Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Дневник Руперта. Продолжение




 

июня 24-го, 1907

Вчера вечером я наконец получил от моей Леди послание, подобное первому, и доставлено оно было похожим способом. На этот раз, однако, наше свидание должно было происходить на карнизе, под кровлей главной башни замка.

Прежде чем пуститься в это приключение, я оделся, соблюдая осторожность, — на тот случай, если кто-нибудь из слуг по какой-то хозяйственной надобности вдруг заглянет ко мне, а ведь тогда все, конечно же, дойдет до тетушки Джанет и предположениям и расспросам не будет конца, чего мне совсем не хотелось.

Признаюсь, что, размышляя о предстоящем приключении во время торопливых сборов, я недоумевал, каким же образом человеческое тело, пусть даже принадлежащее мертвой, может попасть (либо быть доставлено) в такое место без посторонней помощи, по крайней мере, без сговора с кем-то из обитателей замка. При посещении флагштока все было иначе. Флагшток находится на самом деле вне замка, и чтобы добраться туда, я должен был тайно покинуть замок и из сада подняться на крепостной вал. Но теперь подобной возможности не было. Башня — imperium in imperio. [101]Она находится в пределах замка, хотя и отделена от него; башня имеет свою систему обороны на случай вторжения. Кровля башни, насколько мне известно, так же неприступна, как и склад боеприпасов.

Но все трудности для меня свелись к проникновению в башню. Предвкушение встречи и нетерпеливый восторг, наполнявший меня при одной мысли о свидании, превращали любую задачу в пустяк. Любовь порождает свою веру, и я ни на миг не усомнился в том, что моя Леди будет ждать меня в указанном месте. Миновав небольшие арочные галереи и поднявшись по лестничным маршам с двойными заграждениями — вырубленными в толще стен, — я очутился на карнизе под башенной кровлей. Хорошо, что время было относительно спокойное, не требовавшее стражи или караульных на всех этих участках.

Там, в тускло освещенном уголке, куда падали глубокие тени от то и дело закрывавших луну торопливых облаков, я увидел ее, как всегда закутанную в саван. Странно, я почему-то чувствовал, что обстоятельства еще более осложнились. Но я был готов ко всему. Я уже решился на все. Я был намерен завоевать женщину, которую любил, даже встретившись лицом к лицу со смертью. Теперь же, после кратких объятий, я даже жаждал принять смерть — или нечто, что тяжелее смерти. Теперь эта женщина была мила и дорога мне больше, чем прежде. Какие бы колебания я ни испытывал при зарождении нашей любви или в то время, когда она крепла, теперь от них не осталось и следа. Мы поклялись друг другу и открыли друг другу наши чувства. Как же можно было не верить или хотя бы сомневаться в том, что настоящее бесценно? Но даже возникни такие сомнения, их бы испепелил жар наших объятий. Я потерял голову от любви к ней и был рад этому. Когда она заговорила, ослабив объятия и глотнув воздуха, я услышал такие слова:

— Я пришла предупредить тебя, чтобы ты был еще осторожнее, чем прежде.

Призн а юсь, меня, думавшего только о любви, уязвило то, что ее могла привести сюда какая-то иная причина, пусть даже забота о моей безопасности. И я не мог не отметить горькую нотку досады в своем голосе, когда ответил ей так:

Я пришел ради любви.

Она явно тоже расслышала боль в моем голосе, потому что торопливо проговорила:

— О милый, и я пришла ради любви. Я так тревожусь о тебе именно потому, что люблю тебя. Что мне мир и даже Небеса без тебя?

Ее тон был столь неподдельно искренним, что меня сразило сознание моей грубости. При такой любви, как ее, даже эгоизма возлюбленного, обнаруженного мною, следовало устыдиться. У меня не хватало слов, и я просто взял ее тонкую руку в свою и поднес к губам. Я не мог не отметить, что ее теплая рука, которая так крепко сжимает мою руку, не только красива, но и сильна. Это тепло и пылкость проникли в мое сердце и поразили мой ум. И пока я вновь изливал свои чувства, она слушала, жарко дыша. Когда же страсть выразила себя, настал черед для проявления чувств, более управляемых. Когда я вновь испытал удовлетворение, удостоверившись в ее любви ко мне, я смог оценить ее заботу о моей безопасности и поэтому вернулся к этой теме. Уже из настойчивости ее, порожденной любовью, явствовало, что мне есть чего страшиться. В порыве любви — а об этом я и позабыл или вообще не думал — какую чудесную силу, какие знания могла она обнаружить странным, присущим ей способом? Да ведь в этот самый миг она была со мной, преодолев преграды, разделяющие нас. Замк и и запоры, даже сама печать смерти, казалось, не способна удержать ее в заточении! При ее свободе действий и перемещения, позволявшей ей по желанию проникать в тайные места, что бы, ведомое другим, смогло укрыться от нее? Как сумел бы хоть кто-нибудь скрыть от подобного существа даже злой умысел? Такие мысли, такие предположения нередко проносились в моем уме в минуты, скорее, волнения, но не раздумий, и проносились столь быстро, что я не осознавал их со всей отчетливостью. И однако след этих мыслей и предположений оставался со мной, пусть и неосознанный, пусть мысли эти забывались или же слабели, не успев развиться.

— А для тебя?.. — спросил я серьезно. — А для тебя разве нет опасности?

Она улыбнулась, и ее маленькие зубки-жемчужинки заблестели в лунном свете, когда она произнесла:

— Для меня опасности нет. Я не рискую. Я абсолютно не рискую — вероятно, я одна во всей этой стране.

Смысл ее слов до меня дошел не сразу. Не хватало, казалось, какого-то звена, чтобы понять это утверждение. Не то чтобы я не верил или не доверял ей, просто я решил, что она могла заблуждаться. В попытке успокоиться я, мучимый тревогой, не подумав, спросил:

— Почему абсолютно не рискуешь? В чем твоя защита?

Несколько долгих как вечность мгновений она пристально смотрела на меня, и звезды в ее глазах пылали; затем, наклонив голову, она взялась за складку своего савана и поднесла ее к моему лицу:

— Вот в чем!

Смысл ее слов теперь был предельно ясен. Горло перехватило от волны нахлынувших на меня чувств, и какое-то время я не мог говорить. Я опустился на колени и, обхватив ее руками, крепко прижал к себе. Она видела, что я взволнован, и нежно провела ладонью по моим волосам, а также ласковым движением прижала мою голову к своей груди, как сделала бы мать, стараясь утешить испуганного ребенка.

Вскоре мы вновь вернулись к действительности. Я пробормотал:

— Твоя безопасность, твоя жизнь и счастье — для меня все. Когда ты предашься моей заботе?

Трепеща в моих объятиях, она еще теснее прижалась ко мне. Казалось, ладони ее дрожали от удовольствия, когда она говорила:

— Ты на самом деле хочешь, чтобы я всегда была с тобой? Для меня это было бы несказанное счастье. А для тебя?

Я подумал, что она жаждет услышать о том, как я люблю ее, и что по-женски подталкивает меня к этому, и я вновь заговорил о бушевавшей во мне страсти; она жадно слушала меня, и мы крепко сжимали друг друга в объятиях. Наконец мы замерли, надолго замерли, и наши сердца бились в унисон, когда мы стояли, крепко обнявшись. Потом она произнесла тихим, напряженным и нежным шепотом, таким нежным, как дуновение летнего ветерка:

— Будет, как ты этого хочешь, но, мой дорогой, прежде тебе придется пройти через испытание, которое, возможно, окажется для тебя ужасным опытом. Однако больше ни о чем не спрашивай! Ты не должен спрашивать, потому что я не отвечу, а для меня мука отказать тебе в чем-то. Брачный союз с такой, как я, предполагает свой особый ритуал, и его нельзя избегнуть. Возможно…

Я пылко прервал ее:

— Нет такого ритуала, которого я устрашусь, если только он служит твоей пользе и прочному счастью. И если в результате я смогу назвать тебя моей, я с радостью встречусь лицом к лицу с любым ужасом, принадлежит он жизни или же смерти! Дорогая, я ни о чем тебя не спрашиваю. Я согласен ввериться тебе. Ты только скажи мне, когда придет время, и я буду готов все исполнить. Готов… Как слабо это слово выражает мое давнее горячее желание того, чтобы все свершилось. Я не дрогну, пусть что угодно происходит со мной в этом мире или в ином. Только бы ты стала моей!

И опять радость, звучавшая в ее ворковании, была музыкой для моего слуха:

— О, как же сильно ты любишь меня, мой дорогой! — Она обхватила меня обеими руками, и несколько мгновений мы не могли оторваться друг от друга. Неожиданно она отстранилась и, отступив, выпрямилась во весь рост; величие этой фигуры я не смог бы описать. В ее голосе обнаружилось новое превосходство, когда она заговорила твердо и отрывисто:

— Руперт Сент-Леджер, прежде чем мы сделаем еще хоть шаг вперед, я должна сообщить вам нечто, и требую, взывая к вашей чести и вере, отвечать только правду. Вы видите во мне одну из тех несчастных, которые не могут умереть, но должны пребывать в бесчестье меж землей и адом и чудовищная миссия которых — разрушать тело и дух полюбивших их, пока те не падут столь же низко? Вы джентльмен, и вы храбры. Я считаю вас неустрашимым. Скажите мне суровую правду, невзирая на возможные ее последствия.

Она стояла в блеске лунного света с властным, полным величия видом, и это величие, казалось, превышало земное. В мистическом лунном свете ее белый саван казался прозрачным, а сама она представала могущественным духом. Что я должен был сказать? Как мог я признаться такому существу в том, что порой у меня возникали пусть не такие мысли, но мимолетные подозрения? Я был убежден, что если отвечу неверно, то потеряю ее навеки. Я был в отчаянном положении. В таких обстоятельствах есть только одна опора — правда.

Я действительно оказался в труднейшем положении. Последствий нельзя было избежать, и, опираясь на эту всеобъемлющую, преодолевающую все силы силу правды, я заговорил. На какой-то миг мне показалось, что тон мой резок, хоть и неуверен, но, не заметив гнева и возмущения на лице моей Леди, а прочитав на нем, скорее, горячее одобрение, я почувствовал себя ободренным. Женщину в конце концов радует то, что мужчина непоколебим, ведь благодаря этой его непоколебимости она верит в него.

— Я скажу правду. Запомни, у меня нет намерения задеть твои чувства, но поскольку ты заклинала меня моей честью, ты должна простить меня, если я причиню тебе боль. Да, это так: вначале — да и позже, когда я принимался размышлять после твоего исчезновения, когда ум приходил на выручку впечатлениям, — вначале в моей голове проносилась мысль, что ты вампир. Как мне избавиться от сомнений даже сейчас, пусть я люблю тебя всей душой, пусть я держал тебя в объятиях и целовал твои губы, как избавиться от сомнений, если все свидетельствует об одном? Не забывай, я вижу и видел тебя только ночью, за исключением того горького момента, когда, в полдень в нашем мире, я смотрел на тебя, как всегда облаченную в саван и по виду мертвую, смотрел на тебя, лежащую в гробнице в крипте церкви Святого Савы… Но не будем на этом задерживаться. Причина моих предположений — ты сама. Будь ты женщина или вампир, мне все равно. Я тебя люблю, тебя! И если ты… если ты не женщина, во что мне не верится, тогда я с триумфом разорву твои оковы, вызволю тебя из твоей темницы, освобожу. Я жизнь свою отдам за это.

Несколько мгновений она стояла молча, охваченная трепетом при виде страсти, которая пробудилась во мне. Она уже утратила долю своей величавой неприступности и вновь по-женски смягчилась. Это было что-то вроде повторения старой истории о Пигмалионе и его изваянии. И скорее мольба, нежели властность слышалась в ее голосе, когда она произнесла:

— Ты будешь всегда мне верен?

— Всегда. И да поможет мне Бог! — ответил я и не услышал нерешительности в своем голосе. В действительности причин для колебаний у меня не было. На миг она застыла, а я уже продолжал, уже приходил в восторг, ожидая, что она вновь обовьет меня руками.

Но не дождался этой ласки. Неожиданно она вздрогнула, будто очнувшись ото сна, и тут же произнесла:

— А теперь иди, иди!

Я чувствовал, что должен повиноваться, и сразу же повернулся, чтобы уйти. Обратив глаза к двери, через которую вошел, я спросил:

— Когда я увижу тебя вновь?

— Скоро! — прозвучал ответ. — Я вскоре дам тебе знать, где и когда мы увидимся. О, иди же, иди! — Она почти оттолкнула меня.

Проходя через низкий дверной проем, запирая дверь и задвигая засов, я почувствовал муку в сердце, оттого что мне приходилось так отгораживаться от нее; но я опасался, что, найди кто-нибудь дверь открытой, возникнут подозрения. Позже меня посетила утешающая мысль, что если она попала под кровлю башни через закрытую дверь, то сможет и выйти таким же способом. Несомненно, она знала тайный ход в замок. Или же должна была обладать какой-то сверхъестественной мощью, сообщающей ей необъяснимые свойства. Но мне не хотелось развивать эту мысль, и, сделав над собой усилие, я прогнал ее прочь.

Вернувшись в свою комнату, я запер за собой дверь и лег в темноте. Я не хотел зажигать свечи — я просто не вынес бы тогда света.

Наутро я проснулся несколько позже, чем всегда, и проснулся с предчувствием, которое не сумел сразу себе объяснить. Однако вскоре, когда сознание полностью освободилось от оков сна, я понял, что боюсь и почти жду появления тети Джанет, которая, встревоженная больше обычного, сообщит мне благодаря своему ясновидческому дару нечто несравненно более ужасное, чем все ее прежние предсказания вместе взятые.

Как ни странно, она не пришла. Позже утром, после завтрака, когда мы вместе гуляли по саду, я спросил ее, как ей спалось и не снились ли ей сны. Она ответила, что спала крепко, а если сны были, то, должно быть, приятные, потому что она их не помнит.

— Ты ведь знаешь, Руперт, — добавила она, — будь во снах что-то пугающее или предостерегающее, я всегда такие сны запоминаю.

Еще позже, когда я в одиночестве бродил по скалам за ручьем, я не мог не призадуматься над этим случаем — ясновидение подвело тетушку. Если уж предсказывать, то ей следовало делать это сейчас, когда я предложил незнакомой ей Леди выйти за меня замуж, — Леди, о которой я сам почти ничего не знал, имя которой мне было неизвестно, но которую я любил всей душой, всем сердцем, — моей Леди в саване.

И я утратил веру в ясновидение.

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...