От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе 7 глава

Несомненно также и то, что различные нации имеют различные представ­ления о вещах, различные критерии: различные понятия о справедливом и несправедливом, различные воззрения на нравственное и безнравственное, различные представления о приличном и неприличном, о красивом и некра­сивом, различные религии и различные науки. Но эти различия знаний не просто сочетаются с различиями воли, а определяют собой и объясняют эти различия воли. Англичанин иначе реагирует на одни и те же вещи, чем не­мец, так как он иначе воспитан, иначе учился, находится под другими куль­турными влияниями. Стало быть, отношение определенного комплекса пред­ставлений к определенному направлению воли есть отношение причины к следствию.

То же относится и к физическим качествам. Пусть антрополога интере­сует различное строение черепа, — историческому исследователю, социаль­ному теоретику, политику особенности строения черепа безразличны, по­скольку им не приходится считаться с гипотезой, что различным физичес­ким типам соответствуют различные духовные качества. Из опыта известно, что определенный физический тип либо прямо сопровождается определен­ными волевыми действиями, либо же ему соответствует известная способ­ность, известный способ познания, который уже со своей стороны вызывает определенные волевые действия. Даже антисемит безразлично относился бы к еврейскому носу, если бы он не был того мнения, что физический тип ев­рея связан с определенными психическими качествами. Только то обстоя­тельство, что наличие антропологических признаков сопровождается опре­деленным различием психических качеств и, в последнем счете, опосредо­ванно или непосредственно — определенным направление воли, — хотя мы и не были бы в состоянии определить характер причинной зависимости меж­ду физическими признаками и направлением воли — придает интерес фи­зическим свойствам какого-нибудь антропологического типа. Следователь­но, данная совокупность физических качеств также находится в определен­ной функциональной связи, а, значит, и причинной зависимости с данным направлением воли.

Итак, мы пришли к более точному понятию национального характера. Под национальным характером мы прежде всего понимаем не совокупность нсех физических и духовных качеств, свойственных нации, а только особен ности в направлении воли, тот факт, что у различных наций одни и те же вещи вызывают различные реакции, одно и то же внешнее положение обус­лавливает различные волевые действия. А то, что различные нации харак­теризуются неодинаковым направлением национальной воли, обуславлива­ется различием приобретенных нациями представлений или присвоенных нациям в борьбе за существование физических качеств¹⁰.

Затем, мы задались вопросом, как возникает такая общность характера, и ответили, что одинаково действующие причины создают одинаковые ха­рактеры. И, таким образом, мы пришли к определению нации, как общность судьбы (Schicksalsgemeinschaft).

Но мы должны теперь точнее определить понятие общности судьбы. Дело в том, что общность означает не только однородность. Так, Германия про­делала в XIX веке ту же капиталистическую революцию, что и Англия. В этом отношении силы, под влиянием которых складывался характер людей, были и тут и там одни и те же. Но из-за этого немец не стал все-таки англи­чанином. Ибо общность судьбы означает совместное переживание одной и той же судьбы на почве постоянных сношений и беспрерывного взаимодей­ствия. Англичане и немцы пережили одну и ту же капиталистическую эво­люцию, но пережили они ее в различное время, в различных местах и лишь в слабой взаимной связи. Одинаковые движущие силы создали большее, чем раньше, сходство между ними, но они никогда не смогли бы их превратить в единый народ. Не однородность судьбы, а коллективно пережитая, сооб­ща выстраданная судьба, общность судьбы создает нацию. По Канту, общ­ность означает «всеобщее взаимодействие между собой» (durchgangige Wech selwirking untereinander). Только пережитая в сплошном взаимодействии и в постоянной связи между собой, только так пережитая судьба создает нацию.

Итак, то, что нация есть продукт не однородности, а общности судьбы, то, что она возникает и живет только на почве постоянного взаимодействия то­варищей по судьбе, отличает ее от всяких других общностей характера. Общность характера представляет собою, например, также и класс. Проле­тарии всех стран отличаются однородными чертами характера. При всем различии между ними, одинаковое классовое положение все же запечатле­ло одинаковые черты характера в немецком и английском, французском и русском, американском и австралийском рабочим: все они, как пролетарии, отличаются одинаковым боевым настроением, одинаково революционным образом мыслей, одинаковой классовой моралью, одинаковым политическим хотением. Но эту общность характера создала не общность, а однородность судьбы. Ибо, хотя между немецкими и английскими рабочими и существу­ют известные сношения, все же они далеко не так тесны, как связь между английским рабочим и английским буржуа, живущими в одном и том же городе, читающими одни и те же газеты, одни и те же плакаты, участвую­щими в одних и тех же политических событиях и делах спорта, нередко всту­пающими друг с другом в сношения, если не прямо, то косвенно, через раз­личного рода посредников между капиталистами и рабочими. Язык есть ору­дие сношений. Если бы между английским и немецким рабочим существо­вали более тесные сношения, чем между английским буржуа и английским рабочим, то общий язык должны были бы иметь не английский буржуа с английским рабочим, а английский рабочий с немецким рабочим. Следова­тельно, национальная общность отличается от классовой общности тем, что между членами нации существует постоянное взаимодействие на почве опос­редованных или непосредственных взаимных отношений. Возможно, что образ жизни, исторические судьбы создают между рабочими различных на­ций больше однородности, чем между различными классами одной и той же нации, что, поэтому, в характере рабочих различных стран гораздо больше сходства, чем между рабочими и буржуа одной и той же страны. Но это не опровергает того положения, что национальная общность характера созда­ется общностью судьбы, а классовая общность характера — только однород­ностью судьбы.

Итак, нацию можно определить как общность характера, вырастающую на почве не однородности, а общности судьбы (aus Schicksalsgemeinschaft erwachsende Charaktergemeinschaft). В этом отражается также значение язы­ка для нации. Я создаю себе общий язык с теми людьми, с которыми я нахо­жусь в тесных сношениях; и, обратно, с теми людьми, с которыми я нахо­жусь в тесных сношениях, я имею общий язык.

Мы нашли два фактора, посредством которых действующие причины, условия борьбы за существование, спаивают людей в общность националь­ной судьбы.

Один путь — это путь естественной наследственности. Жизненными условиями предков определяется качественный состав протоплазмы, после­довательно связывающей поколения между собой: путем естественного под­бора определяется, какие качества передаются и какие не передаются по на­следству. Жизненные условия предков определяют, таким образом, каче­ства, наследуемые физическими потомками. В этом смысле нация представ­ляет собой общность происхождения: она сохраняется общей кровью, по народному выражению, или общностью протоплазмы, как учит наука. Но соплеменники, связанные только общностью происхождения, образуют на­цию лишь до того момента, пока они сохраняют общность сношений, пока они путем взаимных браков сохраняют общность крови. Как только между соплеменниками прекращается половая связь, так немедленно возникает тенденция к образованию из народа, бывшего до тех пор единым, многих новых отличных одна от другой общностей характера. Чтобы нация могла существовать в качестве естественной общности, требуется не только общее происхождение, но и постоянные смешанные браки.

Однако, характер индивидуума это — не только совокупность унаследо­ванных качеств, а также итог того воздействия, которое оказывает на него унаследованная культура: воспитание, право, которому он подвержен, нра­вы, которыми характеризуется его жизнь, те представления о боге и мире, о нравственном и безнравственном, о красивом и некрасивом, которые пере­даны ему по традиции, религии, философии, науки, искусство, политика, в сфере влияния которых он находится, а, главное, то, что определяет собой все эти явления, тот способ, которым он ведет среди соплеменников свою борьбу за существование. Таким образом, мы получаем второй великий важ­ности фактор, посредством которого борьба за существование определяет характер индивидуума: передача из уст в уста культурных ценностей. Ни­когда нация не бывает только естественной общностью, она всегда также и культурная общность. Здесь также, как и при естественной общности, судь­бы предшествующих поколений определяют характер индивидуума, дитя подвержено влиянию уже существующего общества, с определенным укла­дом экономической жизни, правовым строем, определенной духовной куль­турой. Но и здесь общность характера поддерживается лишь беспрерывной общностью сношений. Великое орудие этих сношений — язык. Язык — это орудие воспитания, орудие всевозможных экономических и духовных сно­шений. Сфера культурного влияния велика постольку, поскольку язык обес­печивает возможность взаимного понимания. Общность сношений тесна лишь в той степени, поскольку велика общность языка. Язык и общность сношений взаимно обуславливаются: язык есть условие всяких тесных сно­шений и именно поэтому необходимость общих сношений создает общность языка, как и наоборот, разрыв общности сношений постепенно дифферен­цирует некогда общий язык. Я могу, разумеется, изучить чужой язык, но все же не стану вследствие этого членом чужого народа, так как никогда чу­жой язык не может подвергнуть меня культурному влиянию чужого народа в той же мере и точно таким же образом, как родной язык: культура, пере­данная мне посредством родного языка, влияла на меня в период моего дет­ства, в самые впечатлительные и восприимчивые годы моей жизни, под ее влиянием стал складываться мой характер; все позднейшие впечатления приспособляются в уже сложившейся индивидуальности, причем сами под­вергаются изменениям в процессе восприятия. К этому присоединяется еще то обстоятельство, что чужим языком никогда нельзя овладеть в такой же мере, как родным языком, что наиболее тонкие и глубокие оттенки его, боль­шей частью, теряются: даже на образованного немца английское или фран­цузское художественное произведение лишь очень редко влияет с такой си­лой, как немецкое. Нельзя себе представить, чтобы нация сохранила себя, как культурную общность, без общности языка, этого важнейшего орудия человеческих сношений. Напротив, общность языка сама по себе не обеспе­чивает еще национального единства: датчане и норвежцы, католические хор­ваты и православные сербы, несмотря на общность языка, все же подверже­ны влиянию различных культур. Но, по мере того, как уменьшается диффе­ренцирующее влияние религии, сербы и хорваты становятся единой нацией, так как их связывает общность сношений на почве одинакового языка, так как они подвержены однородным культурным влияниям. Отсюда ясно так­же национальное значение победы общего языка над различными наречия­ми: необходимость более тесных сношений создает общий язык, а единый общий язык подвергает всех, владеющих этим языком, однородному куль­турному влиянию. Все они объединяются в культурную общность благода­ря существующему между ними взаимодействию. Это отношение между культурной дифференциацией и общностью языка ясно обнаруживается на примере голландцев. Хотя они и возникли из трех осколков немецких пле­мен, они все же не принадлежат больше к немецкому народу. Иное эконо­мическое развитие Нидерландов создало здесь и совершенно иную культу­ру. Отделившись от немцев экономически и культурно, они разорвали общ­ность сношений с немецкими племенами: связь, образовавшаяся между ними, была слишком тесна, связь с остальными немецкими племенами ста­ла слишком слаба. И вот они выработали свой особый язык, в качестве ору­дия своей культуры, и перестали принимать участие в процессе культурно­го объединения посредством единого немецкого языка.

Естественная общность и культурная общность могут совпадать: судьбы предков могут определять характер внуков, с одной стороны, путем переда­чи по наследству качеств предков, с другой стороны, путем передачи по тра­диции выработанной предками культуры. Но естественная и культурная об­щность не должны обязательно совпадать: естественные науки и культур­ные науки не всегда одни и те же. Ибо в естественную общность объеди­няются лишь лица, отличающиеся общим происхождением, тогда как культурная общность объединяет всех тех, кто подвергается общему куль­турному влиянию на почве постоянного взаимодействия. Чем сильнее это культурное влияние, чем больше отдельный индивидуум усваивает культур­ные богатства какого-нибудь народа, чем больше эта культура влияет на его индивидуальность, тем скорее он станет членом этой нации, тем больше от­разится на нем ее национальный характер, хотя бы он и не принадлежал к ней, в силу естественной общности. Таким образом, возможен даже созна­тельный выбор другой национальности. Так Шамиссо говорит о самом себе: «я стал немцем посредством языка, искусства, науки и религии».

Но действительно ли человечество так разделено на нации, что каждый индивидуум может принадлежать только к одной, а не одновременно к не­скольким нациям? Одна только естественная связь человека с двумя нация­ми ничего не изменяет в факте строгой дифференциации национальностей. В пограничной полосе двух стран, где сталкиваются две нации, люди часто смешиваются, так что кровь обеих наций течет в жилах каждого жителя этой полосы. Тем не менее это, вообще говоря, не приводит к слиянию наций. Здесь именно различие культурной общности резко разграничивает нации вопреки кровному смешению. Примером служит национальная борьба в Ав­стрии. Кто в борьбе между чехами и немцами видит расовую борьбу, тот об­наруживает лишь свое историческое невежество. Немецкие и чешские кре­стьяне, может быть, еще сохранили в известной степени чистоту своей кро­ви; но те слои обеих национальностей, которые ведут борьбу, которые являются субъектами, а также и объектами национальной борьбы — интел­лигенция, мелкая буржуазия, рабочий класс — до такой степени смешали свою кровь путем взаимных браков, что ни относительно немецкой, ни от­носительно чешской нации не может быть и речи, как о естественной общ­ности. Тем не менее, обе нации отнюдь не слились воедино. Различные куль­туры, передаваемые посредством разных языков, воспроизводят их, как са­мостоятельные, резко разграниченные нации. Совершенно другое дело, если какой-нибудь индивидуум принимает равномерное или почти равномерное участие в культуре двух или нескольких наций. Таких индивидуумов тоже не мало имеется в пограничных или в национально-смешанных областях. С раннего детства они говорят на двух языках, они находятся почти под оди­наковым влиянием судьбы, культурных особенностей двух наций и, таким образом, они, по характеру своему, становятся членами обеих наций или, если угодно, индивидуумами, ни к какой нации не принадлежащими. Ибо индивидуум, на которого воздействует культура двух или нескольких наций, характер которого является равнодействующей различных национальных культур, не просто сочетает в себе черты характера двух наций, а обладает совершенно оригинальных характером, подобно тому, как химическое сме­шение нескольких элементов дает совершенно новое химическое образова­ние. Это и есть причина того, что индивидуум, являющийся культурным плодом нескольких наций, большей частью находится в загоне, что к нему относятся подозрительно, а во времена национальной борьбы считают даже предателем и перебежчиком; смешение культурных элементов создает но­вый характер, который делает этого индивидуума одинаково чуждым обе­им нациям, он для них такой же чужой, как и член всякой другой нации. Но не следует обманываться этой, хотя бы и понятной, антипатией к таким продуктам культурной амальгамы. Самые крупные личности очень часто воплощают в себе результаты культурного воздействия двух или несколь­ких наций. Наши ученые, наши великие художники часто находятся почти под одинаковым культурным влиянием нескольких наций. В лице такого человека, такой индивидуальности, как Карл Маркс, скристаллизовалась история четырех великих наций, евреев, немцев, французов и англичан, и потому-то его произведение могло войти в историю всех современных вели­ких наций, потому-то без его произведения нельзя понять истории культур­ных наций нашего времени.

Но воздействие нескольких национальных культур на один и то же инди­видуум встречается не только как единичное, но и как массовое явление. Так, вся чешская нация несомненно находилась под очень сильным воздействи­ем немецкой культуры. Отчасти это верно, когда говорят, что чехи — это те же немцы, только говорящие по-чешски, и в устах немца это составляет — с точки зрения национального способа оценки — не порицание, а величайшую похвалу. Однако, массовое восприятие чуждых культурных элементов ни­когда не уравнивает национальных характеров, разве только несколько сгла­живает различия между ними. Ибо никогда чужая культура не влияет на индивидуум с той же силой, как первоначальная национальная культура: элементы чужой культуры воспринимаются лишь в переработанном виде, приспособляются в процессе восприятия в уже существующей националь­ной культуре. Мы знаем уже это явление национальной апперцепции.

Тот факт, что одни и те же действующие причины, условия человеческой борьбы за существование, объединяют людей в нацию путем двух различных факторов, — с одной стороны, через наследственную передачу присвоенных в борьбе за существование качеств, а с другой, — посредством передаваемых по традиции культурных ценностей, — этот факт придает явлениям нацио­нальной жизни то многообразие, которое мешает найти здесь единство дей­ствующих причин. Вот мы имеем нации, в которых естественная и культур­ная общность совпадают, в которых физические потомки являются также преемниками исторической культуры; там перед нами продукт естественной амальгамы, но составляющий тем не менее единую нацию, с единой куль­турной общностью; здесь — лица одного национального происхождения, но характер которых формировался под влиянием двух или нескольких куль­тур; наконец, существуют нации вовсе лишенные общности происхождения и образовавшие единый крепкий национальный организм единственно лишь на почве общности культуры. Но во всяком случае, лица одинакового проис хождения, но не связанные культурной общностью, не составляют нации, ибо не существуют нации без взаимодействия соплеменников, возможного только посредством общего языка и передачи одних и тех же культурных ценностей. Естественная общность, не составляющая в то же время и куль­турной общности, может, в качестве расы, интересовать антрополога, но она не образует нации. Условия борьбы человека за существование могут созда­вать нацию двумя путями — и естественной, и культурной общности; но если они передают свое влияние только одним током, путем только одного фак­тора, то это — обязательно фактор культурной общности.

Наше исследование показало нам, что общая культура, связывающая лю­дей в нацию, носит совершенно различный характер в зависимости от того социального строя, которому она соответствует. По существу, перед нами прошли три типа национальной культурной общности.

Первый тип, представленный в нашем историческом этюде германцами эпохи родового коммунизма, показывает нам нацию, все члены которой свя­заны как общностью крови, так и общей культурой предков. Мы неоднок­ратно говорили о том, как это национальное единство распадается с перехо­дом к оседлости: с прекращением смешанных браков между обособившими­ся территориально племенами, подвергающимися действию различных условий борьбы за существование, дифференцируются полученные от пред­ков качества; с другой стороны, общая, унаследованная от первоначального народа культура, развивается каждым из обособившихся племен в различ­ном направлении. Так нация этого типа носит в себе зародыши распада.

Второй тип представлен нацией классового общества. Массы народа по- прежнему подвержены знакомому нам процессу дифференциации: при от­сутствии половых сношений между ними, они все больше различаются даже в физическом отношении; не связанные никакими другими узами сношений, они развивают первоначально общий язык в различные диалекты; подвер­женные различным условиям борьбы за существование, они развивают раз­нородные культуры, которые, со своей стороны, создают различные харак­теры. Таким образом, массы народа тем больше теряют национальное един­ство, чем больше с течением времени пропадает первоначальная общность унаследованных качеств, чем больше первоначально общая культура вытес­няется и разлагается позднее возникшими разнородными культурными эле­ментами. Нацию связывает уже не кровное и культурное единство масс, а культурное единство одних только господствующих классов, командую­щих этими массами и живущих их трудом. Только они и их социальные спут­ники связываются в общность половыми и всякого рода культурными сно­шениями: так образуют нацию средневековое рыцарство или класс образо­ванных лиц в Новое Время. Широкие массы же, трудом которых нация существует — крестьяне, ремесленники, пролетарии — составляют лишь ни­щий слой, фон нации.

Наконец, третий тип представляет социалистическое общество будущего, которое снова объединит всех соплеменников в автономное национальное целое. Но нацию свяжет тогда уже не общность происхождения, а общность воспитания, труда, совместное пользование культурными ценностями. На­ции, поэтому, не будет угрожать больше опасность распада, напротив, общ­ность воспитания, пользование всеми культурными благами, тесная связь общественной жизни и общественного труда — все это составить прочную гарантию национального единства.

Итак, мы представляем себе нацию, не как нечто застывшее, раз навсегда данное, а как беспрерывный процесс образования; в основе же этого процес­са лежат те условия, при которых люди ведут борьбу за существование и за продление рода. А так как нации еще нет в ту эпоху, когда люди пользуют­ся для поддержания своей жизни готовыми, никому не принадлежащими дарами природы, так как нация возникает лишь на той ступени развития человечества, когда человек вынужден трудом отвоевывать у природы необ­ходимые ему для жизни блага, — то нация и ее характерные особенности обуславливаются способом производства, орудиями труда, которыми люди пользуются, производительными силами, которыми они обладают, отноше ниями, в которых они становятся друг к другу в процессе производства. Объяснить возникновение нации вообще и каждой данной нации в отдель­ности, как один из результатов борьбы человека с природой, — это великая задача, разрешение которой стало возможным, благодаря историческому методу Карла Маркса.

Национальный материализм считал нацию своеобразной материальной субстанцией, обладающей таинственной силой создавать из себя общность национального характера. История человечества представлялась ему, поэто­му, историей борьбы и взаимного смешения постоянных, неизменных расо­вых, наследственных субстанций. В последние годы этот ненаучный способ исследования испытал — особенно под влиянием Гобино — любопытное воз­рождение; но дарвинизм сумел оказать ему успешное противодействие. Даже среди тех, которые придают особенное значение унаследованным расовым характерам, начинает преобладать тот взгляд, «что недостаточно лишь кон­статировать различие расы, а что надо это различие объяснить»¹¹. Если же это говорится серьезно, то раса становится лишь одним из путей, посредством которых передается действие условий борьбы за существование, посредством которых производительные силы образуют национальную общность ха­рактера.

Национальный спиритуализм считал нацию таинственным народным духом, историю нации — саморазвитием народного духа, мировую исто­рию — борьбой народных духов, которые, в силу своих особенностей, то дру­жат, то враждуют друг с другом. Но вот даже Лампрехт, например, который ставит развитие национального сознания в центр своей национальной исто­рии и полагает, что открыл всеобщий закон развития народного духа, все же эволюцию национального сознания и народной души объясняет измене­ниями, происходящими в народном хозяйстве; развитие народной души уже не представляется ему самостоятельным движущим фактором, а лишь ре­зультатом изменений в способе народного труда. Если же он не довольству­ется тем, что процесс образования нации объяснить развитием производи­тельных сил, метаморфозами производственных отношений, если он хочет и развитие национального сознания, народную душу подвести под действие каких-то всеобщих законов, которые не объясняют уже отдельных истори­ческих факторов, а описывают лишь самые общие явления эволюции, то здесь дело идет вовсе не о законах, а лишь, как думает Зиммель, о «предва­рительных шагах для выработки законов», о «провизорных обобщениях ис­торических явлений, о первой ориентировке в массе отдельных фактов»¹².

Материалистическое понимание истории, подготовленное, с одной сто­роны, дарвинизмом, преодолевшим национальный материализм, а с дру­гой — исторической наукой, объясняющей процесс исторической жизни, а, стало быть, и процесс образования нации, не свойствами какого-то мисти­ческого народного духа, а фактами экономического развития, в состоянии объяснить нацию, как никогда не завершающийся продукт беспрерывно раз­вивающегося процесса, последней движущей силой которого являются ус­ловия борьбы человека с природой, развитие производительных сил, изме­нения в отношениях труда. С этой точки зрения нация есть историческое в нас (Historische in uns). В индивидуальном своеобразии, связывающем каж­дого индивидуума со всеми остальными индивидуумами его народа в нацио­нальную общность, осела история его (естественных и культурных) пред­ков, — его характер это — кристаллизованная история (erstarrte Geschich- te). Общность национального характера мы составляем потому, что личные особенности, индивидуальность каждого из нас сложились в борьбе за суще­ствование предшествовавших общностей.

Различие между национальными характерами есть факт, данный опытом, и отрицать его может лишь то доктринерство, которое видит только то, что оно хочет видеть и поэтому не видит того, что все видят. Вопреки очевидно­сти, постоянно отрицается различие национальных характеров и утвержда­ется, что нации ничем иным не различаются, как только по языку. Такое мнение мы встречаем у многих теоретиков, стоящих на почве католическо­го вероучения. Оно было заимствовано из гуманистической философии эпо­хи буржуазного Просвещения. Оно перешло также в наследство некоторым социалистам, которые хотели обосновать этим мнением точку зрения про­летарского космополитизма: последний же, как мы дальше еще увидим, есть первая и самая примитивная позиция, занятая рабочим классом по отноше­нию к национальной борьбе буржуазного мира. Это беспочвенное мнение о том, будто нация лишена какого бы то ни было значения, в настоящее вре­мя все еще сохраняется в жаргоне австрийской социал-демократической прессы, которая предпочитает вести речь о товарищах, говорящих на немец­ком и чешском «языках» вместо того, чтобы говорить о немецких и чешс­ких товарищах. Тот взгляд, национальные развития суть не что иное, как различия языка, покоится на атомистически индивидуалистическом пони мании общества, по которому общество есть только сумма индивидуумов, внешним образом связанных; с этой точки зрения нация представляет со­бою также простую сумму людей, связанных внешним образом, и именно, посредством языка. Кто стоит на этой точке зрения, тот повторяет ошибку Штаммлера, который видит конститутивный признак социальных явлений во внешнем регулировании, в договорах и правовых установлениях. Для нас же общество не только сумма индивидуумов, — каждый индивидуум есть для нас продукт общества. Стало быть, и нация не есть для нас сумма еди­ниц, вступивших друг с другом в сношения посредством общего языка, а, напротив, каждый индивидуум есть продукт своей нации, его индивидуаль­ный характер иначе и не мог возникнуть, как только в процессе беспрерыв­ного взаимодействия с другими индивидуумами. Это общение определило характер каждого из этих индивидуумов, всех их связало в общность харак­тера. Нация проявляется в национальности каждого соплеменника, это зна­чит, что характер каждого соплеменника определяется судьбой всех сопле­менников, пережитой сообща в процессе постоянного взаимодействия. Что касается языка, то он — не более, как орудие этого взаимодействия, правда, орудие, всегда и везде совершенно необходимое, подобно тому, как внешние регулирующие нормы вообще составляют форму сотрудничества связанных в общность индивидуумов. Кто не верит своим глазам, кто не верит очевид­ности различий между национальными характерами, тот пусть, по крайней мере, согласится с теми теоретическими соображениями, что различные судьбы, пережитые в постоянной общности сношений, необходимо создают различные национальные характеры.

Но наш взгляд на сущность нации отнимает почву не только у индивидуа­листического отрицания реальности национального характера, но пресека­ет возможность гораздо более опасного злоупотребления этим понятием. Национальный характер есть не что иное, как направление воли отдельного соплеменника, определяющееся на почве общности судьбы со всеми осталь­ными соплеменниками. Продукт определенных социальных условий, раз вызванный к жизни, национальный характер создает этим ложное о себе представление, как о самостоятельной исторической силе. Различие нацио­нальных характеров означает различие волевых направлений. Следователь­но, при одинаковых внешних условиях каждая нация будет иначе действо­вать, чем все другие нации. Например, развитие капитализма вызвало сре­ди англичан, французов и немцев, хотя в общем и очень сходные, но в частностях все же различные движения. Таким образом, национальный ха­рактер кажется исторической силой. Если теория объясняет его как продукт истории, то повседневному опыту он представляется, напротив, творческой силой, которая сама двигает историю. Если теория учит, что национальный характер есть осадок взаимоотношений людей, то непосредственному опы­ту кажется, напротив, что эти сношения определяются и регулируются на­циональным характером. Это есть фетишизм национального характера. Наша теория рассеивает этот призрак одним ударом. Ничего таинственного нет в том, что национальный характер как будто определяет желания и дей­ствия каждого члена нации, раз мы полагаем, что каждый индивидуум есть продукт своей нации, что национальный характер есть не что иное, как то определенное направление воли, в котором проявляется как его индивиду­альная особенность, общность судьбы его нации. Национальный характер уже не представляется самостоятельной силой, раз мы понимаем его как оса­док национальной истории. В будто бы самостоятельном историческом вли­янии национального характера мы видим не что иное, как продукт истори­ческого развития: история предков, условия их борьбы за существование, производственные силы, которые над ними господствовали, их производ­ственные отношения, — все это продолжает жить и определять поведение их естественных и культурных потомков. Если мы выше пришли к заклю­чению, что естественная наследственность и передача культурных ценнос­тей суть только средства, которыми судьбы предшествовавших поколений определяют характер потомков, то теперь и национальный характер явля­ется для нас только средством, которым в истории предков влияет и на жизнь потомков, на их мышление, чувствование, желание и образ действия. Имен­но тем, что мы признали реальность национального характера, мы отняли у него его кажущуюся самостоятельность и определили его, как орудие дру­гих национально-исторических сил. А благодаря этому, национальный ха­рактер теряет в свою будто бы субстанциональность, то есть ту видимость, будто в текучести общественных явлений он представляет собою постоянное и неизменное. Не будучи ничем иным, как только осадком истории, он из­меняется с каждым часом, с каждым новым событием, пережитым нацией, он столь же изменчив, как тот процесс, который в нем отражается. Вклю­ченный в ход мирового процесса, он не есть уже какое-то неизменное бытие, а постоянное движение, постоянный процесс образования нового и исчезно­вения старого, отживающего.