Виды переводческих лексических соответствий (эквивалентов) 11 глава

Немало окказиональных существительных, образованных по раз­ным моделям: terrívoras, reyecía, hojería, nonente, nativez, criavirtud, degregación, dueñez, lecturísta, bebedería, filoclasta, cazanubes, alzacolas и др.

Наконец, глаголы: comedifícar, andantear, enmontañarse, velocear, buitrear и т. п.

Не все прозаические и стихотворные произведения X. Марти, в ко­торых есть окказионализмы, переведены на русский язык, но в тех, что переведены, нам не встретилось примеров воссозданных автор­ских неологизмов. Даже опытная П. Глазова предпочитает «описы­вать» окказионализм, а не воссоздавать его. Сравним^фразу перевода и оригинала, взятую из репортажа Хосе Марти «Нью-Йорк летом».

 

«Envíense conversadores de alma sana por esos barrios bajos; regálenseles periódicos amenos, que no les enojen con pláticas sermoníacas de virtudes catecismales, sino que llevan la virtud invisible envuelta en las cosas que al pueblo interesan»2.

«Пошлите в бедные кварталы бодрых духом и чистых сердцем проповедников! воздайте для народа занимательные газеты и журналы, где не будет опостылевших ему душеспаси­тельных бесед на темы прописной морали, но где нравственный урок будет преподноситься в ненавязчивой форме и на материале, интересном для народа...»2

¹ Almendros Herminio. Notas sobre Marti innovador en el idioma // "Casa de las
Américas". La Habana, 1967, N 41. P. 31—44. (Конечно, в список могло попасть не­
сколько слов, не изобретенных Марти, а услышанных им и затем использованных, о
чем предупреждает Алмендрос, но и эти слова ведь тоже окказионализмы).

² Марти Хосе Североамериканские сцены М, 1963. С. 88.

¹ Manijóse. Obras Completas. Tomo 10. La Habana, 1963. P. 60.

В оригинале два эпитета (sermonícas, catecismales) — окказиональ­ные слова. Марти, будучи врагом официальной религиозной идеологии и государственного католицизма, не жалел красок для описания кор­рупции церковников и их тлетворного влияния на массы верующих. Он не определил pláticas (беседы, речи, проповеди) существовавшим и су­ществующим в языке словом sermonario (проповеднический, назида­тельный, душеспасительный), а образовал с помощью непродуктивно­го, весьма редкого суффикса -íáco- прилагательное sermoníaco, у кото­рого назойливое сходство, с demoníaco (от demonio — дьявол, сатана). Так что беседы эти не столь назидательные, сколь надзирательные, не добродетельный проповеди, а дибродейскис, «дьявилоспасительные». И вместо прилагательного catequístico или причастия catequisante Марти придумал эпитет catecismales. Суффикс -al- обычно оформляет относи­тельные прилагательные, некоторые из них часты в церковных пропо­ведях и писаниях: (pecado) mortal, (pecado) carnal, (hombre) mortal, (vida) terrenal, (paraíso) terrenal и т. п. Virtudes catecismales — этакая прописная мораль, азбучная назидательность. Осмелимся предположить, что слово catecismales понадобилось Марти еще и потому, что в нем есть находя­щееся под ударением созвучие males (т. е. зло, злые духи, дьяволы), ко­торое опосредствованно как бы перекликается со словом demoníacas (дьявольские, сатанинские), послужившие моделью для окказионализ­ма scnnoníücas.

Пафос наших высказываний не в критике переводчицы, отказав­шейся от словотворчества и, кстати говоря, нашедшей окказиональ­ным словам Марти эквиваленты очень «высокой пробы», которые художнически вписаны в контекст русского перевода, а в желании привлечь внимание переводчиков к окказиональным словам оригина­ла, их функции и проблемам их воссоздания на другом языке.

Обратимся к переводу романа Рабле, выполненному Н. Любимо­вым. Вот уж кто из переводчиков не осторожничает в словотворче­стве и причем никогда не теряет чувства меры! Не обладай он ис­ключительным даром русского слова, ему бы не добиться столь за­видного переводческого успеха. Рабле любил играть словами, нахо­дить в них новые смысловые оттенки и изобретать самые фантасти­ческие неологизмы'. Но художественное назначение их в конечном

' Вот как сам Н. Любимов пишет о словотворчестве «медонского кюре»: «Рабле, озорник, забавник и насмешник, вообще хитер и неистощим на словесную выдумку и игру. Он изобретает новые слова, сращивает существительные, из кусочков разных глаголов сшивает один длинный» (Любимов Н. Перевод — искусство // Мастерство перевода. 1963. М, 1964. С. 251).

итоге сводилось к экспрессивно-характеристической функции, и когда эти окказионализмы называли какие-либо необычные или фантастические предметы, явления, качества и действия, и при па­родировании элементов какой-либо речи, и, наконец, когда они соз­давались автором для словесной игры, ради самого словотворчества. В эпоху становления национального языка, ознаменованную непре­рывным языковым борением между официальной и народной куль­турами, словотворчество гениев, подобных Рабле, расшатывало на­вязываемую официальной культурой языковую норму, расчищало почву для народной речи, носило экспериментально-поисковый ха­рактер, выявляя творческие возможности языка и способствуя отбо­ру и дифференциации языковых средств. Тем самым можно утвер­ждать, что подобный словесной игре присущ характер объективной художественной ценности, а не только характер самоценный, не только функция игры ради игры.

Характеристическая суть таких слов раскрывается в их внутрен­ней форме, которая всегда семантически значима. Даже при номи­нации предметов творческой фантазии автора окказионализмы од­новременно характеризуют их, похожими на так называемые гово­рящие имена собственные. В этом случае подтверждается тезис М. Бахтина о том, что в словесном стиле Рабле нет резкой разницы между нарицательными и собственными именами, ибо при сохране­нии формальных различий внутренняя грань между ними чрезвы­чайно ослаблена¹.

У простого немотивированного слова содержательны значения, а его внутренняя форма представляет собой бессодержательный, непо­нятной, как бы сведенной к семантическому нулю (стул, стол, дом и т. п.). У окказионального слова содержательны и значение, и внутренняя форма (джазостойкостъ, камзоловладелец, неуволъняемость, носо-рожность — из газет). Но значение окказионализма складывается не только из смысла составных частей такого слова, т. е. не только опре­деляется содержанием внутренней формы окказионализма, оно зави­сит от контекста. Можно сказать, что значение индивидуально-авторских неологизмов формирует их внутренняя форма и контекст. Двойственная природа значения окказионального слова позволяет переводчику калькировать авторские неологизмы и создавать свои окказионализмы, сообразуясь с требованиями контекста.

¹ См. Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. М., 1965. С. 499.

Последующие примеры наглядно иллюстрируют, как Н. Любимов, полностью или частично калькируя структуру раблезинских неоло­гизмов и значения их составных частей, создает в русском переводе эквивалентные, неологизмы.

В главе о Пушистых Котах приводится ряд однотипных окка­зионализмов (во всех примерах окказиональные слова выделены мною. — В.В.);

"Au temps passé, on les appelait Máchefoins; mais las! Ils n'en mâchent plus. Nous, de présent, les nommons mâches-levrauts, mâche-perdrix, mâche-bécasses, mâche-faisans, mâche-poulets, máchf-chevreaux, mâche-lapins, mâche-cochons; d'autres mets no son alimentés... l'année prochaine on les nommera máche-étrons, mâche-foires, mâche-merdes" (V, 64).

«В былые времена их называли сеноедами, но, увы, сена они уже боль­ше не едят. Мы их зовем зайцеедами, курапоткоедами, бекасоедами, фаза-ноедами, цыплятоедами, козулеедами, кроликоедами, свиноедами, — иной пищи они не потребляют... На будущий год их станут звать котяхоедами, дристнеедами, г...едами» (628).

В притче о жеребце и осле обыгрываются два других окказионализма:

«— Baudouinez — vous rien céans, vous autres messieurs les cheval?

— Quel bandouinage me dis — tu, baundet? Demandait le chevaux?

— Je demande: Roussinez — vous point céans, vous autres, messieurs les
roussins?

— Parle bas, boudet... Nous n'osons céans seulement... uriner...» (V, 42).

«— Уж верно, вы, господа кони, тут осликаете!

— О каком осликанье ты толкуешь, осел? — спросил конь...

— Я спрашиваю: Жеребцуете ли вы тут, господа жеребцы?

— Тише ты, осел!... Мы отваживаемся только... помочиться» (614).

Братья Распевы, выказывая свое пренебрежение к враждебной фортуне, противофортунили (660) — contrefortunaient (V. 117); мо­нахи, по словам Гаргантюа, только терзают слух жителей дилинбом-каньем (129) своих колоколов — trinqueballer (I. 180). В последнем примере калька относительная: окказиональному глаголу соответст­вует именной неологизм. Вот еще примеры лексических калек: хар-кальницы (там же) — toussoirs, пантобес (625) — pantodiable (V. 59), капюшонарный (393) — capuchonnaire (III. 203), гераклитствующий

¹ Здесь и далее цитаты приводятся по изданиям: Rabelais François. Oeuvres. Genève. 1957 (римская цифра указывает том, арабская — страницу); Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. / Пер. с фр. Н. Любимова. М., 1956.

(83) — hêraclitisant (I. 95), железоплодные (619) — ferrementiportes (V. 48), уфонаренный (583) — lautarné (IV. 225). Все это были при­меры полных и частичных лексических калек.

В других случаях Н. Любимов исходит из общего значения окка­зионализма оригинала, но, сохраняя это общее значение, не копиру­ет внутреннюю форму раблезианского слова. Иначе говоря, отказы­вается от признака или образа, заложенного в слове автором, и при­думывает свой признак или образ, которые, однако, имеют в извест­ных пределах то же значение, что и оригинальные. Переводчика вы­нуждают отказываться от структурно-смыслового калькирования окказиональных слов оригинала и придумывать соответствия, исходя из их общего смысла и стилистической функции, следующие причины: во-первых, несовпадения внутренней формы обычных слов и фразеоло­гизмов в сравниваемых языках, что приводит к несовпадению призна­ков и образов, которые кладутся в основу окказиональных лексиче­ских единиц; во-вторых, различия в словообразовательных системах, в нормах употребления слов (в том числе «нескромных» слов и выра­жений); в-третьих, требования контекста перевода. Наглядное свиде­тельство тому — приводимые ниже примеры:

Так: La redondaine (II. 58) — толстобрюшество (192), supercoquelicantiqué (П. 56) — запоясзаткнутый (190), le baisecul (II. 59) — взадоколупание (192), anonchali (III. 152) — вничтожествов-павший (365), anéanti (III. 159) — всепотерявший (365), déchalandé (III. 159) — нисчемоставшийся, hipocritillons (IV. 258) — пустосвя-тоши (585), gimbretiletolletée (IV. 27) — гоппрыгскокают (443), couilland (III. 159) — блудодеец (366), couillonnas (там же) — блудо-дейный, revoirs (III. 96) — зевальницы (327), pèlerins (П. 53) — пори-мупаломнтающие (189). Возможны, конечно, и неэквивокабульные соответствия, когда, например, с окказиональным словом соотносится словосочетание, включающее в себя окказионализм: retepenade (II. 54) — летучемышеподобный парик, crochus (V. 116) — набивальщики животов (660), marrabais (III. 126) — омавританившшся вероот-ступник (345), les pétarrades (II. 56) — испускание ветров (190).

Обостренное чувство языка и стиля Франсуа Рабле и стремление компенсировать неизбежные и, к счастью, немногочисленные сло­вотворческие потери в других местах перевода «Гаргантюа и Пан­тагрюэля» позволяют Н. Любимову смело идти на вполне оправдан­ный творческий «риск»: выдумывать в переводе окказионализмы в качестве эквивалентов к свободным сочетаниям оригинала; приду-

мывать их там, где, казалось бы, можно было обойтись без перево­дческих неологизмов. В основу внутренней формы таких слов обычно ложатся значения соотнесенных с ними словосочетаний ис­ходного языка. Вот несколько примеров подобного словотворчества: бобошелушители (601) — égousseurs de fèves (V. 19), (братья) коп-ченоселедочники (660) — (frères) haraniers enfumés (V. 116), распере-просаленных (служебников) (191) — (bréviaires) de haute graisse "(H. 58X кротоед (508) — perneur de taupes (IV. 135), сеножеватель (508) — botteleur de foin (IV. 135), (сумасброд) отонзуренный (392) — (fou) à simple tonsure (Ш. 203), (сумасброд) расперебуллированный (393) — (fou) fien bulle (III. 203), мочепотоп (121) — déluge urinal (I. 165), на-винопозывающих (закусок) (86) — avant-coureurs de vin (I. 100).

Придумывал Рабле и слова-великаны. В главах, посвященных избиению ябедников, рассказывается о ложных свадьбах, которые знатный господин де Боше повелевал разыгрывать у себя в замке всякий раз, когда к его дому приближались ябедники. По тогдашней свадебной традиции во время празднества гостям надлежало в шут­ку слегка поколачивать друг друга кулаками. Приближенные сеньо­ра оставляли ябедников на пиршество и, пользуясь во благо свое древним обычаем, избивали кляузников до полусмерти. При описа­нии этого избиения появляются слова, похожие на карнавальный серпантин. Они словно вьются нескончаемой причудливой словес­ной лентой.

Обратимся к текстам оригинала и перевода и выделенным мною словам и выражениям.

 

«Oudart reniait et méprisait les noces, alléguant qu'un des recors lui avait désincornifistibulé toute l'autre épaule. Ce nonobstant, buvait à lui joyeusement. Le recors démantibulé joignait les main et tacitement lui demandait pardon, car parler ne pouvait-il. Loyre se plaignait de ce que le recors au bras démanché lui avait donné si grand coup de poing sur l'autre coude qu'il en était devenu tout esperruquancluzelubelouzerirelu du talon» (IV, 87).

«Удар же проклинал и поносил свадьбу, уверяя, что один из свидетелей будто бы все плечо ему растулумбасил. Выпили, однако же, с великим удовольствием и за свидетеля. Обесчелюстевшиися свидетель складывал руки и молча просил прощения, ибо говорить он не мог. Луар жаловался, что свидетель обезручевший так хватил его кулаком по локтю, что он у него теперь весь расхлобытрулуплющенный» (480).

«... Chicanous... de plus lui avait irepignemanpeniblorifrizonoufressuré les parties honteuses en trahison» (IV, 88).	«... ябедники... предательски тыкщипщупдазлапцарапали ей мес-. та неудобосказуемые» (481).
«Le maître d'hôtel tenait son bras gauche en echarpe, comme tout morquaquoquassé» (там же).	«Дворецкий держал левую руку на перевязи, точно она была у него раздробсдомсвихнута» (там же).
«J'en ai, par la vertu Dieu: tous les bras enguoulevezinemassés» (там же).	«Истинный бог, у меня все руки изуродмочалмолочены» (там же).

Н. Любимов не ставит перед собой задачи воспроизвести смысл частей раблезианских слов-гигантов. Главное для него — сохранить их общее, а не конкретно-частное содержание и их необычную фор­му. Словно нанизанные друг на друга междометия, передающие звуки, называющих эти действия, скреплены глагольными оконча­ниями в окказиональные слова. Любимовские неологизмы, в кото­рых сплавились воедино соответствующий контексту смысл и при­чудливо-серпантинная форма, полностью выполняют поэтическую функцию авторских шутейных слов, верно определенную М. Бахти­ным. Интересно и другое. Н. Любимов создает переводческие окка­зионализмы там, где не было авторских. Окказионализм обесчелю-стевший соответствует démantibulé — слову, употреблявшемуся в эпоху Рабле и не ушедшему из современной речи, а обезручевший — эквивалент словосочетания. Н. Любимов неслучайно расширяет плацдарм словесной игры. Во-первых, его окказионализмы вполне в раблезианском стиле, и ему не достичь бы столь яркого художест­венного эффекта, переведи он démantibulé описательно (в русском языке нет однословного эквивалента французскому глаголу). Окка­зионализм обесчелюстевший словно подталкивает к стилистическому параллелизму — появлению второго окказионального слова обезру­чевший, образованному по той же модели. Смелое переводческое ре­шение (т.е. создание двух окказионализмов в качестве эквивалентов обычным словам) не только полностью соответствует контексту и стилистике Рабле, но и подготовляет читателя к восприятию слишком уж необычных, серпантиннодлинных неологизмов. Два выдуманных переводчиком слова, напоминающих обычные слова и созданных по существующим в языке моделям (ср. обесчелюстевший и обезручив-ший — обескрылевший, обессилевший и т. п.), вкупе с малоупотреби­тельным просторечным растулумбасить становится своеобразным трамплином для восприятия слов-переростков, смоделированных с необузданной нормой фантазией. Это фон, на котором появление са-

мых причудливых слов приобретает определенную стилистическую естественность. Показательно, что у самого Рабле длина и трудность произнесения окказионализмов, характеризующих удары, «последо­вательно возрастают с каждым участником игры: если в слове Удара восемь слогов, то в слове, которое употребляет Луар, их уже трина­дцать. Благодаря этим словам карнавальная необузданность перехо­дит в самый язык этой сцены»¹.

Расхлобытрулуплющенный и прочие словесные спагетти выпол­няют экспрессивно-характеристическую функцию, как бы изобра­жая словом само действие. М. Бахтин, комментируя эпизоды избие­ния ябедников, пишет по этому поводу, что атмосфера «необуздан­ного карнавального разыгрывания усиливается тем, что каждый из участников его характеризует преувеличенную (раздутую) степень своей искалеченности с помощью невероятного по своей чрезмер­ной длине многосложного слова. Самые эти слова созданы Рабле не случайно: они должны до известной степени звукописать характер нанесенного увечья, а своею длиною, количеством и разнообразием составляющих их слогов (имеющих определенную семантическую окраску) должны передать количество, разнообразие и силу полу­ченных ударов. Эти слова при произнесении их как бы калечат ар­тикуляционные органы («язык сломаешь»)»².

Окказионализмы самых различных видов характерны и для па­родийных текстов. Умелое их воссоздание зависит от творческой фантазии переводчика. Приведем несколько примеров, иллюстри-рующих приемы воспроизведения пародийных отрывков.

У Рабле в главе о том, как Пантагрюэль встретил лимузинца, ко­веркавшего французский язык, дан великолепный образец языка латинизаторов. Речь лимузинца — более чем пародия. Это доведен­ный до гротеска яркий образчик речи влиятельных сторонников ла­тинизации, которые тянули французский язык к несвойственным ему формам, словам и конструкциям.

¹ Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле. С. 221,

² Там же. С. 221. См. также. С. 224.

. 132

«Nous transfrétons la Séquane an
dilucule et crépuscule; nous déambulons
par les compites et quadrivies de Turbe;
nous despumons la verbocination latíale,
et comme verisímiles amorabonds,
captons la bénévolence de l'omnijuge
omniforme et omnigène sexe féminin.
Certaines diécules, nous invisons les
lupanars... cauponisons es tabernes
méritoires de la Pomme de Pin, du
Castel, de la Madeleine et de la Mule,
belles spatules vervecines,

perforaminées de pétrosil, et si, par forte fortune, il y a rarité ou pénurie de pécune en nos marsupies, et soient exhaustes de métal ferruginé, pour l'écot nous dimittons nos códices, et vestes oppignerées, prestolant les tabellaires à venir des Pénates et Lares patriotiques... Car libentissiment, dès ce qu'il illucesce quelque minútale lèche de jour, je démigre en quelqu'un de ces tan bien architectes moustiers, et là, m'irrorant de belle eau lustrale, grignote d'un transon de quelque missique précation de nos sacrificules, et, submirmillant mes précules horaires, élue et absterge mon anime de ses inquinaments nocturnes. Je révère les Olympicoles je vénère latiialement le supernel Asrtipotent, je dilige et rédame mes proximes... Bien est vériforme que, à cause que Mammone ne supergurgite goutte en mes locules, je suis quelque peu rare et lent, à superéroger les élémosynes à ces égènes, quéritant leur stipe hostiatement... mon génie n'est point apte nate à ce que dit ce flagitiose nebulón pour excorier la cuticule de notre vernaculle galique; mais vice versement je grave opère, et par vêles et rames, je me énite de la locupléter de la radondance latinicome» (II, 45—47).

«Мы трансфретируем Секвану по­утру и ввечеру, деамбулируем по ур-баническим перекрестскусам, упраж­няемся во многолатиноречии и, как истинные женолюбусы, тщимся сни­скать благоволение всесудящего, все-обличьяприемлющего и всеродящего женского пола. Через некоторые ин­тервалы мы совершаем визитации лупанариев... а затем располагаемся в тавернах «Еловая шишка», «Замок», «Магдалина» и «Мул», уплетандо отменные баранусовые лопаткусы, поджарентум кум петруца. В тех же случаях, когда карманари ностри то­щают и пребывают эксгаустными от звонкой монеты, мы раставамус с нашими либрисами и с лучшими на­шими ориентациями и ожидамус по­сланца из отеческих ларов и пена­тов... Едва лишь восблещает первый луч Авроры, я охотниссиме отправ­люсь в един из велелепейших храмов, и там, окропившись люстральной аквой, пробурчав какую-нибудь сти­хиру и отжарив часы, я очищаю и избавляю свою аниму от ночной скверны. Я ублажаю олимпиколов, величаю верховного светоподателя, сострадаю ближнему моему и воздаю ему любовью за любовь... Однокуром поеликве мамона не пополнирует ни на йоту моего кошелькабуса, я редко и нерадиво вспомошествую той гольть-барии, что ходит под окнами молендо подаяния... Гению моему несродно Обдираре, как выражается этот гнус-ниссимный сквернословус, эпидерм-ный покров с нашего галликского вернакула, — вицеверсотив, я опери­рую в той дирекции, чтобы и такум и сякум его обогатаре, дабы стал он латинокудрым» (185—186).

Во французском, итальянском, испанском и других романских языках бурлескно-пародийная речь основывается на смешении соот­ветствующих языков с латинскими формами и словами. У Рабле латинизация французской речи происходит путем включения в текст: 1) латинских слов, 2) окказионализмов, у которых основа французская, а аффиксы латинские, 3) путем «реставрации» во французских словах изначального смысла их латинских слов-пародителей и 4) путем употребления некоторых архаизмов.

Русский макаронический стиль обычно пародирует дворянскую французоманию и образуется смешением русской речи с француз­скими словами и выражениями. Латинские же языковые элементы традиционно включаются в пародии на речь воспитанников духов­ных училищ, обычных семинаристов и казеннокоштных бурсаков. Конечно, пародируя рацеи латинистов, Н. Любимов не мог исполь­зовать французские языковые элементы, но он заимствует у русских классиков общие черты речевой пародии, а у пародистов семинар­ской речи — конкретные приемы словотворчества. Таким образом, языковая изобретательность переводчика основывается не столько на его собственной фантазии, сколько на творческом использовании отечественных пародийных традиций. Сходные приемы пародиро­вания легко найти в произведениях Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Тургенева, Островского, Мятлева, Помяловского и в рус­ских повестях и романах Квитки-Основьяненко (например, в «Пане Халявском»).

Основные лексические способы пародирования, примененные Н. Любимовым, следующие:

— введение в речь транскрибированных латинских слов: Секва-
на, ностри, кум, анима, аква, лупанарии, вернакула и др.;

— изобретение окказиональных слов-гибридов, в которых:

а) основа латинская, а конечные форманты русские: трансфре-
тируем, деамбулируем, эксгаустными, люстральный и др.; или

б) основа русская, а конечный формант (чаще полностью, реже
частично) латинский (правильный или измененный, неправильный);
перекресткус, женолюбус, кошелькабус, расставамус. ожидамус,
обогатаре, уплетандо, молендо, охотниссимо, гнусниссимный, ба-
ранусовый, такум и сякум и др.;

— употребление вошедших в русский язык латинских слов: тер­
минов (визитации), мифологических наименований (лары, пенаты),
общеизвестных слов (интервалы, оперировать), которым контекст,

конечно, придает ироническую окраску, а также слов с «реставри­рованным» латинским значением, т. е. употребленных в свойствен­ном их латинским прародителям смысле (дирекция — направление);

— использование церковнославянизмов: однокорум. поеликве,
велелепшейший и др.;

— употребление архаизмов: тщимся, возблещет, окропившись,
вспомоществую и др.;

— словопроизводство составных прилагательных по моделям,
которые использовались В. А. Жуковским и Н. И. Гнедичей в пе­
реводах «Одиссеи» и «Илиады» (шлемоблещущий Гектор, тучего­
нитель Зевс). Подобные эпитеты стали характерной стилистиче­
ской особенностью переводов произведений древнегреческих и
древнеримских авторов. У Н. Любимова находим: светоподатель,
латинокудрый;

— придумывание окказиональных слов на основе русских словооб­
разовательных элементов: многояатиноречие, всеобличъяприемлющий.

Конечно, пародийный стиль отрывка создается не только лекси­ческими средствами и не только перечисленными выше приемами. Он и в своеобразии словосочетаний, и в синтаксисе, в любом смы­словом оттенке слов, в художественном единстве всех отобранных переводчиком языковых средств и приемов. Однако осуществленная вивисекция текста наглядно показала, что при переводе бурлескно-пародийной речи не обойтись без разнообразных видов словотвор­чества и окказиональных слов¹.

Казалось бы, при воссоздании пародийных текстов, в которых вы­смеиваются различные виды жаргона, метко названного Франсиско Кеведо «латинобайством» (latiniparla)², можно заботиться лишь о функционально-стилистической эквивалентности перевода подлин­нику, однако, Н. Любимов, следуя своим творческим правилам, со­хранил в переводе как функциональную, так и смысловую соотнесен­ность разглагольствований студента-лимузинца с текстом оригинала.

В речи Ионатуса — пародии на краснобайство богословов, на их латинский язык и способы аргументации — также встречаются окказионализмы:

¹ Ср. сказанное с оценкой, данной В. Гаком переводу речи лимузинца в статье «Ко­
веркание» или «подделка»? («Тетради переводчика», № 3. М., 1966. С. 38—44).

² См. его замечательный памфлет (к сожалению, почти не изученный в отечествен­
ной испанистике) «La culta latiniparla», в котором высмеивается вычурный жаргон
испанских аристократов и салонных поэтов.

"Avisez, Domine; il y a dixhuit jours queje suis à matagraboliser cette belle harangue" (1,91).

«Примите в соображение, что я восемнадцать дней испалъцовывал эту блестящую мухоморительную речь» (81). (Далее достойнейший предста­витель богословского факультета произносит такую латинскую тираду: "Omnis clocha clochabilis, in clocherio clochando, clochans, clochativo clochare facit clochabiliter clochantes. Parisius habet clochas. Ergo gluc" (I, 91). Состави­тели комментария перевели средневековую латынь псевдоученого оратора тоже в раблезинском духе: «Я рассуждаю следующим образом: всякий ко­локол колокольный, на колокольне колокольствующий, колоколя колоколи-тельно, колоколение вызывает у колокольствующих колокольственное. В Париже имеются колокола, что и требовалось доказать» (717).

В «Дон Кихоте» Сервантес устами своих героев несколько раз пародирует куртуазную речь рыцарских романов и создает индиви­дуально-авторские неологизмы. Примером может служить отрывок из разговора Санчо и дуэньи Гореваны.

«... quisiera que hicieran sabidora si está en este gremio... el acentradfsimo caballero don Quijote der la manchísima, y su escuderisimo Panza.

— El Panza —... dijo Sancho — aquí está, y el don Quijotismo asimismo; y
así podréis, dolorosisima dueñisima, decir lo que quisieridísimis, que todos
estaraos prontos y aparejadísimos a ser vuestros servidorísimos»¹.

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: