 |
{346} Приложения 6 страница
|
|
|
|
… Сейчас пришел Крэг и говорит, что он был бы гораздо более доволен, если бы взяли его на такой-то срок, кончили работу, заплатили, и конец.
А то растянули работу на бесконечный срок, меняют сроки его приезда, и он сам не знает, когда он будет нужен. И, конечно, он был бы гораздо более доволен иметь годовое условие. Теперь его семья уже две недели не имеет ни гроша. Он сам тоже. Нет никакого подписанного контракта, который подписал бы он и театр; он ничего не имеет против этого, пока театр не меняет своих обещаний, но театр постоянно меняет!!
Вот его слова! Черт его, путаника, разберет. Но видно, он в большой нужде и живет только тем, что получает от нас. И тотчас же пропускает, вероятно, на свою “Маску” и на всякие свои изобретения.
Я на месте театра такого художника не бросил бы без помощи… Посылал бы ему понемногу денег, но почаще. Поэтому что, сколько ему ни пошли, он спустит все. Его надо поддерживать все время, а не платить.
Сейчас сидит у меня на стуле, в круглой шляпе, трет подбородок, смотрит в потолок, под мышкой пергаментная книжка, в которой зарисована новая система, которую он покажет только Вам, и палка с костяным набалдашником — морщит брови, трет себя по подбородку и не знает, как ему быть, что говорить, куда телеграфировать и вообще что делать.
Несчастная, потерянная фигура, все-таки возбуждающая во мне умиление и улыбку.
Надо его поддержать. Так я знаю сейчас по чувству. Что же делать, если он все-таки ребенок, в конце концов, и художник? Никакие контракты с ним невозможны, и вся деловая сторона всегда будет с ним в беспорядке. А все-таки надо его как-то поддерживать. Вот мое мнение» (Л. А. Сулержицкий, с. 478 – 479).
{357} Начало марта. Станиславский возвращается в Москву. (Виноградская, т. 2, с. 276).
|
|
|
Март. Беседы Станиславского с исполнителями «Гамлета» о новых принципах работы над пьесой и над ролями. Чтение записок по системе. (Там же, с. 279).
23 марта. Станиславский вместе с Немировичем-Данченко проводит беседу о «Гамлете», говорит о толковании главных ролей.
«Дворец представляется мне целым миром лжи, коварства, порочности, одним словом, как и в нашем большом Мире.
Как Христос пришел очистить мир, так Гамлет прошелся по всем залам дворца и очистил его от накопившейся в нем гадости… [Нельзя играть Гамлета] каким-то мрачным, чиновником, карающим…
Он так полон любви, жизнерадостности, он — лучший из людей. Кислый неврастеник не может быть лучшим из людей. Жизнерадостный, он хочет жить, хочет строить, верить, в каждом ищет человека. Это толкование очень близко к Крэгу, и я его очень чувствую.
Дальше Крэг впадает в утрировку, шарж, смелость, талантливую наивность. Он ради своей любви к Гамлету всех оттеняет в черные краски; всех остальных участвующих он делает жабами, шутами, не дает ничего человеческого, и из той же любви к Гамлету он чернит Офелию, называя ее глупенькой девочкой…
Полоний, как нарисовал его Крэг, не больше чем дурак и шут. Крэг, с его наивностью в понимании театра, граничит с балаганом, в лучшем смысле этого слова. Его театр почти что театр марионеток с чистыми, высокими чувствами, мы до него не доросли. Он выше нас, и наше поколение вряд ли дорастет до него. У меня это не умещается в голове». (Беседа о «Гамлете». — Там же, с. 280).
Март. Репетиции «Гамлета». Станиславский решает попробовать играть роль Тени отца Гамлета. В архиве Станиславского имеется текст этой роли с пометками, по которым видно, что он ее разучивал. (Там же, с. 281).
7 апреля. Письмо Станиславского Крэгу: «Дирекция оскорблена и обижена (новыми требованиями Крэга в отношении оплаты его работы. — Ю. Ф. ) и рассматривает Ваши требования как насмешку, хотя Вы сами ставили условия между Вами и Дирекцией…
|
|
|
Мое положение очень тяжелое: я только начал понимать Ваши замыслы в постановке “Гамлета”, и я предвижу огромное количество сомнений и вопросов, так что мне будет очень трудно разрешить все это даже с Сулером.
Вопрос о костюмах остается совершенно неразрешенным и совсем темным для меня. Мы не получили от Вас никаких определенных рисунков, и я вынужден ставить “Гамлета” с таким неполным материалом, только догадываясь о Ваших замыслах. Я чувствую, что эта работа трудна и мне не по силам. Я думал вернуться к проекту Егорова, но сейчас я уже не могу этого сделать, так как я слишком увлекся Вашим чудесным планом постановки “Гамлета” и потому, что дирекция требует от меня оправдания тех значительных сумм, которые уже израсходованы на “Гамлета” и которые были израсходованы по моему личному требованию и под мою ответственность. И теперь я страдаю вдвойне: и за Вас, и за себя». (Там же, с. 282).
29 апреля. Интервью Сулержицкого газете «Русское слово»: «В самом начале знакомства с Крэгом театр был страшно увлечен его теориями, его трактовкой и готов был идти на все, чтобы осуществить мечты Крэга.
Но затем, в течение продолжительной и упорной работы, и театр, и сам Крэг поняли, что это невозможно…
И вот теперь наш театр, изучив Крэга, пытается воплотить все то, что считает возможным…». (Там же, с. 284).
Апрель – май. Станиславский продолжает занятия по системе с исполнителями «Гамлета»; репетирует отдельные сцены трагедии. (Там же, с. 285).
3 мая. Резолюция Немировича-Данченко к протоколу Совета МХТ: «3 мая. К сведению К. С. Все, причитающееся Крэгу, высылается ему. На основании переговоров с К. С. окончательно решаю ввести “Гамлета” в предстоящий сезон, по возможности “в замысле Крэга”». (Там же, с. 285 – 286).
{358} 21 мая. Из письма Станиславского О. В. Гзовской: «Вчера Сулер показывал перестановку ширм и освещение. Великолепно, торжественно и грандиозно. Если удастся угадать замысел Крэга и в костюмах — получится нечто большое. Теперь все дело в актерах» (Собр. соч., т. 7, с. 523).
Июль. Из письма Станиславского Крэгу, в связи с возвращением его в Англию: «Теперь мы — Ваши друзья — мысленно тянемся к Вам, чтоб присутствовать на Вашем, давно заслуженном Вами торжестве. Желаем Вам от всего сердца такого же признания и успеха на родине, какие Вы завоевали себе на чужбине. Желаем Вам терпения и энергии, чтоб провести то прекрасное, что Вы создаете». (Виноградская, т. 2, с. 289).
|
|
|
4 июля. Обед в Лондоне в честь приезда Крэга. Присутствовавший на нем секретарь Дирекции МХТ М. Ф. Ликиардопуло рассказал собравшимся о работе Крэга над постановкой «Гамлета» в Художественном театре. Ликиардопуло писал Станиславскому: «Вчерашнее чествование Крэга можно было скорее назвать чествованием Художественного театра, т. к. все ораторы упоминали в своих речах о Художественном театре, как о единственном театре в мире, достойном носить название театра». (Там же).
Август. Станиславский репетирует «Гамлета». Одновременно проводит занятия с актерами по системе. (Там же, с. 292).
Из книги С. Бирман «Путь актрисы»: «В 1911 году Художественный театр закладывал первые камни фундамента системы Станиславского. Весь театр был в движении» (М., ВТО, 1959, с. 47).
13 августа. Из письма Станиславского М. П. Лилиной: «Как идет работа? … По тому, что сделано, — мало. По тому, что заложено в артистов, в смысле моей системы, — кое-что сделано. Идет все, как всегда идет. Немирович принялся за так называемое изучение системы очень хорошо и очень горячо. Я говорил 2 дня и 2 ночи — только главным участникам “Гамлета”. Немирович уверял, что большему количеству лиц нельзя объяснять сразу. В конце концов Немирович проделал все упражнения, и проделал их недурно. На 3‑ й день созвали всю труппу и Немирович сам, в моем присутствии, объяснял мою систему. Говорил толково, но общо. Думаю, что поняли с пятого на десятое. Тем не менее решили, что систему знают все. Потом разметили 1‑ ю картину “Гамлета” (2‑ я часть), и актеры даже сыграли ее при мне. Конечно, все это жидко, но важно то, что все сразу зажили. Мало того, все сразу, по моим заданиям, сыграли разные внешние образы. Гамлетовцы, кажется, убедились в системе и, начиная с Василия Ивановича и Лужского, кончая вновь вступившим Нелидовым, все делают упражнения…
|
|
|
С “Гамлетом”… все готово — и декорации, и костюмы. Эта часть благодаря Марджанову, Третьякову, Сапунову и главным образом Немировичу — выше всяких похвал. Сапунов с Марджановым — молодцы. Сделали прекрасные костюмы. Быть может, пестрее, чем надо по Крэгу, но тем не менее — Но Крэгу и прекрасно. 2‑ я картина, т. е. царь на троне и все сплошное золото — выше всяких похвал. В первый раз наши тупицы поняли гений Крэга…» (Собр. соч., т. 7, с. 531 – 532).
14 и 15 августа. Станиславский репетирует первую и вторую картины «Гамлета» с Л. М. Леонидовым в главной роли. Из книги В. Волькенштейна «Станиславский»: «[Станиславский] несколькими штрихами, почти без жестов сделал гениальный набросок роли Гамлета. Он показал сцену с тенью отца: два‑ три восклицания, безумно устремленные глаза… Сцена с Офелией: холодное, призрачное лицо оторванного страшным видением от жизни, сосредоточенного в своем страдании принца. Сцена после мышеловки, после публичного изобличения короля: трагическое, исступленное ликование и т. д. и т. д. ». (Виноградская, т. 2, с. 298). О репетициях «Гамлета»: «Репетиции Станиславского были иллюстрацией к его системе, система — отражением репетиций». (Там же, с. 304).
4 октября. Из письма Станиславского к Л. Я. Гуревич: «“Гамлет” будет интересен, по крайней мере та его часть, которая дана Крэгом» (Собр. соч., т. 7, с. 534).
Октябрь – декабрь. Репетиции «Гамлета». Из бесед Н. Н. Чушкина с участниками репетиций «Гамлета» о показах Станиславского: «Репетируют вторую {359} картину 3‑ го акта “Гамлета”, сцену с актерами. Исполнители, не занятые здесь, частью за кулисами, готовые к выходу, частью в партере, следят за тем, что происходит на сцене.
Станиславский вдруг прервал репетицию. Что-то не удовлетворило его. Он стремительно взлетел на сцену. Не вышел, а именно взлетел. И мгновенно предстал преображенным. Походка, пластика, ритм, поворот головы — все стало иным. Это был Гамлет, увлекающийся актерским показом, режиссированием. Артист побеждал в нем мстителя.
Прекрасна была его серебряная голова, вспыхнувшие, загоревшиеся глаза, его лицо, охваченное волнением.
… Это был гениальный Гамлет. Гамлет — артист, учитель и проповедник, который знал больше, чем все окружающие его». (Виноградская, т. 2, с. 309).
Из книги Н. Н. Чушкина «Гамлет — Качалов» (М., «Искусство», 1966): «Это не был крэговский отвлеченный Гамлет, озаренный лучами смерти, стремящийся преодолеть свое призрачное земное бытие. И таким мужественным, полным человеческого благородства и сдержанной страсти показывал Станиславский Гамлета на репетициях.
|
|
|
Своим показом он побуждал Качалова играть Гамлета на большом духовном темпераменте, на трагическом подъеме. Это был только набросок роли, ее эскиз. Но уже в нем, в этих замечательных показах отчетливо ощущалось нечто иное, чем у Качалова. Гамлет Станиславского был действеннее, мужественнее.
Лицо поднято кверху, весь полный порыва, внутреннего подъема, весь окрыленный, охваченный стремлением исправить, изменить мир — таким запомнился Станиславский в “Гамлете” на репетициях…»
«… Станиславский показывал Гамлета страстным, эмоциональным, полным контрастных переходов от нежности и любви к людям до гневного сарказма и ненависти. Во втором акте, в сцене встречи с друзьями — предателями Розенкранцем и Гильденстерном, он был жестоким, издевающимся, “разыгрывал” их, доводя до паники, а потом с гневным презрением отшвыривал от себя. В третьем акте, в эпизоде с флейтой, он метался по сцене, заставляя их бежать за ним следом, словно гончих. Он доводил этот “бег” до предельного темпа и потом вдруг внезапно останавливался, бросал им реплику, так что Розенкранц и Гильденстерн, не успев остановиться, с размаху натыкались на него. Вообще в третьем акте Гамлет у Станиславского был полон трагической остроты, огромного душевного напряжения и страстности…» (с. 30 – 31).
До 4 ноября. Станиславский просит Немировича-Данченко «обсудить вопрос о Крэге. Будут его выписывать или нет. Если да, то на каких условиях. Напоминаю только, что Крэг в данный момент самый крупный талант в нашем искусстве. Было бы ошибкой разрывать с ним связь». (Виноградская, т. 2, с. 310).
8 ноября. Станиславский проводит генеральную репетицию первого акта «Гамлета» на сцене. (Там же, с. 311).
19 декабря. Днем генеральная репетиция «Гамлета» в присутствии Крэга. Станиславский вступает в спор с Крэгом, требующим уменьшить освещение некоторых сцен, доведя его почти до темноты.
Из воспоминаний С. Бирман: «… даже приостановлена была репетиция — так ожесточенно поспорили они за режиссерским столом об освещении спектакля. Мы, кто были в это время на сцене, слышали, как Крэг по-французски чего-то настойчиво требовал от Станиславского и как Константин Сергеевич не менее горячо и также по-французски ему возражал» (Бирман С. Путь актрисы, с. 56).
О скандале с Крэгом во время показа сцены «Мышеловки» вспоминал В. А. Симов в своих мемуарах: по плану Крэга «свет должен был падать столбом из верхних окон — тогда создавалась бы темнота под потолком, которая увеличивала бы высоту и массивность дворца. Освещение было не то: софиты давали рассеянный свет, а конусных прожекторов не зажгли. Лицо Крэга, как сейчас помню, нервно изменилось. Не обращая внимания на игру Качалова — Гамлета, он перескочил через кресло и быстро удалился из партера. {360} Произошло замешательство. Репетиция оборвалась». (Виноградская, т. 2, с. 313).
19 или 20 декабря. Станиславский по настоянию Крэга переделывает освещение картины «Мышеловка». (Там же, с. 314).
21 декабря. Публичная генеральная репетиция «Гамлета». (Там же).
22 декабря. Письмо Станиславского Сулержицкому: «Милый Лев Антонович!
Сегодня Вы не были в театре, вчера не поехали к нам…
Или Вы захворали, и тогда напишите словечко о состоянии здоровья, или Вы демонстративно протестуете и сердитесь, и тогда мне становится грустно, что работа, начатая радостно, кончается так грустно.
Когда я стою перед такими догадками, я чувствую себя глупым и ничего не понимаю. Чувствую, что мне надо что-то сделать, что-то понять, и не знаю и не понимаю, что происходит. Вы рассердились на Крэга за перемену освещения? Не верю и не понимаю. Ведь декорацию и идею создавал Крэг… Казалось бы, ему лучше знать, что ему мерещилось… Был бы смешон я, принимая ширмы и идею постановки “Гамлета” за свое творение. Победителей не судят, а ведь “Мышеловка” имела вчера наибольший успех.
Кроме того. Разве Вы не почувствовали третьего дня, когда Качалов пробовал играть в темноте, только что установленной Крэгом, что в ней-то (т. е. в темноте) и спасение всего спектакля. И действительно, вчера темнота закрыла все недоделанное… И последняя картина сошла именно потому, что свет скрыл всю оперность костюмов.
Есть предположение, что Вы обиделись за афишу. Но при чем же я?
Крэг закапризничал, отверг все предложения. Театр требует, чтобы было имя Крэга, так как сделанный им скандал стал известен в городе. Крэг требует на афишу мою фамилию, так как боится ответственности и запасается мной, как козлом отпущения. Среди всех этих хитросплетений я должен примирить Крэга с Вами или Вас — с Крэгом, так как не могу стоять один на афише. Я ничего не соображаю в такие минуты. Иду за советом к Вам, а Вы мне говорите о “Синей птице”. И я уже тогда ничего не понимаю. Неужели этим закончится так хорошо, дружно начатая работа? Если да — тогда надо бросать лучшее, что есть в жизни, — искусство и бежать из его храма, где нельзя больше дышать.
Нельзя же жить, жить — и вдруг обидеться, не объяснив причины. Что Вы обижены на Крэга — понимаю, хоть и жалею. Но… Крэг большой художник, наш гость, и в Европе сейчас следят за тем, как мы примем его творчество. Не хочется конфузиться, а учить Крэга — право, неохота. Не лучше ли докончить начатое, тем более, что остался всего один день.
Смените гнев на милость и не портите хорошего начала дурным концом.
Завтра в два часа устанавливаем появление призрака в спальне.
Обнимаю Вас. К. Алексеев» (Собр. соч., т. 7, с. 536 – 537).
23 декабря. Ответ Сулержицкого Станиславскому: «Дорогой Константин Сергеевич!
Крэг — большой художник, и таким для меня и остается, и останется навсегда. Что он гость наш, я тоже знаю и, кажется, в течение двух лет работы с ним доказал, что умею терпеть и грубость, и раздражительность, и путаницу этого человека и, несмотря на это, искренно любить его.
Что за ним следит Европа, мне решительно все равно, от этого мое отношение ни к нему, ни к кому бы то ни было измениться не может.
Освещать он может, как ему угодно, — это его право, и я ничего не имею против этого, и помогал ему, и буду сегодня работать над освещением “Спальни”, потому что в спектакле, как и во всей пьесе, не одни ширмы, а есть и Ваша, и моя работа, и работа театра, и раз нужно что-то переделать, то буду переделывать, раз этого хочет главный режиссер пьесы — Вы.
Да и пока не окончен “Гамлет”, я готов выполнять задания Крэга, даже если они и не сходятся с моими мнениями, раз только Вы находите, что Крэг прав.
В области художественной работы я не могу быть обиженным — Вы это знаете очень хорошо, и знаете почему: потому что уже слишком мало верю {361} в себя и свои силы, тем более когда имею дело с Вами, — это было бы смешно и глупо.
Не совсем так с Крэгом.
Когда он говорит о линиях, рисунке, композиции и даже освещении, я чувствую, что это — Крэг, но когда вопрос касается режиссуры, то тут я не уверен, может ли он быть безусловно прав — слишком мало он интересуется актером.
И с этой точки зрения нахожу, что “Мышеловка” освещена неудачно, и если она имела успех на генеральной, то не благодаря освещению, а несмотря на это освещение. Все жаловались, что не видят Гамлета, а публика первого представления этого не простит театру.
Но и эта перемена меня нисколько не обижает и не может обидеть. Я могу жалеть, что это освещение повредит спектаклю и Качалову, но отнюдь не обижаться, так как, опять-таки мало веря в себя, легко согласен думать, что ошибаюсь, хотя мне обидно, что Вы так скоро уступили мнению всех, так как сами спорили с Крэгом минут десять о том, что в такой темноте играть нельзя, что ширмам хорошо, а актерам и спектаклю плохо.
Но повторяю — и тут нет никакой обиды.
Крэг не захотел, чтобы я был на афише — после двух лет тяжелого труда, после многих, скажу, жертв Крэгу, сознавая, что без меня вряд ли у нас в театре удалось бы ему довести свое дело хотя бы до такого конца, — это для меня неожиданно.
И только.
Но не обидно.
Крэг-художник для меня остался. Крэг-друг совершенно пропал — навсегда.
Этот тип англичан мне хорошо известен за время моей деятельности в Англии и Америке.
Ничего общего между мной и им быть не может и поэтому не будет. Тут нет никакой обиды, но дела с ним никакого никогда я иметь не буду — просто не интересно иметь дело с таким человеком, вот и все.
А работу его, что бы то ни было, я с наслаждением буду смотреть, как всегда.
Единственно, где за все это время у меня было чувство мгновенной обиды, довольно острой, это когда Вы стали спрашивать меня, как быть со мной, что Крэг, мол, не хочет, чтобы я был на афишах.
Обидно было то, что на днях не я (я иначе думаю), но Вы сами говорили, что меня надо ставить на афише, так как, по Вашему мнению, для меня это важно, ввиду того, что я работаю на стороне.
Но стоило Крэгу, не Крэгу-художнику, а Крэгу-авантюристу, наглому дельцу, который в нем сидит и каким он является в этой истории, этого захотеть, и Вы, считая, что он несправедлив ко мне, и думая, что мне это важно, готовы тотчас же, немедленно отдать меня ему, да еще меня же самого об этом спрашиваете…
Вы говорите — надо хорошо кончать то, что хорошо начато. Об этом надо сказать не мне, а Крэгу и Вам.
В заключение:
На Крэга я не обижен за его поступок, но люди, способные на это, мне не интересны — это не моя компания, я просто избегаю встреч с такими людьми и вовсе не собираюсь их ни учить, ни перевоспитывать, — их слишком много, — просто избегаю, они мне скучны и неприятны.
А на Вас, ей-богу, не обижен — это не в первый и не в последний раз.
Так будет всегда.
Нет во мне чего-то такого, что мешало бы так относиться ко мне, тем более что Вы даже не замечаете таких случаев.
Сделать тут ничего нельзя.
А если наберется слишком много таких царапин, так много, что они сольются в одно целое, тогда, вероятно, наши хорошие отношения остынут. Но жизнь коротка, а такие случаи не часты, так что места для царапин хватит с избытком, и, значит, все идет по-старому.
Обнимаю Вас. Ваш Сулержицкий» (Л. А. Сулержицкий, с. 487 – 489).
{362} 23 декабря. Днем Станиславский вместе с Сулержицким заново устанавливает освещение картины «Спальня королевы». С рабочими репетируется система перестановки ширм. (Виноградская, т. 2, с. 314).
23 декабря, вечер. Премьера «Гамлета». После спектакля труппа МХТ чествует Крэга. Крэг, отвечая на приветствия, говорит о Станиславском: «Среди вас есть идеальная фигура, подобно которой нельзя найти ни в каком другом театре Европы: это — Станиславский. Он выковал первое звено международного театра и это — прекрасное, великое дело». (Там же).
Отзывы о спектакле «Гамлет»:
«Гамлета» «задушили ширмами Крэга. Лишили воздуха и света… Ширмы Крэга интересовали зрителей, как фокус. Потом они стали давить его, надоедать своим однообразием, душить. … В “Гамлете” Художественного театра актеру очень трудно играть. Он — как-то последнее дело. Сначала фокусы Гордона Крэга, ширмы, кубы. А затем уже — актер. Придаток. … Надо полагать, что “Гамлетом” и ограничится крэговский период в Художественном театре. Собственные руководители театра — Станиславский и Немирович куда выше зазнавшегося англичанина. Пусть он учится у них, а не они у него» (Бескин Эм. «Гамлет» в ширмах. — «Раннее утро», 28 дек. );
«Какова будет судьба “Гамлета” в Художественном театре? Сочтет ли Москва оправданными свои чрезвычайные ожидания? Впишет ли эту постановку в актив или в пассив своему любимому театру? Не знаю, как относительно двух первых вопросов, но на третий надо смело ответить утвердительно. … Театр благоговейно, среди чрезвычайных волнений и мук творчества, готовил этот спектакль. И всякий, кому дорог театр, кому дорого искусство, низко ему за него поклонится» (Эфрос Н. «“Гамлет” в Художественном театре», 24 дек. — Виноградская, т. 2. с. 314 – 315).
|
|
|
