиндей, третьесортный актеришка! Надеюсь, ты подавишься крысиным ядом и сдохнешь.
Инукаши дышал неровно, ему не хватало воздуха.
— Закончил? — тут же произнес Нэдзуми. Его спокойный ровный тон еще больше распалял Инукаши. Но смысла беситься не было. Нэдзуми был прав. Он сам виноват, что проявил слабость и сделал себя уязвимым. Таковы были законы этих мест.
Инукаши вздохнул и поерзал на своем месте.
— Давай уже выкладывай. У меня мало времени. Только быстро и по делу.
Нэдзуми тоже сел. Он больше не улыбался.
— Мне нужна информация.
— Это я уже понял, — просто сказал Инукаши. — Даже ты не настолько глуп, чтобы прийти ко мне за бакалеей. И? О чем информация?
— Исправительное Учреждение.
Инукаши чуть не упал.
— Исправительное Учреждение! — воскликнул он. — То есть то, которым руководит Бюро Безопасности?
— А есть еще какие-то Исправительные Учреждения? — саркастично произнес Нэдзуми.
Инукаши его проигнорировал.
— Так тебе нужна информация… Какая информация?
— Любая, не важно, насколько важная.
Нэдзуми выудил из кармана белую мышь. Размером она была с большой палец взрослого. Инукаши прищурился.
— Это робот? Он меньше того, что ты дал мне в прошлый раз.
Сняв перчатки, Нэдзуми нежно нажал на голову мышки. Ее затылок открылся, мгновение мерцал желтый свет, прежде чем появилась картинка.
— Что это?
— Голограмма. Встроенный в мышь механизм с помощью света воспроизводит объекты.
— Я знаю, что такое голограмма, — раздраженно бросил Инукаши. — Хотя вижу ее впервые, — добавил он, подумав. — Но я спрашивал о картинке. Что это? План?
— Это поэтажный план внутренней структуры Исправительного Учреждения, но он довольно старый. Сама по себе структура, может, и не изменилась, но система контроля должна была обновиться.
Инукаши хмуро посмотрел на него, будто говоря «ты, наверное, шутишь».
— Ничего не получится. Пофиг, какая информация тебе нужна, я не смогу ее достать.
— Почему?
— Почему? Не задавай глупых вопросов. Ты хоть знаешь, что это за место? Нет, конечно, — сказал он резко. — Я и сам не знаю. Никто не знает, потому что ни один человек не вышел оттуда живым — даже мертвые тела не попадают наружу. Прошедшие через Специальные Врата — исчезают. Они пропадают с лица земли. Такое это место, верно? Вот о чем ходят слухи.
|
|
|
