Дневник Руперта. Продолжение

июля 7-го, 1907

В рассветных сумерках надежда увидеть жену покинула меня, и я решил, что, как только смогу выскользнуть из замка, не привлекая внимания тети Джанет, отправлюсь к Святому Саве. Я всегда плотно завтракал, а если бы отказался от завтрака, то, конечно же, возбудил бы у тетушки любопытство, чего мне совсем не хотелось. Поскольку время завтрака еще не подошло, я лег на кровать одетый и — вот она, воля случая — сразу же уснул.

Меня разбудил настойчивый стук в дверь. Открыв ее, я обнаружил кучку слуг, которые принялись оправдываться в том, что разбудили меня без позволения. Главный у них объяснил, что от владыки явился молодой священник с посланием, настолько важным, что настаивает на немедленной встрече со мной, чего бы это ни стоило. Я тотчас покинул свою комнату и нашел его в замковом зале — он стоял перед большим камином, всегда ярко пылавшим по утрам. В руках у него было письмо, но, прежде чем вручить мне послание, он проговорил:

— Я послан владыкой, который настаивал, чтобы я, не теряя ни минуты, отправился на встречу с вами. Время сейчас на вес золота, точнее, ему цены нет. Содержание письма подтвердит мои слова. Случилось ужасное несчастье. Сегодня ночью пропала дочь нашего вождя — та самая, велел он напомнить вам, о которой он говорил на сходке, когда призывал горцев удержаться от стрельбы. Следов ее не обнаружили; полагают, что она была похищена лазутчиками турецкого султана, который уже однажды толкнул наш народ на грань войны, когда потребовал девушку себе в жены. Мне также поручено сказать вам, что владыка Пламенак сам бы посетил вас, но ему было необходимо немедленно держать совет с архиепископом Стефаном Палеологом о том, какие предпринимать действия в связи с этим страшным бедствием. Он отправил поисковый отряд под водительством архимандрита Плазакского, Властимира Петрова, который должен появиться здесь с любыми вестями, вы же распоряжаетесь сигнальным оповещением и можете наилучшим образом распространить вести. Ему известно, что вы, господарь, сердцем наш соотечественник и что вы уже доказали свое дружеское расположение к нам, приложив немало усилий для того, чтобы вооружить нас на случай войны. И он призывает вас, нашего великого соотечественника, оказать нам помощь в беде.

Затем посланец передал мне письмо и почтительно стоял рядом, пока я, сломав печать, читал письмо. Оно было написано торопливой рукой, и под ним стояла подпись владыки.

«Приди к нам в годину испытаний, выпавших нашему народу. Помоги нам спасти самое дорогое для нас, и ты навсегда останешься в наших сердцах. Ты узнаешь, как мужам Синегории любы верность и отвага. Приди!»

Это действительно было ответственное дело — мужское дело. Меня очень тронуло то, что мужи Синегории призывали меня в свои ряды в пору испытаний. Во мне проснулся воинственный инстинкт моих предков викингов, и в душе я поклялся, что они будут довольны моим деянием. Я созвал корпус сигнальщиков, находившихся в замке, и повел их на замковую кровлю, куда захватил и молодого посланца-священника.

— Пойдемте со мной, — обратился я к нему, — и вы увидите, как я отвечу на призыв владыки.

Сразу же был поднят национальный флаг, что, согласно договоренности, означало: страна в беде. На каждой возвышенности, вблизи и вдали, сразу же взмыли флаги в ответ. Вслед за тем был подан сигнал «Боевая готовность».

Один мой приказ сигнальщикам следовал за другим, ведь план поиска у меня складывался попутно. Крылья маяка крутились так быстро, что молодой священник выпучил глаза. Сигнальщиков, получавших приказы, казалось, объял огонь вдохновения. Они интуицией постигли мой план и трудились как боги. Чем шире разнесутся вести, понимали они, тем скорее люди объединятся и начнут совместные действия.

Из лесу в виду замка донеслись оглушительные возгласы одобрения — будто молчавший прежде горный край подал голос. Это ободряло, значит, видевшие сигналы готовы действовать. Я заметил выражение ожидания на лице посланца-священника и порадовался тому волнению, с которым он принялся слушать меня. Конечно же, ему хотелось знать хоть что-то о происходящем. В его глазах отражался, как я видел, блеск моих глаз, когда я с жаром говорил:

— Передайте владыке, что спустя минуту после прочтения мною его послания Синегория пробудилась. Горцы уже на марше, и солнце еще не поднимется высоко, как встанет линия дозорных, один от другого в пределах окрика, вдоль всей границы — от Ангуза до Ислина, от Ислина до Баджана, от Баджана до Испазара, от Испазара до Волока, от Волока до Татра, от Татра до Домитана, от Домитана до Граваджа и от Граваджа до Ангуза. Двойная линия. Люди постарше будут стоять в дозоре, юноши продвинутся вперед, так что от горцев ничто не ускользнет. Они будут и на горных вершинах, и в лесных чащобах, и сомкнутся, в итоге, у замка, который виден всем издалека. Здесь, у замка, стоит моя яхта, и она обыщет берег от одного конца до другого. В быстроходности яхте нет равных, и вооружена она так, что с ней не тягаться целой эскадре. Сюда будут поступать все сообщения. Через час на этом месте, где мы стоим, будет сигнальный пункт, откуда натренированные глаза будут день и ночь наблюдать, пока похищенная не найдется, а похитителям не отомстят. Преступники уже сейчас в кольце, и сквозь него они не прорвутся.

Возбужденный молодой священник вскочил на зубчатую замковую стену и вскричал, обращаясь к толпе, все росшей и росшей внизу, в садах вокруг замка. Подступавший к замку лес прятал часть собравшихся, которых можно было принять уже за армию. Мужчины издавали громкие возгласы, и этот многоголосый крик, поднимавшийся ввысь, напоминал рев зимнего моря. Обнажив головы, мужчины возглашали:

— Бог и Синегория! Бог и Синегория!

Я поспешил спуститься к ним и начал раздавать приказы. Не прошло и нескольких минут, как все они, организованные в отряды, отправились осматривать соседние горы. Вначале они расценили призыв к боевой готовности как свидетельство угрозы для страны, но когда узнали, что захвачена дочь вождя, просто обезумели. Из того, что сказал им посланец, но чего я не уловил или не понял, следовало, что удар, им нанесенный, они воспринимали как личное оскорбление.

Когда основная масса горцев ушла, я взял с собой нескольких человек из замка, а также нескольких горцев, которых попросил задержаться, и вместе мы отправились в известное мне укромное ущелье. Там никого не оказалось, но были явные следы того, что группа мужчин разбивала там лагерь на несколько дней. Мои люди — те, что хорошо ориентировались в лесу и вообще умели читать следы, — пришли к выводу, что останавливалось там человек двадцать. Поскольку моим спутникам не удалось найти никаких признаков, указывавших на то, что неизвестные вместе приходили или же покидали лагерь, возникло предположение, что они приходили поодиночке, из разных мест и собирались там и что подобным же таинственным образом разошлись.

Однако это было своего рода начало поисков, и мои люди разделились, договорившись между собой о том, чтобы осмотреть местность вокруг лагеря с целью обнаружения возможных следов. Если бы кому-то повезло в этом, к нему бы присоединился по меньшей мере еще один спутник, а когда нашлись бы явные следы, новость передали бы посредством сигналов в замок.

Сам я сразу вернулся в замок и поручил сигнальщикам оповестить народ о том, что нам уже стало известно.

Когда обнаруженное моими людьми было без промедлений сообщено флажной сигнализацией в замок, выяснилось, что бандиты уходили каким-то странным петляющим маршрутом. Было очевидно, что в попытке сбить с толку преследователей они старательно избегали мест, которые считали опасными для себя. А возможно, это был просто способ озадачить погоню. Если так, то они преуспели, потому что никому из преследователей не удалось установить, в каком именно направлении они скрылись. И только когда мы проложили маршрут на большой карте в сигнальном пункте (бывшей караульной замка), у нас появились догадки о том, куда они могли направляться. Стало ясно, что у преследователей добавилось трудностей, потому что, не зная главной линии движения, которой держались бандиты, преследователи не имели шанса перехватить их, но должны были вслепую прочесывать местность. А значит, охота предстояла изнурительная и долгая.

Поскольку мы не могли ничего предпринять, пока предполагаемый маршрут бандитов не был проложен более точно, я поручил сигнальному корпусу задачу принимать от подвижных отрядов сведения и передавать их, с тем чтобы, если представится случай, наши люди сумели бы перехватить бандитов. Сам же я взял с собой Рука как капитана яхты и покинул на судне ручей. Мы поплыли в северном направлении, к Далайри, потом на юг — к Олессо, затем вернулись к Виссариону. Мы не заметили ничего подозрительного, за исключением военного корабля далеко к югу, шедшего без флага. Однако Рук, узнававший суда, казалось, каким-то чутьем, сказал, что корабль турецкий; поэтому, вернувшись, мы просигналили всем постам вдоль побережья и призвали их наблюдать за этим кораблем. Рук держал «Леди» — такое имя дал я боевой яхте — в состоянии готовности к немедленному отплытию, если бы пришли тревожные вести. Рук не стал бы церемониться с недругом, а сразу бы атаковал его. Мы были настроены не упустить свой шанс в отчаянной битве, в которую вступили. И в разных подходящих местах поставили наших людей, поручив им следить за обменом сигналами.

Вернувшись в замок, я узнал, что маршрут беглецов, теперь соединившихся в одну группу, полностью проложен. Они двигались на юг, но, явно встревоженные приближавшейся к ним линией дозорных, устремились на северо-восток, туда, где край делался просторнее, а горы неприступнее и менее обитаемы. Передав задачу сигнальной связи священникам-воителям, я собрал небольшой отряд из местных горцев и без промедления двинулся наперерез бандитам. К нам присоединился и только что прибывший архимандрит (аббат) Плазакский. Замечательный человек — настоящий воин и духовное лицо, одинаково успешно применяющий и свой кинжал, и свою Библию, а к тому же такой скороход, что за ним целому отряду не угнаться. Бандиты двигались с чудовищной быстротой, учитывая, что были пешие; поэтому нам тоже нельзя было терять времени. В горах нет иного средства передвижения, как пеший ход. Наши люди проявляли такой пыл, что я не мог не заметить: у них больше, чем у всех, кого я видел, было причин чувствовать себя лично оскорбленными. Когда я поделился своим наблюдением с архимандритом, шедшим рядом со мной, он сказал:

— Ничего удивительного: они сражаются не только за свою страну, но и за то, что им принадлежит!

Я не совсем понял его слова, поэтому начал задавать вопросы, а вскоре для меня прояснилось даже то, о чем он вряд ли подозревал.