Стивен Тулмин: эволюционно-биологическая модель науки

Стивен Тулмин (1922-1997), американский философ, представитель антипозитивистского направления в философии науки. Хотя с философскими публикациями С. Тулмин выступил еще в середине 40-х годов, первым его серьезным дебютом явилась монография 1953г. «Философия науки». Эта небольшая книжка обратила на себя внимание прежде всего содержательной критикой логического позитивизма по вопросам логики и философии науки. Объектами критики стали индуктивистские убеждения в существовании водораздела между эмпирическими и необходимыми высказываниями в науке, абсолютизация логических методов анализа языка науки, неопозитивистские представления об аналитическом и синтетическом и т. д. Но главным, пожалуй, выводом было утверждение молодого аналитика о том, что логико-позитивистская философия приводит к крайне упрощенной и искаженной картине действительного процесса научной деятельности.

В то время, критика логического позитивизма проводилась с различных позиций: У.Куайном, выступившим против «догм эмпиризма», К. Поппером и его школой с позиции фальсификационизма и антииндуктивизма, М.Полани, протестовавшим против «деперсонализации» научных явлений, и т.д. С.Тулмин критикует логический позитивизм, опираясь на идеи позднего Л. Витгенштейна, в надежде на то, что «слияние интересов анализа обыденного языка и философии науки повлечет за собой возникновение свежих, оригинальных идей». Спустя четверть века он так вспоминает об этом периоде: «Я пытался развивать витгенштейновсний анализ «языковых игр» и метод репрезентации применительно к эволюции естествознания; я хотел показать, сколько было в моих силах, что «языковые игры» имеют место и в науке и что формальный подход логиков индуктивистов, распространенный в Англии со времени Дж. С. Милля, допускает серьезные ошибки в изображении работы ученого».

В чем состоят, по мнению Тулмина, эти ошибки? Известно, что «ортодоксально-позитивистский» подход к методологии науки приводил к отождествлению рациональности научного знания с формальными алгоритмами, связывающими эмпирический базис (язык наблюдения) с теоретическими конструкциями (язык теории). Философия науки замыкалась в сфере именно так понятой рациональности, оставляя в стороне вопросы психологии и социологии науки, проблему возникновения нового знания. Наиболее ярко это выражено в известном высказыванииг. Рейхенбаха: «Философа науки не очень интересуют те процессы в мышлении, которые приводят к научным открытиям: он стремится к логическому анализу завершенной теории, включая и те связи, которые устанавливают ее реальность. Иными словами, его интересует не самый ход открытия, а то, что оправдывает его».

Отдавая предпочтение «контексту оправдания», логические позитивисты отождествляли логические законы и принципы с законами научного аргументирования. В поздних своих работах Л. Витгенштейн подверг это отождествление критике. Он отверг идею единой идеальной логики языка, просвечивающей через туман обычного рассуждения и отражающей структурные основы мира. Ее место заняли теперь у Витгенштейна различные системы правил многочисленных «языков-игр».

Распространяя эти идеи на «научные языковые игры», Тулмин рассматривает теории и законы как некоторые «правила научного рассуждения», которые создаются «контролируемым воображением» и служат главным образом для того, чтобы «объяснять» явления. Рассуждение, «доказывающее» соответствие явления некоторому «закону»,– это и есть «логика науки». «Главный недостаток логики до сих пор состоял в том, что доказательство в каждой отдельной области знания стремились подчинить некоторым универсальным стандартам», тогда как следует предположить, что «сами эти стандарты зависят от конкретных областей их применения... Следует привыкнуть к сравнительной логике, как к сравнительной анатомии».

Но от других аналитиков Тулмин отличается особенным акцентом на необходимость исторического подхода к процессу изменения способов рассуждения и доказательств. Это и есть центральный момент его попытки соединить идеи Витгенштейна с философией науки. Если наука – игра по правилам, то мало знать сами эти правила, нужно еще понять, почему и как они меняются и не в этом ли изменении состоит весь смысл игры?

Начиная с книги «Применение рассуждения» (1958г.), Тулмин настойчиво пропагандирует идею о том, что эпистемология должна соединить логику и методологию науки с историей науки, причем последняя должна рассматриваться как процесс эволюции не только теоретического знания

но и способов его рациональной организации. «Рациональность науки не может зависеть исключительно от формальной значимости выводов внутри научных теорий в данный момент времени... Мы сможем найти источник объяснительной силы науки, только если поймем процесс концептуального изменения: в частности, как в ходе этого процесса приобретают авторитет новые понятия, новые теории, новые методы мышления и рассуждения.

Отождествление логического и рационального, сосредоточение внимания на тех сторонах научной деятельности, которые поддаются формализации, и сознательный отказ от рационального понимания изменения в науке, – все эти связанные между собой недостатки приводят логических позитивистов к разрыву между философией и историей науки.

Персонажами истории науки, с точки зрения позитивизма, являются «хорошие» ученые-эмпирики, которые задают природе вопросы, ставят «решающие эксперименты», приходят к «верифицируемым» ответам – и все это вопреки «плохим» влияниям метафизиков, иррациональным воздействиям со стороны теологии, психологическим и материальным толчкам со стороны социальной среды и т. д.

Дело не меняется, если одну, скажем, индуктивистскую и верификационистскую, схему заменить другой, скажем, фальсификационизмом или его «утонченными» модификациями в духе. И.Лакатоса. Все равно, философско-методологическая реконструкция далека от реальной истории.

Оторванная от реального контекста науки и занятая исключительно изучением ее логической структуры, философия науки оказывается игрой по придумыванию более или менее правдоподобных схем. Но дело не только в «пустоте» подобной философии науки (И. Лакатос). Оказывается, что именно из-за своего неэволюционного характера она не справляется даже с задачей структурного анализа научных систем.

«Наведение мостов» между философией и историей науки началось, как считает Тулмин, с середины 60-х годов. Размывание барьеров между историей, социологией, психологией и философией науки приводит к пониманию необходимости комплексного, междисциплинарного подхода к научным феноменам. Связать воедино, восстановить утраченное позитивистами родство «контекстов открытия» и «контекстов оправдания» – вот задача, которая теперь больше всего занимает и философов, и историков.

Энтузиасты новых направлений выдвигают на первый план те или иные факторы, влияющие на движение науки от социально-экономических (экстерналисты) до психологических объяснений работы и результатов ученых.

Огромное разнообразие исторических обстоятельств, интеллектуальных традиций, психологических тонкостей, политических, мифологических, религиозных, художественных связей и мотивов – все это трудно обозримое море «факторов» буквально хлынуло в философию, историю и методологию науки. Абволютизация позитивистских критериев рациональности приводила к тому, что вместо реальной науки философы предпочитали иметь дело с ее столь же рафинированным, сколь и безжизненным, образом. Обратной стороной медали явился релятивизованный образ науки, где «все дозволено» (П. Фейерабенд).

Итак, «поворот к истории» и необходим, и опасен: философия науки, ориентирующаяся на некритически воспринимаемую историю, рискует погрузиться в безысходность иррационализма и релятивизма. Поэтому в истории нужно отыскать прежде всего ответ на вопрос, что такое рациональность? Само понятие рациональности должно быть выведено из истории науки, а не априорно предшествовать ей – нужен исторический образ рациональности.

Эта идея получает наиболее четкое выражение в курсе лекций по философии науки, который был прочитан Тулмином в Индианском университете и положен в основу книги «Предвидение и понимание». В этой работе, появившейся почти одновременно со «Структурой научных революций» Т. Куна, он формулирует свой взгляд на эпистемологию как теорию, основной целью которой является изучение истории формирования и функционирования «идеалов естественного порядка» – исторически обусловленных «стандартов рациональности, составляющих основу научных теорий».

Понятие «идеала естественного порядка» перекликается с куновской «парадигмой». Кун и Тулмин критикуют индуктивистские и кумулятивистские положения позитивизма с общей платформы: всякое научное исследование предполагает наличие теоретических предпосылок; «фактуальностъ» зависит от теории и меняется с изменением «рабочей рамы», теоретической концептуальной схемы. Но при более близком рассмотрении становятся ясными серьезные различия в их взглядах.

Что такое «идеал естественного порядка»? Работа ученого, говорит Тулмин, начинается с убеждения в том, что существуют некоторые стабильные законы, механизмы, шаблоны, с помощью которых могут быть объяснены все события, явления, процессы. Благодаря этому убеждению ученый считает «понятными» те события, явления, которые оправдывают его предварительные ожидания. Последние же «направляются определенными рациональными идеями или концепциями о регулярном порядке природы» – это и есть «идеалы естественного порядка». Примерами могут служить аристотелевское «уравнение» движения («расстояние, которое проходит тело в данный отрезок времени, изменяется обратно пропорционально силе сопротивления движению»), законы Галилея, Ньютона и т.п. То, что не укладывается в «матрицу понимания», считается «аномалией», «непонятным». Устранение аномалий – «улучшение понимания» – это важнейший стимул научной эволюции.

Таким образом, рациональность научного знания – это его соответствие принятым стандартам понимания. Отсюда немедленно следует, что нет и не может быть единых или единственных стандартов рациональности – они меняются вместе с изменением «идеалов естественного порядка». Исследуя развитие научных идей, мы всегда должны отыскивать те идеалы и парадигмы, полагаясь на которые, человек делает природу понятной. Две опасности подстерегают на пути «рациональной реконструкции» истории науки – «абсолютизм» и «релятивизм».

Релятивистская методология неспособна объяснить изменение или «рост» знания; «интеллектуальное многообразие», несомненное для исторически мыслящего методолога, грозит превратиться в источник скептицизма. Именно в этом отношении неудовлетворительна схематика эволюции науки Куна. Абсолютизируя различие между «нормальной» и «революционной» фазами научной истории и настаивая на полном «непонимании» между научными сообществами, принимающими различные парадигмы, Кун приходит к «окарикатуренному» изображению действительной истории. Тулмин резко протестует против отрицания преемственности в науке.

В основе противоположности «абсолютизма» и «релятивизма», по мнению Тулмина, лежит общий для этих крайних позиций культ «систематики», т.е. рассмотрение содержания естественных наук как согласованной логической системы. Различие между ними лишь в том, что «абсолютисты» выделяют какую-либо одну идеализированную абстрактную систему, к которой должно быть сведено содержание научного знания, в то время как «релятивисты» допускают последовательность сменяющих друг друга систем, но отрицают возможность их сопоставления. В обоих случаях ответ на главный вопрос – как происходит эволюция научного знания – получается ложным: ни кумуляция, ни дискретность не адекватны реальной истории.

Поэтому, считает Тулмин, нужно отказаться от взгляда на науку как согласованную «пропозициональную систему» и заменить его понятием «концептуальной популяции». При этом содержание естественнонаучных теорий рассматривается как некоторый «агрегат понятий», внутри которого – самое большее – имеются «локализованные пакеты логической систематичности». Понятия внутри популяции в отличие от предложений внутри системы высказываний обладают большей автономией и могут относительно независимо от других понятий входить в данную популяцию или выходить из нее.

Два важных момента отличают этот подход: во-первых, понятия не истинны и не ложны, а имеют (или не имеют) смысл – это ослабляет напряженность вопроса о логических значениях истинности научных высказываний внутри теорий; во-вторых, главный акцент переносится на вопрос, «при каких условиях, с какой степенью точности данная теория может потребляться... при описании соответствующих событий, процессов и феноменов». Это «изменение от ориентировки на форму к ориентировке на применение» Тулмин считает существеннейшей чертой своего подхода к науке и ее истории.

Популяционный подход обладает тем преимуществом, что позволяет, считает Тулмин, «сорвать покров мистики с концептуального изменения». Используя аналогию с биологической эволюцией, он пытается строить теорию изменения научного знания как теорию эволюции «концептуальных популяций». С этой целью используется теория Дарвина как наиболее разработанный образец объяснения эволюции через процессы «инновации» и «селекции».

Основные черты эволюции науки, позволяющие увидеть в ней аналог схемы биологической эволюции, суть следующие: 1) содержание концептуальных популяций (аналог биологических популяций) подвержено изменению, что влечет изменение методов и целей научной деятельности; вместе с тем они всегда могут быть идентифицированы; 2) постоянное возникновение интеллектуальных новшеств регулируется постоянным процессом критического отбора (аналог биологической мутации и селекции); 3) этот двойственный процесс приводит к заметному изменению лишь при определенных условиях (аналог экологических ситуаций, в которых происходит выживание либо вымирание видов в борьбе за существование); 4) выживают те концептуальные варианты, которые лучше других адаптировались к требованиям интеллектуального окружения.

Таким образом, считает Тулмин, куновский вопрос «как происходят революции в науке?» следует заменить двумя вопросами: «Какие факторы определяют количество и природу теоретических вариантов, выдвигаемых в данной дисциплине в данный период времени?» (аналог проблемы происхождения мутантных форм в биологии) и «Какие факторы определяют признание, закрепление того или иного интеллектуального варианта, призванного стать исходным пунктом для следующего круга вариаций?» (аналог биологической проблемы отбора).

Отвечая на эти вопросы, Тулмин надеется, во-первых, объяснить в терминах одной теории как прерывность, так и непрерывность изменений в науке, которые должны быть поняты как альтернативные результаты действия одних и тех же факторов; во-вторых, он хочет соединить логику науки с ее социологией и психологией, т.е. преодолеть альтернативу экстернализма и интернализма.

Итак, ключ к эволюционным механизмам науки содержится в анализе взаимодействия «концептуальных популяций» со всей совокупностью «внутренних» и «внешних» факторов. Здесь отчетливо проявляется феноменалистический уровень концепции Тулмина. Подобно Куну и другим западноевропейским и американским философам науки, он далек от того, чтобы за внешними проявлениями филиации и конкуренции идей, за взаимодействиями науки с социальными институтами и т. д. видеть процесс поиска научной истины, закономерный и исторически обусловленный переход от одних ступеней отражения действительности к другим, более высоким. Вместо этого речь идет об условиях «адаптации» научных идей к их «среде обитания». Таким образом, Тулмин, как и Кун, фактически снимает вопрос об истинности знания. С точки зрения Тулмина возникновение новых идей – это «ответ» данной «концептуальной популяции» на изменившиеся требования «среды». Характер этого процесса может быть самым различным: от терминологических и процедурных новшеств до ассимиляции понятий из других областей науки и даже из вненаучных источников. Возникающие концептуальные варианты обязаны доказать свои преимущества, благодаря которым они способны пройти через фильтр отбора. При этом здесь нет абсолютных критериев превосходства, т.е. нет унифицированных критериев отбора инноваций: приобретение одних достоинств у них часто сопровождается утратой других (например, объясняющие преимущества боровской модели атома достигались утратой когерентности и даже непротиворечивости). Решающее условие для выживания инновации – это значительность ее вклада в установление соответствия между объяснением данного феномена и «принятым идеалом естественного порядка».

Когда же наступают периоды «стратегической неопределенности», т.е. выдвигаются различные парадигмы объяснения и понимания, то выбор парадигмы подвержен воздействию различных «факторов», прежде всего «субъективного» плана: авторитет ученых или «референтных групп», ценностные ориентации и т. д. Наряду с ними в игру вступают факторы «объективные», например влияние научной политики государства или инвестирующих корпораций, которое, в свою очередь, подвержено влиянию экономических и политических факторов. Особое место занимают факторы «интеллектуального плана», от которых зависит, насколько предложенные «идеалы» и «стратегии» расширяют и улучшают сферу «понимания, т.е. тот максимум явлений, которые удается объяснить и понять с их помощью.

Поскольку у Тулмина, как и у большинства современных западных методологов науки, выпала проблема истины и все подчинено прагматическому принципу использования, у него, естественно, нет и единых критериев отбора научных идей и идеалов понимания. История науки, считает он, должна заниматься исследованием каждого конкретного случая концептуальной и стратегической переориентации ученых. Отсюда вытекает необходимость соединения истории идей и истории людей, производящих эти идеи. История науки как бы распадается на два параллельных (но исторически нераздельных!) процесса: эволюцию идей (история научных дисциплин) и эволюцию научных сообществ (история профессиональной деятельности ученых). Это членение Тулмин пытается использовать для преодоления альтернативы «интернализм – экстернализм», которую не без основания считает ложной. В свойственной ему манере компромисса он объявляет обе истории комплементарными: каждая из них взаимо-дополняет другую, по-разному испытывая и преломляя в себе воздействие всего спектра «факторов» – от концептуальных соображений до социокультурных стимулов (или тормозов) изменения знания.

Однако эти идеи остались нереализованными. Ему не удалось объединить «внешнюю» и «внутреннюю» истории науки в единой теории; вместо этого механизмы эволюции науки сводятся к «игре факторов», не имеющей объективной логики. Пытаясь преодолеть антиномию «абсолютизма» и «релятивизма», он приходит к эклектическому сочетанию обеих крайностей: абсолютизируется биологическая аналогия как схема описания научных процессов и релятивизируется образ науки, распадающийся на историю выживания и вымирания концептуальных популяций, адаптирующихся к тем или иным исторически данным «экологическим требованиям».

Выводы. При всем различии позиций Т.Куна, И.Лакатоса, П.Фейерабенда и др. можно, однако, выделить некое общее, присущее им всем понимание научного знания. Такой инвариант будем условно называть историко-методологической моделью науки, основные принципы которой сводятся к следующему:

1. Теоретическое понимание науки возможно лишь при условии построения динамической структуры научного знания.

2. Научное знание является целостным по своей природе; его нельзя разбить на независимые друг от друга уровень наблюдения и уровень теории; любое утверждение наблюдения обусловлено соответствующей теорией – является «теоретически нагруженным».

3. Философские (онтологические, метафизические) концепции тесно взаимосвязаны с собственно научным (конкретно-научным) знанием: философия не только оказывает стимулирующее воздействие (позитивное или негативное) на науку, но философские утверждения органически входят в «тело» науки.

4. Динамика научного знания не представляет собой строго кумулятивного процесса; научные теории независимы друг от друга, и, как правило, они несопоставимы и несоизмеримы (этот пункт провозглашается Т. Куном и П.Фейерабендом, но отвергается И.Лакатосом).

5. Целью изменения научного знания является не достижение объективной истины, а реализация одной (или нескольких) из следующих задач: получение лучшего понимания определенных феноменов, решение большего числа научных проблем, построение более простых и компактных теорий и т. д.

6. В качестве метода разработки историко-методологической модели науки выступает совокупность различных подходов к анализу науки: историко-научного, методологического, науковедческого, психологического, социологического, логического и т, д., причем логическому описанию научного знания отводится сугубо подчиненное место, а в некоторых случаях вообще отрицается его какое-либо значение для понимания науки.

Даже по этому крайне общему и абстрактному изложению существенных особенностей историко-методологической модели науки хорошо видно, что эта модель действительно «схватывает» некоторые существенные стороны научного знания. К числу положительных сторон этой модели относятся идеи историзма, целостности знания, признание взаимосвязи философского и научного познания, отказ от наивно-кумулятивистского представления о развитии науки. Переход от антиисторизма логического эмпиризма к историзму Куна, Лакатоса, Фейерабенда и других – событие, несомненно, прогрессивное, реальный смысл которого состоит, в частности, в том, что сторонники историко-методологической модели научного знания не просто провозгласили историзм своим лозунгом, но и предприняли попытки реально осуществить этот принцип. При этом, хотя в ходе реализации этих попыток удалось глубже понять некоторые стороны науки и ее исторического развития, философские установки лидеров постпозитивизма – прежде всего феноменализм, конвенционализм и методологический релятивизм – воздвигли перед ними непреодолимые преграды.

 

Томас Кун: историко-эволюционистское направление в философии науки

Томас Кун (1922-1995) – американский историк науки. Основная работа «Структура научных революций» (1962г.). Критика попперианского демаркационизма со стороны представителей так называемой «исторической школы» (Т.Кун, С.Тулмин, П.Фейерабенд и др.) – попытка пересмотра основных абстракций, лежащих в основе образа науки и ее развития.

Исходным пунктом ревизии образа науки, созданного неопозитивистски-попперианской традицией, является вопрос: существуют ли универсальные и абсолютные внеисторические критерии, позволяющие всегда и независимо от конкретной исторической ситуации провести разграничительную черту между наукой и всем тем, что ею не является?

Традиционно-рационалистический взгляд на науку как на поступательную эволюцию знания, как на процесс постоянного, плавного, чисто количественного приближения к истине – взгляд, который разделялся неопозитивистами и трансформировался в негативистской концепции Поппера,– сталкивается с трудностью, на которую указывает Т. Кун в самом начале своей книги «Структура научных революций»: в каком отношении к науке находятся такие теории, которые в ходе дальнейшего развития оказываются отброшенными как устаревшие или ошибочные, например аристотелевская динамика, химия и термодинамика эпохи флогистонных представлений?

«Если эти устаревшие концепции следует назвать мифами,– рассуждает Кун,– то оказывается, что источником последних могут быть те же самые методы, а причины их существования оказываются такими же, как и те, с помощью которых в наши дни достигается научное знание. Если, с другой стороны, их следует называть научными, тогда оказывается, что наука включала в себя элементы концепций, совершенно несовместимых с теми, которые она содержит в настоящее время. Если эти альтернативы неизбежны, то историк должен выбрать последнюю из них. Устаревшие теории нельзя в принципе считать ненаучными только на том основании, что они были отброшены. Но в таком случае едва ли можно рассматривать научное развитие как простой прирост знания». На первый взгляд может показаться, что в приведенном высказывании Кун лишь повторяет попперианские аргументы против индуктивистски интерпретируемого кумулятивизма. Действительно, Поппер не только не предлагает считать отброшенные теории ненаучными, а, напротив, считает их научными именно на этом основании. Однако почему они были отброшены? Для неопозитивистов здесь не было проблемы: опровергнутые теории отбрасываются потому, что в науке нет места ложным концепциям. Для попперианцев эти теории доказали свою принадлежность науке «посмертно», будучи опровергнуты опытом. Кун же подвергает сомнению то, что именно абсолютный и независимый опыт оказывается решающим судьей в вопросе о том, какие теории являются научными, а какие нет. Он ставит вопрос так: существует ли один и тот же опыт для всех теорий и всех исторических периодов развития науки?

Ответив отрицательно на этот вопрос, Кун тем самым разрушает исходную систему гносеологических и методологических абстракций критикуемого им образа науки. По мнению Куна, решающая роль в произнесении вердикта – научно или ненаучно – принадлежит субъекту научного познания. Поэтому нет смысла говорить о науке, абстрагируясь от ее субъекта, который имеет свои исторические характеристики. История теперь предстает не как внешний фон, на котором рациональная реконструкция призвана вычленять относящиеся к науке черты, а как история событий, связанных с деятельностью научных сообществ.

Историю науки Кун представляет как процесс конкурентной борьбы между различными научными коллективами (научными сообществами), объединенными специфической моделью научной деятельности. Под этой деятельностью он понимает прежде всего разрешение внутренних для данной модели задач, «головоломок». Победа в конкурентной борьбе приводит к временному господству данной модели (парадигмы) для всего научного сообщества. Период «нормальной науки» заканчивается, когда парадигма взрывается изнутри под давлением «аномалий» (проблем, не разрешимых с помощью данной модели), а также под воздействием конкурирующих парадигм, предлагающих свое решение этих проблем. Затем наступает «кризисный» период – различные парадигмы оспаривают друг у друга право на господство,– сменяющийся в свою очередь победой одной из них и новым периодам «нормальной науки».

Борющиеся между собой парадигмы «несоизмеримы». Этот важнейший тезис концепции Куна превращает ее в особое видение исторического процесса как дискретной последовательности периодов господства различных парадигм. Связь между ними может быть установлена только ретроспективной реконструкцией согласно предложенной Куном модели научной эволюции: парадигма – кризис – новая парадигма и т. д.

Однако такая реконструкция принципиально не может быть проведена с помощью универсальных критериев рациональности, ибо такие критерии возникают и уничтожаются вместе с породившими их парадигмами. В этом состоит главный и специфический момент всей доктрины «исторической школы»: критерии рациональности так же историчны, как оцениваемые с их помощью научные знания. Научно и рационально то, что принято в качестве научного и рационального данным научным сообществом в данный исторический период.

В истории науки нужно искать ответ на вопрос, что такое рациональность, причем всякий раз история будет давать различные ответы на этот вопрос. А это означает, что всякая попытка однозначного и универсального определения науки и научного знания, опирающаяся на какое-либо «априорное» истолкование рациональности, обречена на неудачу. Критерии рациональности – не надысторические и вневременные платоновские идеи, а реальные продукты реальных мыслительных процессов, подверженные историческим изменениям.

Таким образом, Кун отбрасывает абстракцию абсолютных и неизменных стандартов научности и рациональности и делает эти стандарты относительными. Каждая новая парадигма устанавливает свои стандарты рациональности, и со сменой парадигм происходит и смена стандартов. Отсюда следует, что граница между наукой и ненаукой также релятивизируется, ибо в каждую конкретную историческую эпоху эта граница проводится специфическим образом. Однако в пределах данной исторической эпохи в период господства определенной парадигмы устанавливаемые ею нормы рациональности носят всеобщий и непреложный характер.

Кун отказывается также от эмпирического фундаментализма, принимая тезис о «теоретической нагруженности » фактов науки. Анализируя понятие «научного данного», Кун проводит разграничение между внешними «стимулами», воздействующими на организм человека, и чувственными впечатлениями, которые представляют собой реакцию на «стимулы». В качестве «данных» или «фактов» выступают именно чувственные впечатления, а не внешние «стимулы». Какие чувственные впечатления получит ученый в той или иной ситуации, следовательно, какие «факты» он установит, определяется его воспитанием, образованием, той парадигмой, в рамках которой он работает.

Овладевая содержанием парадигмы, ученый в то же время учится видеть мир в свете этой парадигмы, преобразовывать поступающие «стимулы» в специфические «данные», имеющие смысл в ее рамках. Именно в этом смысле Кун говорит, что каждая парадигма формирует свой собственный мир, в котором живут и работают ее сторонники, что после научной революции ученые живут в ином мире. Поэтому в концепции Куна не факты, не эмпирические данные судят теорию, а, напротив, фундаментом познания оказываются основоположения теории, от которых существенным образом зависят получаемые учеными факты. Если в методологических концепциях неопозитивистов и Поппера субъект познания практически никак не учитывался и в принципе всегда мог быть элиминирован, то у Куна субъект познания неотделим от знания. В качестве субъекта познания у Куна выступает «научное сообщество». Это понятие оказывается даже более фундаментальным, чем само понятие парадигмы. С точки зрения Куна, нет и не может быть безличностного знания: всякое знание – это всегда знание того или иного сообщества ученых, и знание одного такого сообщества отнюдь не всегда будет знанием в глазах другого сообщества. Таким образом, в концепции Куна знание жестко связывается с субъектом; говорить о знании, не говоря в то же время о его субъекте, было бы бессмысленным.

С этим связан и отказ Куна от кумулятивизма при рассмотрении развития науки. С его точки зрения, знание, накопленное предшествующей парадигмой, отбрасывается в период ее крушения и установления господства новой парадигмы. Новая парадигма ничего не заимствует у старой – это касается не только законов, но даже фактов и проблем. В мире новой парадигмы все оказывается иным: законы и проблемы, методы их решения и получаемые факты.

В таком изображении история науки предстает как цепочка отдельных периодов развития, отделенных друг от друга пропастями катастроф – научными революциями. Через такую пропасть, по мнению Куна, нельзя перебросить никакого моста, ибо нет никаких возможностей установить связь между разными парадигмами. Сторонники конкурирующих парадигм не способны даже понять друг друга, так как говорят на разных языках и о различных вещах. Накопление знания в модели Куна возможно только в рамках отдельной парадигмы. Если же рассматривать процесс развития науки в целом, то мы обнаружим только изменение, но никакого накопления. Вместо абстракции качественной однородности знания Кун принимает абстракцию абсолютной различности научных знаний разных исторических эпох.

Что же касается отношения к эпистемологическим стандартам и нормам научной рациональности, то Кун отвергает их всеобщий и универсальный характер. С его точки зрения, сферой действия таких норм являются периоды «нормальной науки», но периоды научных революций нельзя объяснить с помощью каких-либо методологических принципов.

Кун выделяет несколько требований, которые современная методология устанавливает для научных теорий, в частности, точность, непротиворечивость, простота, плодотворность и т.п.

Эти требования играют важную роль при сравнении и выборе конкурирующих теорий. Однако он ставит вопрос: как отдельный ученый может использовать эти стандарты для конкретного выбора? И когда мы пытаемся ответить на этот вопрос, выясняется, что для реального выбора их недостаточно. «Когда ученые должны выбрать одну из двух конкурирующих теорий, два человека, принимающие один и тот же список критериев выбора, могут тем не менее прийти к совершенно различным выводам. Возможно, они по-разному понимают простоту или имеют разные мнения по поводу тех областей, с которыми должна согласоваться теория... Некоторые из различий, которые я имею в виду, являются результатом прежнего индивидуального опыта ученого. В какой части научной области он работал, когда столкнулся с необходимостью выбора? Как долго он в ней работал, насколько успешно и в какой степени его работа зависит от понятий и средств, изменяемых новой теорией?

Другие факторы, также имеющие отношение к выбору, находятся вообще вне науки».

Таким образом, Кун связал научное знание с конкретно-историческим субъектом – «научным сообществом». И это обстоятельство радикальным образом повлияло на образ науки: все стандарты и нормы рациональности релятивизируются. Каждое научное сообществ принимает свои собственные стандарты рациональности, нет абсолютных и неизменных фактов – каждая парадигма устанавливает свои собственные факты; развитие науки носит дискретный характер – плавное развитие в период «нормальной науки» обрывается революционным катаклизмом, разрушающим все предшествующее знание. Наука в изображении Куна представляет собой совокупность разобщенных и не понимающих друг друга научных сообществ, члены которых заняты решением «головоломок» по заранее заданным правилам. Граница между наукой и ненаукой становится весьма расплывчатой. В сущности, в основе куновской парадигмы лежат метафизические представления. И сама парадигма оказывается громадной метафизической системой, в которой все элементы вплоть до фактов пронизаны исходными метафизическими идеями.

Однако Кун еще не вполне освободился от демаркационистской идеологии. Он все-таки склоняется к тому, что демаркация между наукой и метафизикой должна быть установлена, хотя и неокончательная. Он предлагает свое основание для отделения науки от метафизики. Характерную особенность философии Кун усматривает в том, что в ней никогда не существовало единой общепризнанной концепции – парадигмы. Каждый крупный философ создает свою собственную философскую систему, и философия в целом всегда представляет собой поле битвы различных точек зрения. В науке же, по мнению Куна, плюрализм теорий и их взаимная критика чрезвычайно редки, обычное состояние науки характеризуется объединением всех исследований в рамках одной господствующей концепции: «Мы должны сказать, что именно устранение критического исследования знаменует переход к науке. Как только некоторая область совершила этот переход, критическая дискуссия возникает только в моменты кризиса, когда базис этой области опять подвергается опасности. Только тогда, когда ученые должны выбирать между конкурирующими теориями, они ведут себя подобно философам».

Таким образом, различие между философией и наукой Кун видит в том, что для первой характерным являетс<

Предыдущая123456789101112131415Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: