Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Концепции идеологизации, деидеологизации и реидеологизации




 

В первую очередь стоит подметить связь концепции идеологии Мангейма с концепцией

Маркса. Оба мыслителя выдвигали тезис о зависимости общественного сознания от

общественного бытия, подчеркивая тем самым социальную обусловленность идей. Однако

Мангейм не сводил сам источник изменения общественного бытия только лишь к экономическим

отношениям, как это делал Маркс. Для него общественное бытие может выстраиваться и по

религиозному фактору, как, например, в средневековом обществе. Мангейм буквально

привязывает разные типы мышления к определенным социальным группам, утверждая, что

мышление само по себе детерминировано коллективным бессознательным той группы, к которой

принадлежит ее носитель. Противопоставляя коллективные бессознательные правящих и

угнетенных групп, Мангейм утверждает, что именно они и лежат в основе теоретических

концепций политических соперников. Образовавшись в разных социальных условиях, эти

бессознательные мотивы формируют искаженное восприятие мира. Например, мышление

правящих групп не в состоянии увидеть ряд фактов, которые поставили бы под сомнение и

подорвали их уверенность в своем господстве. Выдвигая и теоретически обосновывая свою

систему идей как единственно истинную, правящий класс создает духовное образование,

называемое идеологией. При этом должно быть совершенно ясно, что понятие “идеология” не

предполагает наличия сознательной политической лжи, его назначение – указать на аспект

социальной обусловленности мышления бытием. Любая идеология – это апология существующего

строя, защита статус-кво. В этом состоит стабилизирующая роль идеологий. По Мангейму,

идеологиям противостоят утопии – “духовные образования”, столь же субъективно пристрастные,

как и идеологии, но порожденные сознанием оппозиционных классов. Угнетенные группы,

заинтересованные в уничтожении статус-кво и своем освобождении, невольно видят в

окружающей их действительности только то, что соответствует их настроениям. Они не

принимают в расчет все то, что может поколебать их веру или парализовать желание изменить

положение вещей. С приходом к власти ранее угнетенных слоев утопии автоматически переходят

в идеологии. Такое противопоставление «консервативной идеологии» и «революционной утопии»

оказалось в конечном итоге несостоятельным.

Деидеологизация и реидеологизация.

Концепция «деидеологизации» появилась во времена торжества позитивизма.

Рассматривая идеологию как некую форму ложного сознания, сторонники концепции

деидеологизации утверждали, что идеология не выдержит соперничества с наукой.

Растущий авторитет науки породит в людях сомнение в тезисах какой бы то ни было идеологической системы, и в разработке таковой просто не будет нужды.

Так, например Д. Белл в своей работе «Конец идеологии. Истощение политических идей в 50-х

годах» (1960) провозгласил, что человечество исчерпало сам запас политических идей, поскольку

впредь политические партии в западных государствах могут соперничать между собой, попросту

обещая ускорить экономический рост и повысить уровень жизни в обществе. По Беллу, экономика

одержала верх над политикой. Схожие с Беллом мысли высказывал и другой знаменитый

политолог С. Липсет, согласно котором, идеологии к сер. XX в. утратили какую бы то ни было

идейную состоятельность, а современное индустриальное общество способно решать свои

проблемы вне идеологических догм. Также нельзя забыть про критику концепции идеологии

франкфрутской школы. Известна полемика Ю. Хабермаса с Н. Луманом, представлявшим школу

структурного функционализма. Функционалисты отрицательно относились к теории

“деидеологизации”, поскольку в их концепции общества идеологии отводилась интегрирующая и

стабилизирующая роль. В работе “Техника и наука как идеология” Хабермас предложил различать

две формы идеологии – политическую идеологию, свойственную прошлым эпохам, и

современную “идеологию”, возникшую в условиях индустриального общества – технократическое

сознание. Она свободна от некоторых элементов “ложного сознания”, присущих предыдущей

форме. Техника стала элементом «репрессивного управления» и социального контроля, и таким

образом обрела политическое и идеологическое измерение.

Под впечатлением новых социальных движений, Д. Белл, С. Липсет и др. признали

ошибочность концепции «деидеологизации». А в 70-е гг. как реакция на развернувшиеся в мире

различные демократические и освободительные движения возникла концепция

«реидеологизации», которая возвеличивала роль и значение идеологии в общественном развитии.

Сам дискурс конца идеологии появился вновь вскоре после падения советского союза в период

ощущения победы либеральных идей. Концепция американского политолога Френсиса Фукуямы,

изложенная в книге «Конец истории и последний человек» (1992), отражает идеи «победившего»

запада, выдвигая тезис о том, что с падением советского союза марксизм пал как идеология,

окончив, тем самым, период идейной эволюции победой либеральных ценностей.

 

 

Подход Джуди Батлер

 

В своем анализе политической власти Д. Батлер стремится соединить теорию власти Мишеля Фуко с психоанализм Зигмунда Фрейда, постструктуралистскими идеями Луи Альтюссера и гендерными дискурс-исследованиями.

В работе «Психика власти: теории субъекции» (The Psychic Life of Power: Theories in Subjection) Батлер предлагает рассматривать власть не только в качестве некой внешней силы, давлеющей над субъектом и определяющей его место в иерархии политического пространства, но также в роли интерсубъективной силы, представляющей инстанцию коллективного бессознательного, находящуюся внутри самого субъекте и устанавливающую его идентичность. Именно такое понимание власти, по ее мнению, сформулировал Фуко, говоря о том, что власть имманентна множеству желаний субъектов. «Мы привыкли, - пишет Батлер, - думать о власти как о том, что давит на субъект извне, о том, что субординирует, ставит в зависимость и переводит в нисший класс. Это безусловно, справедливое описание части того, что делает власть. Но, если следуя Фуко, мы понимаем власть также как формирующую субъект, как обеспечивающую само условие его существования и траекторию его желания, тогда власть есть не просто то, чему мы противостоим, но также в конечном итоге то, от чего мы зависим в самом нашем существовании, и то, что мы скрываем и сохраняем в своем бытии. Обычная модель понимания этого процесса такова: власть внедряет себя в нас, и, ослабленные ее силой, мы интернализуем или принимаем ее термины».16

Власть для Батлер, как и для Фуко, реализуется в дискурсах, которые производят эффекты повиновения, осуществляя процедуры субординации и идентификации субъектов в поле политики. Но Батлер, заостряя внимания на том, что власть интернализуется в самом субъекте, предлагает пойти дальше Фуко и соединить концепцию власти как дискурса с теорией психики в духе психоаналитической концепции несчастного сознания. Еще Гегель, отмечает Батлер, в «Феноменологии духа» прослеживал процесс падения в «несчастное сознание», связывая его с тем, что образ господина, который изначально для раба возникает как олицетворение внешней власти, затем, проникая в его сознание, становится внутренней силой принуждения и подчинения власти господина. Та же фигура несчастного сознания выступает предметом анализа у Ф. Ницше, когда тот обращается к феномену рабской морали. «В каждом случае власть, что сначала выглядит как внешняя, угнетающая субъект, под давлением понуждающая его к субординации - пишет Батлер, - обретает психическую форму, выстраивая самоидентичность субъекта».17

Власть трактуется Батлер как дискурсивное производство субъекта, его субъектной самоидентификации, подчиняющейся властному дискурсу. Она делает также ссылку на работу Л.Альтюссера «Идеология и идеологические аппараты государства», в которой говорится о том, что эффект властной субординации субъектов реализуется через властный голос, окликающий индивида. «В печально известном примере, предлагаемом Альтюссером, - отмечает автор, - полицейский окликает прохожего на улице, и прохожий оборачивается и признает себя как того, кого окликнули. В этом обмене, в котором предлагается и принимается признание (человеком себя), и происходит интерпелляция – дискурсивное производство социального субъекта».18

Вывод из фукианско-альтюссеровской трактовки власти таков: субъект есть эффект власти в обратном движении, субординация выступает центральным моментом становления субъекта. Как условие выживания субъекта интернированная власть предлагает ему принудительное повиновение. Иначе говоря, субъект в целях продолжения своего существование, а также, чтобы оставаться самим собой, не может не желать ситуации своей собственной субординации, т.е. ситуации принятия власти других субъектов в форме регуляции, запретов, подавления. Человек, умозаключает Батлер, просто нуждается в признании себя в качестве субъекта, и форма такого признания осуществляется в эффекте субординации, производимом властью. Индивид становится субъектом только тогда, когда пройдет через процедуру властной субординации. Внутреннее принятие власти и формирование субъекта (или субъекция) таким образом выступают взаимосвязанными амбивалентными явлениями.19

Власть, согласно Батлер, воспроизводится в субъекции как в своей второй модальности. В субъекции ситуация субординации находит свое отражение во властном дискурсе, находящемся вне субъекта, то есть в дискурсе, существующем объективно. «Вынужденный искать признание своему существованию в категориях, терминах и именах, что не им созданы, субъект, - пишет Батлер, - ищет знак своего существования вне себя, в дискурсе, который одновременно доминантен и индифферентен. Социальные категории означивают одновременно и субординацию, и существование. Другими словами, в субъекции ценой существования становится субординация».20

Дискурс рассматривается Батлер в качестве властной силы, производящей идентичности, включая гендерную идентичность. Само же отношение власти и гендера трактуется как инкорпорированность властных отношений в гендерные, посредством чего производится гендерная идентичность.

В своих исследованиях гендерной идентичности Батлер предлагает концепцию гендера, согласно которой гендер предстает в виде дискурсивного конструкта, сформированного в определенной системе властных отношений, складывающихся вокруг распределения социальных ролей и статусов между женщинами и мужчинами.

Гендер как дискурсивный конструкт, согласно Батлер репрезентируется посредством системы нормативных предписаний по отношению к внешности, поведению и способам репрезентации половой идентичности. Подобного рода нормативные репрезентации пола Батлер обозначает понятием «перформация гендера». Перформация гендера, отмечает автор, создает иллюзию существование некой естественной и неизменной сущности женственности (феминности) и мужественности (маскулинности), на чем выстраиваются разнообразные теории, объясняющие или критикующие ситуацию исторического доминирования мужчин в системе властных отношений, включая классические политические теории феминизма, которые настаивают на существовании некой изначальной гендерной сущности. Такой изначальной сущности, по Батлер, просто не существует, ибо гендер есть эффект внутрисубъектной ретроактивной логики, которая в целях признания собственной идентичности добровольно принимает сконструированные обществом властные предписания в отношении поведения различных полов. В этой связи Батлер делает вывод о том, что разного рода понятия, служащие для обозначения сущности пола, к примеру, понятие «женщина», это «всего лишь фантазматическая конструкция, отвечающая определенным целям, но отрицающая внутреннюю сложность и неопределенность самого термина».21

В целом, в постструктуралистских гендерных исследованиях политическая власть рассматривается как выработанная культурно-исторической и дискурсной практикой система гендерных различий, которая отвечает потребностям субъектов в самоидентификации и которая закрепляет в массовом сознании некий императив о неравенстве возможностей. По сути, политическая власть, инкорпорируя отношения гендерной ассиметрии в
массовом сознании, согласно современным феминистским исследованиям гендера, производит легитимацию такой статусной субординации, которая приводит к дискриминации как женщин, так и лиц нетрадиционной сексуальной ориентации. В этой связи философско-политический проект постструктуралистского феминизма направлен на то, чтобы направить основные усилия на дискурсную деконструкцию представлений об идентичностях, которые имплицитно содержат дискритинационные компоненты.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...