 |
Методические задания к дидактическому материалу
|
|
|
|
Прочитайте текст соответствующего задания и ответьте на вопросы
1. Определите автора текста.
2. Определите, к какому направлению философии причисляют автора.
3. Назовите основные категории данного направления.
4. Реконструируйте философскую проблему, решаемую автором текста.
Задание 1.
«... основной функцией тела, всегда направленного к действию, является ограничение, в целях действия, жизни духа. По отношению к представлениям оно – орудие выбора, и только выбора. Оно не может ни порождать, ни обусловливать ментального состояния. В соответствии с местом, которое оно в тот или иной момент занимает во вселенной, наше тело отмечает части и стороны материи, на которые мы могли бы воздействовать: наше восприятие, точно измеряющее наше возможное действие на вещи, ограничивается, таким образом, предметами, которые в настоящий момент влияют на наши органы и подготавливают наши движения. Роль тела состоит не в накоплении воспоминаний, но просто в выборе полезного воспоминания, – того, которое дополнит и прояснит данную ситуацию ввиду возможного в ней действия; это воспоминание отчетливо осознается благодаря той реальной силе, которую придает ему тело. Правда, этот второй выбор гораздо менее строг, чем первый, ибо наш прошлый опыт является опытом индивидуальным, а не общим, и у нас всегда есть множество различных воспоминаний, одинаково способных укладываться в рамки одной и той же наличной ситуации, так что природа не может применять здесь, как в случае восприятия, непреложное правило для разграничения наших представления. На этот раз фантазии предоставлен некоторый простор, и если животные, – рабы материальных нужд, ею не пользуются, то ум человека, по-видимому, напротив, беспрерывно давит всем запасом своей памяти на дверь, которую ему приоткрывает тело: отсюда – игра фантазии и работа воображения, все эти вольности, которые позволяет себе дух по отношению к природе. И все же именно направленность сознания на действие составляет, очевидно, основной закон нашей психологической жизни.
|
|
|
В сущности мы могли бы на этом остановиться, ибо принялись за эту работу с целью определить роль тела в жизни духа. Но, с одной стороны, мы попутно затронули метафизическую проблему, которую не можем оставить неразрешенной, а с другой – наши исследования, хотя и чисто психологические, неоднократно указывали нам если не средство ее разрешения, то, по крайней мере, направление, ч котором нужно двигаться.
Проблема эта – не что иное, как проблема связи души с телом. Она стоит перед нами в обостренной форме, так как мы проводим глубокое различие между материей и духом. И мы не можем признать ее неразрешимой, так как определяем дух и материю через их положительные свойства, а не отрицания. Чистое восприятие действительно поместило бы нас в материю, а с памятью мы на самом деле уже проникаем в дух. С другой стороны, то же психологическое наблюдение, которое открыло нам различие между материей и духом, делает нас свидетелями их соединения. Значит, либо наш анализ изначально ложен, либо он должен помочь нам преодолеть вызванные им же затруднения.
Во всех учениях неясность этой проблемы связана с двойной антитезой, уcтановленной нашим рассудком, между протяженным и непротяженным, с одной стороны, количеством и качеством – с другой. Несомненно, что дух прежде всего противостоит материи, как чистое единство – делимой множественности; более того, наши восприятия складываются из разнородных качеств, тогда как воспринятая вселенная включает в себя, по-видимому, однородные и исчислимые изменения. С одной стороны оказываются, таким образом, непротяженность и качество, а с другой – протяженность и количество.
|
|
|
Мы отвергли материализм с его претензией вывести первый элемент из второго, но мы не можем принять и идеализм, стремящийся, чтобы вторая пара была простой призводной от первой. Вопреки материализму мы утверждаем, что восприятие бесконечно превосходит рамки церебрального состояния; но мы пытались установить, вопреки идеализму, что и материя повсюду выходит за пределы нашего представления о ней, представления, которое дух, так сказать, умело отобрал среди других. Одно из этих двух противоположных учений приписывает дар истинного творчества телу, другое – духу; согласно первому, наш мозг порождает представление, согласно второму – наш разум чертит план природы. В опровержение обоих этих учений мы и привлекаем одно и то же свидетельство – свидетельство сознания, показывающего нам, что наше тело есть образ, подобный другим образам, и что в нашем разуме есть некая способность разъединять, различать и логически противопоставлять, но не творить или строить. Так, оставаясь добровольными пленниками психологического анализа и, следовательно, здравого смысла, обострив противоречия, созданные вульгарным дуализмом, мы загородили все выходы, которые могла открыть нам метафизика.
Но именно потому, что мы довели дуализм до крайней степени, наш анализ, быть может, разъединил его противоречивые элементы. А если это так, то теория чистого восприятия и теория чистой памяти с разных сторон прокладывают путь к сближению между непротяженным и протяженным, между качеством и количеством. Рассматривая мозговое состояние как начало действия, а вовсе не как условие восприятия, мы поставили воспринятые образы вещей вне образа нашего тела, а следовательно, переместили восприятие в сами вещи. Но если наше восприятие составляет часть вещей, то вещи причастны природе нашего восприятия. Материальная протяженность уже перестает и не может быть той множественной протяженностью, о которой говорит геометрия, – она подобна скорее неразрывной экстенсивности нашего представления. Это значит, что анализ чистого восприятия позволил нам угадать в идее экстенсивности возможное сближение между протяженным и непротяженным.
|
|
|
Но наша концепция чистой памяти должна была бы параллельно вести к смягчению второй оппозиции – противопоставлению качества и количества. В самом деле, мы в корне отделили чистое воспоминание от мозгового состояния, которое продолжает его и придает ему силу. Память, стало быть, ни в коей мере не может быть эманацией материи; напротив, материя – какой мы постигаем ее в конкретном восприятии, всегда имеющем известную длительность, – большей частью происходит из памяти. В чем же, собственно, различие между разнородными качествами, которые следуют друг за другом в нашем конкретном восприятии, и однородными изменениями, которые наука помещает позади этих восприятий, в пространстве? Первые прерывны и не выводимы одни из других; вторые, наоборот, поддаются вычислению. Но для этого вовсе не нужно делать из них чистые количества: это было бы равносильно сведению их к ничто. Достаточно, чтобы разнородность была, так сказать, ослаблена и стала, с нашей точки зрения, величиной, которой практически можно пренебречь. Но если каждое конкретное восприятие, каким бы кратким мы его ни считали, представляет собой уже осуществленный памятью синтез бесконечного числа последовательных «чистых восприятий», не следует ли думать, что разнородность чувственных качеств зависит от их сжатия в нашей памяти, тогда как относительная однородность объективных изменений связана с их естественной разреженностью? Но нельзя ли, приняв в расчет напряжение, сблизить между собою количество и качество, подобно тому, как мы сблизили протяженное и непротяженное, приняв во внимание экстенсивность?».
Задание 2.
«Эмпиризм с его натурализмом – это следует признать – проистекает из в высшей степени достойных мотивов. Эмпиризм – это практико-познавательный радикализм, какой намеревается заявить о правах автономного разума – единственно авторитетного в вопросах истины – перед лицом любых «идолов», сил традиции и суеверия, всевозможных предрассудков, грубых и утонченных. Однако судить о чем-либо разумно, или научно, значит направляться самими вещами, или возвращаться от речей и мнений к самим вещам, вопрошать таковые в их самоданности, с устранением любых чуждых сути дела предрассудков. И вот только иной способ выразить только что сказанное: эмпирик мнит, что всякая наука обязана исходить из опыта, основывая свое опосредованное познание непосредственным опытом. Так что для эмпирика подлинная наука и опытная наука – одно и то же. А «идеи», «сущности»? – что это против фактов, как не схоластическое сущее, как не метафизические фантомы? Ведь главная заслуга естествознания Нового времени в том-то и заключается, что оно освободило человечество от подобных философских призраков. И только с постигаемой в опыте, реальной действительностью – вот с чем имеет дело наука. Что не действительность, то воображение, – и наука, состоящая из воображений, и есть не что иное, как воображаемая наука. Конечно, как психологические факты, должно признавать всяческие воображения, – они относятся к ведению психологии. Но вот что – как это попытались произвести мы в предыдущей главе – из воображений могут проистекать, через посредство основываемого на них так называемого сущностного созерцания, новые данности, данности «эйдетические», предметы, каковые ирреальны, – это, так заключит эмпирик, как раз и есть «идеологическая выспренность», «поворот назад к схоластике» или же к того пошиба «априорным спекулятивным конструкциям», с помощью которых чуждый естествознанию идеализм первой половины XIX века так сильно тормозил подлинную науку.
|
|
|
Между тем все, что произносит тут эмпирик, зиждется на недоразумениях и предрассудках, сколь бы благонамеренны и хороши ни были его побуждения. Принципиальная ошибка эмпирической аргументации заключается в следующем: основное требование возврата «к самим вещам» отождествляется или смешивается с требованием основывать познание на опыте. Без дальнейших рассуждений тут принимается, – при вполне понятном натуралистическом ограничении рамок доступных познанию «вещей», – что опыт есть единственный акт, дающий сами вещи. Однако вещи – это не просто-таки вещи природы, действительность в обычном смысле – это не просто-таки действительность вообще, а ведь тот дающий из самого первоисточника акт, какой мы именуем опытом, сопрягается только с действительностью природы. Осуществлять тут отождествления, обращаться с ними как с якобы само собой разумеющимся значит не глядя отодвигать в сторону различения, требующие яснейшего усмотрения. Так спрашивается, на чьей же стороне предрассудки. Отсутствие предрассудков, коль скоро оно подлинно, требует не вообще, чтобы мы отвергли «чуждые опыту суждения», но чтобы мы поступали так лишь при условии, что собственный смысл суждений требует опытного обоснования. А напрямик утверждать, что все суждения допускают опытное обоснование и даже требуют такового, – не подвергнув предварительному изучению сущность суждений во всех их фундаментально различных разновидностях, не рассудив при этом, не противосмысленно ли в конце концов такое утверждение, – так это не что иное, как «априорно-спекулятивная конструкция», которая не становится лучше от того, что на сей раз она исходит от эмпиризма. Подлинная наука и подлинно присущее таковой отсутствие предрассудков – они в качестве подосновы всех доказательств требуют непосредственно значимых суждений как таковых, почерпающих свою значимость прямо из созерцаний, дающих из самого первоисточника. А созерцания – они устроены так, как то предписывает смысл этих суждений, или, иначе, собственная сущность предметов и обстоятельства суждения. Фундаментальные регионы предметов и коррелятивные с ними региональные типы дающих созерцаний, принадлежные сюда типы суждений и, наконец, ноэтические нормы, какие для обоснования вот такого-то типа суждений требуют как раз такого-то и такого-то вида созерцаний – все это невозможно ни постулировать, ни декретировать сверху, можно лишь констатировать это с усмотрением сути, а это в свою очередь означает – раскрывать через созерцание, дающее из самого первоисточника, и фиксировать в суждениях, какие будут верно приспособляться к данному в созерцании. Нам и кажется, что подлинно чуждый предрассудков и чисто дельный метод выглядит именно так и никак иначе.
|
|
|
Непосредственное «видение» – не просто чувственное, постигающее опытным путем смотрение, но видение вообще как сознание, дающее из первоисточника (каким бы такое созерцание ни было), – вот последний правовой источник любых разумных утверждений».
Задание 3.
«В нижеследующем мы отводим титулу высказывание три значения, которые почерпнуты из обозначенного им феномена, взаимосвязаны между собой и очерчивают в своем единстве полную структуру высказывания.
1) Высказывание означает первично показывание. Мы удерживаем тем самым исходный смысл λόγος как απόφανσις: дать увидеть сущее из него самого. В высказывании: «Молоток слишком тяжелый» открытое для смотрения не «смысл», но сущее в способе его подручности. Даже когда этого сущего нет в осязаемой и «просматриваемой» близости, высказывание имеет в виду само сущее, а не где-то простое представление его, ни «просто представленное», ни тем более психическое состояние высказывающего, его представление этого сущего.
2) Высказывание равносильно по значению предикации. «Предикат» «высказывается» о «субъекте», этот определяется тем. Высказанное в этом значении высказывания не так называемый предикат, но «сам молоток». Высказывающее, т. е. определяющее лежит наоборот в «слишком тяжелый». Высказанное во втором значении высказывания, определяемое как таковое, испытало против высказанного в первом значении этого титула содержательное сужение. Всякая предикация есть, что она есть, только как показывание. Второе значение высказывания имеет свой фундамент в первом. Члены предицирующей артикуляции, субъект – предикат, возникают внутри показывания. Определение не открывает впервые кажущее себя – молоток – как такое, но ближайшим образом как модус показывания именно суживает зрение на нем, чтобы через ограничение взгляда сделать очевидное в его определенности выражение очевидным. Определение идет перед лицом уже очевидного – слишком тяжелого молотка – сначала на шаг назад; «полагание субъекта» экранирует сущее до «вот этого молотка», чтобы через акт убирания экрана дать видеть очевидное в его определимой определенности. Полагание субъекта, полагание предиката вместе с их сополаганием целиком и полностью «апофантичны» в строгом смысле слова.
3) Высказывание означает сообщение, рассказывание. Как такое оно имеет прямое отношение к высказыванию в первом и втором значении. Оно дает-тоже-увидеть показываемое по способу определения. Это давание-тоже-увидеть разделяет показанное сущее в его определенности с другими. «Разделено» совместное видящее бытие к показанному, каковое бытие к нему надо опознать как бытие-в-мире, а именно в том мире, из какого встречает показываемое. К высказыванию как такому экзистенциально понятому со-общению принадлежит выговоренность. Высказанное как сообщенное может быть «разделено» другими с высказывающим, без того чтобы они сами имели показываемое и определяемое сущее в осязаемой и видимой близости. Высказанное может быть «пересказано дальше». Круг видящей разделенности-с-другими расширяется. Вместе с тем показываемое однако может при этом пересказывании как раз снова затемняться, хотя и возникающее в таком пересказе-понаслышке знание и сведение все еще имеет в виду само сущее, а не где-то «утверждает» некий пущенный по кругу «значимый смысл». И пересказ понаслышке тоже есть бытие-в-мире и бытие к услышанному».
Задание 4.
«Тело, поставленное между, само является не вещью, промежуточной материей или соединительной тканью, а ощутимым для себя, что приводит нас не абсурдной мысли – к цвету, который видит себя, и к поверхности, которая себя касается, – а к парадоксу. Этот парадокс: целое цвета и поверхностей, в которых обитают касание и видение и, таким образом, экземплярное ощутимое, – предлагает тому, кто обитает в нем и ощущает его, средство для ощущения всего того, что за его пределами походит на него, таким образом, что, втянутый в ткань вещей, он натягивает на себя всю эту ткань, воплощается в него, и тем же самым движением сообщает вещам, которыми он замыкается, это тождество без напластования, это различие без противоречия, это расхождение внутреннего и внешнего, которые и конституируют его врожденную тайну. Тело напрямую объединяет нас с вещами посредством собственного онтогенеза, плотно соединяя между собой оба наброска, из которых оно состоит, обе свои губы: ощущаемую массу, которой оно является, и массу ощутимого, в которой оно рождается, отделяясь от нее, и которой в качестве видящего оно остается открытым. Способно на это тело и только тело, поскольку оно является бытием с двумя измерениями, приводящими нас к самим вещам, которые являются не плоским сущим, а сущим с глубиной, недостижимым для обозревающего его свысока субъекта и открывающим себя, если это вообще возможно, только тому, кто сосуществует с ним в том же самом мире. Когда мы говорим о плоти видимого, то не намереваемся создавать антропологию, описывать мир, охваченный всеми нашими проекциями и связанный с тем, что может быть скрыто под человеческой маской. Напротив, мы хотим сказать, что плотское бытие как бытие глубин со многими листками или со многими лицами, как бытие латентного состояния (de latence) и как предъявление определенного отсутствия является прототипом бытия, чрезвычайно примечательным вариантом которого является наше ощущающе-ощущаемое тело. Но конститутивный парадокс которого дает о себе знать уже во всяком видимом [...]».
Задание 5.
«За основной принцип примем, что понятие социальной структуры относится не к эмпирической деятельности, а к моделям, построенным по ее подобию. Тем самым обнаруживается различие между двумя понятиями, столь близкими, что их часто смешивают: понятием социальной структуры и понятием социальных отношений. Социальные отношения являются основным материалом для построения моделей, выявляющих саму социальную структуру. Социальная структура ни в коем случае не может быть сведена к совокупности социальных отношений, наблюдаемых в данном обществе. Исследования структуры не притязают на особое место в исследовании других общественных явлений; они являются, скорее, методом, который может применяться к изучению различных этнологических проблем, причем они близки к структурному подходу в других науках.
Значит, речь идет о том, чтобы выяснить, из чего состоят модели, служащие объектом структурного анализа. Проблема относится не к этнологии, а к эпистемологии, поскольку последующие определения никак не привязаны к первичному материалу наших исследований.
Мы считаем, что для того, чтобы модели заслужили название структуры, необходимо и достаточно выполнение четырех условий.
Прежде всего, структура есть некая система, состоящая из таких элементов, что изменение одного из этих элементов влечет за собой изменение всех других.
Во-вторых, любая модель принадлежит группе преобразований, каждое из которых соответствует модели одного и того же типа, так что множество этих преобразований образует группу моделей.
В-третьих, вышеуказанные свойства позволяют предусмотреть, каким образом будет реагировать модель на изменение одного из составляющих ее элементов.
Наконец, модель должна быть построена таким образом, чтобы ее применение охватывало все наблюдаемые явления».
Задание 6.
«Таким образом, область высказывания, артикулированная согласно историческим априори и «скандируемая» различными дискурсивными формациями, лишена рельефа монотонной, бесконечно протяженной равнины, которую я упоминал в начале, говоря о «поверхности дискурсов»; она также прекращает появляться в качестве неподвижного, чистого и безразличного элемента, в котором достигают одного уровня – каждый в соответствии с собственным движением или некой смутной динамикой – темы, идеи, концепты, знания. Теперь мы имеем дело с полным объемом, где различаются разнородные регионы и где развертываются согласно частным правилам практики, которые не могут совпадать друг с другом. Вместо того, чтобы смотреть на строящиеся в великой мифической книге истории слова, которые переводят в видимые характерные черты мысли, конституированные прежде и в другом месте, в толще дискурсивных практик мы имеем системы, которые устанавливают высказывания как события (имеющие свои условия и область появления) и вещи (содержащие свою возможность и поле использования). Все эти системы высказываний (событий с одной стороны, вещей – с другой) я предлагаю называть архивом.
Под данным термином я понимаю не сумму всех текстов, сохраненных культурой как документы своего прошлого и свидетельство поддерживаемой тождественности и не институции, которые в данном обществе позволяют регистрировать и сохранять дискурсы, память о которых желательно хранить, а свободный доступ к которым поддерживать, но, скорее, причину того, что столько вещей, сказанных столькими людьми на протяжении стольких тысячелетий, появились не только посредством законов мысли, не только благодаря стечению обстоятельств, не просто как знаки, на уровне словесных перформансов того, что смогло развертываться в порядке разума или в порядке вещей, но того, что они появились благодаря всей игре отношений, характеризующих собственно дискурсивный уровень; что вместо того, чтобы быть случайными фигурами, как будто привитыми почти что случайно к безмолвным процессам, они рождаются согласно частным закономерностям; одним словом, что если есть сказанные вещи, то непосредственную причину нужно искать не в вещах, являющихся сказанными, и не в людях, которые их сказали, но в системе дискурсивности, в устанавливаемых ею возможностях и невозможностях высказываний. Архив – это прежде всего закон того, что может быть сказано, система, обуславливающая появление высказываний как единичных событий. Но именно архив – причина того, что все сказанные вещи не скапливаются беспорядочно в аморфной множественности, не вписываются в непрерывную линейность и не исчезают при одном только появлении внешних случайностей, но группируются в различные фигуры, сочетаются друг с другом в соответствии с многочисленными отношениями, поддерживаются или постепенно исчезают в соответствии с частными закономерностями; причина того, что они не отступают в ногу со временем; и те, которые ярко сверкают как близкие звезды, действительно приходят к нам издалека, в то время как остальные современники едва мерцают. Архив – это не то, что охраняет, несмотря на непосредственную утечку, событие высказывания и сохраняет для будущего его общественное положение беглого; это то, что в первоначале высказывания-события и в теле, в котором оно дано, определяет с самого начала систему его высказываемости. Архив – это вовсе не то, что копит пыль высказываний, вновь ставших неподвижными, и позволяет возможное чудо их воскресения; это то, что определяет род действительности высказывания-вещи; это – система его функционирования. Далекий от того, чтобы превратиться в объединяющее начало всего сказанного этим великим сбивчивым шепотом дискурса, далекий от того, чтобы быть лишь тем, что обеспечивает нам существование в среде поддерживаемого дискурса, архив – это то, что различает дискурсы в их множественности и отличает их в собственной длительности.
Между языком, который определяет систему построения возможных фраз, и сводом изучаемых явлений, который пассивно собирает произнесенные слова, архив определяет частный уровень: уровень практики, выявляющий множественность высказываний некоторого числа регулярных событий, как некоторого числа вещей, поддающихся истолкованию и операциям. У него нет тяжести перевода, и он не представляет собой библиотеку (вне времени и места) всех библиотек; но он и не радушное забвенье, открывающее любому новому слову поле осуществления его свободы; между переводом и забвением он заставляет появиться правила практика, которые позволяют высказываниям одновременно и существовать, и закономерно изменяться. Это основная система формации и трансформации высказываний».
Задание 7.
«Мотив разнесения, différance, когда оно маркировано непроизносящимся a, не выступает, по сути, дела, ни под рубрикой «концепта», ни даже просто под рубрикой «слова». Я попытался это доказать. Это не мешает ему продуцировать концептуальные следствия и словесные или именные образования. Которые, впрочем, – это не сразу замечают – одновременно и отчеканены, и взломаны штампом этой «буквы», непрестанной работой ее странной «логики». «Пучок», упоминаемый вами, это фокус исторического и систематического пересечения; это прежде всего структурная невозможность закрыть эту сеть, фиксировать ее плетение, очертить ее межой, которая не была бы метой. Неспособное уже вознестись в качестве центрального слова или центрального концепта, преграждая всякое отношение к теологическому, разнесение само оказывается захвачено проработкой, которую оно за собой влечет, через цепочку других «концептов», других «слов», других текстовых конфигураций; и, возможно, у меня будет сейчас случай показать, почему со временем или сразу вторглись те или иные дополнительные «слова» или «концепты» и почему им надо было придать значимость настоятельности (например, грамма, резерв, рез, след, раз-мещение, бланк, sens blanc, sang blanc, sans blanc, cent blancs, semblant – произносимые одинаково пустой смысл, белая кровь, без бланка, сто бланков, похожий, – дополнение, фармакон, межа-мета-мера и т.д.). По определению у этого списка нет таксономической границы; тем более не составляет он и лексическую систему. Прежде всего – потому что слова и понятия эти не атомы, но скорее средоточия экономического уплотнения, обязательные место прохождения для очень большого числа мет; более или менее бурлящие правильные тигли. Потом, их действие не обращается только само на себя в чем-то вроде безысходной самовлюбленности, они размножаются цепочкой по всей практической и теоретической совокупности текста каждый раз по-разному. Я это замечаю по ходу дела; слово «снятие» в процитированной вам фразе не имеет по причине своего контекста того скорее технического смысла, который я ему отвожу для перевода и толкования гегелевского Aufhebung. Если бы существовала дефиниция разнесения, она сводилась бы как раз к ограничению, приостановке, деструкции гегелевского снятия везде, где оно задействовано. Ставка здесь громадна. Говорю, заметьте, о гегелевском Aufhebung, как его интерпретирует определенный гегельянский дискурс, ибо само собой ясно, что двойной смысл этого Aufhebung мог бы быть прописан иначе. Отсюда его близость со всеми операциями, производимыми против диалектической спекуляции Гегеля.
Что меня интересовало в тот момент, чего я пытаюсь добиться сейчас на других путях, так это, одновременно с «общей экономией», своего рода общая стратегия деконструкции. Эта последняя должна, наверное, пытаться избежать простой нейтрализации бинарных оппозиций метафизики и вместе с тем – простого укоренения в запертом пространстве ее оппозиций, согласия с ним.
Необходимо, таким образом, выдвинуть двоякий жест, отвечающий единству одновременно систематическому и как бы самоотстраненному, некое удвоенное письмо, т.е. саморазножающееся, то, что в «Двойном сеансе» я назвал «двойной наукой». С одной стороны, пройти фазу перевертывания. Я настаиваю много и постоянно на необходимости этой фазы перевертывания, которую, возможно, слишком быстро попытались дискредитировать. Отдать должное этой необходимости – значит признать, то в классической философской оппозиции мы имеем дело не с мирным сосуществованием некоего взаимного противостояния, но с силовой иерархией. Один из двух членов главенствует над другим (аксиологически, логически и т.д.), стоит на вершине. Деконструировать оппозицию – значит сначала в определенный момент перевернуть иерархию. Пренебречь этой фазой переворачивания – значить упустить из виду конфликтную и субординирующую структуру оппозиции. Поэтому перейти слишком быстро, не отдав должное пониманию предшествующей оппозиции, к нейтрализации, которая практически оставила бы поле в прежнем состоянии, – значило бы остаться без всяких средств действенного вмешательства в него. Известно, какими всегда были практические (особенно политические) следствия скачкообразного перехода непосредственно за пределы оппозиций и заявлений в форме простого ни то – ни то. Когда я говорю, что эта фаза необходима, то «фаза» тут, возможно, не самое точное слово. Речь не идет здесь о хронологической фазе, об определенном моменте или о какой-то странице, которую можно было в один прекрасный день перевернуть, чтобы перейти просто к другой вещи. Необходимость этой фазы – структурная, а стало быть, это необходимость непрекращающегося анализа: иерархичность бинарной оппозиции постоянно воспроизводит себя. В отличие от авторов, чья смерть, мы знаем, не дожидается их кончины, момент перевертывания – никогда не мертвое время.
Все это так, а с другой стороны, остановиться на этой фазе – значит опять же оперировать все еще на почве и в пределах деконструированой системы. Потому надо этим двойным письмом, да, стратифицированным, расклиненным и расклинивающим, обозначить дистанцию между инверсией, ставящей верх вниз, деконструирующей сублимирующую или идеализирующую генеалогию, и вторгающимся возникновением нового «концепта», концепта, по своей сути уже не допускающего, никогда не допускавшего понимания в прежнем режиме».
Задание 8.
«Основные симулякры, создаваемые человеком, переходят из мира природных законов в мир сил и силовых напряжений, а сегодня – в мир структур и бинарных оппозиций. После метафизики сущего и видимого, после метафизики энергии и детерминизма – метафизика недетерминированности и кода. Кибернетический контроль, порождающие модели, модуляция отличий, обратная связь, запрос / ответ и т. д. – такова новейшая операциональная конфигурация (промышленные симулякры были всего лишь операторными). Ее метафизический принцип (Бог Лейбница) – бинарность, а пророк ее – ДНК. Действительно, «генезис симулякров» обретает сегодня свою завершенную форму именно в генетическом коде. В результате неуклонного истребления референций и целевых установок, утраты подобий и десигнаций обнаруживается бинарный знак программирования, чисто тактический по своей «значимости», располагающийся на пересечении других сигналов (частиц информации/тестов) и по своей структуре соответствующий микромолекулярному коду запроса и контроля.
На этом уровне вопрос о знаках, об их рациональном предназначении, о том, что в них есть реального и воображаемого, что они вытесняют и скрадывают, какую иллюзию образуют, о чем умалчивают и какие побочные значения содержат, – такого рода вопросы снимаются. Мы уже видели, как с появлением машин сложные и богатые иллюзиями знаки первого порядка стали знаками «сырыми», тусклыми, промышленно-повторяемыми, лишенными отзвуков, операторно-действенными. Насколько же более радикальную перемену несут с собой сигналы кода – нечитаемые, не допускающие никакой интерпретации, погребенные в виде программных матриц бесконечно глубоко в «биологическом» теле, – черные ящики, в которых созревают все команды и все ответы. Нет больше театра репрезентации, пространства знаков, их конфликтов и их безмолвия, – один лишь черный ящик кода, молекула, посылающая сигналы, которые просвечивают нас насквозь, пронизывают сигнальными лучами вопросов/ ответов, непрерывно сверяя нас с нашей запечатленной в клетках программой. Тюремная камера [cellule], электронный элемент [cellule], партийная ячейка [cellule], микробиологическая клетка [cellule] – во всем этом проступает стремление найти мельчайшую неделимую частицу [cellule], органический синтез которой осуществлялся бы согласно показателям кода. Однако и сам код представляет собой просто элементарную генетическую матрицу, в которой мириадами пересечений производятся все мыслимые вопросы и решения – только выбирай (но кто?). У этих «вопросов» (информационно-сигнальных импульсов) нет никакой целевой установки, кроме генетически неизменного или же варьируемого в мельчайших случайных отличиях ответа. Это пространство имеет даже скорее линейный, одномерный характер – пространство клетки, бесконечно порождающей одни и те же сигналы, словно заученные жесты одуревшего от одиночества и однообразия узника. Таков генетический код – неподвижный, словно пластинка, которую заело, а мы по отношению к нему не что иное, как элементы звукоснимающего устройства. Вместе с детерминированностью знака исчезает и вся его аура, даже самое его значение; при кодовой записи и считывании все это как бы разрешается.
Таковы симулякры третьего порядка, при котором мы живем, таково «мистическое изящество бинарной системы, системы нуля и единицы», откуда выводится все сущее, таков статус знака, где кончается сигнификация, – ДНК или операциональная симуляция».
Ответы
Задание 1.
1. А. Бергсон.
2. Философия жизни.
3. Основные категории данного направления: длительность, порыв, творческая эволюция, жизнь, действие, материя, дух, образ, механическая память, спонтанная память.
Задание 2.
1. Э. Гуссерль.
2. Феноменология, трансцендентальная феноменология.
3. Основные категории данного направления: феномен, естественная установка, трансцендентальная установка, интенциональность, интенциональный предмет, редукция, эпохе, ноэза, ноэма, сознание, горизонт, регион, онтология, аппрезентация, аналогическая апперцепция, идеация, сущность, созерцание, эгология, Alter Ego, интерсубъективность, жизненный мир.
Задание 3.
1. М. Хайдеггер.
2. Экзистенциальная аналитика Dasein, герменевтика фактичности, экзистенциализм.
3. Основные категории данного направления: феномен, экзистенция, экзистенциал, бытие, вот-бытие, присутствие, время, онтологическое, онтическое, экзистенциальное, экзистентное, бытие-в, мирность, событие, самость, понимание, толкование, брошеность, падение, язык, забота, озабочение, разомкнутость, истина, бытие к смерти, совесть, бытие-целым, временность, историчность, метафизика.
Задание 4.
1. М. Мерло-Понти.
2. Феноменологический экзистенциализм.
3. Основные категории данного направления: восприятие, феноменальное тело, объективное тело, интерсубъективность, складка, плоть мира.
Задание 5.
1. К. Леви-Стросс.
2. Структурная антропология.
3. Основные категории данного направления: антропология, этнология, структура, система, модель, символическая функция, искусство, дух, культура, природа, бессознательное, язык, миф, бинарная оппозиция, обмен.
Задание 6.
1. М. Фуко.
2. Структурализм, постструктурализм, постмодернизм.
3. Основные категории данного направления: безумие, клиника, эпистема, археология знания, историческое a priori, архив, высказывание, позитивность, дискурс, дискурсивная практика, дискурсивная формация, генеалогия власти, субъект.
Задание 7.
1. Ж. Деррида.
2. Постструктурализм, «постмодернизм».
3. Основные категории данного направления: деконструкция, феномен, голос, логоцентризм, онто-тео-телео-фалло-фоно-лого-центризм, грамма, разнесение, различАние, différance, структура, трансцендентальное означаемое, письмо, архи-письмо (прото-письмо), бинарная оппозиция, фармакон, межа, мета, след.
Задание 8.
1. Ж. Бодрийяр.
2. Постмодернизм.
3. Основные категории данного направления: симулякр, симулятивная модель, порядки симуляк
|
|
|
