 |
Удивительный робинзон Крузо
|
|
|
|
Вот вам задача: садитесь и напишите на русском языке самый маленький
рассказик, строк в пять или десять, но так, чтобы в нем не было ни единого
слова больше чем в один слог "длиной".
Сделать такую вещь всерьез почти немыслимо. Шутки ради попытаться
можно:
"Я в тот миг шел с гор в лес. Шел вниз, там, где ключ. Влез в лог.
Глядь -- кто там? Пень или зверь? Ой нет, то --барс! Я так, сяк... Мой ствол
пуст, пуль нет... Как быть? Вот я стал бел, как мел... Раз -- ив тень! Цап за
нож, а нож -- бряк у ног вниз, в мох... Ни сядь, ни встань! Бьет дрожь... Во
лбу гром, звон, хоть плачь! И что за страх? Стыд и срам...
Вдруг из-под трав -- шасть еж! Хвать мышь за хвост-и в куст: чтоб мышь
ням-ням. Чтоб съесть! Я в сей бок, барс в тот! Скок, прыг... Шаг, два, три,
пять, сто... Все вдаль, все вдаль!.. Где зверь? Вдруг -- мрак, глушь, тишь...
Я сел на пень. Зуб о зуб так: щелк, щелк! А мне в мозг мысль: ведь я
трус! Да! да! Трус!"
Как видите, я довольно долго боролся с тем твердым законом русского
языка, который не позволяет нам обходиться только односложными словами.
Нельзя сказать, чтобы я одержал полную победу: рассказик получился
неважнецкий: читать его так же трудно, как идти по железнодорожным шпалам.*
-----
*В давно забытой книжке "Занимательное стихосложение" Шулыовского приводился
такой стихотворный пример на "кратко-сложные слова":
"Гол бес шел в лес.
Вдруг -- стоп: жук в лоб!
Бес рад: влез в ад".
Ей-ей, стихи ничуть; не лучше нашего рассказика
-----
А ведь надо заметить, что я составлял его очень простым способом,
подбирая, так сказать, не слова по мысли, а подходящие мысли по заранее
намеченным словам. Куда труднее было бы рассказать или пересказать таким
|
|
|
образом даже самую простую, но уже готовую историю. Но вот однажды мне
попала в руки довольно толстая английская книжка: "Робинзон Крузо", для
самых младших школьников, едва начинающих читать.
Поверьте, если можете: заботливые британские педагоги переписали весь
роман так, что в нем, кроме имен собственных, не осталось ни единого слова
длиннее, чем в один слог! И, надо сказать, на первый, по крайней мере,
взгляд и слух, эта искусственность не бросалась в глаза, не была очень
заметной. Почему?
Чтобы понять это, достаточно прочитать (даже не понимая их смысла)
любые несколько строк из какого угодно английского стихотворения. Возьмем
для примера хотя бы начало серьезной, отнюдь (не шуточной, поэмы Дж.
Байрона: "Шильонский узник".
"My hair is grey, but nоt with years,
Nr grew it white in a single night,
As men's have grwn frm sudden fears..."
Наверное, вы помните, как звучит это начало в превосходном русском
переводе его, сделанном В. А. Жуковским:
"Взгляните на меня: я сед,
Но не от хилости и лет;
Не страх внезапный в ночь одну
До срока дал мне седину..."
В подлинном тексте -- 23 слова, в русском -- 22. Но Байрону понадобились
три восьмисложные строки там, где Жуковский едва уложился в четыре. Откуда
взялась лишняя строка? Подсчитайте: из английских слов односложны, строго
говоря, 21, потому что такие слова, как "have" (произносится: "хэв") и
"white" (звучит как "уайт"), для англичанина имеют явно по одному слогу и
только "single" и "sudden" являются двусложными. А в русском переводе?
У Жуковского односложных слов только 15, двусложных -- 3. Остальные
четыре ("внезапный", "хилости", "взгляните" и "седину") содержат по три
слога каждое.
Нельзя при этом забывать, что В. А. Жуковский, безусловно, очень
старательно подыскивал для перевода самые короткие русские слова; не мог же
|
|
|
он допустить, чтобы строка Байрона по-русски стала в полтора или два раза
длиннее!
Теперь ясно: английскому языку "краткословие" действительно очень
свойственно. Более того, англичанина затрудняет произнесение слов больше чем
в два- три слога длиной: таких в его словарном запасе крайне мало. По этому
поводу можно даже вспомнить забавный рассказ.
Один человек, русский, поспорил будто бы с некиим заносчивым
англичанином, чей язык труднее изучить. Чванливый британец полагал, что
трудность языка -- лучшее доказательство его совершенства, и страшно кичился
своим знаменитым по сложности произношением. "Попробуйте, научитесь
выговаривать эти звуки правильно! -- хвастался он. -- А у вас? Ну какие там у
вас затруднения? Да я выучусь по-русски в несколько дней!"
Пока дело шло о произношении звуков и о их изображении на письме,
русскому и впрямь пришлось туговато: он чуть было не сдался. Самонадеянный
соперник торжествовал уже.
Но вот началось чтение текста. "И тут, -- говориг автор, -- я задал ему
прочитать одну фразу. Самую безобидную фразу: "Берег был покрыт
выкарабкивающимися из воды лягушками". "А, голубчик,-- сказал я ему. -- Что?
Не выходит? Пустяки! Заучите это наизусть! Ничего, ничего, не пугайтесь: я
не спешу..."
Затем я рассмеялся сатанинским смехом и ушел. А он остался
выкарабкиваться из этой фразы. Выкарабкивается он из нее и до сих пор".
Как говорит итальянская поговорка: "Если это и не правда, то это
хорошая выдумка".
Так обстоит дело с английским языком. А с финским-- наоборот. Слова
финской речи, конечно, бывают самого различного "размера", порой даже короче
соответствующих русских: работа -- "тюо"; девушка -- "нэйто"; пуговица --
"наппи". Но для финского языка характерны не короткие, а, наоборот, очень
длинные, многосложные слова:
босой -- пальясьялькайнен,
диспансер -- тервеюдентаркастуслаитос,
десант -- маихинноусуйоукко,
доставка -- периллетоимиттаминен,
отчет -- тоиминтакертомус.
Именно они приводили в отчаяние Бельского, переводчика "Калевалы".
Именно по сравнению с ними каши русские слова по своей "длине", по числу
звукоь и слогов, на которые их можно разделить, кажутся такими
|
|
|
"коротенькими". Именно их мы и будем иметь в виду, разрешая вопрос о
причинах "длиннословия" и "краткословия" различных языков.
Так что же? Финский язык как раз и является все мирным чемпионом такого
"длиннословия"? Отнюдь нет!
И Бельского и Бунина, который с таким трудом переводил "Гайавату" с
английского, "короткословного" языка, могло бы утешить одно соображение: их
труд был "детской игрой" по сравнению с работой американских фольклористов,
собиравших и перелагавших индейские легенды в английские стихи. Почему? Да
потому, что им-то ведь приходилось иметь дело с индеиским языком. А вот
полюбуйтесь на индейское (племени пают) слово, которое сами языковеды
называют "немножко длинноватым даже и для этого языка, но все же отнюдь для
него не чудовищным":
"Виитокучумпункурюганиюгвивантумю".
Ничего себе словечко, а?
Очевидно, способность к производству либо очень коротких (то есть
малосложных), либо же очень длинных (многосложных) слов бывает действительно
не в одинаковой мере свойственна всем языкам.
Но тогда ответ на вопрос "От чего зависит и чем регулируется,
управляется эта способность?" -- является уже отнюдь не пустым вопросом.
АНАТОМИЯ СЛОВА
Когда мы рассматривали гнездо корня "лов", нам встречались слова
разного "состава" и разного "размера".
Мы видели и русское и болгарское "лов", равнозначные слову "охота". Они
были замечательны тем, что состояли как будто "из одного только корня".
Слово: Корень:
лов -лов-
дом -дом-
еж -еж-
Однако рядом с этими словами мы встречали и совершенно иначе
устроенные:
Слово: Префикс: Корень: Другае части:,
ловить -лов- + ить
ловля -лов- + ля
наловить на+ -лов- + ить
наловленный на+ -лов- + л + енн + ый
В этом как будто нет ничего удивительного. Любой школьник отлично
знает, что это за части. Это так называемые аффиксы. Они разделяются на
приставки, стоящие перед корнем, суффиксы -- следующие за ним, и окончания,
|
|
|
место которых на конце слова.
Каждому известно: мало слов, которые состояли бы из одного лишь корня.
Большинство устроено гораздо сложнее. Но что же тут интересного?
А вот, например, что.
Совершенно ясно: "краткость" и "длина" русских слов прямо
пропорциональны сложности их устройства. Слова, состоящие из одного только
корня, волей-неволей короче, чем те, которые построены из корня и других
частей. Но тогда приходится, по-видимому, сказать, что в нашем основном
вопросе -- какое слово самое длинное? -- все дело в аффиксах слов. Видимо, те
языки, которые богаче и щедрее в употреблении аффиксов, имеют более длинные
слова там же, где их роль, меньше, где их не так много, там и слова короче.
Это бесспорно, если только все языки строят свои слова по тому же
способу, что и русский язык, то есть присоединяя к короткому корню множество
дополнительных частей и перед ним и после него. Но верно ли такое
предположение? Нет, не верно.
ЯЗЫКИ "НА ШИПАХ", ЯЗЫКИ "РОССЫПЬЮ" И ЯЗЫКИ "НА КЛЕЮ"...
Посмотрим, как склоняется слово "рука" в русском и в болгарском языках.
По-русски: По-болгарски:
Именительный рук-а ръка
Родительный рук-и на ръка
Дательный рук-е на ръка
Винительный рук-у ръка
Творительный рук-ой сръка
Очень легко заметит разницу. В русском языке "склонять" -- это значит
изменять само слово, присоединяя к одному и тому же корню все новые и новые
окончания.
А в языке болгарском "склонять" -- значит, ничего не меняя в самом
слове, сочетать его то с тем, то с другим предлогом. Та работа, которую у
нас выполняют при этом окончания, то есть части самого слова, там
выполняется совсем другими словами -- предлогами. Значит, бывают языки, где
аффиксы играют меньшую роль, чем у нас. (Правда, стоит в болгарском языке
перейти от единственного числа к множественному, как положение изменится:
окончание появится и тут: "руки" по-болгарски будет "руце". Но все падежи
множественного числа опять-таки ничем не изменят этой единой формы слова.)
Возьмем теперь другой пример и из другого языка.
Вот русское слово "мочь". Вот английский глагол "кэн" (мочь).
Оба глагола можно спрягать:
я мог-у i can
ты мож-ешь yоu can *
он мож-ете can
вы мож-ете we can
мы мож-ем yоu can
они мог-ут they can
-----
*Буквально это значит: "вы можете", - форма второго лица единственного числа
в английском языке неупотребительна.
-----
Как видите, многочисленным и разнообразным суффиксам и окончаниям
русского языка внутри английского слова ничего не соответствует. А вне его
|
|
|
их работу исполняют местоимения "ай", "хи" "уи", то есть "я", "он", "мы" и
т. д.
Точно так же мы, чтобы от одного слова произвести другое, применяем
"аши суффиксы (смех -- сме +ять+ся; дом -- дом+ик), приставки (за+сме+ять+ся)
и окончания.
А англичане для той же надобности очень часто ничего не меняют в самом
слове. Но перед ним, для производства, скажем, глагола от существительного,
они ставят словечко "ту". Это "ту" как бы говорит: "Внимание! Здесь данное
слово, то же слово, надо понимать уже не как существительное, а как
неопределенную форму глагола!"
Так, по-английски:
трэйд (trade) -- работа ту трэйд (t trade) -- работать
бридж (bridge) -- мост ту бридж (t brige) -- строить мосты
нок (knck) -- стук ту нок (t knck) -- стучать
Мы, спрягая глагол, меняем суффиксы и окончания. А они, как вы видите,
довольствуются тем, что, ничего в нем не трогая, ставят перед ним различные
местоимения:
я мог... ты мог... он мог... она мог...
мы мог... вы мог... они мог...
По-русски нельзя осмысленно сказать "я сме..." или "он работ...", а
по-английски -- пожалуйста.
Зато мы спокойно говорим просто "смеюсь", и все понимают, что речь идет
обо мне, а не о нем и не о тебе.
По-английски же это немыслимо: никто не разберет, про какое лицо идет
речь, если я просто скажу "кэн". Правда, и здесь, как в болгарском языке,
нельзя обойтись без оговорок. Глагол "кэн" в этом смысле редкость: все
остальные глаголы в третьем лице единственного числа получают все же
окончание "-s":
ай рид (I read), но: хи ридс (he reads)
ай смоук (I smke), но: хи смоукс (he smkes)
Причастия тоже образуются при помощи особого суффикса "-инг": "рид-инг"
(read-ing)--"читающий"; "смоук-инг" (smk-ing) -- "курящий".
Однако, так или иначе, суффиксы, окончания -- все это играет в
английском языке несравненно меньшую роль, чем у нас; меньшую даже, нежели в
болгарском.
Возьмем для примера то же слово "смоук".
По-английски:
э смоук -- дым, курение, папироса
ту смоук -- курить
ту смоук аут -- выкуривать
ай смоук -- я курю
ю смоук -- вы курите
Не следует только думать, что английский язык является, так сказать,
образцовым среди языков с неизменяемыми словами. Совсем нет.
Подобно болгарскому, он еще сравнительно недавно (не забудьте только,
что для языковеда слово "недавно" может означать и пять и десять столетий
назад!) был, употребляя научный термин, языком "аффигирующим". Он тогда
походил на наш русский язык или на латынь древности. Как и они, он широко и
свободно прибегал к суффиксам, префиксам, окончаниям для изменения и
производства слов. Все эти "аффиксы" сливались с корнями и друг с другом
очень плотно, как сливаются части деревянных предметов, изготовленных
столяром "на шипах". Прирастая к корням, они усложняли состав слова,
придавали им, естественно, и все большую длину.
Затем мало-помалу английский язык потерял эту свою способность.
Суффиксы и флексии были уволены, так сказать, в отставку. На их место встали
совершенно другие способы и приемы обращения со словами. Дело зашло столь
далеко, что, если оно будет и дальше развиваться в этом направлении,
английский язык превратится когда-нибудь в язык совершенно иного типа, не
"аффигирующий", не "на шипах". Он может уподобиться тогда тем языкам,
которые названы наукой "корневыми", или "изолирующими", и которые несколько
десятилетий назад носили еще всем известное, хотя по разным причинам и
неправильное, название языков "бесформенных", "аморфных". Если постараться
распространить и на них наше несколько легковесное сравнение, их пришлось бы
назвать не "клееными" и не "свинченными" языками "на шипах", а "языками
россыпью". Сейчас я попытаюсь показать вам, почему такое название к ним
подходит.
Пример стопроцентно-корневого, изолирующего языка в его чистом виде
подыскать не так-то просто: чаще всего такие языки относятся к малоизвестным
языковым семьям и не слишком хорошо изучены. Но кое-какие важные свойства и
особенности этого типа можно наблюсти, рассматривая могучий и древний язык,
проживший долгую историческую жизнь и испытавший ряд глубоких изменений. Я
говорю о китайском языке.
Китайцы -- необыкновенный народ. Пять и шесть тысячелетий назад в мире
существовало не одно государство, но только Китай дожил как целое с тех пор
до наших дней. Были на свете языки шуммерский, ассирийский, хеттский,
египетский; от них остались только молчаливые надписи, которые мы
расшифровываем с таким трудом. А китайский язык, как и сам народ Китая,
живет и сейчас, храня вечную юность, и развивается дальше, подобно самым
молодым языкам мира. Понятно, что на протяжении такого грандиозного периода
он не мог остаться неизменным. Когда-то, предполагают специалисты, он был
языком полностью "корневым". Сегодня он все сильнее приобретает черты,
свойственные языкам "аффигирующим". Но от прошлого он сохранил достаточно
пережитков, чтобы мы могли на его примере уяснить себе лицо "языков
россыпью".
Загляните в китайскую грамматику для иностранцев (учебники для самих
китайцев написаны иероглифами: в них вам не разобраться). Сразу же вам
бросится в глаза одно: небольшая длина, немногосложность слов.
Предложения-примеры почти всегда состоят из слов односложного, двусложного,
куда реже -- трехсложного состава:
"Та бу шо "шы", е мэй шо "бу шы"".
Это значит: "Он не хотел говорить "да", однако не произнес и "нет"".
Возьмите другую фразу:
"Во вэньго сюйдо жэнь ла; тамынь ду шы чжэян шо".
В переводе она значит: "Я расспрашивал уже многих; все говорят одно и
то же".
Как видите, слова недлинны, хотя и не все односложны. Китаисты объяснят
вам: это естественно. Хотя теперь китайский язык все дальше отходит от
первоначального "корневого" типа, все же по происхождению он остается языком
корневым и даже более того -- моиосиллабическим, однослоговым. Именно по этой
причине мы можем, изучая его, натолкнуться на чрезвычайно любопытные, даже
странные для европейца явления и особенности, совершенно несвойственные
нашим языкам.
Понятно, что в чисто корневом языке не может быть решительно никаких
аффиксов, никакого изменения формы слов: недаром в свое время подобные языки
называли, как я уже сказал, "бесформенными". Простые односложные слова таких
языков трудно сравнивать даже и с нашими "корнями": непонятно, что можно
считать "корнем" растения, у которого вы не видите ни стебля, ни листьев, ни
ветвей! Если уж нужно сравнение, слова такого языка можно уподобить
"марсианам" Герберта Уэллса: у этих существ все тело представляло собой
голову; не было ни туловища, ни конечностей, ничего. Голова, и только!
Чтобы дать некоторое, очень отдаленное представление о таких словах,
указывают обычно на те из наших слов, которые по своему составу не
отличаются от корней, вроде:
"дуб", "кот", "я", "бык", "он".
или на немецкие и английские:
"тиш" (стол), "криг" (война), "думм" (глупый), "биг" (большой).
В этих двух языках такие слова-корни обладают даже способностью
сливаться друг с другом без всяких видимых изменений в слова-двояшки, точно
их магнитом притягивает одно к другому:
"бан" (по-немецки -- путь) + "хоф" (двор) = = "банхоф" (вокзал).
Однако между ними и словами "моносиллабических" корневых языков
огромная и существенная разница.
Мы, люди аффигирующие, всегда чувствуем, /что к каждому нашему корню в
любой миг можно присоединить и приставку, и суффикс, и окончание. Мы не
можем даже мысленно отнять от них способности к изменению: только ею слова и
живут в предложении.
ДУБ, но рядом ДУБ + а, ДУБ + у, ДУБ + ами, или:
ДУБ + ок, под + ДУБ + ный, ДУБ + ОВ + ат +ы+й
Именно благодаря этим "формам" слова мы можем склонять имена, спрягать
глаголы, производить от одного слова другое, связанное с ним по смыслу,
превращать существительные в глаголы или глаголы в прилагательные. Благодаря
им -- только благодаря им -- мы получаем возможность легко и свободно
построить из отдельных кирпичиков-слов целое живое предложение, выразить
любую мысль. Что бы вы стали делать, если бы вам вместо наших обычных слов
дали несколько не поддающихся никаким изменениям слов-корней, вроде: "гриб",
"жук", "бор", "полз", "кус", "зуб", "бег", "лет", и попросили бы, ничего не
меняя в них, рассказать при их посредстве какую-нибудь историю?*
-----
*Это не в пример труднее, чем составить рассказик вроде приведенного ранее.
-----
Сомневаюсь, чтобы у вас что-либо получилось. А ведь корневые языки
потому-то раньше и называли "аморфными", что они обходятся без всякого
изменения корней.
Как же это возможно?
Существенную роль играет в них при построении предложений сам строго
узаконенный порядок слов, точно выверенное сочетание данного слова с
соседними. В связи с этим одно и то же слово может принимать на себя весьма
различные роли в предложении.
Вот, например, сочетание слов "хао жень" переводится на русский язык,
как "хороший человек". Каждый из нас сделает из этого вывод, что если "жень"
-- существительное "человек", то "хао", очевидно, прилагательное в
единственном числе и именительном падеже мужского рода.
Но не так просто это. Вот вам другое китайское предложение:
"Та шо чжунго-хуа, шоды хэнь хао".
Означает оно в целом: "Он хорошо говорит по-китайски". Но если
попытаться перевести его дословно, буквально, то у нас получится что-то
вроде:
"Он говор китай-слово, говор очень хорош".
Легко заметить, что тут слово "хао" выполняет уж никак не задание быть
прилагательным, определением при имени: у него скорее роль сказуемого. А
ведь оно осталось неизменным.
Фраза "на хэнь хаоканьды" ("это очень красиво") построена примерно вот
как:
"Это очень хорош смотрит".
Слово "кань" имеет значение "глядеть", "смотреть", а "хаокань" -- нечто
вроде нашего "миловидно".
Даже в одном предложении не редкость встретить одно слово в двух
различных ролях и значениях. Так, фраза:
"Кань шы хаокань, хао чы бу хао чы ни" составлена приблизительно таким
образом: "Смотр есть хорош-смотр, хорош вкус не хорош ли?"
Конечно, это не перевод; это только неуклюжая попытка как можно точнее
передать, как строится речь из неизменных корней. Перевели бы мы тут
совершенно иначе: "На вид-то оно хорошо, но вопрос: вкусно или не вкусно?"
Хитрое дело! Но так или иначе, поразмыслив, вы согласитесь, что особой
премудрости здесь нет: каждый может навостриться выражать свои мысли на
такой манер. Конечно, для нас на первых порах это нелегко. Представление о
"чистом корне" плохо укладывается в голове "аффигирующего" человека. Нам не
только корень всегда представляется в сцеплении с разными аффиксами --
смотр-еть, над-смотр-щик, смотр-о-в-ы-и, -- но, даже взяв слово "смотр", мы
склонны относиться к нему так, как если бы за его конечным "р" чувствовался
призрак еще какого-то звука. Ведь недаром языковеды так и говорят, что в
именительном падеже существительные мужского рода на твердый согласный
обладают "нулевым окончанием". Не просто "не обладают никаким", а "обладают
нулевым". Огромная разница!
А китайцу все это совершенно не нужно. Его части речи отличаются друг
от друга не звуковой формой, не ее особенностями, а другим свойством:
разными способностями вступать в связь со словами-соседями.
Этому содействуют многие важные свойства китайской грамматики.
Прежде всего -- порядок слов в предложении. В китайском языке он
установлен твердо и раз навсегда. Подлежащее обязательно идет перед
сказуемым, сказуемое перед прямым дополнением. Свои точные места соблюдают и
обстоятельства. Хорошо, скажете вы, но чему это помогает?
Возьмем и сравним равнозначные предложения в русском (аффигирующем) и
английском (приближающемся к корневым) языках.
В русском языке:
Сын любит отца -- отца любит сын.
(Если тут и ощущается какая-то разница, то она в оттенках мысли, а не в
самой мысли. Мы можем сказать и "сын отца любит" и "любит сын отца" -- все
равно будет ясно, что действующим лицом является "сын", а не "отец".)
В английском языке:
The sоn lоves the father -- the father lоves the sоn.*
(Тут уже дело не в "разнице", а в прямой противоположности по смыслу
между этими двумя совершенно различными предложениями. Их члены поменялись
местами: тотчас подлежащее стало дополнением, дополнение -- подлежащим.
Невозможно по произволу менять места слов в английской речи: это изменение
резко меняет и смысл.)
-----
*То есть "сын любит отец" -- "отец любит сын".
-----
Этот пример достаточно ясен. Он показывает, что мы, русские, чтобы
изменить значение слов в предложении, меняем их формы; англичанин формы
оставляет неизменными, а переставляет слова. Там, где существительное
предшествует глаголу, оно является подлежащим; если оно следует за глаголом,
оно становится уже дополнением.
Примерно, так же (но значительно более широко и сложно) использует
порядок слов в предложении и китайский язык.
Между ним и английским языком есть и еще одно сходство. Отказавшись от
изменения формы своих слов, англичане поставили на его место игру
всевозможными служебными частицами -- предлогами и т. п. Китайские грамматики
различают среди слов своего языка два больших разряда: "ши-цзы" -- "значимые
слова" и "сюй-цзы" -- "пустые слова". Эти последние не могут употребляться
сами по себе; их значение, в том, что они, сочетаясь с "ши-цзы", придают им
то или другое значение. Теперь наблюдается все большее сращение "сюй-цзы" со
"значимыми словами": они как бы стремятся стать чем-то вроде наших
суффиксов. В былые времена они действовали не сливаясь с ними, а только
располагаясь рядом.
Но ведь я уже сказал: развитие китайского языка идет по пути от
корневых языков к языкам аффигирующим.
Изменение слова у нас служит также для произвол ства новых слов.
Китайский язык и тут заменяет его другим приемом: новые слова он легко
получает путем "словосложения": два слова как бы слипаются, и получается
третье, новое: "гао" -- высокий, "лян" -- хлеб, "гаолян" -- вид проса, хлебный
злак; "дунъу" -- животное, "юань" -- парк, "дунъуюань" -- зоопарк. Впрочем,
примерно то же мы уже видели в немецком языке.
Все эти способы и приемы очень важны и характерны для китайского языка.
Но все же одним из самых основных и самых удивительных для нашего ума
приемов является то, что называется тонами.
Мы, русские, превосходно понимаем, как велико в нашей речи значение
"интонации", того "тона", которым мы произносим наши слова и предложения. Я
думаю, каждый вспомнит в своей жизни случай, когда на его утверждение, что
он сказал в общем вполне вежливую фразу, ему отвечали: "Да, но в каком тоне
ты это сказал!" Вот это и была "интонация".
Попробуйте в трамвае, троллейбусе или автобусе задать впереди стоящему
обычный вопрос: "Вы сейчас сходите?" Вероятно, вы получите в ответ
одно-единственное слово: "Да", но произнесено оно может быть на несколько
совершенно различных ладов.
На письме такие вещи передаются плохо,* но все же вам могут ответить:
или: "Да",-- просто, вежливо и равнодушно,
или: "Да!" -- с некоторым нетерпением,
или: "Да-а-а..." -- рассеянно и задумчиво,
или, наконец: "Да, да, да!" -- так, что это прозвучит, как: "Ах, отстаньте,
вы уже сто раз спрашивали!"
-----
*"Есть 50 способов сказать "да" и 500 способов сказать "нет", и только один
способ написать это". (Б. Шоу).
-----
Как видите, "тон", "интонация" может существенно изменить значение
слова. Но, во-первых, у нас этот "тон" будет чем-то совершенно случайным:
каждый, в каждом данном случае, выговорит свое "да" так, как ему на этот раз
вздумается: никаких общих правил на этот счет не существует. А во-вторых,
если бы вместо ответа ваш трамвайный собеседник просто показал вам бумажку с
написанными на ней двумя буквами "д + а" или произнес свой ответ звук за
звуком, "без всякого особого тона", вы бы тоже поняли, что он отвечает вам
утвердительно. Слово осталось бы самим собою: вместе с "интонацией" исчезли
бы только какие-то тонкости его выражения, но не самый смысл.
Не то в китайском языке. Прежде всего само сочетание звуков "x+a+о" там
ровно ничего не значит, пока оно не произнесено особым образом, с той или
другой, но всегда совершенно определенной "интонацией", в каком-либо "тоне".
Пока этого нет, оно остается просто "однослогом без значения", как наш слог
"да", если его извлечь из слова "вода" или из глагола "под-да-вать". Да,
впрочем, китаец и не может изобразить свое слово в виде ряда букв: слова в
Китае изображаются иероглифами, а каждый из них передает не только звуки, но
и "тон" слова.
Произносить каждое из слов китайского языка надо не как вам придет в
голову, а обязательно в одном из четырех (в областных диалектах даже в одном
из девяти) различных, но строго и точно установленных "тонов". Только
произнесенный в определенном тоне слог становится значащим словом и может
войти в состав фразы.
Вот существует, например, в китайском языке слог "ма". Что он может
значить? Ничего сам по себе, и множество различных вещей, смотря по "тону",
в котором вы его произнесете, когда он станет словом.
ма 1 -- произнесенное в первом тоне значит мать
ма 2 -- во втором - конопля
ма3 -- в-третьем - либо агат, либо муравей
ма 4 -- переводится как глагол "браниться".
К этому можно добавить, что даже "ма", отмеченное одним определенным
номером, может иметь несколько значений: "ма3", например, означает еще и
"гири" и "лошадь". Но это-то нам не так уж удивительно: у нас самих слово
"ключ" имеет пять различных смыслов. А вот к иероглифам, изображающим эти
разные "ма", я советовал бы вам приглядеться внимательно. Они либо
неодинаковы вообще, либо один основной значок сопровождается в них другим,
добавочным, указывающим, в каком смысле надо понимать (а значит, и как
произносить) этот слог в данном случае: "ма"-муравей отмечен
иероглифом"насекомое"; "ма"-агат -- значком "камень", и т. д.
Я уверен, вас поразила эта удивительная сложность: как же запомнить для
каждого слова его разнообразные "тоны"? Но каждый "чжунго-жень", каждый
китаец, с полным правом не согласится с вами.
"Позвольте, -- скажет он. -- Тонов, всего четыре, если говорить о нашем
литературном языке. Разобраться в них совсем просто. А вот как вы обходитесь
вовсе без них, да притом не путаетсь в ваших бесчисленных, совершенно
различных аффиксах, которые однрму корню могут у вас придавать не, четыре, а
головоломное множество саых различных значений, -- вот это уж прямо уму
непостижимо!"
И по-своему он будет, конечно, прав! Нет, правду говоря, языков "вообще
трудных" и "вообще легких", как нет языков "вообще красивых" и "вообще
некрасивых". Каждый язык и легок и прекрасен Для того, кто говорит на нем с
детства. А чужестранцу он обязательно дается с трудом, большим или меньшим,--
это зависит уже от того, каковы языковые навыки этого самого чужестранца.
Теперь все понятно. Китайскому языку нет никакой надобности в наших,
аффиксах: он выработал другие способы и производства слов и их изменения. У
нас и в Китае слова как бы живут разной жизнью в живой речи. Наши слова
точно должны все время надеяться на собственные Силы, расти, наращивать, как
мускулы, суффиксы, префиксы, окончания. Слова же китайского языка действуют
больше "в порядке взаимопомощи", поминутно тесно примыкая друг к другу,
определяя даже самих себя через общение с другими. Естественно, что они
могут оставаться более простыми по внутреннему составу своему.
Поэтому в смысле краткости слов состязаться с корневыми языками другим
языкам нелегко. И создается впечатление, что мы уже решили нашу небольшую
задачу: самые короткие слова должны как будто найтись в языках, близких к
китайскому, самые длинные -- в языках, пользующихся всевозможными аффиксами.
К последним принадлежит и русский язык.
В самом деле: в нашем языке, как и в его ближайших родичах, части слов
срастаются друг с другом очень тесно и прочно. Они как будто врезаются,
ввинчиваются одна в другую до того, что порою крайне трудно различить, где
кончается одна и начинается другая. Попробуйте определить, что является
корнем в таких словах, как "обувной" или "одежда", и вы сами скажете, что
это так.
Поэтому я и назвал эти языки "языками на шипах", а корневые -- "языками
россыпью". Но, во-первых, кроме них, существуют в мире языки третьего типа,
"языки на клею", которых мы еще не коснулись. А во-вторых, далеко не все
причины разрастания слов исчерпаны нами. Поговорим об этом еще немного.
О ФЛЕКСИИ И О ПРОЧЕМ
Что такое суффиксы и окончания, мы знаем хорошо. Но в наших европейских
языках наряду с ними большую роль играет при образовании и изменении слов
флексия. Из-за нее такие языки носят даже название "флективные". Вот до
какой степени флексия важна и характерна для них! Что же она собой
представляет?
В старых школьных грамматиках флексиями называли иной раз самые обычные
окончания слов. Теперь от этого давно отказались. Имя это придано совершенно
другому явлению.
Среди большой группы языков "аффинирующих" (мы уже говорили об этом
названии) ученые видят два различных типа.
Вот, например, немецкий язык.
Есть в нем корень "финд", означающий "находка". От этого корня
произведено немало слов, и у каждого слова есть разные формы. Но, поставив
их в ряд, не всегда непосвященный легко определит, что они относятся именно
к одному корню:
находить -- финден.
я нашел -- их фанд.
я был найден -- их вар гефунден.
Как видите, при изменении слова перемены коснулись не только суффиксов
(-ен) и префиксов (ге-), но и самого корня: "финд" превратилось в "фанд",
потом в "фунд". И изменение гласного звука внутри корня привело к изменению
смысла слова.
В немецком языке это явление постоянное. Вот несколько примеров:
манн -- человек меннер -- люди
зинген -- петь занг - пел, гезунген -- спетый
баум -- дерево боймэ -- деревья
кнабе -- мальчик кнэблайн -- мальчишка
Еще более удивительное положение можно ветретить в арабском языке. Там
корень слова вообще всегда состоит только из одних согласных звуков;
обыкновенно из трех, редко из четырех. Гласные же могут быть любыми, но
каждое чередование их придает корню один, строго определенный смысл.
Вот, например, корень "ктб". Он означает "письмо". Когда араб вводит в
него два гласных "а", возникает глагол действительного типа, и притом
прошедшего времени:
КаТаБа -- написал.
Если на те же места попадут гласные "у" и "и", глагол в том же
прошедшем времени приобретает страдательное значение:
КуТиБа -- был написан
Совершенно так же:
КаТаЛа -- убил (корень "ктл")
КуТиЛа -- был убит
ДаРаБа -- побил (корень "дрб")
ДуРиБа -- был побит
И тут, как в немецком языке, только гораздо чаще и правильнее,
изменение смысла слова выражается при помо<
|
|
|
