Тема 4. Психоанализ в России в период с 1930 по 1986 Г. Г. И современный этап российского психоанализа.

Вся история Советского государства, разворачивавшаяся на протяжении шести десятков лет после описанных событий, продемонстрировала лишний раз, насколько схожи психопатологии культурных сообществ с индивидуальными душевными заболеваниями. Союз Советских Социалистических республик, объединившийся вокруг представления о стирании различий между народами, о всеобщем братстве и равенстве, подменивший национальные мифы идеологической моделью, обесценивший народные самоидентификации и провозгласивший инфантильные по сути принципы существования, явил миру образец государства-психотика, теряющего связь с реальностью и прилагающего колоссальные усилия для сохранения и нарциссической подпитки неустойчивого чувства self.

Как уже упоминалось, сила большевиков изначально состояла в том, что их идеология должна была вернуть общество в русло утраченных традиций. В России были ликвидированы условия для проявления свободы личности, разрушены ценности «буржуазного» стиля жизни с его ориентацией на материальное благополучие. Всеобщее единство декларировалось формулой «народ и партия едины», а потребность русского общества в вечной борьбе, о которой упоминает А.П.Марков [65. C.31], реализовывалась ощущением себя «в кольце врагов» и усиливала сплоченность. Однако эти процессы отражали попытку возврата в безмятежное младенчество. Регрессирующая подобным образом личность оказывается дезадаптирована в реальности. Равным образом Советское государство могло приспособиться к окружающей среде капиталистических («взрослых») стран, лишь серьезно исказив нормальные отношения с ней.

«Искусственно» созданное государство требовало усилий к удержанию сообщества в регрессивном состоянии. Для этой цели широко использовались механизмы гипноза, массовые психические иллюзии. М.П.Никитин еще в 1904 году анализировал возникновение иллюзий на основе истерических реакций; условиями активизации этого процесса он назвал низкий умственный уровень личности, усталость, физическое истощение, соединение в массу (толпу) и общность настроений [71]. Все эти условия были задействованы в России: уничтожение интеллигенции, обессиливающий труд, периодические вспышки голода или несбалансированный пищевой рацион. Общность настроений создавалась принудительно, наряду с массообразованием на собраниях и митингах. Гипноз использовался в эти годы в медицине широко, как никогда (см., например, [4]).

Как у больного человека, так и у культурного сообщества дефицит идентичности сопровождается аннигиляционной тревогой (страхом распада собственного Я) и вызывает активизацию примитивных психических защит и психопатологий, призванных уберечь целое от дезинтеграции [106]. Правящие круги СССР стремились максимально исказить тестирование реальности: память, восприятие, суждение, - поскольку реальность была неприемлема. Нарушения памяти были отражены в советских учебниках истории, где Сталин оказывался лучшим другом Ленина; в архивных материалах, где с групповых фотографий необъяснимо исчезали лица, сгинувшие на Колыме в 1937–38 годах; в энциклопедиях, где годы смерти этих лиц вдруг оказывались совершенно иными - во избежание ненужных обобщений и выводов. Искажения восприятий осуществлялись за счет тенденциозной переработки информации, как внутренней, так и поступающей из-за рубежа; избирательность восприятий - за счет ее тщательной сортировки. Харктерным было восприятие себя «в ином мире» по отношению ко всем другим государствам, за исключением стран Варшавского Договора, и маниакальные пророчества победы коммунизма во всепланетном масштабе. Генерировались психопатологии коллективного самосознания, бред величия («Читайте! Завидуйте! Я гражданин...»), бред ревности, порой выливавшийся в деструктивные формы отреагирования (Пражская весна), бред преследования (за океаном думают только о том, как и когда первыми нанести ядерный удар). Параноидная тревога сплачивала советский народ, заставляя его замыкаться в себе и избегать тесных контактов с другими сообществами как объектами, а если таковые случались - задействовать все эмоциональные и когнитивные защитные паттерны («Зато мы делаем Ракеты, перекрываем Енисей...»). Поскольку же, как отмечают В.Лосева и А.Луньков, ссылаясь на Клода Леви-Стросса, такая закрытость сообщества начинает и впрямь угрожать его безопасности [59. C.50], круг замыкается, и процесс подпитывает сам себя.

А.И.Белкин описывает эту отстраненность через понятие дистинкции (механизм, обратный идентификации). В обществе, где все социальное гипертрофируется, для индивида, помимо биологического отца, дополнительным объектом идентификации становится социальный отец (феномен социального Эдипа) [5]. Дистинкция же «проявляется в предвзятости ко всему, что не относится к сфере усвоенных субъектом стереотипов... Всякий, кто имеет иную идентификацию, самым решительным образом негативируется» [9. C.12-13].

Как больной с тяжелым личностным нарушением не склонен осознавать свою болезнь, так и для советского культурного сообщества носителем патологии являлось не оно само, но весь окружающий мир. Укреплению этого представления способствовали примитивные защитные механизмы психотического и пограничного уровня: расщепление, проекция, проективная идентификация. Расщепление объекта на «плохой» и «хороший» проявлялось в делении мира на социалистически- и капиталистически-ориентированный; первый был безусловным другом, второй - врагом. Друга же во врага могло превратить даже незначительное колебание или изменение политического курса: так пограничный больной склонен к полному обесцениванию объекта, если последний хоть минимально отклоняется в его глазах от идеала [104]. Собственные агрессивные импульсы, отвергаемые официальной идеологической доктриной, проецировались вовне в форме фантазий и галлюцинаций готовящейся за океаном вооруженной агрессии. Механизм проективной идентификации при этом диктовал такие формы контрагрессивного поведения, что заокеанские соседи и впрямь ускоряли гонку вооружений, а следовательно, позволяли убедиться в совпадении реальности и фантазии [104], [107]. Проекция неприемлемых внутренних содержаний проявлялась также и в том, например, что в отечественных диссидентах и правозащитниках видели «агентов мирового империализма» (так в концепции Мелани Клайн младенец наполняет мир собственными «плохими» содержаниями, оставляя и сохраняя ядро Эго «полностью хорошим»). Наконец, «железный занавес», «граница на замке», отряды юных друзей пограничников, строжайший контроль над контактами советских граждан с иностранцами - все это составляло ту защитную скорлупу социального аутизма, без которой с трудом собранное и удерживаемое в псевдостабильности групповое Эго неминуемо дезинтегрировалось бы во взаимодействии с объектным миром. Поскольку для психотика залогом безопасности является безобъектность, тотальный охват мира собственным Я, устраняющий противоречия и конфликты с реальностью - постольку идеалом и фиктивной целью советского народа должен был стать мировой коммунизм, при котором отпала бы потребность в использовании коммуникаций и защит. За создавшейся параноидно-шизоидной позицией социума угадывается колоссальная тревожность как следствие опыта «травмы рождения», пережитой в 1917–1919 гг.

Известно, что пациенты пограничного уровня часто находят в обращенных к ним словах терапевта двойной или обратный смысл: этими искажениями смысла были нагружены речевые коммуникации в их детских семьях (например, лаская ребенка, мать говорила: «Ах ты, мерзавец мой маленький»). В Советском Союзе также широко использовались коннотационные возможности слов для искажения многих понятий и нравственных стереотипов. Террор в СССР делался красным, то есть хорошим; диктатура - пролетарской, насилие - революционным, ненависть - классовой. Отсюда недалеко до оруэлловского «Война - это мир». М.М. Решетников в статье «Под дулом “героического прошлого”» («Архетип», 1966, №1. С. 5–7) сообщает, что у нынешних участников боевых действий в Афганистане и Чечне нет возможности вербализовать свой травматический опыт, мучительные переживания и, как следствие, возможности передать своим детям заповеди «не убий», «не укради», поскольку неискренне переданное знание не становится убеждением. Но вместо «украсть» можно сказать «экспроприировать», а вместо «убить» - «ликвидировать», и тогда слова приобретают иной смысл. Этот прием, широко практиковавшийся не только в первые годы Советской Власти, создавал почву для шизофренического расслоения массовой психики. Как пишет Т.Ф. Потапова: «Нас учили... чтить авторитет родителей и поклоняться Павлику Морозову, погубившему своего отца; мы соглашались, что “ничто на свете не окупит одну человеческую жизнь”, и вполне спокойно относились к массовым убийствам за коммунистическую идею» [93. C.79]. Она же замечает, что многие западные психоаналитики характеризовали в этой связи Советскую Россию как шизоидное государство.

Вряд ли психоанализ культурных процессов в годы Советской Власти мог бы способствовать оздоровлению этого общества, даже провоцируя некие просветления - инсайты. Шизофрения трудно поддается психотерапии, и интерпретации при ней не работают. А.М. Эткинд, говоря о переходе массового отношения в России к идеям Фрейда от интереса к сопротивлению, замечает, что сопротивление развивалось тем более неконтролируемо, что в этой культуре для него не было ни традиции, ни философии, ни языка. «Не случайно, - пишет Эткинд, - из всех идей психоанализа именно сопротивление меньше всего привлекало к себе внимание профессиональных русских аналитиков... Для одних психоанализ ассоциировался с самыми амбициозными притязаниями режима; другим он казался посягательством на то немногое. что оставалось неподконтрольным и неподцензурным» [147. C.379]. Панцирь психотика аналитическая интерпретация не пробьет; пограничный же больной воспримет ее как агрессивный выпад со стороны терапевта. Автор показал это, в частности, в работе [105]. Постепенно сложившееся в СССР отношение масс к слову «психоанализ» не случайно иллюстрируется такими языковыми оборотами, как «подвергнуться психоанализу» или «быть распластанным на кушетке». Это отношение приходится долго и трудно преодолевать и по сей день.

«Постперестроечный» период оказался весьма сложным для большинства россиян - сложным в первую очередь психологически. Наступила третья в XX веке эпоха аномии. Общество, в значительной степени сформированное в эпоху коммунистического псевдомифа, при Сталине и Брежневе, общество с определившейся «советской», хотя и раздвоенной, самоидентификацией оказалось принуждено жить по принципиально новым законам и придерживаться новых ценностных ориентиров. Массовую психопатологию, охватившую общество, можно было бы охарактеризовать как «разрыв самосознания». В переживающей кризис культуре ломка социальной идентификации личности обрела колоссальные масштабы. Как отмечал проф. В.А. Ядов, в условиях острого экономического и социально-политического кризиса очень существенным стал фактор активного поиска новой социальной идентичности каждого человека - поиска, осложненного утратой доверия к институтам власти и отсутствием генерализованных ценностей. При этом старые ценности и идеалы, отвергаемые на словах, подспудно продолжали жить в душах людей и оказывать свое влияние; чем активнее от них пытались избавиться, тем интенсивнее развивалось сопротивление новому [60. C.159-160].

Возникающий на этой почве конфликт провоцировал массовое чувство утраты ориентации, тревогу, депрессивные тенденции. Очевидна связь болезненных симптомов общества с несовершенством механизмов коллективных психологических защит. Похожая симптоматика, по сообщению А. Руссо и М. Лаварба на российско-французской конференции «Психоанализ и науки о человеке» (Москва, март–апрель 1992 г.), имела место во французском обществе после того, как Франция «познала военное поражение, унизительную оккупацию, приход к власти авторитарного режима и начало гражданской войны между теми, кто принял власть нацистской Германии, и теми, кто встал на путь активного сопротивления» [60. C.161].

История повторялась. На смену спиритизму и месмеризму конца XIX века пришла астрология и экстрасенсорика; на смену гипнозу-средства массовой информации (см., например,[51]); на смену Бишопу и Ганзену - Чумак, Кашпировский, баба Нюра. Человек вновь переставал доверять реальности, начинал искать реальность иную, подпочвенную, скрытую от глаз. Новая эпоха аномии порождала новые мистические настроения; последствия этого напоминали те, что были и 100 лет назад. Однако масштабы их, благодаря CИМ, оказывались несопоставимы.

В третий раз на протяжении XX века на фоне этих событий в России был отмечен массовый рост интереса к психоанализу. Во многом этому поначалу способствовало возобновление связи с Западом и влияние западной масс-культуры. Психоаналитики фигурировали как персонажи в переводной беллетристике, в голливудских фильмах - в исполнении Ричарда Гира, Брюса Уиллиса и других кинозвезд. Само слово становилось модным. Психоаналитиками именовали себя экстрасенсы, колдуны, гадалки (встречались рекламные объявления «психоанализ по фотографии» и «психоанализ по линиям руки»), не говоря уже о традиционных психологах, ознакомившихся с трудами Фрейда. Работы Фрейда к тому времени вновь стали переиздаваться. В ряде высших учебных заведений начинали звучать лекции по психологии, психиатрии, педагогике с психоаналитическим уклоном. Как и в начале столетия, многие авторы в связи с идеологическим кризисом начинали искать в психоанализе ответы на вопросы социальной и политической жизни. Спрос на психоанализ возрастал и в среде психологов и психиатров в связи с пересмотром ряда концептуальных вопросов этих наук.

Характерным образом названные тенденции отразились в составе участников конференции «Психоанализ и науки о человеке», упоминавшейся выше: наряду с психиатрами и психологами в ней участвовали философы, социологи, антропологи, историки, юристы, экономисты. Как замечала М.И. Лукомская, «разнородность состава... порождала определенные трудности, обусловленные различной подготовкой в теории психоанализа, отсутствием унифицированной терминологии и общего понятийного аппарата, необходимого для эффективной дискуссии» [60. C.158]. Проблемы конференции были, впрочем, лишь квинтэссенцией более широкой проблематики, связанной с новым распространением психоаналитических концепций среди людей, не имеющих должной профессиональной подготовки. Как и в начале века, в различных изданиях стали появляться многочисленные публикации по вопросам психоанализа, свидетельствующие о недостаточно глубоком понимании последнего либо представляющие не столько оригинальные исследования, сколько попытки философско-методологического теоретизирования [48. C.163]. История, как видно, во многом повторялась.

Насколько созрели к этому времени психологические и культурные предпосылки для ассимиляции психоаналитических концепций в российской науке и массовом сознании? Что могло (и может) этому процессу препятствовать? Элизабет Руденеску считает необходимым для развития психоанализа наличие двух социально-политических условий: свободы слова и признания факта существования бессознательного. «Лечение словом, - пишет она, - это прежде всего атрибут свободы слова» (цит. по: [48. C.164]. Однако и совпадение этих двух условий гарантии не дает: как справедливо отмечают Л.Э. Комарова и С.И Капелуш, ссылаясь на А. Михайлевича, после снятия «внешних» цензурных ограничений на первый план выходят более тонкие «внутренние» социально-психологические особенности культуры и того, что можно назвать социальным характером [48. C.164]. Иными словами, специфика российской ментальности, наложившая отпечаток на развитие психоанализа в России в 10-е и 20-е годы, находит свое отражение и в наши дни.

К настоящему времени произошло снятие внешних ограничений с психоанализа и многих общественных табу с ряда интимных и социальных проблем, что сопровождалось, как отмечал А.И. Белкин, коллективным признанием существования бессознательного [8. C.11]. Однако оказалось, комментирует Т.Ф. Потапова, что все эти позитивные изменения носили лишь формальный характер: ликвидация внутренних барьеров каждой отдельной личности и общества в целом происходит гораздо медленнее. Это довольно болезненный процесс, в отношении которого общество активизирует мощнейшие механизмы сопротивления [93. C.78-79].

Дина Ханох, психоаналитик из Израиля, в интервью М.В. Ромашкевичу сообщает, что, на ее взгляд, главными факторами, мешающими принятию психоанализа массовым российским сознанием, на современном этапе являются психологическая неграмотность и страх: «80 процентов личной библиотеки русского интеллигента составляет хорошая классика. У западного интеллигента более половины личной библиотеки - книги по психологии всевозможных направлений. Это говорит о неприятии русским массовым сознанием не только психоанализа, но и психологии вообще как необходимой составной части культуры». Дополнительное предположение высказал М.В Ромашкевич в рамках той же беседы: «Как во времена Фрейда существовал в массовом сознании запрет на тему секса, так в наше время существует другой, не менее сильный запрет - на тему смерти. Оба этих запрета являются тормозом на пути более массового и глубокого распространения психоанализа» [44. C.221].

Основные этапы и вехи на пути возрождения профессионального российского психоанализа можно обрисовать следующим образом:

В 1989 г. учреждена Российская психоаналитическая ассоциация (РПА) под президентством А.И. Белкина (Москва). Согласно сообщению М.В. Ромашкевича, в 1990 и 1991 гг. в РПА начаты, а в 1993 и 1994 гг. завершены две трехлетние международные обучающие программы под руководством соответственно Американской и Британской психоаналитической ассоциаций [112. C.215].

В 1990 г. создано Санкт-Петербургское психоаналитическое общество, президентом которого избран В.В. Зеленский [102. C.14]. Одновременно с ним формируется Московское психоаналитическое общество (президент - С.А. Аграчев, с 1999 г. - И.М. Кадыров). Объединения эти были в то время еще весьма малопрофессиональными и немногочисленными - не более 10-15 человек [103. C.189], однако именно они стали развивать первые контакты с зарубежными психоаналитическими центрами и организовывать первые рабочие семинары по различным вопросам психоанализа.

В 1991 г. трудами С.М. Черкасова, М.М.Решетникова, Ю.А. Баранова в Санкт-Петербурге открыт первый в России Институт психоанализа (официальное название до 1998 года - Институт медико-психологических проблем, ректор - М.М. Решетников) [103. C.190]. Одновременно Российской психоаналитической ассоциацией учрежден первый в конце XX века печатный орган по вопросам психоанализа: журнал «Российский психоаналитический вестник» под редакцией А.И. Белкина. (Второй журнал психоаналитической ориентации - «Архетип» - выпускается с 1995 г. Московской межрегиональной психоаналитической ассоциацией под редакцией П.С. Гуревича).

С 1992 г. в Институте психоанализа начинают реализовываться учебные программы четырехлетнего цикла психоаналитического образования, за основу которых были взяты программы Лондонского института психоанализа [103. C.190]. Таким образом, Институт стал первым в истории российской науки учебным заведением, ориентированным на подготовку профессиональных аналитиков: все их российские предшественники прежде занимались самообразованием в кружках и самодеятельных семинарах. В 1993 г. Институт получает государственную лицензию на ведение образовательной деятельности в области психоанализа (как высшее учебное заведение он будет лицензирован Министерством Образования России в 1997 г.) В том же году учреждено книжное издательство Института [102. C.17]. 3 ноября 1993 г. зарегистрирован Фонд возрождения русского психоанализа.

Психоанализ приходит и в систему государственного образования: в 1993 г. открывается Санкт-Петербургское отделение психоаналитической медицины Государственной Еврейской академии им. Маймонида (с 2001 г. - Государственной классической академии). К 1994 году возрастает потребность в преподавании психоанализа во многих высших учебных заведениях. М.В. Ромашкевич, Е.В. Жалюнене, В.М. Крук проводят курс психоаналитического обучения в академической школе профессиональной психологии на базе Института психологии РАН; В.М. Крук, А.Н. Харитонов и др. читают с 1993 года лекции по психоанализу в Гуманитарной Академии Вооруженных сил [112 C.216]. В 1994 году впервые за много лет защищена кандидатская диссертация по психоаналитической тематике в НИИ психиатрии Министерства здравоохранения РФ: А.В. Литвинов, «К истории психоанализа в России» [112. C.217].

В 1994 году Институт психоанализа в Санкт-Петербурге переучрежден как Восточно-Европейский институт психоанализа - ВЕИП [103. C.190]. Тогда же принят первый (временный) национальный стандарт психоаналитического тренинга. Это был важный шаг к профессионализации: на предшествующих этапах в России к психоаналитикам не предъявлялось жесткого требования о прохождении дидактического анализа. Дидактический анализ и регулярное супервизирование клинической практики внедряются в структуру психоаналитического образования в ВЕИП с 1995 года [102. C.18].

В эти годы академик Д.С. Лихачев и проф. М.М. Решетников предпринимают попытку официальной реабилитации российского психоанализа, обратившись непосредственно в Президенту России Б.Н. Ельцину. Целью этой попытки было избавление от традиционного неприятия психоаналитической науки со стороны властных структур. Проведенная историко-поисковая работа, однако, выявила отсутствие официальных документов советского периода, которые носили бы по отношению к психоанализу запрещающий характер. Установка на «реабилитацию» в связи с этим была заменена установкой на «возрождение». 19 июля 1996 года вышел Указ Президента РОФ №1044 «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа» [102. C.19]. Это был важный импульс к активизации работы по реинтеграции психоанализа в российскую науку. При Министерстве науки и технологий РФ была создана рабочая группа по реализации Указа Президента под председательством проф. М.М. Кабанова. В разработке программы принимали участие более 20 ведущих научных центров России. Итогом этой деятельности стала утвержденная в декабре 1997 г. Министерством науки и технологий РФ, Минздравом РФ, Минобром РФ и РАН целевая межотраслевая программа «Возрождение и развитие психоанализа в России». ВЕИП был выбран ведущим учреждением по ее реализации [103. C.192].

В 1996 г. по инициативе ВЕИП в Санкт-Петербурге проводится первая в России международная психоаналитическая конференция «100 лет психоанализа: российские корни, репрессии и возвращение России в мировое психоаналитическое сообщество». Помимо российских ученых, врачей, психологов в ней принимают участие 30 представителей 13 государств (наиболее широко представлены специалисты из Германии и США).

1996–1997 годы были годами стремительного распространения психоанализа по России. В этот период только в одной Москве созданы: Институт гуманитарных проблем и психоанализа под руководством П.С. Гуревича, Открытое психоаналитическое общество (президент Б.А. Еремин), Региональная психоаналитическая общественная организация «Катексис» (президент А.Г. Попов), общественная организация «Психодинамика» (президент Э.Н. Потемкина), Школа академической психологии и психоанализа (ректор Е.А. Спиркина), институт Психоанализа (С.Н. Зимовец), Научно-исследовательский центр психоанализа (А.В. Рассохин). Российская психоаналитическая ассоциация реорганизуется в Русское психоаналитическое общество (президент А.И. Белкин). В эти же годы Восточно-Европейский Институт психоанализа открывает свои филиалы и представительства в Новгороде, Новосибирске, Перми, Рыбинске, Хабаровске и других городах. Одновременно психоанализ включается в государственные учебные программы по психологии и философии в Архангельской медицинской академии, Дальневосточном Государственном университете, МГУ, Московском лингвистическом университете, СПбГУ, Санкт-Петербургском медицинском университете, Санкт-Петербургском педагогическом университете, Ярославском Государственном университете и ряде других высших учебных заведений [103. C.193-194].

В 1997 году 11 ведущих российских психоаналитических групп объединяются в Национальную Федерацию психоанализа (НФП). Президентом федерации избран М.М. Решетников. Это событие стало значительным шагом вперед в развитии российской психоаналитической инфраструктуры. Под эгидой НФП созданы общества: Волгоградское, Заполярное (Норильск), Новгородское, Свердловское, Сибирская ассоциация (Новосибирск), Смоленская инициативная группа, Ярославское общество и другие.

Активизируется в эти годы и книгопечатная деятельность. Восстановлен выпуск журнала «Вестник психоанализа» под редакцией А.И. Белкина (с 2000 г. - М.М. Решетникова). Издательство ВЕИП впервые выпускает на русском языке работы крупнейших зарубежных ученых: Р. Гринсона, Дж. Мак-Дугалл, Д. Паунз, Ч. Райкрофта, Г. Салливана, а также не издававшиеся ранее труды З. Фрейда, Анны Фрейд и др. За 10 лет (1985–1995) общий тираж классиков психоанализа в России составил более 50 миллионов экземпляров [103. C.190]. В 1998 г. в ВЕИП создана открытая психоаналитическая библиотека им. С.М. Черкасова.

Одной из главных трудностей этого периода, который без преувеличения можно назвать периодом расцвета российского психоанализа, оставалась недоступность западных стандартов и моделей теоретической подготовки и профессионального тренинга - в связи со сложностями в первую очередь экономического характера. Ориентация на крупнейшие в мире психоаналитические сообщества, например, на Международную ассоциацию (IPA), требовала нереальных для подавляющего большинства российских специалистов финансовых и временных затрат. Эта проблема привлекала к себе всеобщее внимание с момента образования РПА. Важным шагом на пути к ее решению стала сформулированная в 1998 году Национальная концепция возрождения и развития психоанализа, провозгласившая ориентацию на национальные приоритеты, на ведение профессионального образования и тренинга в России и на создание системы общественной и государственной аккредитации психоанализа [103 C.194]; [102 C.20].

Еще одним крупным событием 1998 года стала организованная на базе ВЕИП международная конференция «Психоанализ, литература и искусство». Она собрала более 100 делегатов из 17 стран, в том числе из Австралии, Венгрии, Германии, Израиля, Канады, США, Финляндии, Франции, Швейцарии, Швеции, ЮАР. Это мероприятие оказалось важным стимулом к активизации психоаналитических исследований в не-медицинской области, равно как и состоявшаяся в 2000 году в Москве конференция «Зигмунд Фрейд и психоанализ в контексте австрийской и русской культур». 1988–2000 годы отмечены значительным расширением связей российских ученых с европейскими и американскими психоаналитиками. С 1998 года реализуются долгосрочные международные программы подготовки специалистов клинического профиля с помощью Американской психоаналитической ассоциации (АРА), Международной психоаналитической ассоциации (IPA), Мид-Манхэттенского института психоанализа; устанавливаются прочные контакты с французской психоаналитической школой. При поддержке английских и немецких специалистов в НФП формируется направление «Детский психоанализ».

В 2001 году на базе Восточно-Европейского института психоанализа проведена организованная НФП международная конференция «Десять лет психоанализа в России: российский опыт». В качестве главной цели этого мероприятия ставилось осмысление опыта прошедшего десятилетия. Конференция собрала более 180 делегатов, в том числе представителей Англии, Германии, Голландии, Израиля, Норвегии, Польши, России, США, Франции, Украины и других государств. От России ее участники представляли более 30 психоаналитических обществ, организаций и институтов [17. C.7]. Что показали итоги конференции; что произошло в российском психоанализе за эти десять лет и что происходит на нынешнем этапе? Какие проблемы встали и еще встанут перед психоаналитическим сообществом?

Главным отличием российского психоанализа конца XX столетия от психоанализа 10-х и 20-х годов является повышенная активность в сфере клинического приложения метода. В региональных подразделениях НФП клиническая практика доминирует безусловно; в Москве и Санкт-Петербурге она, по-видимому, занимает большую часть специалистов. В периодической печати регулярно появляются публикации, посвященные конкретным клиническим случаям или теоретическим вопросам психоаналитической терапии (работы А.И. Куликова, О.С. Сахновской, В.А. Шамова, Д.С. Рождественского, А.Г. Попова, Э.Н. Потемкиной, И.А. Санадзе, Ю.В. Кабалюк, О.А. Новиковой и др.). В период до 1998–1999 гг. журнал «Российский психоаналитический вестник» публикует преимущественно обзорные статьи, посвященные различным аспектам истории психоанализа и не-медицинским исследованиям; в 2000–2001 гг. на его страницах начинает заметно преобладать клиническая тема. Этот процесс иллюстрирует расширение клинической базы в работе специалистов ведущих российских центров психоанализа. Культурологические исследования на этом фоне оказываются в существенном меньшинстве, зато отражают широкий диапазон интересов психоаналитиков и объектов не-клинического приложения метода. Публикуются многочисленные политологические, социологические, искусствоведческие материалы. В «Психоаналитическом вестнике» и «Архетипе», а также в других изданиях появляются статьи и очерки, аналитически освещающие проблематику и травматический опыт афганской и чеченской войны (М. Решетников, Л. Китаев-Смык), портреты политических деятелей (А. Белкин, С. Королев), мифы, легенды и сказки (В.Медведев), искусство (В. Софронов, В. Подорога, С. Павлинов, В. ругликов), культурные запреты (В. Лосева, А. Луньков), проблемы мифотворчества (Т. Шеркова), истории (В. Лейбин, В. Овчаренко), философии культуры (П. Гуревич, В. Медведев) и др. Количество авторов публикаций по не-медицинскому приложению психоанализа в целом превышает количество авторов-клиницистов приблизительно в 5 раз.

В этой тенденции отразилась, как мне кажется, существенная проблема, по сути схожая с той, что имела место на предыдущих этапах развития российского психоанализа: очень немногие из обратившихся к этой науке предпочитали постигать ее от основ, то есть от собственного психоаналитического тренинга и - затем - клинической практики, зато происходило широкое внедрение идей психоанализа в разработки, лежащие в сфере компетенции самых разных наук. Однако глубина этих исследований соответствовала их широте далеко не всегда. Иногда создавалось впечатление, что психоанализ вновь становится в большей степени увлекательным занятием для масс, чем инструментом в руках профессионалов. Возможно, это побудило Б.Е. Егорова заметить, что современная научная реабилитация психоанализа пока не переступила порога первых попыток. Базисом для психоанализа, считает Егоров, служит клиническая практика; пока она не получила должного развития - всегда будет существовать опасность уклона в культурологическое и социологическое приложение его наработок, что проще и не требует специальной подготовки [36. C.345-346].

Те, кто начинал в 90-е годы XX века возрождать в России профессиональный психоанализ, рассматривали его в первую очередь как направление в психотерапии. Этот подход диктовался насущными потребностями общества. В России до 1975 года психотерапия практически отсутствовала; на декабрь 2000 года на все государство приходилось около двух тысяч психотерапевтов, т.е. один специалист на более чем 100 000 человек [102. C.13]. Широкий доступ представителей самых разных профессий к психоаналитическому образованию преследовал в то же время цель «формирования психоаналитической культуры». С этой же целью, в отличие от западной модели подготовки, в большинстве российских психоаналитических учебных центров были разделены понятия общего психоаналитического образования и клинического тренинга.

В структуре общего образования в этих центрах в основном доминировали клинические дисциплины: курсы лекций по психиатрии и психотерапии, по методике и технике психоанализа, по теориям личности, разновидностям психопатологий и т.д. Только в Московском институте психоанализа при Академии гуманитарных исследований одна из специальностей, по которым осуществлялась подготовка, носила название «Теоретический и прикладной психоанализ». В рамках обучающих программ Восточно-Европейского института психоанализа сфере культурологии посвящались лишь отдельные курсы лекций. В дополнение к этому в 1999 году НФП была аффилирована Российской психотерапевтической ассоциацией (президент - Б.Д. Карвасарский), то есть интегрирована в российское медицинское сообщество. Тематика летних школ НФП также носила, за исключением отдельных докладов, клинический характер: школа 1999 года была посвящена российской специфике психотерапии, школа 2000 года - динамическим и структурным моделям супервизорской работы, школа 2002 года - проблемам депрессии.

В чем состояли причины подобной «гиперклинической» ориентации обучающих программ? Во-первых, если в 20-е годы, как говорилось выше, клиническое приложение психоанализа в России не отличалось популярностью, то в конце столетия, в связи с катастрофическим дефицитом психотерапевтов, маятник качнулся в противоположную сторону. Во-вторых, на отношение первых российских аналитиков 90-х годов к не-медицинскому приложению психоанализа оказало влияние неоднозначное отношение к нему со стороны европейских и - особенно - американских коллег (психоанализ в США ориентирован преимущественно клинически, и практикуют его врачи). Собственная профессиональная идентичность российских специалистов подкреплялась идентификациями с представителями стран, обладавших к концу XX столетия прочной психоаналитической инфраструктурой и традицией. В этом состояло принципиальное отличие ситуации 90-х годов от предшествующих попыток интеграции психоанализа в российскую культуру и науку: в 10-е годы еще не существовало психоаналитической традиции в нынешнем понимании, в 20-е - не было ориентации на западные образцы.

Отношение же зарубежных коллег к широкому культурологическому применению психоанализа было зачастую настороженным. Отто Кернберг в интервью говорил, что, с одной стороны, психоанализ традиционно связан со многими культурными течениями, а психоаналитическая методология часто используется при попытках понять разные культуры; с другой же - весьма спорной выглядит тенденция к использованию психоанализа как средства исследования социальных, культурных и политических конфликтов: «Такого рода очень американский оптимизм представил Эрик Фромм... Такое утопическое использование... породило часть критики американского психоанализа как являющегося слишком адаптивным» [96. C.20]. Надо заметить, что и другие ведущие аналитики-теоретики предостерегали от адаптивного аспекта психоанализа. Далее Кернберг в том же интервью отмечает, что психоанализ может внести определенный вклад в изучение психологии этнических меньшинств, расовых предубеждений и преследований; в понимание идеологии личности, идентификации с национальной, социальной, расовой или политической группой, а также - как регрессивные феномены могут внести в группу раскол и генерировать в ней параноидное напряжение, но не более того: «Поэтому я обеспокоен по поводу преувеличения возможностей психоаналитической концепции, а также следующего за этим неизбежного разочарования» [96. C.24].

Клинический путь для среднего выпускника психоаналитического учебного заведения в России еще и потому выглядел привлекательнее культурологического, что в индивидуальной работе с пациентом ему было проще достичь чувства профессиональной идентичности, чем в процессе ассимиляции в среде, например, социологов или искусствоведов; да и сам по себе психоанализ легче адаптируется в медицине и пси<

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: