 |
Глава 3: Те, Чьи Бутоны Распустились.
|
|
|
|
Тогда стоит мне сказать о двух первичных Духах бытия, среди которых Пресвятой так обратился к Лукавому: ни с выбором нашим, ни со словами, ни с поступками, не только истинная сущность наша, но и души наши не согласны.
Дж. Р. Хилленс, «Персидская Мифология»
Младенец начал плакать. Лежа на грязном, полном дырок одеяле, он широко размахивал руками и кричал так громко, что его голос эхом отражался от потолка.
Блин, да хватит уже.
Инукаши прищелкнул языком и сложил монеты, которые считал, назад в сумку. Это была дневная выручка, вполне приличная сумма.
После Охоты прошла ночь, и Западный Квартал все мучился от путаницы и страданий. Никто не знал скольких людей убили или похитили, кому удалось сбежать — ни у кого не было сил и средств узнавать это.
В тот день ранним утром Инукаши взял с собой собаку и отправился на рынок. Точнее, на тот клочок земли, где тот стоял до вчерашнего дня.
Большинство зданий — хотя весьма сомнительно, что эти бараки заслужили так называться — были разрушены и превратились в кучу щебня. Размах этой Охоты был куда больше и шире, по сравнению с предыдущими. Нет, это еще мягко сказано. Хотя здания рушили и раньше, даже уничтожали их полностью, чтобы схватить людей, в привычку подобные разрушения никогда не входили. Если бы Инукаши видел всю картину с высоты птичьего полета, ему, вероятно, открылась бы странная сцена — кратер посреди рынка, края которого обрамлены кольцом развалин.
Раньше рынок был заполнен хриплой, но оживленной суетой, застроен бараками сомнительной природы, с проститутками, карманниками, голодающими детьми, старыми попрошайками, тараканами и крысами, снующими повсюду. Но за пару секунд все это исчезло с лица земли.
|
|
|
Да уж...
Инукаши охнул, стоя на руинах. Это не был вздох отчаяния. Он уже не был настолько невинным, чтобы печалиться из-за катастрофы. Скорее, он был поражен.
Вот как далеко они могут зайти.
Люди из Западного Квартала не были врагами. Они не сопротивлялись. Они просто собрались здесь, не обладая ни силой, ни оружием. Зачем же так их давить?
Вместо тоски или гнева он ощущал удивление.
Такая разрушительная сила, такая основательная жестокость. Это поразило его.
Он наклонился и поднял кусочек развалин из-под ног. Хотя он был сильно раскрошен, признаков горения не было. Значит, в этот раз Номер 6 не использовал огнестрельное оружие для Охоты. Обычно они использовали устаревшее оружие большого калибра, как пушки и гаубицы; иногда просто сжигали все до основания огнеметами.
Инукаши дернул носом. Даже с его развитыми чувствами, он не слышал легкого дымного запаха огнестрела. Только сильная вонь мертвых тел долетала до него. Оружие без запаха. Оно ничего не оставляло после себя.
Звуковая ударная волна?
Он попытался сказать это вслух. Он вспомнил, что раньше слышал немного об этом от Нэдзуми. Они говорили о китах. Он не помнил, почему о них зашла речь. Инукаши никогда раньше кита и не видел. Он даже не знал, на что похож океан. Мир Инукаши ограничивался развалинами гостиницы и окрестностями. Сколько себя помнил, он жил в этих границах. Ему и в голову не приходило путешествовать за пределы Западного Квартала. Ему хватало этого куска мира, руин, его собак и рынка в центре. Он не собирался никуда идти. Но Нэдзуми был странником. Он принадлежал к тем, кто исчезает и появляется в мгновение ока. Он бы никогда не осел на одном месте. Инукаши странникам не доверял и, по возможности, не хотел с ними связываться. Но его привлекали сказки, которые слетали с губ Нэдзуми. Это были истории о мирах, которые Инукаши не видел и, наверное, никогда не увидит. Океан был одним из них. Широкий синий простор, полный соленой воды и бесчисленных животных, живших в нем — сердце Инукаши начинало биться быстрее, когда он просто слышал об этом. Хоть идти никуда он и не собирался, его сердце восхищали неизвестные миры, о которых рассказывал Нэдзуми. Наверное, потому что он был хорошим рассказчиком и обладал прекрасным голосом — хотя слово «прекрасный» и не описывало его в полной мере, обычно в голову приходило только оно. Движимые желанием услышать его голос и пение, жители Западного Квартала наскребали кое-что из своих жалких средств и стекались в обшарпанный театр.
|
|
|
Все так легко попадают в его ловушку. Но я не такой. Конечно, я слушал его истории будто в трансе, но меня не обмануть. Я заметил. Ума мне еще хватает.
Инукаши выпятил вперед грудь, хотя хвастаться на этой груде камней было не перед кем.
Но он не упустил это.
Инукаши заметил, что тон Нэдзуми слегка изменился во время рассказа о китах. Он стал холоднее, растерял всю свою обычную нежность, мягко ласкающую слушателя подобно перышку. Инукаши как раз вытащил блоху из меха на загривке одной из собак и засунул насекомое в рот.
«Звуковые ударные волны? — Инукаши, облизав пальцы, переспросил Нэдзуми. — Что это?»
«Звуковой удар. Они звуковые волны превращают в ударные, чтобы оглушить жертву и схватить ее».
«Эти… живоглоты или как их там?»
«Кашалоты».
«Хах, — хмыкнул Инукаши, — ловить еду, используя звуковые волны, хах. Весьма впечатляет. Если бы сейчас передо мной появился кашалот, я бы, наверное, взял автограф».
«Люди тоже так могут».
«Эм?»
«Говорю, люди тоже могут начать их использовать».
«Эти звуковые ударные или как их там волны?»
«Ага».
«Чтобы еду собирать?»
«Для разрушения».
Разрушать звуковыми волнами? Инукаши не понимал. Но, опять-таки, ему была непонятна большая половина того, что говорил Нэдзуми. Он и не хотел понимать. Но было правдой и то, что многие из этих непонятных слов откладывались в его мозгу.
Для разрушения.
— Он…
Инукаши сжал кусок щебеня в руке.
Он предсказывал, что так оно и будет? Он знал, что эти разрушения, эта катастрофа случится?
Дул ветер. Будто в насмешку над случившемся, сегодня был ясный солнечный день, красивое голубое небо простиралось у него над головой. Каким притягательным был этот цвет. От него щипало в глазах.
|
|
|
Инукаши глубоко вздохнул. Его тело трепетало от радости, что сейчас, в этот миг он жив и дышит. Многие погибли. Нэдзуми и Сион пропали. Они либо погребены под этими завалами, либо сумели проскользнуть в Исправительное Учреждение — в любом случае, они уже не встретятся. В этом он был уверен.
Все умерли. Все исчезли. Но я еще здесь, я выжил.
Он облизал верхнюю губу. Он улыбался, никому в особенности, просто так.
Я жив.
Радость триумфатора поднималась по его телу, вызывая желание закричать; его тело и душу трясло с еще большей силой. Потеря? Печаль? У него не было времени на эти чувства. Те, кто выжил — победители. Я выжил. Я победил. Я ведь прав, Нэдзуми?
Залаяла собака. Она порылась в щебне передними лапами, ткнулась в него своим носом и снова начала в нем рыться.
— Что-то нашел?
Пес с серой шерстью и висячими ушами гордо залаял и подбежал к Инукаши, чтобы уронить содержимое рта ему на ладонь. Это была серебряная монета.
— Хороший мальчик, — он потрепал собаку по голове. — Теперь еще откапай. Нам нужно больше наличности.
Пес от похвалы хозяина усиленно замахал хвостом.
— Слушай. Здесь раньше была мясная лавка. Копай, и найдешь мясо. Это будет твой обед. Мясо и деньги. Постарайся найти и то, и то.
В этот раз залаяла маленькая белая собачка. У нее во рту был мешочек.
— Уаа, здорово!
Золотых монет там не было, но нашлась пара серебряных и куча мелочи. Инукаши хотелось прыгать. Честно говоря, он не ожидал так легко отхватить такой куш.
Мне сегодня сопутствуют удача. Наверное, так мне никогда не везло.
Он подбодрил собак, чтобы те копали дальше, находили больше.
Он уже слышал, что у владельца мясной лавки была отложена крупная сумма. Теперь он узнал, что этот самый владелец мертвый лежит под развалинами. Знакомая волосатая рука выглядывала из-под обвалившейся стены. Эта же рука бросала обычно ветки и камни в детей, побирающихся перед магазином, и бродяг. Инукаши и сам как-то чуть не получил от этой руки. Мужчина носил массивные золотые кольца на большом и указательном пальцах, которые блестели каждый раз, когда он заносил руку для удара. Инукаши стащил кольцо с указательного пальца. С большим этого сделать не получилось, так как его полностью оторвало.
|
|
|
Он был скупым, жадным ублюдком. Но вот незадача: когда ты труп, деньги уже не потратишь.
После мясной лавки Инукаши хотел покопаться в магазине подержанной одежды по соседству. Если все получится, он сможет заполучить два-три вполне сносных предмета одежды. Больше всего ему хотелось толстую куртку, но он будет рад любой рубашке, любой накидке. Далее в продуктовый ларек. Ему очень пригодится большой котелок, в котором можно будет смешивать объедки на огне, если он сможет его найти.
Инукаши ощутил чье-то присутствие. Он посмотрел по сторонам и раздраженно прищелкнул языком. Немалое количество людей появились из ниоткуда и тоже начали копаться в завалах. Кто-то что-то находил и вскрикивал. Стайка грязных детей дралась за кусок ткани, предположительно одеяло. Здесь и сейчас, в Западном Квартале, вещи, наверное, ценились даже больше денег. Деньги были бесполезны в таком разрушенном месте. Но через месяц тут снова появится нормальный рынок, неотличимый от прежнего. Выстроятся в ряд кривобокие магазинчики, люди будут приходить и уходить, место наполнится криками, болтовней, смехом и различными запахами. Проститутки будут стоять в темных переулках, попрошайки — сновать туда-сюда. Заговорят золото и серебро, и заговорят громко.
Все больше людей стягивались на развалины. Казалось, будто они выходили прямо из разрушенных зданий. Если Инукаши и дальше будет мешкать, все ценные предметы разберут. Конкурентов у него хватало.
Вот ведь занозы в заднице.
Инукаши прищелкнул языком, прежде чем беззвучно рассмеяться. Он поднял лицо и бросил взгляд на смутные очертания защитной стены Номера 6 вдалеке — стены из специального сплава.
Номер 6, полюбуйся на нас. Сколько бы ты нас ни давил, мы снова поднимем головы. Нас никогда не уничтожить. Мы будем ползти по земле, мы пустим корни и будем жить. Мы куда более стойкие, чем ты думаешь.
Он прищурился. Особый сплав отражал лучи света, падавшего с неба, и сиял. Инукаши всегда отводил взгляд от этого света. Он слишком слепил. Но не сегодня. Сияющая стена выглядела хлипкой и дешевой, как кольца на руке владельца мясной лавки.
— Может, это ты хрупкий.
Он сам себя удивил. Он огляделся по сторонам, проверяя, не пробормотал ли эти слова кто-то другой, но на расстоянии слышимости кроме собак никого не было. Инукаши был единственным, кто мог говорить по-человечески.
|
|
|
Он приложил руку ко рту и скривился.
Он не должен был думать о Номере 6. Он не должен был с ним связываться. Святой Город всегда возвышался у них над головами. Он был тираном. Он обладал абсолютной властью и подмял Западный Квартал под себя. Но, с другой стороны, люди и товары проникали в Западный Квартал нелегальными путями. А Инукаши и правда получал часть прибыли от этого.
Он вцепится в Номер 6, как блоха или клещ, и выживет. Все-таки, они и жили как паразиты на Номере 6 — хотя жители города и паразитов-то навряд ли видели когда-нибудь.
Так он думал все время.
Святой Город правит; а нам и в роли насекомых неплохо.
Такие мысли не угнетали его. Он давно расстался с гордостью и стыдом. Раз он распрощался с этими бесполезными чувствами и признал положение вещей, он мог выжить везде.
Такова была философия Инукаши, которую он выстроил в течение жизни. Он жил по ней со своими собаками более-менее прилично.
Но в последние дни он ощущал какую-то странность. Ось его философии начала расшатываться. Стены Святого Города, которые должны были быть неприступными, иногда казались ему дешевой игрушкой. Тогда он бормотал фразы вроде «может, это ты хрупкий». Что-то здесь было не так. Это была явная странность.
Он подумал, может… что если… но покачал головой.
Это абсурдная история. Точно, бред. Клещ есть клещ. Пока его не раздавили и он мог сосать кровь, все хорошо. Мудрее было даже не думать о том, сможет ли он ударить в чье-то уязвимое место.
Так Инукаши сказал себе и снова скривился. Его разум был вне себя, требуя заняться поисками ценных вещей, а не оставлять все на собак, но его руки не хотели двигаться.
Инукаши нахмурил брови и повернул свое хмурое лицо к городским стенам.
Святой Город правит.
А нам и в роли насекомых неплохо.
Но слишком поздно к нему в голову пришла мысль: он может сотрясти основы таких взаимоотношений. Он мог прорваться сквозь искусственную стену и разоблачить все Номера 6. Это была их вина. Эти двое — Сион и Нэдзуми — отравили мой разум.
Неожиданно в памяти всплыло лицо Сиона. Это было так внезапно, что Инукаши споткнулся и выгнул спину, едва не коснувшись рукой земли позади него.
Сион. Мальчик, которого привел с собой Нэдзуми. Он был жителем Номера 6, безнадежно тупым и — с трудом верится — особо опасным преступником.
Это было совершенно невероятно. Кстати — блоху или клеща — смог бы Сион убить хотя бы их? И эти волосы. Хоть и молодой, а волосы абсолютно белые. Слишком странно. Ну, может, его волосы и не так уж плохи. Они блестели, и таких волос нигде больше не увидишь. Если бы Инукаши смог как-нибудь содрать его скальп, его можно было бы выгодно продать… Но все равно, странной в нем была не только внешность: на самом деле, сам Сион был куда более странным.
«Да».
Он будто снова услышал ясный ответ Сиона.
Жители Номера 6 такие же люди, как мы?
Спросил Инукаши. Сион ответил просто.
«Да».
Инукаши тогда высмеял его, но когда он услышал эти слова, его сердце забилось громче.
Такие же люди. Так люди, живущие по разные стороны стены, одинаковые?
Да.
Инукаши мог с уверенностью сказать, что Сион это не просто так говорил; он искренне верил в это. Согласно Сиону, неважно, где ты живешь, какого цвета у тебя кожа или волосы; все мы подпадаем под общую категорию «человек». Это было слишком странно. Надо было спросить его, где он такого нахватался.
И Нэдзуми. Хорошим он не был. Он был загадочным, куда опаснее Сиона. Нэдзуми планировал полностью уничтожить Номер 6 в один прекрасный день. Он собирался ударить Номер 6 и разорвать его на части, как если бы умело вспорол чей-нибудь живот и вытащил внутренности.
Инукаши потер руки. Он покрылся мурашками, и было это не из-за холодного воздуха. Так случалось при каждой мысли о Нэдзуми. Ему было страшно. Он бы скорее умер, чем признался в этом, но Инукаши до ужаса боялся Нэдзуми. И боялся он его с их первой встречи. Эти серые глаза, крадущий душу голос, его обращение с ножом: это было ненормально. Невозможно было составить о нем полное представление. Он и пальцем его тронуть не мог. Почему-то, это пугало. Но еще более странным было то, что Нэдзуми боялся Сиона. Инукаши не знал наверняка, но он это чувствовал. Инукаши доверял своим инстинктам.
Нэдзуми боялся Сиона. Причина была выше его понимания, но ошибки тут быть не могло. Они оба были чудаками. Странными. Но… я позволил этим двоим отравить себя. И я поверил им — что однажды мы сможем разрушить эти стены, уничтожить их.
Залаяла собака. Видимо, она нашла мясо. Из пасти у нее капала слюна. Она с мольбой посмотрела на Инукаши.
— Ешь, — дернул подбородком Инукаши.
Три собаки набросились на кусок мяса. Мальчик со впалыми щеками пристально следил за ними. Инукаши фыркнул достаточно громко, чтобы он услышал.
Прости, парень. Вот, тебе придется искать еду самому. Подачки ты здесь не получишь.
Мальчик ушел. Собаки вцепились в мясо, вонзили в него свои зубы. Небо было голубым, без единого облачка.
Сион, Нэдзуми.
Он посмотрел в небо.
Вы и правда ушли? Мы в самом деле больше не встретимся? Вы правда ушли? Я один здесь остался?
Радость, от которой еще недавно тряслось его тело, исчезла без следа.
И как мне смотреть на эту стену здесь, в Западном Квартале, без Вас, ребята?
Аууу.
Заскулила собака. Она не была из числа тех, что он привел с собой. Инукаши различал всех собак по их лаю.
Этот голос…
Инукаши спрыгнул с обломков и коротко свистнул. Большой темный пес вылез из тени развалин того, что еще вчера было мясной лавкой. Он бросился к Инукаши.
— Ты выжил, хах.
Если рядом была Охота, бродить по рынку было опасно. Но если спрятаться в развалинах гостиницы, не получится ничего провернуть. Поэтому Инукаши приказал этому псу следить за рынком. Поскольку вчера вечером он домой не пришел, Инукаши забыл про него, решив, что пес погиб во время Охоты. Инукаши не ожидал, что он выжил.
— Молодец, что прорвался. Но почему ты не пошел прямо домой? Хм? Ты ранен что ли?
Инукаши быстро пробежался рукой по телу собаки. Крови на руках не оказалось. И боли псу это вроде не причинило. Он был грязным, но не раненым.
— Ну, тогда чем ты занимался? — строго спросил Инукаши. — Если ты был жив, ты должен был сразу идти…
Инукаши замер на полуслове. До него донесся плач. Это не была собака. Это… человек? Судя по звукам, ребенок. Собака вцепилась зубами в рукав Инукаши и потянула.
— Что?
Пес звал его за собой. У Инукаши было плохое предчувствие. Хороших предчувствий у него не бывало, а если они и случались, то никогда не сбывались, а вот плохие были постоянно. И они как раз-таки сбывались.
О, нет, только не говорите мне…
Пес провел хозяина между руинами мясной лавки и магазина одежды. Он обернулся и с гордостью дернул ушами. Инукаши замер и уставился на то, что лежало в трещине между обвалившейся стеной и землей. На миг он отвел взгляд, затем моргнул и снова вгляделся в пространство между стеной и землей.
Это был младенец. Как ни посмотри, это был человеческий ребенок. Завернутый в темную ткань, он плакал. Это был громкий, энергичный голос, почти не подходящий для этого места.
— Ты был с этим ребенком всю ночь? Согревал его, чтобы он не замерз?
«Разумеется», — казалось, говорил впечатляющий коричневый хвост пса, виляющий из стороны в сторону.
— Идиот, — зашипел на него Инукаши. — И что нам делать с подобранным ребенком? Какой от него толк, если его даже не продашь и не съешь? Ты чем думал?
Хотя, наверное, и не из-за воплей Инукаши, но плач ребенка перешел в пронзительный крик. Громкости голоска хватило, чтобы Инукаши задумался, не обвалится ли стена от таких воплей. Он быстро повернулся спиной.
Если нянчиться с младенцем, никакой пользы не получишь. Свиньи и козы шли на мясо и давали молоко. В заботе о них был смысл. Но человеческие дети были просто шумной и бесполезной достачей. Но, опять-таки, вырастив ребенка до определенного возраста, его можно было продать. В Западном Квартале были торговцы, покупавшие и продававшие детей.
Нет уж, спасибо.
Инукаши редко отвергал возможность заработать. Он запачкал свои руки практически всеми видами торговли. Это место не было таким уж милым, чтобы жить с жалкими убеждениями. Да. Он делал все, чтобы выжить, и будет продолжать в том же духе. Но торговля детьми была тем, в чем он участвовать не хотел. Лишь те, кто опустился на самый низ, участвовали в этом бизнесе. Но он не хотел падать так низко. Это не значило, что он собирался спасать плачущего позади него младенца. Ему нравилось думать, что он не подвержен той мягкости, что заставляет из жалости или симпатии протягивать руку помощи, особенно если от этого одни убытки.
Если он просто оставит ребенка, тот, без сомнения, умрет. Ветер уже нагонял тучи на небо. Наверное, днем пойдет снег. Земля промерзнет с приходом ночи и жизнь с легкостью уйдет из этого беспомощного тела.
Но ему какое дело? Если ребенку суждено умереть, рано или поздно так и случится. Если это позволит покинуть мир, не узнав, что такое страдания, в каком-то смысле, это даже хорошо. Он хоть могилку для ребенка выкопает. Яму копать придется маленькую. Куда проще, чем собаку закопать.
Гав?
Пес гавкнул и врезалась в Инукаши, едва не повалив его.
— Эй, хватит! Кончай уже придуриваться, — закричал на него Инукаши.
Их глаза встретились. Даже среди других собак, живущих на руинах гостиницы, этот пес был особенно умным. Это был потомок собаки, вырастившей Инукаши.
У него такие же глаза, как у мамы. Мирные, умные глаза. Если бы только у всех людей были глаза, как у моей мамы…
Временами такие мысли приходили в голову Инукаши.
Если бы у всех были глаза, как у мамы, возможно, мир стал бы лучше..
Пес вытаскивал ребенка из-под стены. Он слегка рыл землю.
— Какого… черта… — выдохнул Инукаши.
Он узнал то, во что был завернут младенец. Он поднял ребенка и понял, что это было пальто, поношенное, но отличного качества.
— Сион…
Его носил Сион. Это пальто купил и силой впихнул ему Рикига.
— Зачем Сион…
Пес улегся у его ног. Инукаши припомнил, что он любил Сиона. Сион тоже любил пса и расчесывал ему мех почти каждый день. Они оба были умны; наверное, схожие умы ладят.
— Сион оставил тебе ребенка?
Всего одно «гав» — подтверждение.
— Э-это, наверное, шутка, — сказал встревоженный Инукаши. — Почему я в итоге оказался с ребенком? Да я в жизни не буду о нем заботиться. Блин, что за фигня.
Ребенок заерзал у него на руках. Он больше не плакал. Взгляд двух полных слез глаз остановился на Инукаши. Они были черными, с фиолетовой искрой. В зависимости от угла падения света, фиолетовое сияние становилось сильнее. Возможно, из-за слез эти глаза напоминали поверхность озера ночью, сияющую неподвижной водой. Он подумал, что они похожи на глаза Сиона. Может, даже абсолютно такие же.
— Эй, ты ведь не ребенок Сиона, да? Он, наверное, и не знает, откуда дети берутся.
Инукаши обнаружил, что говорит с младенцем. Тот неожиданно заулыбался. Все еще глядя на Инукаши, он радостно загулил. Инукаши казалось, будто нечто достигло его груди и с силой потянуло. Ему хотелось плакать.
Какого черта.
Инукаши растревожил смех ребенка, а так же собственная готовность расплакаться. Он не знал, что делать.
Тень закрыла солнце. Надвигались тучи. Ветер обвивал его тело. Он ощутил холод на затылке. Инукаши наконец-то понял, что вспотел.
Я пойду домой.
Инукаши крепко уперся каблуками в землю. Щебень под ногами захрустел.
Я пойду домой. Эм… вот что я сделаю… ага, я оставлю этого ребенка тут и забуду о нем. А потом, потом… Я должен спешить на руины… о, перед этим, надо выкопать, что успею, из развалин магазина одежды…
Он осмотрел развалины позади него и едва не вскрикнул. Почти втрое больше людей, чем пару минут назад, бродило по развалинам, голыми руками копаясь в останках зданий. Их не заботило, поранят ли они руки или обломают ногти. В этот сезон жестоких холодов теплые вещи были почти такой же насущной необходимостью, как еда. Их не волновала опасность разбиться подобно тарелки или быть раздавленными, как фрукт; если они откапают, постирают и зашьют одежду, ее можно перепродать.
Поздновато начинать.
Инукаши прищелкнул языком. Даже если он сейчас присоединится к толпе, все равно навряд ли сможет что-то найти. Мог ли он использовать собак, чтобы разогнать их? Эта мысль мелькнула в голове Инукаши и была тут же отброшена. Слишком опасно. Жители Западного Квартала всегда находились на краю и цеплялись за жизнь, но сегодня они были еще отчаяннее. Номер 6, вместе с рынком, подорвал мораль и порядок, пустившие корни в этих местах.
Если Инукаши натравит на них собак, люди на время разбегутся. Но что случится потом? Его окружат и изобьют. Люди не прощают тех, кто пытается монополизировать жизненно необходимые вещи среди разрушений и неразберихи. Если они это допустят, то лишаться собственной доли. Они никогда не станут мириться с тем, что их жизни кто-то подвергает опасности. Тех, кто так поступал, они не терпели.
Инукаши прекрасно знал, какими жестокими становились люди, загнанные в угол. Они не отличались от голодных волков. Но Инукаши также знал, что когда шумиха уляжется, установится хотя бы минимальный порядок. Порядок существовал даже в волчьих стаях.
Работа на сегодня по-любому была закончена. Он должен быть доволен тем, что сумел урвать из мясной лавки. Глупо было рисковать ради минутного удовольствия.
Знать, когда нужно остановиться — еще один необходимый для выживания здесь навык.
— А-ба! — выпалил ребенок, протягивая к нему свои ручки.
Мягкие ладошки коснулись его щек. Наверное, младенец хотел молока: он сморщил губы и начал причмокивать. Растили его более-менее заботливо, он не был тощим. Для детей Западного Квартала это было редкостью.
Держа ребенка на руках, он ощущал его тяжесть и тепло.
Инукаши вздохнул и посмотрел на него. Он взял его на руки. Их взгляды встретились. Он ощутил его тяжесть и тепло, теперь обратного пути не было.
Ох, блин.
Он хотел откинуть голову назад и тоскливо закричать в небо.
Что мне делать с такой большой проблемой? Какого черта я должен делать?
В небе над ним начали собираться тучи. Ветер стал еще холоднее.
Что мне делать, Сион?
Пес, сидящий у его ног, размашисто вильнул хвостом, будто подбадривая его.
У Инукаши не было опыта воспитания детей. Но щенков он вырастил несметное количество. Он сказал себе, что как-нибудь справится.
Люди и собаки не так уж сильно отличаются.
Инукаши на собственном опыте узнал, что так оно и есть. Отличие было лишь в том, четыре ноги или две, есть хвост или нет.
Я сам решил это сделать. Я его выращу.
Он взял его на руки и отнес домой — брошенным ребенок больше не был. Он по-своему воспитает его. Если малышу повезет, он вырастет. Если нет… ну, поводов для волнения мало. Он просто умрет.
Две из его собак родили в этом сезоне. В неподходящее время года щенки часто рождались мертвыми. У каждой собаки было по четыре щенка, и у обеих половина помета появилась на свет уже мертвой.
— Ну, держись, малыш. От твоей удачи зависит, выживешь ли ты. Если нет, я не виноват. Можешь за это Бога — нет, Сиона благодарить. Понял?
Он положил младенца рядом с черной собакой так, чтобы он оказался у ее живота. Собака, недавно потерявшая щенков, вздохнула, когда ребенка положили к ней. Младенец смотрел на Инукаши широко распахнутыми глазами.
Глаза эти напоминали поверхность ночного озера. Они ничего не отражали, но, казалось, они затягивают все в себя. Инукаши отвел взгляд и быстро отошел назад. Ему надо было пересчитать все, что он нашел сегодня. Вскоре Инукаши был поглощен серебряными монетами, сложенными на его столе.
Их было больше, чем он ожидал. Он все еще жалел, что не достал одежды или котелок, но жаловаться на прибыль не приходилось.
Одна, две, три… старик из мясной лавки, теперь я вижу, каким жадным он был, вон сколько собрал. Не волнуйся, теперь я присмотрю за ним. Тебе не о чем тревожиться на том свете.
Когда он вертел в пальцах тускло мерцающую серебряную монету, он не мог не усмехнуться.
Я бы точно не отказался, чтобы этот малыш появился со своими собственными средствами.
Но, — подумал он, сжимая монету в кулаке, — я точно стал мягче.
Он снова вздохнул. Он вздохнул и погрузился в раздумья. Почему? Почему я принес его сюда?
Инукаши подхватил брошенное на пол пальто. Оно принадлежало Сиону. Пес рассказал ему обо всем. Сион завернул ребенка в пальто и поручил заботе собаки. Или, скорее, Инукаши.
Инукаши, пожалуйста, позаботься о нем.
Даже до того, как он услышал это от собаки, голос Сиона звучал у него в голове, когда ребенок смотрел на него.
Инукаши, пожалуйста, позаботься о нем.
Он почти видел беловолосую фигуру, которая посреди Охоты, среди полного хаоса базара прячет ребенка меж развалин. Поэтому Инукаши не мог противиться. Он не мог бросить то, что Сион оставил ему на гране жизни и смерти. Если Инукаши позволит этому ребенку умереть, тогда Сион…
Сион, наверное, не стал бы меня винить, подумал он. Он просто станет удрученным. Фиолетовый оттенок его глаз станет глубже, на лице будет читаться глубокая печаль. Инукаши было больно на это смотреть. Я не… хочу, чтобы так получилось.
Он вздохнул. Эй, одернул он себя резко. Ты правда думаешь, что сможешь снова их увидеть? Увидеть их живыми?
Он сам же себе и ответил.
Нет, я… нет, конечно.
Да. Это невозможно. Верно? Так же невозможно, как обнаружить завтра поутру все руины в цветах.
Ага… ты прав… наверное, так и есть, но…
Но? Эй, о чем ты думаешь? Мы говорим об Охоте. Ты видел горы щебня, так ведь? Как ты можешь быть уверен, что Сион и Нэдзуми не лежат где-то под ними? Ну, не могу представить, чтобы их так легко завалило, с Нэдзуми-то. Только владельца мясной лавки и раздавило собственным домом, хаха. Но все же — если он избежали погребения заживо, тогда что? Их, наверное, окружили и увезли. В Исправительное Учреждение.
Забрали в… Исправительное Учреждение.
Ага. Исправительное Учреждение. Пройдя сквозь ворота, назад ты уже не выходишь. Они прошли через врата смерти. Они отправились в ад. Они не вернутся. Они просто не смогут. Они больше не появятся перед тобой.
Инукаши закусил губу. Он с силой ударил себя кулаком в грудь.
Люди, прошедшие сквозь врата смерти, никогда не возвращаются к жизни. Он знал. Конечно, он знал.
Его разум знал. Но здесь — что-то здесь, внутри, отказывалось верить.
Он раскрыл ладонь и потер свою тощую грудь.
В его сердце росло сомнение. Оно кричало, что не верит.
Они столько раз это говорили. Мы отправляемся в ад, но вернемся живыми. Нэдзуми по-своему, Сион по-своему, они говорили, что точно вернутся. Да, и к тому же, Нэдзуми дал слово.
Если однажды ты будешь страдать от невыносимой боли, обещаю, я прибегу к тебе. Где бы ты ни был, я донесу песню для твоей души.
Инукаши не мог забыть, каким серьезным тоном он прошептал эти слова. Хоть он и возмущался с жаром, эти слова поддержали его. Если его окутает этот прекрасный поющий голос, все страдания исчезнут, и придет мирная смерть, на которую он так надеялся. Не бояться смерти — значит, не бояться и жизни. Благодаря Нэдзуми, Инукаши был почти избавлен от страха перед жизнью и смертью.
Он дал обещание. Я буду в него верить.
Один — маленький болван, другой — опасный мошенник, но ни один из них никогда не нарушал данного слова.
Они вернутся домой.
Он встал и повернулся, поняв, что за спиной было необычайно тихо.
Младенец дотянулся губами до сосков собаки и сосал. Черная собака подняла голову и с любопытством наблюдала, как человеческий детеныш пьет ее молоко.
— Вау, — восхитился Инукаши. Ему пришлось признать, что он удивлен. — А ты крепкий орешек.
Он не ожидал, что ребенок сможет так хорошо кормиться у собаки. Но он же смог избежать резни Охоты: наверное, ему выпала быть везучим.
Жизнь и смерть определялись судьбой. Бог управлял ими. Но человеку по силам было уцепиться за жизнь и не выпускать ее.
— Ну, удачи, попробуй выжить.
Инукаши легонько толкнул попу младенца носком ботинка. Он его не ударил. Он просто коснулся его, будто пощекотал. Но малыш начал плакать. Он замахал руками и начал хлюпать носом. Вскоре он перешел на полномасштабные вопли.
— А? Эй, эй, что случилось?
Инукаши быстро взял его на руки, и плач тут же прекратился.
— Не плачь, глупый. Мне еще деньги считать. Я занят. У меня нет времени играть с тобой.
Он положил ребенка, и тот тут же снова разревелся. Когда Инукаши поднял его, он замолк и даже улыбнулся.
Так что Инукаши пришлось ходить по комнате с ребенком. Младенец пребывал в прекрасном настроении, пока находился на руках. Наконец, его дыхание успокоилось, и он уснул.
Инукаши осторожно положил ребенка на одеяло и накрыл пальто Сиона. Темный пес лег рядом. После секундного колебания, черная собака тоже вытянулась рядом, будто собираясь держать его рядом с животом.
В чем дело? Он еще ребенок, а собаки уже начинают его любить.
Окружавшие Инукаши собаки были чем-то средним между дикими и домашними. Они жили в мире людей вместе с ними, но не доверяли людям. Они опасались, боялись и даже порой нападали на людей. Они были осторожны и агрессивны. Совсем не похоже на них было так легко принимать кого-то, кроме Инукаши. Конечно, это беззащитный ребенок, но Инукаши не мог поверить, что они так спокойно взяли его под крылышко. Он даже был готов к тому, что малыш получит хотя бы два-три укуса…
Блин, что с этим ребенком? Может, в нем и правда есть немного крови Сиона. Только не говорите, что он в такого же болвана вырастет.
Он представил эту забавную картинку и рассмеялся. Но теперь ребенку не грозило замерзание. Он набил живот и мог спать, защищенный от холода. За это стоит быть благодарным. Для Инукаши это были бы самые удачные обстоятельства, в каких он только мог оказаться. Но ребенок все равно плакал. Что бы ни было причиной его несчастья, это заставляло его плакать меньше чем через пять минут после того, как его клали на пол. Если его носили, он замолкал и засыпал; клали — просыпался и плакал. И так по кругу. Подсчет денег — последнее, чем мог заниматься Инукаши.
— Дурилка. Это мне впору плакать. Если не прекратишь, я брошу тебя в котел и сварю из тебя еду для собак, — проворчал Инукаши.
До ребенка это, видимо, не дошло, ибо он продолжал активно визжать и хихикать, его голос эхом отражался от стен.
Нэдзуми бы уже спел ему нежную колыбельную, подумал он. Какую-нибудь особенную, погружающую ребенка в сон до самого утра.
Инукаши не знал ни одной колыбельной. Он рос среди собак, единственное, что достигало его слуха — вой ветра и рычание собак. Оба звука вызывали, скорее, бурю эмоций, чем склоняли ко сну.
Смогу ли я завтра получить еду?
Смогу ли не замерзнуть завтра от холода?
Смогу ли избежать завтра жестоких побоев?
Смогу ли я завтра остаться в живых?
Ветер приносил снег, рычание — новости об опасности. Так было всегда.
Опасность, опасность. Будь осторожен. Будь начеку каждую секунду. Видишь, момент беззащитности может стоит тебе жизни. Берегись, опасность. Берегись, будь осторожен.
Собаки и ветер всегда шептали эти слова. Никто никогда не пел ему, не говорил, расслабься и отдохни, мирно засыпай.
Инукаши перестал ходить и покачал ребенка на руках.
Когда увижу Нэдзуми в следующий раз, потребую колыбельную для ребенка. Бесплатно, конечно. Этот малыш — дело рук Сиона, он не сможет отказать.
Я тоже хочу послушать, думал он. Я хочу хоть раз услышать колыбельную в исполнении Нэдзуми.
Он коснулся щеки младенца. Она была пухлой. Не твердой и не жесткой, но слегка упругой. Ее было приятно трогать.
Вкусная, наверное.
Наполовину несерьезная мысль всплыла в голове. Его желудок сжался и настойчиво забурчал, требуя еды. Рот наполнился слюной. Все-таки мясо было важнее колыбельных. На первом месте сытый желудок, а не сон. Он сглотнул слюну.
Блин, я голоден.
Воздух шевельнулся. Воздух, окружавший руины, загудел. Лай собак звучал отовсюду.
Кто это?
Кто-то пришел. Собаки, лежавшие снаружи, опасливо подавали голос. Но волноваться было не о чем. Лай собак, и больших, и маленьких, не говорил об угрозе или тревоге.
Это не был враг. И не незнакомец; вором он тоже не являлся. Это был некто нежеланный, но неопасный.
Инукаши поднял лицо и сморщил нос. Он уловил запах алкоголя. В тот же миг щенок с торчащими ушами влетел в комнату. Он настойчиво тявкал, докладывая, кто пришел. Инукаши слегка махнул на него рукой и тот замолчал. Вот, видите, какие собаки хорошие. Говорите им заткнуться — и они замолкают.
— Знаю, знаю. Я отсюда запах чую. Старый пьянчужка, хах?
Его взгляд опустился на монеты, лежащие на столе.
— Вот дерьмо.
Он сунул ребенка к собакам, и быстро стряхнул монеты в мешочек. Когда он запихивал мешочек в карман штанов, на лестнице послышались шаги.
Дверь распахнулась.
— Может, хоть стучать будешь? — Инукаши уселся на стул и демонстративно нахмурился. — А если бы я переодевался?
— Сколько раз… за твою… жизнь… ты вообще… менял одежду?
Рикига тяжело дышал, его плечи поднимались и опуска
|
|
|
