Последний год ал-Мансура

Свой шестьдесят первый год ал-Мансур встретил активно и начал с того, что покинул недавно построенный и дорого ставший дворец в Круглом городе и переселился в новый дворец на берегу Тигра, с многообещающим названием ал-Хулд. Ал-Махди он послал в Ракку, назначив его эмиром этого города, который, по-видимому, рассматривался форпостом халифской власти на сирийском и византийском направлении. Одновременно наместником Мосула был назначен Халид ибн Бармак, получивший одновременно распоряжение достать через три дня три миллиона дирхемов. Эту своеобразную плату за назначение на высокий пост Халид все-таки сумел собрать у родственников и близких людей. Деньги, несомненно, требовались, чтобы пополнить казну, опустошенную стройками предыдущего года.

Затем ал-Мансур отправился с ревизией поместий в район Диялы и канала ан-Нахраван. В ал-Мадаине осмотрел начавший разрушаться Белый дворец Сасанидов со знаменитым арочным залом (иван, айван), распорядился собрать обвалившийся кирпич и начать ремонт.

Оттуда ал-Мансур спустился к устью канала ан-Нахраван, и здесь, в городке Джарджарайа, с ним случилась неприятность – он упал со своего тяжелого иранского коня (бирзаун) и в кровь разбил лицо. Это было неприятно, но вряд ли опасно для здоровья. Пришлось прервать поездку и возвращаться в Багдад. Приближался рамадан (23 июня – 22 июля 775). Он вызвал ал-Махди из Ракки, и они вместе провели месяц поста.

Отпраздновав завершение поста, ал-Мансур в августе стал собираться в хаджж. За три дня до конца шаввала (30 августа) у дворца Авдавайхи к нему присоединился военный эскорт, а через три дня в Куфе подошел сборный караван паломников. Здесь у него появились первые приступы какого-то желудочно-кишечного заболевания. Врачи, среди которых был и индийский врач, временно восстановили здоровье.

В день отъезда он будто бы позвал ал-Махди, чтобы передать ему в наследство богатство и власть (ал-мал ва-с-султан). Достоверность сказанных ал-Мансуром слов весьма сомнительна, особенно в самом начале. Ал-Мансур будто бы передал ал-Махди ларец, в котором лежали две тетради, а в них, по словам ал-Мансура, «знание твоих предков», содержащее сведения о том, что было прежде и что случится в будущем, до самого «дня воскресения». Заглянув в них в трудную минуту, можно узнать, что следует предпринимать. Это какой-то отголосок легенды о передаче «желтого свитка» с заветом Пророка, в котором имамат перешел от Алидов к Аббасидам. Легенда подобного рода была важна для придания династии бесспорной легитимности.

Поручиться за достоверность дальнейших слов ал-Мансура трудно, но они, по крайней мере, совершенно конкретны: «Позаботься об этом городе[34] и берегись отвернуться от него. Это дом твой и твое величие. Я собрал в нем для тебя такое богатство, что, если у тебя будет десять лет харадж в расстройстве, хватит тебе на пайки (арзак), на расходы и жалование (ата) и на обеспечение порядка на границах. Береги это, ты велик, пока полна казна. И как я думаю, ты это [сделаешь].

И завещаю тебе твоих родственников, показывай их достоинство и выдающееся положение, и умножь благоволение к ним. И возвеличь их, и смягчай этим людям наказания, и предоставь им мимбары[35], ведь их слава – твоя слава, и их упоминание – для тебя. И о чем я подумал – сделай. Обрати внимание на своих мавлов и благоволи им и их близким, и пусть они будут многочисленны, так как они – твое подкрепление силы, если ослабнешь. Как я думаю, ты это сделаешь.

И даю тебе завет о хорасанцах, относиться к ним хорошо, ведь они твои ансары[36] и твои сторонники (ши‘атука)[37], которые расточают свое состояние для твоего государства и проливают свою кровь вместо тебя. И не уйдет любовь к тебе из их сердец, если будешь благоволить им.

Оказывай им добро и ограждай от зла и сохраняй в том состоянии, как они были, и оставляй того, кто умер из них у семьи и родителей. Думаю, что ты это сделаешь».

Завет заботиться о хорасанцах, которые привели к власти Аббасидов, совершенно понятен, за исключением совета отдавать умерших родственникам. Видимо, ал-Мансур имел в виду не арабов, а иранцев, которые, приняв ислам, сохранили иные обычаи погребения.

В завершение, ал-Мансур посоветовал сыну не заниматься строительством города на восточном берегу Тигра, потому что он его не завершит, не прибегать к помощи суламитов и не принимать советов женщин в своих делах.

Действительно ли аль-Мансур чувствовал себя так плохо, что решил выразить предсмертную волю перед отправлением в хаджж, зная, что он может умереть в пути? Для нас в этом завещании важно то, что, по мнению современников, мог сказать готовящийся к смерти халиф.

Путь от Куфы до Мекки занял больше месяца. Несмотря на все старания врачей, болезнь все усиливалась. Наконец, вечером 5 зу-л-хиджжа (6 октября 775 г. ) он остановился в поместье Бир ал-Маймун, на границе священной территории (харам) Мекки. Понос совершенно изнурил его, он призвал своего верного мавлу ар-Раби‘а, отдал ему последние распоряжения и умер в ночь на субботу 6 зу-л-хиджжа (7 октября). Последний вздох его принял тот же ар-Раби‘а.

Присутствовавший при этом очевидец рассказывал своему сыну, что вернувшись из Мекки с предутренней молитвы он понял, что происходит что-то необычное: в шатре, служившем прихожей перед шатром халифа, у центральной подпоры стоял внук халифа ал-Хади, а начальник полиции прерывал разговоры присутствовавших. Рассказчик сел с остальными, и вдруг услышал из шатра громкий вопль. Стало ясно, что случилось что-то чрезвычайное. Тут из шатра халифа вышел чернокожий евнух ал-Мансура с воплем «Ой. Повелитель верующих! » Все заплакали. Затем вышел ар-Раби‘а с длинным свитком папируса и стал читать: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. От Абдаллаха ал-Мансура, амира верующих, тем, кто остался после него из приверженцев его из хорасанцев и всех мусульман». Тут ар-Раби‘а заплакал и выронил свиток. Все завопили. Подобрав свиток, ал-Раби‘а дочитал послание: «Воистину, написал я это письмо, когда я был последний день на этом свете и в первый день мира вечного. И я желаю вам благополучия и прошу у Аллаха, чтобы он не забывал вас после меня и не ослеплял бы вас групповыми пристрастиями, и одни из вас не принижали бы доблесть других, о хашимиты, о хорасанцы…» Далее очевидец просто пересказал: ал-Мансур просил быть слугами ал-Махди и присягнуть ему, и о том какое вознаграждение ожидает их в День Воскресения.

Перейдем к более сухому изложению источника. Ар-Раби‘а пригласил присутствующих прощаться с умершим. Первым вошел, конечно, ал-Махди, затем Иса ибн Муса и далее – родственники, в порядке возраста и близости к покойному. Затем началась присяга ал-Махди как халифу и Исе ибн Мусе как его преемнику, которой также руководил ар-Раби‘а. Шла она чинно, по порядку. Когда присягнули все хашимиты, присягать начали военачальники. И тут произошел скандал: Али ибн Иса ибн Махан, человек, близкий ал-Махди, отказался присягать Исе ибн Мусе, якобы из-за того, что он ночью пытался раньше времени присягнуть ал-Хади. Один из Аббасидов, Мухаммад ибн Сулайман, со словами: «Это что еще за инородец? » – влепил ему такую оплеуху, что у того потекла кровь. Возмутителю спокойствия пришлось смириться и присягнуть. Когда присягнули все, кто был в Бир-Маймуне, ал-Махди послал двух уполномоченных в Мекку для приведения к присяге ее жителей. Тело халифа на том же ложе, на котором он скончался, на руках пронесли за шесть километров в Мекку, где также началась присяга новому халифу. Она проходила возле Ка‘бы и закончилась к вечеру. После омовения покойного, прошел обряд стрижки, на котором присутствовало войско. Молитву перед положением в могилу читал по завещанию Иса ибн Муса.

Двадцатилетнее правление ал-Мансура отмечено не только превращением халифа из уполномоченного ведать делами общины в подлинного самодержца, но и таким важным этапом развития арабо-мусульманской культуры как формирование из бессистемной массы юридических предписаний, рассеянных в хадисах, первых двух юридических школ. Их формирование шло стихийно.

В мусульманском обществе VII–VIII вв. имелось три источника для решения юридических проблем: 1) непреложные и неоспоримые предписания Корана и 2) столь же неоспоримые конкретные предписания Пророка, зафиксированные только памятью сподвижников Пророка, его слова и решения (хадисы) и 3) обычное право, локальное и племенное. Первый источник был бесспорен, но не охватывал все стороны жизни многочисленного населения Халифата, дополнять его должны были хадисы. Собирание и изучение их стало одним из важнейших элементов интеллектуальной жизни мусульманского общества. Было их огромное множество (некоторые собиратели говорили, что собирали до ста тысяч). Знать хадисы, которых не понимали другие, было предметом гордости, и их нередко просто сочиняли. Чтобы отсеять недостоверные хадисы, постепенно вырабатывалась определенная методика: нужно было сказать, от кого был услышан тот или иной хадис, и мог ли слышать Пророка этот информатор. Так выстраивалась цепочка из нескольких звеньев передатчиков (иснад). Одновременно таким путем вырабатывались зачатки биографических сочинений.

Из числа людей, хорошо знавших Коран и решения Пророка и хадисы, назначались судьи (кади), но это запрещало остальным вырабатывать на тех же основах свои представления о правовых нормах. В результате оказывалось, что наряду с официально назначенными судьями, появлялись авторитетные правоведы. Тем не менее, родоначальниками двух первых юридических школ, складывавшихся в Медине и Куфе с середины VIII в. стали не кади, а частные лица, интерес которых к вопросам права был своего рода хобби в свободное от основной профессии время, и, что примечательно, решительно отказывались принять на себя официальное положение судей.

Естественно, что колыбелью одной из первых четко сформулированных систем права или школы (мазхаб) стала Медина, духовная столица тогдашнего мусульманского мира. Ее творцом был Малик ибн Анас (712–795), сын мастера по изготовлению стрел, разбогатевший на торговле тканями и превратившийся в самого авторитетного правоведа Медины. Отстаивая независимость своих мнений, он отказывался от любых должностей и (что более удивительно) сумел остаться в стороне от участия в политической борьбе той бурной эпохи. По его убеждениям, халиф должен избираться из курайшитов советом авторитетных мединцев, как истинных носителей заветов Пророка, но бороться за осуществление этой идеи он не считал необходимым, так как по его мнению вред от правителя-притеснителя все-таки меньше, чем от мятежей. Основой правовых взглядов Малика и его учеников стал его сборник хадисов «ал-Муватта», в котором хадисы были расположены по темам. Когда точно появился этот сборник и когда можно говорить о сложении меликитского мазхаба, сказать трудно.

Помимо Медины школа Малика получила широкое распространение в Египте, откуда во всей Северной Африке и Андалусии. В Ираке и Иране в это время утвердилась другая юридическая школа, связанная с именем Абу Ханифы ан-Ну‘мана, ханафизм. Сказать точно, какая из этих юридических школ утвердилась раньше, очень трудно, тем более что это был длительный процесс.

Абу Ханифа ан-Ну‘ман (699–767), как и Малик, был торговцем шелком. Это совпадение не случайно. Специальные исследования биографий крупных юристов и теологов показали, что наибольший процент составляют именно торговцы тканями, а далее следуют финансисты. Но Ханифа не был арабом. Так же как и Малик, он отказывался от официальных постов, из-за чего в 747–48 г. вступил в серьезный конфликт с наместником Ирака Ибн Хубайрой. Отстраненность от политики позволила ему остаться нейтральным в политической сумятице умайадской Куфы и самим собой после прихода Аббасидов. Каким-то образом он участвовал в строительстве Багдада и будто бы изобрел способ учета количества кирпичей с помощью тростниковой палки (видимо, просто измерял кубатуру штабелей кирпича). Затем он отказался стать кади Багдада, чем вызвал гнев ал-Мансура, был арестован и умер в тюрьме в 767 г.

Сочинения Абу Ханифы (если только они существовали в письменном виде) не дошли до нас. Главным его трудом, видимо, было большое теологическое сочинение «ал-Фикх ал-Кабир», которое дошло до нас в цитатах и ссылках его учеников. То же можно сказать и о его юридических решениях, свода которых, возможно, и не было. Для Абу Ханифы было характерно более широкое использование собственного суждения: в тех случаях, когда решение по аналогии противоречило практике и здравому смыслу, он допускал самостоятельное решение «выбор лучшего» (истихсан), которое, однако, не должно было становиться прецедентом. В соответствии с этим он допускал широкое использование обычного права (‘урф).

В завершенном виде обе школы предстали уже в трудах первого поколения учеников Абу Ханифы и Малика в начале IX в.

В годы правления ал-Мансура начинает приобретать определенные жанровые формы и арабская историография, суммируя мелкие разбросанные записи и сообщения. Первое большое сочинение этого периода, дошедшее до нас – «Житие Посланника Аллаха» («Сирату расули ал-Лахи»), принадлежит Мухаммаду ибн Исхаку (ум. 767). Дед Ибн Исхака еще юношей был взят в плен в Айн ат-Тамре, и Ибн Исхак оставался мавлой рода ал-Мутталиба, которому принадлежал и сам Пророк, его потомки и ближайшие родственники. Находясь в таком окружении, было естественно заняться сбором воспоминаний о времени пророка. Однако мединцы косо смотрели на то, что этим благочестивым делом занимается потомок раба-иранца. Его обвиняли в недобросовестности, в том, что в его собрании хадисов есть ссылки на неизвестных людей и даже глухие замечания «я слышал, что…», в том, что сходные по теме хадисы он сводит в один текст. Ярым критиком его за это был Малик ибн Анас. В 737 г. Ибн Исхак покинул Медину и уехал в Египет, а затем перебрался в Ирак, был в Куфе и Мосуле, занимался сбором и передачей хадисов и сведений о жизни пророка, встречался с ал-Мансуром, пожелавшим, чтобы он написал жизнеописание пророка. Поэтому «Житие Посланника Аллаха» можно безоговорочно отнести к эпохе ал-Мансура. Дошло это сочинение до нас в переработке Ибн Хишама (ум. 822 г. ).

Кроме «Сиры» Ибн Исхак написал историю халифов, несколько десятков ссылок на которую имеется в сочинениях более поздних авторов. Наиболее поздняя ссылка касается событий 53 г. х. (27. XII. 672–15. XII. 673).

Хорошее представление о том, как формировались большие исторические сочинения, дают работы другого историка того же времени – Абу Михнафа Лута ибн Йахии. Он был, пожалуй, первым арабским историком, пришедшим к истории не от изучения хадисов, а от интереса к политическим событиям. Его отец был главой аздитов Куфы и принимал активное участие в политической жизни Ирака, участвовал в сражении при Сиффине на стороне ибн Абу Талиба и, вероятно, не стоял в стороне от других событий бурной политической жизни Ирака второй половины VII в. Абу Михнаб, естественно, интересовался всем этим.

Единого сводного исторического сочинения ему не удалось создать. Источники разного рода упоминают более сорока небольших сборников (Китаб), посвященных отдельным важным событиям. Из них сохранились рукописи двух сочинений о гибели ал-Хусайна и о восстании ал-Мухтара.

Значительная (и наиболее значимая) часть его материала была собрана, что называется по горячим следам, либо непосредственно из уст участников событий, либо через одного посредника. По существу, он был современником многих событий: последний эпизод, записанный им, – рассказ о гибели хариджитского вождя Шабиба ибн Абдал‘азиза в 129/746–47 г.

Современником Абу Михнафа был Абу Исма‘ил Мухаммад ал-Азди, от которого дошла ценная «История завоевания Сирии». О нем известно только, что он происходил из Басры, даже времени смерти его мы не знаем. О том, что он был современником Абу Михнафа, свидетельствует одинаковая длина цепи передатчиков информации о завоевании Сирии.