Западная историография до 20-х годов текущего столетия

Систематизация литературных источников, относящихся к истории Августа, принадлежит аббату Тиллемону1, в своих оценках разделявшему взгляды, типичные для средневековья. Времена Августа для него означали новую эру. Август установил мир, который символизирует пришествие спасителя. Тиллемон собрал в своем труде все известные тогда литературные памятники, и его кропотливой работой воспользовались историки нескольких поколений.

В конце XVII и в XVIII в. вопрос об Августе неоднократно затрагивали французские историки и публицисты. В большинстве случаев их суждения не отличаются от политических взглядов придворных, прославлявших Августа как милостивого монарха. В то же время в оппозиционных кругах складывалось отрицательное отношение к основателю Империи.

«Человек без стыда, без веры и чести, лукавый и неблагодарный... скупой и кровожадный, спокойный в своих преступлениях, в государстве, имеющем правильное устройство, был бы приговорен к высшему наказанию за самые первые свои преступления. В настоящее время можно оценивать Августа как чудовище ловкое и счастливое». Такую характеристику Августа дает Вольтер2. Как лукавый тиран выступает Август у Монтескье: Август «установил порядок, иными словами, долговременное рабство»3.

В 60-х годах XVIII в. вышли первые тома «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона4. Свое изложение Гиббон начинает с эпохи Антонинов, но в первом томе он касается Августа. Гиббон пытается охарактеризовать отношение различных групп населения к падению республиканского режима, подчеркивает роль легионов, дает обзор полномочий Августа и его отдельных мероприятий. Но личные мотивы исторического деятеля играют у Гиббона громадную роль.

«Холодный ум, бесчувственное сердце и трусливый характер заставили его, когда ему было девятнадцать лет, надеть на [с. 339] себя маску лицемерия, которую он впоследствии никогда не снимал... Его добродетели, также его пороки были поддельные, и, сообразуясь с тем, чего требовали его личные интересы, он сначала был врагом римского мира, в конце концов сделался его отцом. Он хотел обмануть народ призраками гражданской системы управления».

Гиббон подвел итоги тому, что дала историография XVII—XVIII вв., и вместе с тем наметил пути, по которым пошла буржуазная историческая наука в XIX в.

Французские историки первой половины XIX в. продолжали традицию предшествовавшего столетия. Нужно отметить при этом, что большую роль в оценке Августа играли политические мотивы. Близкие к бонапартистским кругам историки считали переход к империи благом для человечества. В годы консульства Наполеона Луи де Фонтан, например, проводил параллели между Цезарем, Кромвелем, Монком и Бонапартом. Сравнивая их, Фонтан приходил к заключению, что первый консул не похож ни на одного из этих деятелей. В созидательной своей деятельности он похож больше на Августа и Карла Великого. Брошюра Фонтана приобрела официальное значение, и министр внутренних дел распорядился разослать ее всем префектам. Впоследствии, когда Наполеон вступил на путь завоеваний, Августа заслоняет Цезарь, потом, однако, историки возвращаются к той же оценке Августа, которая давалась Фонтаном. Характерен в этом отношении труд Шампаньи5. Автор ставит вопрос: каким образом юный Октавий, отличавшийся безрассудной жестокостью, стал править миром? Автор говорит о войнах, о положении римлян, но главную роль для него играет политика Августа, умиротворившего мир и стяжавшего славу.

Иначе относились к основанию империи противники бонапартистов. Противник переворота 1852 г. Жан Жак Ампер считал, что «империя, основанная Августом, была концом римской жизни и началом ее умирания»6. О деспотизме Августа говорил Беле, пытавшийся доказать, что Август управлял империей не самостоятельно, а действовал под влиянием родственников и друзей7. Дюрюи, министр просвещения Наполеона III, рассматривал переход от республики к империи как явление положительное, но империи требовались прочные учреждения, Август же, этот ловкий и хитрый честолюбец, мог склеить конституцию из кусков, «которая осталась без имени на политическом [с. 340] языке и которая в течение трех веков покоилась на лжи»8. Можно отметить и многотомную работу английского историка Мериваля9 по истории Римской империи, в которой отмечались положительные стороны перехода от республики к империи, и с этой точки зрения характеризовалась деятельность Августа — умиротворителя и созидателя новой политической системы, благодетельной для римских подданных. Особенность работ об Августе в первой половине XIX в. состояла в том, что определенное общее положение, навеянное политической позицией Августа, подкреплялось сведениями из его биографии. Круг вопросов по сравнению с XVIII в. расширился, но биографическим сведениям и оценке личности уделялось по-прежнему большое внимание.

* * * * *

Вопрос о юридических основах власти Августа приобрел значение после выхода второй части второго тома «Римского государственного права» Моммзена10. Еще древние авторы неоднократно затрагивали вопрос о сущности политических порядков, появившихся при Августе, но юридическая сущность полномочий Августа оставалась недостаточно ясной, а вопрос о публично-правовых основах императорской власти вообще не ставился. Моммзен рассматривал его в связи с общими основами римского государственного права, изложенного им в специальном монументальном исследовании.

Первый том его труда посвящен общей характеристике римского государственного строя, второй — отдельным магистратурам, третий — различным учреждениям (народное собрание, сенат, муниципии).

Принципат рассматривается Моммзеном во второй части второго тома как особая магистратура, подчиненная, как и все другие, закону, основывающаяся на общих принципах, лежащих в основе римского государственного права. По мнению Моммзена, политический строй эпохи ранней империи ближе по своим публично-правовым принципам к эпохе республики, чем к эпохе поздней империи, когда устанавливается абсолютная монархия («доминат»), Моммзен излагает не историю, а систему римского государственного права, поэтому им не устанавливаются стадии политического развития в эпоху ранней империи. Он берет государственное право [с. 341] императорской эпохи как нечто неизменное; для подкрепления своих положений он обращается к источникам, относящимся и к эпохе Августа, и ко времени Траяна, и к III веку н. э.

Моммзена не интересуют исторические события, которые привели к установлению принципата. Он обращает главное внимание на юридические прецеденты республиканской эпохи, могущие объяснить определенные институты эпохи империи. Все исследование Моммзена базируется на следующих главных предпосылках: основные принципы римского государственного права возникли в эпоху царей; они оставались неизменными в республиканскую эпоху и во времена ранней империи; политические порядки времен империи имеют вполне законные основания, императоры выражают суверенитет народа, как и республиканские магистраты. Военные бунты и перевороты, в результате которых многие императоры достигли верховной власти, рассматриваются Моммзеном как волеизъявление римского народа, наиболее активной и дееспособной его части, находящейся в армии. Провозглашение императора солдатами равнозначно народному избранию, тем более, что это избрание санкционируется сенатом, наделяющим вновь избранного императора определенными правами. Таким образом, легализуется то положение, что император «свободен от подчинения законам» (legibus solutus). Это положение, ставящее императора выше закона, имеет определенные юридические основания.

Таковы источники власти императоров. Что касается сущности этой власти, то в ней Моммзен находит те же черты и те же принципы, которые характерны для римских магистратур и для промагистратур республиканского времени. Таким образом, принципат, по Моммзену, представляет собой магистратуру, но уже с самого начала в нем выступают монархические черты. Таковой является божественность императора и взгляд на его власть как на власть господина. Но эти монархические идеи, подчеркивает Моммзен, римскими императорами официально отвергались. Моммзен поэтому касается их мимоходом, считая, что юриста должны интересовать правовые отношения, а не реальное положение вещей.

Понятие власти в Риме, указывает Моммзен, выражалось понятиями «potestas» и «imperium». Под imperium разумелась высшая военная власть, высшая гражданская власть и право ауспиций. Понятие «imperium» возникло в царскую эпоху и перешло потом к высшим республиканским магистратам. Республиканские магистратуры были коллегиальными и срочными. Этих черт мы не находим в императорской власти. Таким образом imperium, каким наделяется император, был иного качества, чем imperium высших ординарных магистратов (консула и претора). Однако не было нужды в создании [с. 342] какого-то нового империя. Проконсулы и пропреторы издавна имели imperium; он был, правда, ограничен в пространстве пределами одной провинции, но зато он не был ограничен во времени и не ограничивался к тому же вмешательством коллеги. На основании этого Моммзен приходит к заключению, что imperium proconsulare и был одной из основ власти императора. В официальной титулатуре звание проконсула появляется у императоров только во времена Траяна, но Моммзен говорит о проконсульской власти, основываясь прежде всего на общем исследовании понятия «imperium» и опираясь на известие Диона Кассия, что в 23 г. до н. э. Август получил навсегда imperium proconsulare, который сохранялся как в пределах померия, так и во всех провинциях.

В 27 г. Август получил управление некоторыми провинциями, когда уже имел imperium proconsulare. Это давало ему возможность командовать войском, управлять своими провинциями и контролировать управление всеми другими провинциями. Отличие от прежнего imperium proconsulare заключалось в том, что теперь власть не имела территориальных границ (imperium infinitum) и распространялась на всю римскую державу, за исключением города Рима и Италии. В таком виде imperium proconsulare существовал в течение всей эпохи ранней Римской империи.

Гражданская власть, власть в городе Риме и Италии определялась тем, что императоры наделялись властью народного трибуна (tribunicia potestas). Август получил ее еще в 36 г. Это вновь было подтверждено в 23 г. Благодаря трибунской власти личность императора была неприкосновенной. Он имел право законодательной инициативы, право вмешательства в распоряжения других магистратов, созыва сената и гражданского управления. Imperium proconsulare и tribunicia potestas были пожизненными, но если первая давалась войском, если каждый гражданин, служа в армии, мог участвовать в ее передаче, то трибунская власть давалась сенатом, который в эпоху империи сначала de facto, а потом и de jure становится законодательным учреждением.

В состав имени Августа входил титул императора. При Августе это не указывало на определенную власть, но служило выражением пожизненного imperium proconsulare. В этих целях титул императора и вошел в состав имени в качестве praenomen. Моммзен рассматривает и другие полномочия императоров, их почетные звания (princeps, pontifex maximus и др.), особые права (legibus solutus, ius commendationis и пр.), внешние признаки их власти (ликторы, одежда, право занимать курульное кресло и пр.). Но конституирующими принципами императорской власти остаются только imperium proconsulare [с. 343] и tribunicia potestas. Политический порядок, который устанавливается в Риме с 27 г., Моммзен не считает возможным определить как республику в силу исключительного положения императора, но, по его мнению, нельзя говорить и о монархии, так как сенат юридически был высшим государственным учреждением. Моммзен обратил внимание на формальное разделение власти между сенатом и принцепсом, которое произошло в 27 г. и de iure оставалось в течение всей ранней империи. На основании этого политический строй эпохи ранней империи определяется им как диархия, т. е. двоевластие.

Такова в общих чертах теория Моммзена. Она представляет собой тщательное и скрупулезное исследование юридических основ императорской власти. С такой последовательностью вопрос впервые исследован был Моммзеном. Однако в построении Моммзена можно отметить ряд коренных недостатков. В некоторых отношениях «Римское государственное право» было даже шагом назад по сравнению с «Историей Рима». В изображении римского прошлого Моммзен-юрист шел иным путем, чем Моммзен-историк. Первый недочет его построения заключается в отказе от изучения исторических условий, оказавших влияние на установление тех или иных норм римского публичного права. Вторым пробелом является признание им неизменности юридических основ императорской власти на протяжении более чем трех веков. Принципат был установлен в январе 27 г. до н. э. и вплоть до Диоклетиана сохранял свои юридические основы! Не судил ли здесь Моммзен по аналогии с теми учредительными собраниями, которые происходили в европейских странах на его памяти и которые пытались дать тому или иному государству конституцию, «незыблемые основы» на многолетний период? Может быть, и сама идея «восстановления конституции» римского государства отражает отношение определенных кругов германской буржуазии, придававших исключительное значение конституционным вопросам. Характерный для методологии Моммзена модернизм не преодолен, таким образом, и в «Римском государственном праве», хотя в этом труде мы и не находим тех крайних модернизаторских суждений, которые часто встречаются на страницах его «Истории Рима».

Термин «диархия» — двоевластие в смысле разделения власти между императором и сенатом — впервые был употреблен Моммзеном. В древности, в императорскую эпоху, так называлось иногда совместное правление двух императоров (например, Марка Аврелия и Луция Вера). Ни в древности, ни в новое время история публичного права не знала диархии как особой политической формы, и римская история эпохи империи не дает оснований говорить о последовательном разделении [с. 344] власти между сенатом и императором. Юридически сенат был полновластным государственным органом, фактически же он зависел от императора.

Теория Моммзена привлекла внимание историков к изучению принципата Августа, но многочисленные исследования, появившиеся под влиянием этой теории, носили в большинстве случаев односторонний характер. Они касались главным образом юридических основ власти Августа и стремились установить, в первую очередь, каков был политический строй в эпоху ранней империи. Одни вслед за Моммзеном считали его «диархией», другие полагали, что сохранялась республиканская форма правления, третьи видели в принципате монархию.

Теорию «диархии» Моммзена поддерживали и развивали дальше два историка римского государственного права — Карлова и Виллемс11. И тот и другой определяли политический строй, существовавший во времена Августа и в последующий период, как «диархию». Они полагали, правда, что основой власти Августа был не imperium proconsulare, а особый imperium, не имевший какого-либо обозначения и созданный при переходе от республики к империи в силу особого закона.

Моммзен высказал сомнение в том, что императорская власть была в основе своей монархической. Его теория «диархии» была по существу компромиссным решением вопроса. Если брать лишь юридические основы и официальные взгляды Августа и других римских императоров на свою власть, можно признать, что республиканская форма правления сохранилась и в императорскую эпоху. Некоторые исследователи и выступили в защиту этого положения. Взгляд на порядок, установленный Августом, как на республику, наиболее последовательно выражен в работах Эд. Мейера. Еще в 1903 г. появилась его статья «Kaiser Augustus»12, затем взгляды его были развиты в упомянутом выше труде о монархии Цезаря и принципате Помпея.

По мнению Эд. Мейера, Август в своей политике следовал не Цезарю, стремившемуся к превращению Рима в монархию эллинистического типа, а Помпею, которого можно считать основателем принципата. Принципат, по Эд. Мейеру, — это политическая система, при которой вся полнота власти принадлежит сенату, а его охранителем и защитником является первый гражданин республики, принцепс. На практике такой порядок, по мнению Эд. Мейера, установил еще Помпей, а [с. 345] теоретическое обоснование его дал Цицерон. Принцепс был защитником республиканских основ. Сенат стоял во главе государства, город Рим сохранял свое господствующее и привилегированное положение. В таком же привилегированном положении оставалась и Италия. Август не допустил, чтобы Италия растворилась в провинциях, как этого хотел Цезарь. Эд. Мейер считает, что сам Август не хотел нарушать права сенаторов. Он хотел искренне быть первым среди равных. Таким образом, нет никаких данных для того, чтобы говорить о монархии, но, с другой стороны, нет оснований вводить и такой искусственный термин, как «диархия». Август, по Эд. Мейеру, был действительным восстановителем республики, власти сената и преимущественного положения Италии. В основе политики его лежали консервативные начала. Предложенное Мейером определение принципата как особой формы республиканского устройства вызывает серьезные возражения. Становится неясным, имеются ли в виду отношения между Августом и сенатом de iure или же de facto. Затушевывается борьба между Августом и сенаторским сословием, которая в той или иной форме происходила в течение всего правления Августа. Эд. Мейер ничего не говорит о связи власти Августа с властью его преемников; непонятно, можно ли говорить о принципате Калигулы, Нерона и Домициана.

О сохранении республиканского строя в эпоху Августа говорит и Ферреро13, посвятивший истории Августа IV и V тома своего труда. Ферреро противопоставляет Цезаря Августу, причем симпатии автора на стороне последнего. По мнению Ферреро, Цезарь был гениальным неудачником, который никогда не мог достигнуть своих целей, далеких от жизни. Август шел иным путем: не создавая новой политической формы, он следовал стремлению современного ему аристократического общества. Ферреро считает, что Август действовал искренне, когда восстанавливал республику, наделял различными правами и привилегиями сенаторов. Если у него и были монархические тенденции и если в конце концов установилась монархия, то вина в этом не Августа, а всего римского общества в целом.

Историческое развитие, по мнению Ферреро, привело к разложению знати. Роскошь, изнеженность, крайний индивидуализм отвлекли аристократию от служения государству. С другой стороны, в Риме никогда не было условий для упрочения демократической республики. Август не мог преодолеть растущий среди сенаторов абсентеизм и был вынужден брать [с. 346] на себя различные полномочия, и тем самым помимо его желания, а может быть, и помимо его воли усиливалась его власть. Ферреро стремится охарактеризовать различные стороны жизни римского общества и пытается определить борьбу партий. Одну из этих партий, консервативную, возглавлял, по мнению Ферреро, Тиберий; ей противостояла «партия прожигателей жизни» во главе с Юлией Старшей.

Нам уже приходилось говорить о теории стихийного развития исторического процесса, своеобразном фатализме и культе случайности в истории, которые характерны для Ферреро. Мы не найдем у него отчетливых характеристик социальных групп и общественных классов. Основное противоречие рабовладельческого общества — противоречие между рабами и рабовладельцами и классовая борьба между ними — Ферреро полностью игнорируется.

Вместо классовой борьбы мы видим у него только борьбу группировок и котерий. Произвольны и наивны рассуждения о «партии прожигателей жизни». В источниках нет для них оснований.

Ферреро характеризует политический строй эпохи Августа как республику, но юридические вопросы разработаны им недостаточно тщательно, и выводы его недостаточно последовательны. Не всегда точны и его определения различных полномочий Августа. «Величие и падение Рима» заканчивается смертью Августа. В небольшой работе, вышедшей через много лет после «Величия и падения Рима», автор пишет, что республиканский строй сохранялся в Риме до смерти Марка Аврелия. Переход власти к Коммоду ознаменовался упадком сената, падением его супрематии и авторитета. Падение авторитета высшего республиканского учреждения приводит к господству армии и военщины, а потом и к утверждению абсолютной монархии: концом республики оказалось, таким образом, событие, не имеющее решающего значения в истории.

Из работ, вышедших в последнее время и примыкающих к взглядам Эд. Мейера и Ферреро, следует отметить монографию американского историка Хаммонда14. Подобно современной Великобритании Рим, по словам Хаммонда, не имел писаной конституции. Государственное управление зиждилось на различных прецедентах и отдельных законодательных актах, юридически не было ничего постоянного и неизменного. Политический строй времен Августа отличался от республики времен Цицерона; значительные изменения произошли в политической жизни и при преемниках Августа; теория часто не [с. 347] соответствовала практике. Но тем не менее можно установить какие-то основы этой теории, и это составляет главную задачу книги Хаммонда.

Основной тезис всей книги: несмотря на противоречия, существовавшие между сенатом и императором, теоретически верховная власть принадлежала сенату. Император выступал как слуга сената, представлявшего римский народ. Таким образом, тот политический режим, который установил Август, был республикой, а сам Август явился восстановителем республиканской формы правления. Власть Августа была, по мнению Хаммонда, чрезвычайной магистратурой, не отличавшейся в принципе от аналогичных магистратур конца II — I вв. С конституционной точки зрения здесь во власти Августа не было ничего необычного: подобно тому как это было и прежде, imperium был предоставлен ему сенатом и римским народом. Слова Августа (из «Res gestae») о том, что он передал республику из своей власти в распоряжение сената и римского народа, отражают действительное положение вещей. С 27 г. Август правил на основе полномочий сената. В его титулах не было ничего нереспубликанского. Титул императора, например, не обозначал верховной власти; его присоединил к своему имени Август как наследник Цезаря. В противоположность Моммзену, Хаммонд приходит к заключению, что tribunicia potestas имела второстепенное значение. Это был почетный титул, дополнение к imperium, необходимое для проведения реформ, для упрочения влияния в Риме и Италии. В гражданских делах Август был преемником Гракхов и Цезаря в защите прав народа.

В отличие от Эд. Мейера и Ферреро, Хаммонд рассматривает вопрос исключительно с конституционной точки зрения. Не разделяя взгляда Моммзена на принципат как на «диархию», Хаммонд идет по пути, указанному Моммзеном в исследовании «Римское государственное право». Но изучать конституционную историю изолированно от истории социальной — дело совершенно бесплодное. Полная противоречий политическая действительность I в. н. э. никак не может быть уложена в «конституционную схему». Поэтому автор иной раз вынужден выйти за пределы права и заняться социальными темами. Хаммонд, например, не может обойти вопрос о том, почему республиканские учреждения, если они действительно были восстановлены Августом, не могли играть и не играли прежней роли. Он указывает две причины: нежелание лиц сенаторского сословия выполнять свои общественные обязанности и рост значения императорской бюрократии. Наивность и поверхностность этих объяснений совершенно очевидны. Некоторые моменты римского государственного права определены Хаммондом удачно, но [с. 348] конституционная история, абстрагированная от социальной, всегда остается непоследовательной и безрезультатной15.

Ни теория «диархии», ни теория республиканской власти Августа не могли поколебать идущего еще со времени древности взгляда на принципат как на монархию.

Из многочисленных работ, трактующих правление Августа как монархию, в первую очередь следует назвать монументальный труд Гардтгаузена, три тома которого посвящены истории Августа, начиная с гражданских войн и кончая его смертью16. В первом томе автор дает подробное изложение событий от смерти Цезаря до битвы при Акции. Другие части посвящены систематическому изложению различных вопросов по истории принципата. Гардтгаузен собрал большое количество фактического материала по истории общества времен Августа, он характеризует различных исторических деятелей, описывает области, входившие в состав Римской империи при Августе, подробно останавливается на внешнеполитических отношениях изучаемого периода. Он говорит о состоянии науки, искусства, философии и права17. По мнению Гардтгаузена, Август с начала своей политической карьеры стремился к единоличной власти и в конце концов добился осуществления своей цели. Это положение лежит в основе всей работы автора. Возражая Эд. Мейеру, Гардтгаузен указывает, что Август не мог быть республиканцем. Он воспитывался при дворе Цезаря, где сильны были монархические тенденции. Восстановление республики, по мнению Гардтгаузена, было лишь фикцией. Автор не сомневается, что это была монархия, преследующая определенные политические цели. В то же время она имела определенные магистратские основы, а публично-правовые отношения, сложившиеся при Августе, сводятся к тому, что его власть была необычным совмещением обычных римских республиканских магистратур. Работа Гардтгаузена написана в биографическом аспекте. Август, по словам Гардтгаузена, — дитя своего времени. Это тип образованного знатного римлянина последнего века до н. э. [с. 349] Гардтгаузен сравнивает Августа с Наполеоном III. И тот и другой не были помазанниками на царство. Над обоими смеялись: над одним смеялся Цицерон, другого третировал Виктор Гюго. И тот и другой вступили на политический путь молодыми, и оба в конце концов достигли власти, восстановления государства, процветания наук и искусств. Параллель эта нужна Гардтгаузену для того, чтобы представить монархию Августа как монархию надклассовую, всесословную. Огромный материал, приведенный самим Гардтгаузеном, опровергает его основной тезис и еще раз подтверждает недопустимость и малоубедительность суждения по аналогии. Эта крайняя модернизация является основным пороком не только труда Гардтгаузена, но и многих других произведений буржуазных историков.

Работа Гардтгаузена нередко обходится современными исследователями. Можно встретить монографии, утверждающие как новые положения, формулированные уже Гардтгаузеном. У Гардтгаузена содержится огромный материал, он приводит многие надписи, описание монет, опубликованные в его время папирусы и т. д. Его труд продолжает сохранять свое значение справочного пособия.

В специальных работах, вышедших в конце XIX и начале XX в., исследователи стремились уточнить отдельные положения, касающиеся полномочий Августа, взаимоотношений между ним и сенатом18, изучались полномочия близких к нему лиц, его родственников. То положение, что сначала Агриппа, а потом, в конце правления Августа, Тиберий получил такие же полномочия, которые были у Августа, дало Корнеману повод предложить теорию «двойного принципата» (Doppelprinzipat)19. Но эта теория стоит в полном противоречии с источниками, которые говорят о равноправных императорах II и III вв. (Марк Аврелий и Луций Вер, Каракалла и Гета), но всегда и безусловно утверждают авторитет Августа.

Изучение истории эллинизма оказало влияние на историю Римской империи. Сравнительное изучение эллинистической истории и истории Рима дало ряд доказательств в пользу того, что принципат Августа следует рассматривать как монархию. Так, Кэрст указывал, что Римская империя является определенной стадией в развитии античной монархии, а римские императоры — преемники эллинистических династов. Это находит, [с. 350] например, свое выражение в апофеозе20. Близкое к этому положение защищал Пельман, который сравнивал Римскую империю с позднегреческой тиранией21. Подчеркивая известные демократические моменты в политике римских императоров («право бедноты на хлеб»), он, подобно Кэрсту, находит немало общего между императорским режимом и эллинистическими монархиями22.

Уяснению идеологических основ власти Августа содействовало изучение современной ему культуры. Известное значение имели труды Г. Буассье, особенно его «Римская религия от Августа до Антонинов». Буассье подчеркнул реставрационные тенденции в политике Августа. Он обратил внимание на то, что произведения поэтов того времени отражали современные им религиозно-политические тенденции23. Однако, в труде Буассье не дается общей характеристики принципата, не устанавливается у него и связи идеологических течений с социальными отношениями.

К 20-м годам текущего века по истории принципата Августа появилась громадная литература. Больше всего было написано по вопросам, касающимся юридических основ принципата, но социальная сущность его оставалась в тени. Вопросам социально-экономической истории уделялось мало внимания. Правильной постановке вопроса мешали коренные методологические пороки буржуазной историографии: игнорирование роли и значения классовой борьбы, отрыв юридических отношений и вообще идеологии от социальной жизни, признание государства надклассовой организацией, модернизм в оценке явлений прошлого.

 

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: