 |
{346} Приложения 2 страница
|
|
|
|
Преданный Вам Гордон Крэг
Перевод Ю. Г. Фридштейна и А. Д. Ципенюк
О. Л. Книппер-Чеховой [ccvi]
Февраль – март 1911 г.
Флоренция
Храм[ccvii], Вы только подумайте… Эти соборы, и башни, и крыши существуют в действительности[ccviii]… Эти мосты, и эти холмы…
Надеюсь, что, когда я приду в себя (волна гостеприимства и доброжелательности превратила меня в полутруп), я буду опять способен думать… а пока без конца брожу по этой Флоренции, утром, днем и ночью… Флоренция ночью — словно гигантский шепот… Высовываюсь из окна, вслушиваюсь и стараюсь понять его значение… Непостижимо… По молчаливым стенам с обеих сторон реки подымается и ширится вздох. Может быть, Флоренция — женщина, лежащая в этой канаве, именуемой долиной Арно? И мы ходим по прядям ее волос, по изгибу ее губ, по дугам ее бровей?
Я должен уехать в Рим — или в Египет — или в Китай… Храм, я умираю, пришлите мне свою любовь… Я так ценю ее. Ваши руки — мои.
К.
[Март] 1911 г.
Флоренция
Дорогая госпожа Храм-Книппер!
Не могу Вам сказать, как я счастлив, что Вы будете играть королеву[ccix]. Вы знаете, как мне хотелось этого, и вот мое желание исполнилось!
Шлю Вам добрые пожелания — от всего сердца. Пожалуйста, скажите Качалову, что я не стану его беспокоить, пока работа не будет сделана.
Уверен, что он будет благороден и что это будет первый сильный Гамлет на свете[ccx],
Ваш Гордон Крэг
{313} 3
Гостиница «Метрополь»
[Декабрь] 1911 г.
Москва
Пожалуйста, госпожа Храм-Книппер-Королевская, не посылайте ко мне никого.
Впрочем, думаю, что вряд ли кому-нибудь удалось бы найти меня, потому что я сам только что себя нашел.
И Вы поймете, что иногда не хочется никого видеть, даже по делу.
Хочу быть как можно больше в одиночестве, как белая сова, которая подогревает свои умственные способности, сидя на колокольне.
|
|
|
А Вас я надеюсь увидеть, это будет так приятно. Но я Вас не зову, Вы придете или не придете, как вам захочется.
Все, что я слышу о «Гамлете», меня радует — буду аплодировать актерам.
Прошу только об одном, у меня одна маленькая просьба, — скажите словечко понежнее Качалову, а также Королю, Полонию, Лаэрту и даже Духу[ccxi].
Шепните им всем: «Говорите немножко побыстрей, творите побыстрей».
Очевидно, хорошо начинать медленно, а потом надо спешить, как спешит пламя, когда разгорается, и как спешит вода, когда разливается.
(По-английски слово «быстро» значит не только «скоро»; оно также употребляется в смысле «живо» и противоположно слову «мертво».
Говорят: «Быстрое или мертвое». Это наводит на размышления. )
И, вероятно, Вы согласитесь со мной, что в равной мере естественно можно действовать быстро и медленно.
Прошу извинить меня за то, что я так много Вам наговорил; писать и разговаривать — все это так ни к чему… Но в данных обстоятельствах, я думаю, Вы меня простите.
Всегда Ваш
Крэг
Гостиница «Метрополь»
2 апреля 1935 г.
Москва
Дорогой Храм.
Это ведь старое имя, — помните ли Вы меня?
Я был в 1909 году молодым человеком, энтузиастом, не очень умным, с добрыми намерениями, звали меня Крэг.
Можно мне повидать Вас на днях, не хотите ли совершить со мной небольшую приятную прогулку?
Г. К.
{314} 5
Гостиница «Метрополь»
5 мая 1935 г.
Москва
Дорогой мой Храм,
хотел сегодня прийти к Вам попрощаться, так как завтра уезжаю в Италию. Но вчера я сильно простудился, сегодня совсем не выхожу и уж до отъезда на вокзал выходить не буду.
Погода ужасная, берегите себя.
Как все это было необыкновенно, — снова встретиться с Вами здесь и повидать все старые места!
За время моего пребывания в Москве у меня были две‑ три длинные интересные и полезные беседы, я увожу с собой много хороших впечатлений и одну скверную простуду.
|
|
|
Все были ко мне так добры, что я, право, пока еще и говорить не могу об этом.
Ваш старый любящий друг и
поклонник, каким был всегда,
Гордон Крэг
1 сентября 1935 г.
Генуя
20‑ го июля я имел удовольствие послать Вам маленькую книжку об Эллен Терри[ccxii].
Если эта книжка до Вас не дошла, — пожалуйста, известите меня об этом.
Сегодня 1‑ е сентября, а я, сударыня, — Ваш старый друг
Гордон Крэг
1 января 1956 г.
Ванс
Дорогая madame Книппер, дорогой Храм.
Пишу таким крупным и круглым почерком, чтобы Вы могли прочесть это письмо, не напрягая глаз.
Я читал в английских газетах, что Вы были в Вашем театре и смотрели два акта «Гамлета» в исполнении английской труппы. Я еще не видел моего молодого друга м‑ ра Брука и потому еще ничего не слышал о Вас. Этот молодой человек в области театра — гениален, но постановка «Гамлета»[ccxiii] оказалась ниже его возможностей.
Надеюсь, что Вы (как и я) отдыхаете теперь после долгой трудовой жизни. Если бы можно было начать жизнь сызнова, я бы не {315} стал работать вовсе: работать глупо. Я бы выучился петь, чтобы доставлять радость всем вокруг, пел бы на улицах, пел бы в подвалах, и у реки, и в лодке, и в поле во время жатвы, но только не в театрах.
Чувствую я себя не очень хорошо, ведь я очень стар, гораздо старше Вас. Мне 84, ну разве это не обидно?
Я говорил м‑ ру Бруку, что мне хочется поехать в Москву и сыграть там Призрака, потому что я могу сделать это очень хорошо. Но он не захотел меня взять. Подумаешь!..
Живу я на побережье между Ниццей и Каннами (там, где улетела Айседора[ccxiv]). Сейчас тут очень холодно, но обычно очень тепло. Последние четыре года живу в одной комнате. Было бы лучше иметь две.
Сергей Образцов навестил меня здесь в 1953 году. Это было с его стороны очень мило.
Так как я не знаю Вашего адреса, посылаю это письмо с Образцовым.
Часто вспоминаю Вас, Театр Чайки, Станиславского и других.
Какую чудесную жизнь Вы сумели создать из жизни.
Да благословит Вас бог.
Гордон Крэг
Перевод В. Я. Виленкина
А. Г. Коонен [ccxv]
1 [ccxvi]
5 февраля 1911 г.
[Париж]
Дорогая мисс Коонен!
Теперь Вы сможете читать «Маску» — так как через несколько месяцев ее начнут издавать по-французски. Вас это интересует? Надеюсь, что да.
|
|
|
Э. Г. Крэг.
[На обороте: ] Я видел Сулера, который очень мудр, — и это, как всегда, прекрасно.
2 [ccxvii]
2 марта 1911 г.
[Флоренция]
Загадка: Если Вам когда-нибудь придет в голову лишить мужчину головы, то сделайте это так, как изображено на этой открытке. И тогда Вас все полюбят.
Но лучше не делать этого — и тогда Вас полюбит единственный мужчина.
{316} 3 [ccxviii]
[Март 1923 г. ]
Рапалло
Дорогая мисс Коонен, благодарю Вас за письмо и Вашу фотографию. Я счастлив, что Вы меня помните. Я читал в английских журналах о Вас и обо всем Камерном театре, и я уверен, что это должно быть замечательно. Я читал, что Вас считают новой Рашель — это совершенно неверно: это она была «старая Коонен».
Я бы хотел видеть Вас, — будь я богат, я бы приехал сейчас в Мадрид, но я беднейший из всех вас.
Вы собираетесь в Англию? Значит, Вы увидите моих процветающих соотечественников и их 879 театров.
Дорогая мисс Алиса Коонен, я желаю Вам больших успехов, но помните — театр еще не свободен, еще многое можно сделать.
Всегда Ваш
Гордон Крэг
4 [ccxix]
18 ноября 1923 г.
Рапалло
Дорогая мисс Коонен, вспомнив обо мне, вы сделали меня счастливым — все мои симпатии с Вами и господином Таировым.
То, что Вы делаете, очень трудно — и я всегда с вами обоими. Я бы хотел увидеть Вас на сцене, но Москва далеко, а у меня нет собственного театра, в который я мог бы Вас пригласить.
Я сижу в уголочке, рассматривая Вашу фотографию, — фотографию, которую я показываю всем, кто приходит ко мне.
(Вы понимаете, о чем я говорю? — о фотографии в брошюре «Gastspiel irn Deutschen Theater. Berlin»[164], стр. 23!! )
Всем Вашим друзьям, изображенным на фотографии, я шлю мои самые искренние и добрые пожелания; и благодарю Вас за то, что Вы познакомили меня с господином Таировым.
Его задача огромна, но с Вашей постоянной поддержкой он ее выполнит.
Можно ждать больших свершений.
Ваш Гордон Крэг
[Ноябрь] 1923 г.
Рапалло
Дорогая мисс Коонен. Благодарю Вас за брошюру.
Надеюсь когда-нибудь увидеть Вас на сцене в спектакле господина Таирова. Вы создали театр 1923!
|
|
|
{317} Можете ли Вы прочитать то, что я пишу? Надеюсь, что я пишу разборчиво. Пишущей машинки у меня нет.
9 февраля 1924 г.
[Рапалло]
Дорогая мисс Алиса Коонен!
Благодарю Вас за письмо. Я прекрасно понимаю Ваш французский — а как Вы справляетесь с моим английским? Надеюсь, что летом Вы приедете в Италию. Непременно дайте мне знать, если это произойдет. Приедете ли Вы выступать или отдыхать? Поблагодарите господина Таирова за журналы, которые я изучаю, как изголодавшийся человек, заглядывающий в окно ресторана. Но увы! Я не понимаю по-русски.
Почему я не богат — чтобы сесть в поезд и приехать посмотреть «Федру», «Грозу»[ccxx] и другие спектакли. Мне нечего продать. Вот у Рейнгардта есть, что продать, и он продает, как настоящий джентльмен (gentil homme).
Даже дорогой Станиславский, которому помогает такой мастер, как Немирович-Данченко, может разъезжать и продавать. А все, что остается мне, — это сидеть в провинциальном городке очаровательной страны и отказываться продавать. Это большая ошибка. «Маска» будет выслана Вам через пару дней — на странице 41 есть упоминание о Вас и господине Таирове. Верно ли оно? Непременно напишите мне. Для меня будет большим удовольствием получить письмо от Вас.
Вчера я размышлял о том, что хорошо бы поставить первую сцену первого акта «Бури» (Шекспира, а не Островского[ccxxi]) в шести европейских театрах в один и тот же вечер —
в вашем
у Станиславского
у Рейнгардта
во Франции
в Германии
и в Китае.
Расскажите об этом господину Таирову — это развлечет его за чашкой кофе после репетиций.
Привет от Гордона Крэга из Италии синьоре Коонен в Москве.
Перевод Ю. Г. Фридштейна
А. Я. Таирову [ccxxii]
18 ноября 1923 г.
Рапалло
Дорогой Таиров!
Мой сердечный привет Вам и Вашей труппе. Как бы я хотел посмотреть Ваши спектакли и игру мисс Коонен, но это представляется малореальным: я живу в Италии, Вы — в Москве.
{318} Мне очень жаль, что у меня нет собственного театра, где я мог бы предложить Вам свое гостеприимство.
Пока у меня не будет собственного театра у меня на родине, я вынужден быть погребенным там, где я сейчас нахожусь, — бесполезный для всех.
Искренне Ваш Гордон Крэг
Перевод Ю. Г. Фридштейна
С. Г. Бирман [ccxxiii]
Гостиница «Метрополь»
22 апреля 1935 г.
Москва
Дорогая мисс Бирман!
Считаю своим долгом поблагодарить Вас за занимательнейший и интереснейший спектакль[ccxxiv].
Поздравляю себя с тем, что видел Вас на сцене, — Вы настоящая Актриса, и найти Актрису не так-то легко.
Должен прибавить — актрису, чья игра и стиль совершенно отличны от других актрис.
Вы поняли меня?!!
|
|
|
Рассматривайте мои слова как попытку объяснить то, что никогда не поддавалось анализу, хотя всегда в нем нуждалось: гений — великий и малый — анализировать нельзя.
Как любезно было с Вашей стороны прислать мне такие прелестные цветы!
(Поблагодарите от меня Вашего товарища по работе — мисс Гиацинтову за цветы и очаровательную игру).
Если бы я увидел спектакль с Вашим участием в первые дни своего пребывания в Москве, то обязательно пересмотрел бы все Ваши спектакли подряд.
Искренне восхищенный Вами зритель
Гордон Крэг
3 июля 1935 г.
Генуя
Дорогая Серафима Бирман!
Найденные мною две книжечки ничего не стоят в сравнении с Вашими. Некоторые свои книги я Вам пошлю, и пошлю скоро, но по причине, которую не могу изложить, не смогу сделать это немедленно.
Мне бы хотелось послать свои книги всем Вашим хорошим актерам и режиссерам, постараюсь организовать это дело при помощи {319} «Интуриста» в Риме (посылка получится большая), но не уверен, пропустят ли груз через границу.
Во всем мире существуют лишь два учреждения, на которые мы можем положиться, — это почта и полиция, но в наши дни их значение перешло границы разумного.
Надеюсь, что Вы сейчас отдыхаете где-нибудь на берегу Черного моря. Я живу в своем старом доме близ Генуи, в Италии. В саду, который спускается вниз террасами, много олив, около шестидесяти апельсиновых и лимонных деревьев, розовых кустов, только из-за отсутствия садовника сад выглядит неухоженным. В доме много маленьких комнат, обставленных низкой, красивой мебелью, и много книг о театре — пожалуй, томов тысяч шесть. Это моя радость, боюсь только, что скоро придется со своей радостью распрощаться. Продам все книги, оставлю только тысячу, и кто-то другой станет их обладателем. Жаль, я злюсь — хорошего тут мало, — я злюсь при мысли, что у меня не хватает ума для того, чтобы разбогатеть. Ну, хватит об этом!
Умеют ли злиться у вас в России? У Сары Бернар было одно большое достоинство — обидевшись на кого-нибудь, она приходила в ярость, а через пять минут просила прощения. Как по-Вашему, это хорошо?
Пожалуй, Вы правы. Мой учитель Ирвинг за свою жизнь злился три раза, но никто никогда этого не замечал: когда я забыл весь текст трудной сцены, в которой мы вместе играли, он не рассердился — трудно в это поверить, — он ограничился тем, что, как Юпитер, повращал глазами и метнул громы и молнии.
А скажите, как по-Вашему, Юпитер жив? Юпитер, иначе — Зевс, иначе — бык, лебедь, золотой дождь и т. п. Никогда не голосовал ни на каких политических выборах, но за Юпитера я бы подал голос. Подам голос и за Аполлона — существо, которое я охотно сводил бы в русские театры…
Русский театр добился сейчас блистательных успехов. Как-то он будет развиваться дальше, в каком направлении? Хотелось бы это когда-нибудь увидеть своими глазами, а пока надо взять частицу его сокровищ и спрятать где-нибудь, ибо когда-нибудь может подняться буря и смести театр (конечно, случайно). Я это почувствовал, когда был в Москве. У вас на театры падает столько солнечных лучей, над ними сияет такое безоблачное небо, что можно почти наверняка предсказать — маленькая буря неизбежна.
В каком театре нуждается государство тогда, когда уже не требуется развлекать или воспитывать народ? Подумайте об этом, Серафима Бирман… Подумайте о том, как сильно бьется мое сердце, как я стремлюсь оградить ваш театр.
Было очень мило и любезно с Вашей стороны прийти пожелать мне доброго пути в день моего отъезда из Москвы. Италию я, очевидно, скоро покину: я прожил здесь около двадцати пяти лет и теперь хочу найти страну, в которой имеются: 1) свежий воздух, которым легко дышится; 2) чувство уверенности у людей; 3) вкусная вода, молоко, сыр и небольшое количество ресторанных вывесок; {320} 4) театров совсем не должно быть или очень плохие; 5) никакой политики.
За двадцать пять лет я мог увидеть много нового, но так ничего и не видел, потому что всегда узнавал в новом черты старого.
Куда я перееду, еще не знаю, — достаточное количество скверных театров в Англии и свежий воздух говорят за то, что мне надо ехать в свою родную страну.
Если бы я родился русским, то никогда не захотел бы покинуть Россию, разве только съездил бы в составе русской труппы с тремя-четырьмя спектаклями — показать Парижу и Лондону, как это делается!
Все вы очень счастливы сейчас, именно сейчас, — и пусть солнце продолжает светить вам.
Письмо получилось довольно длинное. Почему? Я хочу показать Вам пример. После своего отъезда из России в 1912 году я ни от кого не получал писем. Меня забыли, и я не предполагал, что кто-нибудь вспомнит обо мне и напишет мне. Одна Лилина — госпожа Станиславская — всегда поддерживала со мной связь. Я немножко обижен на Сулера — в горячке работы он, по-моему, совсем забыл меня — писем от него я не получал с 1912 года, а если и получил, то одно или два[165] [ccxxv].
Если Вы считаете, что я могу быть Вам полезен, напишите мне без стеснения и говорите, что я должен сделать. Вот, к примеру, я связан с книготорговцами и могу достать Вам любые книги, лишь бы Вы указали название или сказали, что Вам примерно нужно. Это относится и к картинам.
Я очень хорошо провел время в Москве и без устали восхищался всеми вами, предполагаю кое-что обо всем написать и, если напишу, постараюсь переслать Вам экземпляр, — быть может, — это будет книга, а быть может, только статья, еще не знаю. Пока написал около двадцати тысяч слов — иногда я переписываю вещь по три раза, прежде чем она меня удовлетворит, иногда именно на третий раз меня постигает неудача. Двадцать лет прошло, прежде чем я собрался написать об Ирвинге и отдать ему долг; я хочу сказать — двадцать лет после его смерти.
А теперь мне хочется получить весточку от Вас — на любом языке, — если Вас устраивает, на трех — вот только русский, конечно, для меня чересчур труден.
Горячий привет всей труппе и Дирекции.
Ваш Гордон Крэг.
3 июля 1935 г.
Виа делла Коста ди Соррето, 17.
Генуя, Италия.
Не забудьте прислать мне как-нибудь книгу о 2‑ м Художественном театре с автографами всех актеров.
{321} 3 [ccxxvi]
14 августа 1935 г.
Генуя
Благодарю Вас, дорогая Серафима Бирман, за письмо — оно написало хорошим английским языком, просто безупречным языком[166].
Если бы английские актеры и актрисы могли так ясно и четко излагать свои мысли, пребывание на этой земле было бы для меня еще приятнее.
Я счастлив.
Но есть рана в моем сердце — виной тому злоба моих братьев и сестер по английскому театру.
Когда-нибудь, после моей смерти, напишите об этом простыми и трогательными словами, пусть английский театр поймет и услышит их.
Страсти толкают человечество на многие прегрешения. Но низость — не страсть, и английский театр просто низкий, подлый[167].
Английские актеры называют меня бунтовщиком, предавшим театр.
Правда ли это? Таков ли я на самом деле? Громко об этом они не говорят, в книгах не пишут, — только шипят, спрятавшись в свои крысиные норы.
Большое спасибо за книжечки, — насколько приятнее получить или разыскать в книжной лавке маленький томик, чем стать обладателем толстого тома: я собрал 1300 книжечек о театре, они столь же очаровательны, сколь миниатюрны, — каждому невольно захочется их прочитать.
Спасибо, спасибо за Ваше письмо. Мое сердце, разбитое уже много лет назад (Вы этого боялись), покрылось защитной броней чувства юмора, — у Вас это чувство имеется, и потому Вы меня понимаете.
Народ нас любит? Не так ли?!!
А мы, если не смеемся, испытываем острую боль.
И мы, актеры, бываем счастливы тогда, когда некоторые наши братья и сестры по театру дарят нам свою верную дружбу и любовь.
1. Здесь, в Генуе, я за последние месяцы много читал о Чехове.
2. Несколько раз перечитывал «Макбета».
3. Прочел также дневник Поля Гогена.
Каждый день понемножку пишу о Москве, о русских друзьях и театрах. О еврейских товарищах тоже[168]. (Напечатаю в октябре в двух журналах[ccxxvii]. )
{322} Я все больше убеждаюсь в том, что ничего не умею, — говорю недостаточно ясно, чтобы понравиться актеру, и недостаточно громко, чтобы напутать банкира.
Глаза мои не в порядке — иногда встречаю старого друга и не узнаю его или ее.
Мои лучшие пожелания Вашим товарищам — Гиацинтовой и Берсеневу, двум Образцовым — Сергею и Ольге и г‑ ну Сулержицкому[169].
Помните меня, как я помню Вас, если только совсем не забыли!!!
Гордон Крэг
Перевод Дженни Афиногеновой
С. М. Эйзенштейну [ccxxviii]
18 декабря 1935 г.
Генуя
Дорогой Сергей Эйзенштейн.
Какое огромное удовольствие доставило мне Ваше письмо — когда я выходил из своих ворот, я увидел его лежащим между деревьями и кустами. Я поднял его и прочел на ходу. Итальянские почтальоны должны знать, что именно так надо доставлять письма от Эйзенштейна.
Я в Генуе с июня — слишком долго, моя белая борода скоро сможет подметать улицы.
Я прочел в газетах, что на побережье Черного моря будет создан Кинематографический центр. Собираетесь ли Вы быть там? Надеюсь, что да.
Меня — пригласили. Итак, я увижу Вас!!! Ха! Если только туда будет ходить поезд, потому что я не люблю лодок, но мне очень нравится, что меня пригласили[ccxxix].
Получили ли Вы мою небольшую статью, в которой я рассказываю о поездке в Москву: в ней есть несколько слов и о Вас — три гордых слова, без какой бы то ни было суеты[ccxxx].
Сейчас я собираюсь писать другую статью: о русском театре, театре в Италии и так далее. Но подвигается медленно. А еще мне хочется снова приехать в Россию, побывать в Ленинграде, или в каком-нибудь колхозе, или на Черном море. Но возможно ли это?
Я бы хотел, чтобы это устроилось, а потом, мне кажется, я должен поехать в Англию и работать оставшиеся десять лет моей жизни до изнеможения — во имя двух десятков будущих актеров.
Ваш Гордон Крэг
{323} 2
5 декабря 1936 г.
Париж
Мой дорогой Эйзенштейн, помните. Вы однажды в 1935 году задали мне в Москве вопрос относительно Ирвинга. В своей книге (в эпилоге) я писал: «Для Ирвинга главным была игра, а не декламация. Хотя каждому слову роли он придавал большое значение, он обязательно сопровождал речь игрой: играл и до того, как произнести реплику, и после». Вы обратили мое внимание на этот отрывок, сказав: «Мне понятна первая часть этого заключения: “играл до того, как произнести реплику”, но я не понимаю его финала: “… и после”».
Я давно собирался написать Вам несколько слов об этом — и вот сегодня вечером, перечитывая по-французски «Польского еврея» — один из лучших образцов драматургического искусства, — я вспомнил, что не написал Вам того, что собирался.
А теперь, давайте обратимся к «Польскому еврею» — так как здесь как раз пример того, о чем я хотел сказать:
«(Маттиас выходит из алькова, потрясенный, качаясь, воздев, руки. )
Маттиас (сдавленным голосом). Веревка!.. Разрежьте… Веревка!.. (Он падает на руки Вальтера и доктора. Его сажают в кресло. Руками, он цепляется за шею, как будто хочет снять что-то, что его душит. Голова его запрокидывается. Доктор кладет ему руку на сердце. Продолжительное молчание. )
Вальтер. Ну что, доктор?
Доктор. Все кончено…»
Маттиас (Г. И. ) выходит из алькова, держась обеими руками за занавес, — звук музыки нарастает — звон колокольчиков слышен еще громче. Напряжение в лице Маттиаса (Г. И. ) усиливается, хотя он остается недвижим столько, что можно сосчитать от шести до восьми или до десяти. Отпускает занавес и падает на руки доктора и еще одного из присутствующих, не произнося ни слова. Ему подставляют кресло, в которое его усаживают, — руки и плечи бессильно опускаются. Никто не произносит ни слова. Звук колокольчиков все еще слышен. Музыка нарастает. Он медленно поворачивает голову направо — смотрит. Поворачивает голову обратно и медленно оборачивается налево — смотрит. Легкие движения плеч. Делает попытку поднять руку в направлении своей дочери — не получается. ВНЕЗАПНО хватает себя за горло, как будто хочет ослабить веревку и произносит: «Заберите… веревку… с моей шеи». При этом по всему его телу — до самых ступней — проходит судорога, ноги медленно приподнимаются — удар, еще удар, — голова безвольно поворачивается справа налево. Одна длительная судорога проходит по всему телу — конец.
Согласно ремаркам во французском варианте «Польского еврея», актер сначала произносит текст, затем падает на руки доктора {324} и других, опускается на стул, дергает головой и умирает — и все это после того, как произносится текст. И поскольку все актеры в нашей безактерской стране сначала произносят текст, а играют до или после слов, мне хотелось обратить внимание в своей книге на то, что Ирвинг прекращал играть только в момент произнесения слов: сначала шла игра — затем следовали три слова — снова игра — еще одно слово.
Однако они никогда моей книги об Ирвинге (1930) не читали, поскольку и сейчас, в 1936 году, они все еще говорят и забывают играть, И дай я волю своим эмоциям, я был бы сегодня несчастнейшим человеком, видя, как жизнь этого великого северянина, этого редкого актера предана забвению на английской сцене. А я чувствую себя подлинным триумфатором — и бесконечно их презираю. Но зрелище сегодняшней сцены в Англии ужасно.
А как Вы поживаете? Здоровы ли? Будете ли Вы в Париже на Выставке? [ccxxxi] Если да, то дайте мне знать — и мы встретимся и отправимся в какой-нибудь ресторанчик и будем наслаждаться его яствами. И я докажу Вам маленькие книжные лавочки, которые никому не известны и которые я никому и никогда не показывал, — и Вы забудете, что Вам уже 40 (? ), а я — что мне уже 180, и мы станем думать лишь о великих художниках, которые ушли от нас.
Vin ordinaire здесь совершенно необычно: и даже после того, как разопьешь бутылку знаменитого вина, vin ordinaire все же кажется лучшим из всех. А маленькие неведомые книжные магазинчики — еще лучше, нежели самые знаменитые, и улицы Парижа — прекраснее, чем банкетные залы, в которых пируют полубоги.
Гордон Крэг
Перевод Ю. Г. Фридштейна
Б. В. Алперсу [ccxxxii]
13 июня 1935 г.
Генуя
Мой дорогой Алперс,
можно ли без церемоний так обратиться к Вам, потому что все время я действительно чувствовал, что называть Вас мистер, мсье, товарищ будет и слишком много и слишком мало и т. д. и т. д.
И можно ли мне вместить в несколько строк этого послания приветствия из Италии, которые я при других обстоятельствах расширил бы до нескольких страниц.
Я прожил в Вене несколько недель: Вена все еще остается прелестным городом, полным очень ленивых и очень занятых людей, — и то и другое одновременно. Какая-нибудь картина, лицо, а Schinken[170], все три schö n[171], иногда даже ganz schö n[172].
{325} Каждый понедельник мне хочется навсегда остаться в Вене, во вторник я даже не могу смотреть на город, в среду я в нерешительности, но люблю его, в четверг — решительно «нет», в пятницу — очевидно, «да», в субботу — «О, да! ». В воскресенье — белое вино, пение, художники.
Каждый день я теперь читаю книги о России и о русском театре, так что, может быть, и приду к пониманию непостижимого.
Тогда, когда смогу, я отважусь написать небольшую книгу о том, что я видел и что непостижимо.
Но надеяться, что какой-нибудь издатель ее напечатает… боюсь, это слишком много, потому что, наверно, но смогу противостоять всем высказанным пожеланиям моего окружения.
Я пробыл четыре недели в Вене, два дня в Венеции… Вы знаете этот невероятный город? А сейчас я сижу в своем саду в Генуе и печалюсь, что доставил мадам Алперс много беспокойства, и сожалею, что я старше, чем мне следовало быть, и потому неожиданно быстро устаю.
Замечательные впечатления у меня от древней Москвы Ивана и Бориса,
и современной Москвы 1909,
а стала она еще моложе.
И сердит меня еще, что по смог увидеть ее, увидал только одну тысячную долю атома.
Расцвет театра в России напоминает розовый куст в июне. Сейчас июнь: у меня куст роз в полном цвету — три тысячи цветков.
А в июле не будет ни одного. Но будут другие цветы.
Если б мне было двадцать пять, я приехал бы в Россию на целый год.
Если б мне было восемнадцать, я поехал бы в Сицилию, жил бы там и купил бы сад.
А вы? Вы сидите молча и ничего не говорите. Но, дорогой мой Алперс, я прошу Вас, я умоляю Вас изучить английский, это прекрасный язык, на котором хорошо молчать.
Но мы можем встретиться где-нибудь, где можно глупым людям поболтать, а мудрым петь, где можно побыть с друзьями и выпить немного белого вина…
Пожалуйста, напишите мне поскорее пару слов. Несколько гравюр отправлены из Генуи на этой неделе в Ваш адрес[ccxxxiii].
Мой привет Вам и Вашей мудрой и красивой жене[ccxxxiv]. S. V. P. [173]
Мисс Вуд[ccxxxv] шлет свою большую благодарность.
Ваш Гордон Крэг
{326} 2
17 декабря 1935 г.
Генуя
Дорогой Борис Алперс,
я был так рад получить Ваше письмо в начале октября, и услышать о Вашей поездке с лекциями, и узнать, что Ваше изучение английского языка продвигается. Теперь, я надеюсь, Вы станете расширять круг Ваших поездок с лекциями, пока он не достигает Англии, страны, куда я, может быть, вскоре поеду. Не знаю, как долго продлится там мое пребывание. Если долго — я дам Вам знать; и тогда, когда Вы приедете читать лекции, Вы обязательно приедете ко мне и будете жить у меня.
|
|
|
