Отношения «центр – регионы»: федерация иллюзорных субъектов

В течение 1990-х гг. отношения федеральной и региональной элит в Российской Федерации претерпели глубокую трансформацию, в процессе которой существенным изменениям подверглись ключевые параметры взаимодействия – политико-правовые основы отношений, их содержание и механизмы. Если смена политико-правовых основ была определена отказом от унитарных отношений в пользу федералистских, то изменение содержания было определено динамикой двух тенденций. На первом этапе, в начале 1990-х гг., произошел отказ от долгосрочной стратегии в пользу ситуативных установок и корпоративных интересов федеральной элиты, доминировавших в течение последнего десятилетия. Смена лиц на президентском олимпе обусловила отказ от политической конъюнктуры в отношениях «центр – регионы» в пользу стратегических целей восстановления единства Федерации. Что касается изменения механизмов, то в 1990-х гг. на смену всеобъемлющему контролю центра над регионами (характерному для советского периода и осуществлявшемуся в режиме силовых и директивных стратегий) пришли компромиссные стратегии политического торга. Реализация региональной политики В. Путина предполагала, что при сохранении компромисса в качестве «рамочной» основы взаимодействия содержание компромисса изменится. В течение 1990-х гг. компромисс между слабым центром и сильными элитами регионов предоставлял последним политическую автономию и статус политического актора общероссийского масштаба в обмен на политическую лояльность. Заключенный в рамках стартовавшей в 2000 г. административно-правовой реформы компромисс предполагал, что главным субъектом политического процесса станет федеральная власть, а региональные элиты, сохранив определенные ресурсы влияния, утратят роль независимых властных центров и статус самостоятельных политических акторов общероссийского масштаба. Регионы получили гарантии экономической помощи центра в обмен на поддержку Москвы в ходе федеральных выборов.

Таким образом, в 1990-х гг., несмотря на существенное изменение территориально-государственного устройства России, механизмов формирования политических элит (на смену принципу назначения пришли выборы) и характера взаимодействия федеральной и региональной элит, федеральный центр сохранил приоритет в отношениях с региональными элитами.

Исследование 2003–2004 гг. показало рост политического и экономического влияния центра в регионах в течение прошедшего после начала административно-правовой реформы периода и в полной мере подтвердил прогноз, данный в начале 2000 г.: на часах в российских регионах – время московское [45д].

Важнейшими инструментами реализации влияния федерального центра на региональную политику являются административные (система территориальных органов федеральной власти, и в особенности институт Полномочного представителя Президента РФ в федеральном округе), политические (поддержка лояльных центру политиков и организаций, в том числе в ходе выборов в федеральный и региональные парламенты), экономические (финансово-бюджетные инструменты). Возможности влияния Москвы на политический процесс в регионах резко возросли в ходе перехода от всеобщих выборов губернаторов к их избранию депутатами региональных легислатур по представлению Президента РФ.

В течение последних лет изменился не только механизм взаимодействия: изменения претерпели и методы реализации влияния федерального центра. Если на первом этапе административно-правовой реформы центр предпринял попытку изменить состав региональных элит преимущественно методом «красногвардейской атаки» (Смоленская, Курская области, Республика Ингушетия), то осознание неэффективности и высоких издержек подобной стратегии стимулировало переход к методам гибкого компромиссного взаимодействия. Примером успешной реализации влияния федерального центра в проблемном регионе можно считать избрание в 2001 г. А. Ткачева губернатором Краснодарского края, которое открыло возможности для расширения влияния федеральных властей, присутствия московских и международных бизнес-структур в крае.

Значительная степень влияния федерального центра определяется экономическим неблагополучием большинства регионов. Их дотационный статус и отсутствие значительных материальных и финансовых ресурсов не позволяют регионам проводить самостоятельную политику. При этом внимание центра к некоторым дотационным регионам носит эпизодический характер. Эксперты констатируют, что руководители ряда субъектов Федерации порой вынуждены прилагать усилия, чтобы привлечь внимание Москвы к своим проблемам.

Руководство регионов-доноров более независимо от федерального центра, однако и оно при принятии стратегических решений ориентируется на мнение центра. При этом взаимодействие федерального и регионального руководства реализуется в режиме партнерства и поиска компромиссных решений (г. Москва, Татарстан,ХМАО и др.). Рост влияния Кремля в регионах не в последнюю очередь связан с упоминавшейся выше внутренней разобщенностью региональных элит, их приверженностью групповым, партикулярным интересам, вследствие чего единство общерегиональных интересов подрывается стремлением субрегиональных групп обеспечить свои преференции. Федеральный центр также не является гомогенным монолитным образованием и противоречия между различными группами внутри федеральной элиты нередко проявляются на региональном уровне, вследствие чего расстановка политических сил в регионах порой является проекцией московских конфликтов (примером могут служить выборы президента Республики Калмыкии в 2002 г. или выборы президента Республики Башкортостан в 2003 г.).

Таким образом, принципиальной особенностью современного этапа отношений центральной и региональных элит является то обстоятельство, что ни центральная, ни региональная элиты не представляют внутренне консолидированных образований. Отличительной особенностью изменения субъектов взаимодействия центра и регионов в течение второй половины 1990-х гг. стал выход этого взаимодействия за пределы дихотомии «центр – регионы» и формирование новых участников этого процесса – «вертикально интегрированных» групп интересов и групп давления, включающих участников как федерального, так и регионального уровней.Субъектность этих образований отнюдь не тождественна сложению «субъектности» входящих в состав клана элитных сегментов и зачастую противоречит исходному системообразующему вектору их интересов: так, федеральная и региональная бюрократия, будучи интегрирована в состав клана, ориентируется зачастую преимущественно не на государственные интересы, а на партикулярные.

Исследование 2003–2004 гг. показало, что после 2000 г. в субъектном пространстве региональной российской политики произошли изменения, аналогичные тенденциям эволюции федеральной политики на смену триумвирату в лице федеральной и региональной бюрократии и крупного бизнеса пришло доминирование первого из упомянутых игроков. В пользу вывода о доминировании федеральной исполнительной вертикали по отношению к деловой элите свидетельствует вытеснение за пределы Думы приоритетных получателей финансовой помощи крупного бизнеса (СПС и «Яблоко»): объектом «равноудаления» стал не только крупный бизнес, но и его партийная клиентура. Что касается губернаторов, то их влияние в Государственной думе IV созыва упало. Федеральный административный ресурс стал приоритетным на губернаторских выборах. Ход и результаты губернаторских выборов в 2003 г. в Республике Башкортостан, где ранее региональные административные рычаги были вне конкуренции, продемонстрировали силу федерального административного ресурса. Беспрецедентные итоги первого тура выборов (проходившего в обстановке ожесточенного противоборства), в ходе которых президент республики впервые не смог победить в первом туре, и моментальное прекращение избирательной кампании во втором туре после однозначной поддержки действующего президента со стороны В. Путина определенно свидетельствуют в пользу подобного вывода.

Сказанное выше о различении понятий «субъект» и «актор» открывает возможности адекватной интерпретации роли и значения региональных элит в постсоветской России. Как известно, практически общепринятым в исследовательской литературе 1990-х гг. стал тезис о существенном наращивании региональными элитами политического потенциала, позволившего им позиционироваться на федеральной политической сцене в качестве влиятельного субъекта. Этот тезис представляется нам как минимум неточным. На наш взгляд, динамика изменения политической роли и влияния региональных элит в постсоветской России есть функция изменения расстановки сил в федеральном центре: несмотря на существенное изменение и существенное возрастание в течение 1990-х гг. политического влияния, региональные политические и экономические элиты выступали в качестве влиятельного политического актора, но не субъекта. Несмотря на существенное изменение территориально-государственного устройства России в 1990-х гг., механизмов формирования политических элит (на смену принципу назначения пришли выборы) и характера взаимодействия федеральной и региональной элит, целый ряд факторов и в 1990-е гг., и сегодня определяет приоритетную роль федеральной элиты в отношениях «центр – регионы».

«Перетекание» властных полномочий из центра в регионы на протяжении 1990-х гг. имело временный характер и было обусловлено заинтересованностью федеральной исполнительной власти в политической поддержке со стороны региональной элиты в борьбе с конкурирующими группами центральной элиты. Повторим еще раз. Зачастую противостояние «центр – регионы» представляло собой проекцию конфликтов между различными сегментами центральной элиты на региональный уровень. Примером тому может служить затяжной конфликт в Чеченской республике, одной из существенных составляющих которого явилось противостояние различных московских групп при их взаимной заинтересованности в сохранении высокого потенциала напряженности, создающей благоприятные условия для реализации криминальных и полукриминальных схем управления финансовыми потоками. Российский федерализм 1990-х гг. во многом был номинальным; «региональная вольница» 1990-х гг. стала возможной благодаря заинтересованности или попустительству федеральной власти, у которой просто не доходили руки до регионов вследствие поглощенности внутримосковскими конфликтами. Поэтому формирование концептуальной продуманной региональной политики федерального центра остается актуальной задачей руководства страны. То же можно сказать и о национальной политике.

В качестве факторов, определяющих приоритет федеральной политической элиты по отношению к региональной, выступают концентрация финансовых ресурсов в федеральном центре (или плотный контроль федерального центра над материальными, природными и иными расположенными в регионах ресурсами); исторические традиции политического развития и политической культуры России, определяющие преимущественно подданнический модус не только в отношениях элиты – массы, но и в рамках властно-управленческой иерархии; особенности современной политической системы России; специфика участия элитных групп в масштабных процессах приватизации и перераспределения собственности; слабая корпоративная консолидация региональных элит.

Таким образом, реформа отношений «центр – регионы», стартовавшая в 2000 г., в полной мере обнажила иллюзорность субъектности региональных акторов, продемонстрировала неадекватность характеристик региональных элит в качестве субъектов федеральной политики, обусловила снижение даже внешних показателей политического влияния регионов. Региональные элиты современной России и в качестве сегмента политико-финансовых кланов, и в режиме «свободного плавания» являются подчиненным элементом взаимодействия в системе отношений «центр – регионы» и не в состоянии противостоять экспансии московских ФПГ в регионы. В этом контексте представляется справедливым мнение экспертов о том, что можно говорить о кризисе российских региональных элит в целом.

Примером, подтверждающим этот тезис, может служить анализ диспозиции элит в Красноярском крае [подробнее см.: 105а], который подтверждает: оценка региональных элит в качестве влиятельного субъекта федерального уровня, доминировавшая в литературе 1990-х гг., оказалась завышенной, а политические возможности региональных элит в значительной мере преувеличены.

Пример Красноярска, как отмечают эксперты, показателен по целому ряду оснований. Во-первых, край обладает мощнейшим ресурсным, экономическим и культурным потенциалом. Финансовая состоятельность края, который до недавнего времени практически не зависел от трансфертов из федерального бюджета, в сочетании с эффективной социальной политикой и сопутствующей ей социальной стабильностью в регионе создавали условия для консолидации местной элиты и формировали предпосылки для политической самостоятельности и устойчивости регионального руководства в отношениях с федеральным центром. Дополнительным источником потенциальной независимости регионального руководства являлась эффективная система внешнеэкономических связей края (две трети произведенной продукции поставлялось на внешний рынок), позволявшая избегать социально-экономических кризисов, характерных для российской экономики в целом, что, несомненно, создавало дополнительные предпосылки для устойчивости региональной элиты. Еще одним фактором политической устойчивости красноярского руководства можно считать эффективную и разветвленную систему связей краевой элиты в структурах федеральной власти благодаря успешной интеграция многочисленных выходцев их Красноярска в федеральные органы управления.

Однако, несмотря на целую систему вышеперечисленных факторов, создававших условия для устойчивости и консолидации региональной элиты, последняя не смогла противостоять экспансии московских политико-финансовых кланов, по достоинству оценивших разнообразные преимущества экономики и природы края. Первым этапом московской экспансии в крае эксперты считают губернаторские выборы весны 1998 г. и победу генерала А. Лебедя, выступившего на этих выборах в качестве ставленника московских ФПГ. Период губернаторства Лебедя, опиравшегося исключительно на выходцев из Москвы (за время его руководства краем сменилось более сотни его заместителей, почти исключительно москвичей), стал периодом масштабного передела собственности в крае в пользу варягов. Все более или менее стабильно работающие крупные предприятия (кроме неприватизированных предприятий ВПК) оказались в руках столичных олигархических групп. Финансовые ресурсы практически полностью находятся сегодня в филиалах московских банков, тогда как в середине 1990-х гг. они концентрировались в региональных банках. По мнению экспертов, одной из основных форм передела собственности стало преднамеренное, т.е. криминальное банкротство предприятий. За время правления Лебедя количество банкротств выросло в 300 раз. По данным А. Хлопонина из 10 тысяч российских предприятий-банкротов полторы тысячи, т.е. 15% приходится на Красноярский край. Краевые бизнес-элиты потеряли контроль над всеми ключевыми отраслями экономики края (за исключением города Красноярска и ЗАТО Железногорск и Зеленогорск) и оказались оттесненными от управления краем [Там же].

Удивительно, но даже столь масштабное поражение перед лицом варягов не стало фактором консолидации региональной элиты, которая не смогла ни удержать позиции в период правления Лебедя, ни даже восстановить их после его преждевременного ухода. Анализ экспертов показывает, что лозунг регионального патриотизма, активно использовавшийся в целях сплочения региональных сил в ходе выборов в Законодательное собрание в крае в 2001 г. и губернаторских выборов 2002 г., выполнял скорее пропагандистскую функцию предвыборной PR-технологии. По мнению экспертов, и избирательный блок с символическим названием «Наши», выступивший на выборах ЗАКС под лозунгом защиты краевых интересов от нашествия варягов, и спикер ЗАКСа А. Усс, претендовавший на роль основного защитника региональных интересов в ходе нового этапа (2002) экспансии столичных ФПГ в крае, на деле в большей мере были ставленниками федеральных ФПГ – соперников спонсоров А. Хлопонина, чем выразителями региональных интересов. По существу, край стал ареной столкновения конкурирующих федеральных ФПГ, имеющих московскую прописку. Причем исход этого соперничества был предопределен не в крае, а в столице: как известно, продолжительному перетягиванию каната между двумя ФПГ положило конец личное вмешательство Президента РФ В. Путина. Сегодня местные элиты практически отодвинуты от принятия важнейших решений.

Поразителен тот факт, что даже в условиях дискредитации «варяжского» руководства при Лебеде региональные элиты не обрели дополнительной легитимности и популярности среди населения: на губернаторских выборах 2002 г. большинство избирателей проголосовало за варягов (Хлопонин, Глазьев, Тарасов, Стерлигов), что является еще одним серьезным симптомом кризиса региональной элиты. Процессы в Хакасии, Эвенкии, на Таймыре развивались примерно по аналогичному сценарию: местные элиты потерпели очевидное поражение в борьбе за власть, которую сейчас формируют приезжие люди [Там же]. Красноярская ситуация весьма показательна: как известно, к политическим процессам в Красноярском крае традиционно приковано повышенное внимание, а выборы в крае порой рассматривают в качестве аналога американских праймериз. Если процессы в краевых элитах экстраполировать на состояние российской региональной элиты в целом, то представляется справедливым мнение экспертов о том, что можно говорить о кризисе региональных элит России в целом. Впрочем, на наш взгляд, констатируя кризис региональных элит, не стоит обольщаться относительно качества поддержки федерального Центра в регионах. Полученная посредством административных, экономических или политических мер, эта поддержка имеет своей оборотной стороной усиление внутренней напряженности в отношении регионов к столице и рост недовольства региональной политикой Москвы. Нынешнюю ситуацию в отношениях Москвы и регионов точнее всего характеризует формула М. Салтыкова-Щедрина (который, как известно, был не только блестящим писателем-сатириком, но и входил в «региональную элиту» своего времени - в период реформ Александра II Салтыков-Щедрин служил вице-губернатором в Рязани и Твери): «Стоят на коленях, но по глазам видно, что бунтуют».

Еще недавно региональные руководители ощущали себя не только полноправными хозяевами своих территорий, но и не без оснований претендовали на полноценное участие в выработке федеральной политики (достаточно вспомнить знаменитые голосования в Совете Федерации относительно судьбы тогдашнего генерального прокурора России). Подобный политический опыт не может исчезнуть в одночасье и бесследно для региональных руководителей, чувствующих себя сегодня ущемленными в правах. И если определение бизнес-элиты как «новых лишенцев», которое дал известный эксперт С. Перегудов [200д], на наш взгляд, преувеличено, то применительно к региональной элите оно весьма точно.

Недовольство в среде региональных руководителей усиливается в связи с перераспределением экономических полномочий между Центром и регионами, в процессе которого социальная нагрузка на регионы увеличивается, а финансовая помощь сверху неуклонно уменьшается (при этом регионы направляют в Центр не менее 60% собранных налогов). Высокий удельный вес отчисляемых в Центр налогов создает парадоксальную ситуацию: регионам невыгодно зарабатывать, поскольку, чем больше средств соберет субъект Федерации, тем больше он вынужден будет направить в Центр(см. сноску 3).

Россия регионов В. Путина и Россия регионов Б. Ельцина: сходство и различия Суммируя результаты исследования «Самые влиятельные люди России, Политические и экономические элиты российских регионов», можно отметить следующие основные отличия России регионов при президентстве В. Путина от России регионов при президентстве Б. Ельцина.

• В ходе стартовавшей в 2000 г. административно-правовой реформы в отношениях «центр – регионы» произошло перераспределение политического влияния в пользу центра. Региональные лидеры утратили статус политического актора федерального масштаба, получив взамен гарантии экономической помощи из центра приусловии политической поддержки региональными элитами центра в ходе федеральных выборов.

• Существенный рост влияния федерального центра в регионах означает рост влияния как федеральных управленческих структур (Администрация Президента РФ, Правительство РФ и т.д.), так и федеральных ФПГ; отмечается рост влияния федеральных ФПГ по отношению к региональным ФПГ и региональному бизнесу в целом.

• Усилилось влияние исполнительной власти субъектов Федерации на региональный политический процесс; вырос удельный вес выходцев из силовых и специальных служб в составе корпуса региональных управленцев и возросло их влияние.

• Возросла политическая активность регионального и федерального бизнеса. Наиболее распространенными формами участия бизнеса в политике в субъектах Федерации стали: избрание предпринимателей на посты глав регионов; назначение на руководящие посты в штате региональных администраций выходцев из бизнес-структур; избрание предпринимателей в региональные и местные парламенты. Сегодня в большей степени, чем прежде, общий уровень влияния в регионе зависит от экономических ресурсов.

• В регионах произошло фактическое слияние политической и экономической элит и формирование на этой основе политико-финансовых конгломератов, претендующих на роль доминирующих акторов региональной политики и экономики.

• Региональные конгломераты входят в состав аналогичных образований федерального уровня. Вследствие этого сегодня взаимодействие федеральной и региональной элит не является дихотомией двух сторон, так как сформировались новые субъекты этого взаимодействия – «вертикально интегрированные» структуры, представляющие собой политико-финансовые кланы, объединяющие участников как федерального, так и регионального уровня.

• В результате усиления позиций администраций и бизнеса региональное политическое пространство стало более структурированным, политический процесс – более предсказуемым, региональный электорат – более контролируемым.

• Внутриэлитные отношения на региональном уровне характеризуются сосуществованием двух противоположных тенденций: с одной стороны, повышается степень внутриэлитной консолидации, с другой – происходит прогрессирующее дробление региональных элит. Можно предположить, что консолидация происходит в рамках субгрупп, тогда как на региональном уровне отмечается деконсолидация групп региональной элиты и снижение сплоченности в защите общерегиональных интересов. Это обстоятельство способствует усилению влияния центра в регионах.

• В отличие от федеральной политики на региональном уровне снизилось значение идеологической компоненты в отношениях центра с регионами – на смену идеологическому противостоянию пришла борьба за ресурсы; основой отношений региональной элиты с центром стал прагматизм.

• При доминировании формальных механизмов рекрутирования регионального политического класса определенную рольиграют теневые механизмы; избирательные процедуры нередко легитимируют результаты теневого внутриэлитного торга.

• Перспективность политиков в регионах в значительной степени определяется поддержкой федерального центра; время политиков-одиночек осталось в прошлом. Сегодня статус и потенциал регионального политика во многом зависят от связей в структурах федеральной власти, а вес и влияние политика в регионе во многом определяется Москвой.

• Исследование 2003–2004 гг. зафиксировало заметное снижение публичности конфликтов как внутри субъектов Федерации, так и в отношениях «центр – регион». Латентный характер приобрели не только внутриэлитные конфликты в регионах, но и конфликты по линии «элита – массы».

 

1. Эксперт. № 38 от 9.10.2000.

 

2. В 2004 г. проект «Самые влиятельные люди России» был отмечен в качестве одного из лучших политологических исследований Российской Ассоциацией политических наук.

3. По мнению экспертов, формально ориентируя регионы на самостоятельное управление бюджетами, центр не оставляет им для этого ни рычагов, ни ресурсов. В 2005 г. регионы испытывали значительные затруднения с финансированием, особенно социальных программ. В 2006 г. регионы стали на 0,2% ВВП беднее, чем в предыдущем году. «Российская модель межбюджетных отношений из-за доминанты федерального центра становится все более унитарной», – полагают специалисты из Института экономики переходного периода (ИЭПП). Эксперты ИЭПП считают это частью последовательной программы по централизации финансовых потоков, начатой в 1999 г. Еще в 1998 году доходы регионов составляли 54% доходной части консолидированного бюджета России, а в 2005 г. их доляснизилась до 33,8%. Столь резкое изменение было достигнуто отчасти за счет более быстрого роста налогов, собираемых федеральным бюджетом. Но наиболее важную роль сыграла «централизация» налогов. К настоящему времени доходная часть консолидированного бюджета России в 2005 г. выросла до 35,1% ВВП (т.е. на 2,8 процентного пункта), в то время как доходы регионов снизились до 13,8% ВВП (на 0,5 процентного пункта). См.: Коммерсант 5.5.2006.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Таким образом, анализ показывает существенные отличия процессов элитообразования в условиях различных типов развития. Характерными чертами мобилизационной и инновационной моделей элитообразования можно считать следующие:

 

• Общество, развивающееся в мобилизационном режиме, — это милитаризованный тип развития, главным императивом которого является оборона; импульсы модернизации формируются не в результате кумулятивного эффекта (как органическая потребность в экономико-технологической и военно-финансовой модернизации), а исходят из внешнего источника и осуществляются дискретно, катастрофично, революционно, нередко в результате военных поражений (Крымская, русско-японская, Первая мировая войны) или в связи с потенциальной угрозой. Примечательна в этой связи констатация С. М. Соловьева: "Главная потребность государства — иметь наготове войско" (245, С. 431). А. Кизеветтер отмечал, что страна "структурировалась как военный лагерь", а П. Милюков определял Московское государство как военно-национальное.

В условиях инновационного развития импульсы модернизации обусловлены внутренними экономическими потребностями, заданы естественным органическим темпом развития и происходят в режиме эволюции — посредством кумулятивного накопления потенциала изменений; особенности политической организации предопределены спецификой экономического уклада.

 

• Для мобилизационной модели характерен неправовой характер общества и всесословность обязанностей: в нем нет граждан, а есть лишь работники: в бедном государстве "все члены его — воины, не воины — рабы" (245, С. 629).

В условиях инновационного развития основой социальной стратификации выступает имущественная дифференциация (в добуржуазных обществах ей сопутствует неравенство политических и гражданских прав). Характерными для этого типа развития являются автономность личности и основанный на идущем снизу движении тип социальной организации.

 

• В условиях инновационного развития интересы государства и хозяйственных субъектов совпадают (что способствует формированию демократической политической системы), между тем как в условиях мобилизационного развития объективное противоречие между интересами государства и его граждан является основой конфликта государства и населения. Это противоречие служит импульсом формирования жестких политических систем.

 

• В связи со слабостью источников саморазвития и саморегуляции в системе факторов развития по мобилизационному типу приоритетно значение субъективного фактора — политического управления и политической элиты как субъекта политического управления; роль политической элиты по сравнению с ее значением в зкономико-центричном обществе неизмеримо более значительна. В условиях мобилизационной модели доминирующие позиции в структуре элиты занимает административно-политическая бюрократия, в то время как в условиях инновационного развития приоритет — за бизнес-элитой; политические структуры носят производный характер.

 

• Политическая элита в условиях мобилизационной модели имеет дихотомическую структуру, включающую два элемента: верховную власть и правящий класс. Основное противоречие мобилизационного развития — противоречие между задачами развития и отсутствием ресурсов для их решения — обусловливает не только разницу интересов верховной власти и населения, но и закладывает основы противоречия между верховной властью и правящим слоем. Отношения между ними не являются системой элитного плюрализма как в экономико-центричном обществе: приоритет, как правило, — за верховной властью.

В условиях инновационного развития и политическая, и экономическая элиты дисперсно, плюралистически организованы; отношения между ними носят характер равноправной конкуренции.

 

• Если в условиях инновационного развития импульсы модернизации инициированы "снизу" и продиктованы внутренними экономическими потребностями, то в мобилизационной модели верховная власть выполняет функцию артикуляции целей развития и является инициатором модернизации, в то время как правящий слой выступает в качестве инструмента модернизации.

Противостояние верховной власти как инициатора модернизации и правящего слоя, призванного быть ее инструментом, является ключевым внутриэлитным противоречием мобилизационной модели.

Подобная ситуация вынуждает верховную власть к мерам насилия над собственным "орудием", что обусловливает высокую степень внутриэлитной конфронтации в борьбе за властный приоритет: либо верховная власть репрессирует правящий слой (как это было при Иване Грозном, Петре I, Сталине), либо правящая среда свергает третирующую ее верховную власть (дворцовые перевороты XVIII — начала XIX в., смещение Н. Хрущева в 1964 г.).

 

• Если в рамках демократической политической системы с ее приматом инструментальных ценностей и экономических интересов способом внутризлитного взаимодействия является политический торг, то механизмом элитной ротации в мобилизационной модели выступает "чистка". 3. Бжезинский в книге "Перманентная чистка" ошибался, полагая, что чистка является характеристикой исключительно советского тоталитаризма. (25, № 7. С. 76).

 

• Субъектом развития в условиях мобилизационной модели выступает рекрутируемая по принципу службы элита, в то время как землевладельческое сословие России, как правило, жестко блокировало, попытки модернизации. Примером могут служить реформы Александра II, осуществившего их с опорой на либеральную бюрократию при нейтрализации сопротивления землевладельческой аристократии: "...освобождение (крестьян — О.Г.) совершено правительством помимо дворянства" (93, С. 125).

• Роль верховной власти как инициатора модернизации обусловлена не личными качествами российских монархов (которые в абсолютном большинстве по своим мировоззренческим и психологическим особенностям были мало расположены к реформам), а тем объективным обстоятельством, что благополучие верховной власти есть функция эффективности государства: сколь бы ни был лично богат монарх, критерием его успеха в качестве главы государства является не личное состояние, а благосостояние государства. В этой связи принципиально важно отметить, что роль верховной власти как инициатора модернизаций и сам характер этих модернизаций — форсированный, неизменно насильственный — обусловливали формирование и соответствующих личных качеств лиц, стоявших во главе государства. В этом качестве были востребованы не блестящие интеллектуалы, а жесткие прагматики власти и организации. Необходимость стимулирования развития и регулирования социальных и политических отношений (то, что в условиях приоритета экономических факторов развития выполняют частные интересы и потребности) обусловливала исключительную сложность задач государственного управления и создавала "перегрузки" на личностном уровне. "Шапка Мономаха" в России была действительно тяжела. По свидетельству близко знавших его лиц, Л. Брежнев в откровенных беседах жаловался, как непросто ему носить "шапку Мономаха", что в голове под этой шапкой и ночью прокручивается все, над чем приходится думать днем. "А думать приходится ой как о многом!" (224, С. 184).

Биографии российских самодержцев свидетельствуют о том, каким деформациям подвержена личность первого лица государства в результате перегрузок непомерной тяжести роли "кнута", подстегивающего развитие. Примерами деформирующего влияния неограниченной власти и многолетнего царствования на личность монарха могут служить судьбы Ивана Грозного, Петра I, Екатерины II, И. Сталина, Л. Брежнева. Николай I, славившийся крепким физическим здоровьем и огромной работоспособностью, после 20 лет царствования чувствовал себя чрезвычайно утомленным. Современница монарха повторила в своем дневнике слова Николая I: "Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал..." (237, С. 155). В. Молотов вспоминал усилившуюся в конце жизни подозрительность Сталина: "Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех, кто там сидит подолгу" (293, С. 474).

• Если доминирующими механизмами рекрутирования стратегически приоритетных групп в условиях инновационного развития выступает принцип экономического доминирования в различных его модификациях (что обусловливает высокую степень преемственности власти и собственности элиты), то в мобилизационной модели верховная власть, объективно выражая государственный интерес в развитии и нуждаясь в компетентных исполнителях, заинтересована в рекрутировании правящего слоя по принципу заслуги и выслуги, поэтому предпринимает меры по обеспечению открытого характера правящей элиты и жестко блокирует возможности внутриэлитной консолидации. Временная регламентация службы правящего слоя ставила даже высших сановников в положение простых исполнителей воли верховной власти.

Правящий слой, справедливо рассматривая "новиков" (как говорили в XVII в.) в качестве конкурентов, напротив, всячески стремится превратиться в закрытую касту, рекрутирование в состав которой происходит на основе принципов наследственности. "Как только дворянство сложилось, тотчас же обнаружилось в высших слоях его стремление организоваться в политическое сословие — наследственное, привилегированное, отделенное от народа" (93, С. 135).

Жестко подчиненное верховной власти положение правящего класса является радикально отличным от европейской знати, поэтому естественной интенцией управленческого слоя России является стремление освободиться от гнета верховной власти и занять положение европейской элиты, определяющей судьбу престола. Это стремление имманентно и потому является константой политического поведения правящего класса независимо от его конкретных форм его организации. Падение эффективности правящего слоя в результате его стремления к закрытости было одной из причин фиаско правящего сословия в противостоянии с верховной властью: "...выделившись из народа, оно, как всякое сословие, пользующееся всеми благами в виде прирожденной привилегии, впало в апатию, ничему не училось и ничего не делало" (93, С. 137).