 |
Билл быстро и умело отрегулировал осветители и выставил время. На три минуты, фото со вспышкой с интервалом в пять секунд.
|
|
|
|
- Расслабься и постарайся не смотреть прямо в объектив, - он нажал что-то, заставляя красный огонек на аппарате мигать, и потянул Тома за рукав к свету.
- Почему?
- Потому что или с ним надо общаться, соблазнять и заигрывать, или будешь похож на античную статую с каменным лицом и пустыми глазами, не обремененными интеллектом.
Том рассмеялся и недоверчиво покосился на фотоаппарат как раз в тот момент, когда сверкнула первая вспышка. На этот раз рассмеялся и Билл, увидев его выражение, и согнулся пополам спиной к объективу.
- Представляю, что там получилось, - снова вспышка.
- Я понял, что не надо смотреть в него, но ты мог бы стать хотя бы лицом, - Том пытался придать лицу какое-нибудь подходящее для фото выражение и принять красивую позу, отчего выходило еще смешнее, потому что «дитя технической мысли», конечно, не собиралось дожидаться, пока они соберутся, и продолжало щелкать затвором в самый неподходящий момент.
Билл улыбался, сдерживая приступы смеха, и, может, как раз потому, что он оставался собой, фотоаппарат не мог поймать его в дурацком виде. Том понял тщетность своих попыток и потянул его за руку к себе.
– Иди сюда. Надеюсь, из тридцати шести кадров хоть один получится нормальным, - он улыбнулся, глядя Биллу в глаза. – Хочу, чтобы такой снимок у меня тоже остался, - его губы мягко коснулись сначала носа, потом щеки, уголка губ и, наконец, Билл, не выдержав его издевок, сам накрыл его губы своими.
Вспышка помелькала и перестала озарять студию, но этот тягучий и бесконечный поцелуй обрывать не хотелось. Руки Тома блуждали по спине гения, приподнимая рубашку и несмело гладя голую спину, как будто впервые.
- Я хочу тебя. Ты ведь останешься сегодня со мной? – Билл прошептал, почти не отпуская его губы.
|
|
|
- Все что хочешь.
- А ты чего хочешь?
- Быть с тобой, остальное не важно.
Билл оторвался, внимательно глядя в его глаза, провел по спине ладошкой и запустил ее в джинсы, начиная поглаживать и сжимать его зад. Том прикрыл глаза и сглотнул. Действия Билла одновременно возбуждали и пугали. В животе все скрутило, и на мгновение мелькнула мысль, что пришел его черед расплачиваться за прекрасные прошлые выходные. Вторая рука гения расстегнула ремень и ширинку и уверенно скользнула к первой. Щеки Тома заполыхали, он приоткрыл рот и почти не дышал. Билл следил за его лицом, нежно гладя и слегка разводя его ягодицы. Он дышал чаще и тяжелее и потянулся к губам Тома, захватывая то одну, то вторую. Том старался так же нежно и не спеша отвечать, но открыть глаза и восстановить дыхание не получалось. Он сделал все, чтобы его мысли не отражались на лице и в движениях, но Билл лишь усмехнулся, разорвав поцелуй, и, освободив руки, опустил ладони Тома к своей пятой точке.
- Ученик у глупого гения оказался ничуть не умнее, - он улыбнулся, глядя в растерянное лицо Тома, и, обвив его шею, снова поцеловал. – Никогда больше так не делай.
- Но…
- Я это делаю, потому что мне это нравится, а ты – потому что считаешь, что должен восстановить «справедливость». Меня никаким образом не задевает и не унижает то, что я снизу, я получаю удовольствия не меньше чем ты, а может и больше, так что все справедливо. Поэтому пока ты сам этого не захочешь, больше так не делай.
- Не буду, - все волнение, которое он пережил, с новой силой, выплеснулось в кровь, перерастая в сумасшедшее желание, с которым он прижал к себе гения.
Раньше Том всерьез никогда не задумывался о том, каково это может быть на самом деле, когда ты позволяешь кому-то то, что для тебя всегда было нормой. Внезапно замаячившая перспектива заставила иначе посмотреть на эту позицию, а слова Билла о том, что ему это нравится и доставляет удовольствие, поставили под сомнение то, что Том раньше считал единственно приемлемым для себя. Он не сомневался, что Биллу хорошо с ним. Его стоны, выражение лица, затуманенный взгляд и хаотично блуждающие по покрывалу руки не могли быть ничем иным, кроме проявления крайней степени наслаждения, но Том впервые подумал о том, что мог бы применить их на себя. Конечно, не будь это Билл, он даже не задумался бы, что такое возможно, но мысль о том, что он будет принадлежать Биллу так же, как Билл принадлежит ему, сама по себе волновала и заставляла трепетать, и Том решил, что когда-нибудь он скажет, что хочет этого.
|
|
|
_________________
Жан-Поль Сартр в оригинале звучит "Одну и ту же глупость не следует совершать дважды; в конце концов, выбор достаточно велик".
Глава 15
Парадокс бытия профессиональным художником.
То, как мы тратим свою жизнь, пытаясь хорошо самовыразиться…
Но сказать нам нечего.
Мы хотим, чтобы элемент творчества
Строился по системе причины и следствия.
Нам нужно, чтобы старание и дисциплина
Уравнялись с признанием и воздаянием.
Мы садимся за тренажер нашего худфака,
За дипломный проект на специалиста изящных искусств,
И практикуемся, практикуемся, практикуемся.
И, со всеми нашими великолепными навыками, —
Документировать нам нечего.
(Чак Паланик «Дневник»)
Практика закончилась.
Том мог бы сказать, что это была самая сложная, хотя и самая приятная практика за время его учебы, но с ее окончанием легче не стало. Наоборот. Теперь все дни с утра до вечера занимали лекции и семинарские занятия, работать можно было только дома, а времени на встречи не осталось.
И свободы в студии можно было себе позволить куда больше, чем в аудитории. Одно дело - своя группа, где каждый занят своей работой и не смотрит, что делают остальные, а другое - скучающие сто пятьдесят человек, не знающие, чем себя развлечь в ближайшие девяносто минут, пока где-то вдалеке старенький профессор бубнит себе под нос даже ему самому уже не интересные факты. Единственное, что радовало Тома, - это то, что он по-прежнему каждый день видел Билла, мог сидеть рядом с ним, взять за руку, на что тот улыбался и сжимал его пальцы своими.
|
|
|
Билл сказал, что научил Тома всему, чему мог научить, и дальше все зависит только от него самого. Больше он не спрашивал, тренируется ли Том или уже начал работать над картиной. Он приходил на занятия, прилежно делал вид для окружающих, что ему интересны лекции, и забывал, что он гений, болтая только на отвлеченные темы. Том был благодарен ему за это. Он знал, что Биллу не все равно, видел, как он другой раз внимательно смотрит, пытаясь понять, как у него идут дела, как он, кусая губы, отводит взгляд, потому что его подмывало спросить… Но Билл понимал, что это конкурс Тома и работа Тома, а значит и выиграть его должен Том. Билл дал ему все, что мог, для победы и отошел в сторону, позволяя ему самому взять ее.
Работу Том начал… и уже не один раз. По стенам в его комнате были развешаны эскизы, которые они подготовили за время практики и которые он придумал сам с тех пор, как начал работать один. Идея была, детали были, но результата не было, и настроение колебалось от взлета до падения. Иногда Том вставал среди ночи, чувствуя, что его посетило безудержное желание творить, но через пару часов оно проходило, и то, что появлялось после него, скорее огорчало, чем радовало. Моменты вдохновения были ненадежными товарищами. Другой раз, рисуя что-то, он думал, что это самое лучшее, что можно было придумать, гордился собой и светился от радости, но на следующий день, придя из академии, он снова смотрел на свое творение и беспощадно рвал, потому что то, что среди ночи казалось образцом высокого искусства, в дневных красках выглядело как жалкая попытка изобразить что-то на тему осени.
Несколько раз он пробовал заменить акрил на карандаш или уголь, пытаясь обвинить во всем свое неумение с ним работать, но выходило только хуже. Работа без цвета казалась серой и безликой, безумно хотелось раскрасить ее, чтобы придать хоть немного жизни, а оригинальности в ней не добавлялось. Проблема была не в неумении, а в том, что Том совершенно не представлял, чего ждет.
|
|
|
Он с тоской вспоминал, как работа в студии казалась ему пыткой, а требования Билла - наказанием за грехи. Очень скоро Том понял, что на самом деле это были лишь цветочки. Что угодно он отдал бы сейчас за то, чтобы кто-то сказал ему ЧТО рисовать и КАК. Пару раз он пытался отойти от первоначального плана и изобразить что-то отличное от осеннего пейзажа, но это вызывало еще больше сомнений и неуверенности. Ни один сюжет не казался ему достаточно оригинальным, сравнения и образы выходили избитыми, а все вместе казалось неудавшейся репродукцией чего-то, что до него уже не раз писали.
Говорить с Биллом на эту тему он не мог и не хотел. Он хотел, чтобы Билл гордился им и его успехами, потому что успехов у самого Билла хватало и так, а принять его помощь теперь было равносильно признанию поражения.
Симона часто бывала в разъездах, но, даже будучи дома, при всем желании она не могла бы помочь сыну. У нее был свой вкус и взгляд на искусство. Как творческий человек, она все видела слишком «по-своему» и не могла объяснить, что она имеет в виду, предлагая сделать дерево «трагическим», а воду «утонченно-живой». Свои идеи и предложения могла воплотить только она сама.
Даже любимая картина ничем не могла ему помочь. Она говорила с ним только о Билле, а как только он пытался, глядя на нее, подумать об искусстве, на ней уже не оставалось ни бабочек, ни моря, только пятна и мазки, а сама она замолкала и прикидывалась обычным куском холста с намешанными на нем красками.
|
|
|
