Лингвокультурные характеристики дискурса

Оригинальная модель языка как явления культуры предложена известным американским исследователем Алессандро Дуранти (Duranti, 2002). Обосновывая статус лингвистической антропологии (или антропологической лингвистики), А. Дуранти рассматривает язык как культурный ресурс, а речь – как культурную практику и выделяет в качестве важнейших признаков коммуникативного поведения три его характеристики: перформативность (performance), индексальность (indexicality), коллективность (participation) (Duranti, 2002, c.15-21).

Термин «performance» трактуется в англоязычной лингвистике неоднозначно. В первом понимании имеется в виду введенное Н. Хомским противопоставление «competence — performance» (в русском переводе «языковая компетенция — использование языка»). Позднее создатель генеративной грамматики нашел более точное обозначение для этих сущностей — внутренний и внешний язык (internal and external language). Внутренний язык представляет собой языковое сознание, а внешний – коммуникативное поведение. Перформативность в такой интерпретации есть действие в широком смысле слова, и диада Н.Хомского соотносима с противопоставлением не только языка и речи, по Ф. де Соссюру, но и эргона и энергейи, по В. фон Гумбольдту. В другом понимании перформативность рассматривается как действие посредством речи, по Дж. Остину (doing things with words), или действие в узком смысле слова. Имеются в виду коммуникативные поступки, противопоставляемые описаниям тех или иных действий или состояний. Были определены релевантные условия перформативности (право говорящего на совершение соответствующего действия, использование в качестве знака перформативности глагола в первом лице единственного числа настоящего времени индикатива). В третьем понимании акцентируется исполнение, презентация того или иного коммуникативного действия. Такая трактовка вытекает из драматургической теории социального действия, разработанной И.Гофманом. На мой взгляд, А. Дуранти прав, доказывая, что драматургическая интерпретация коммуникативного действия позволяет наиболее полно описать репертуар коммуникативных ролей, разыгрываемых участниками общения, и отражает суть прагмалингвистического моделирования дискурса – выявление того, как протекает общение.

Термин «индексальность» отражает важнейшие семиотические характеристики общения – наличие указательности, или дейксиса, как важнейшей привязки коммуникативного действия к его участникам (личные местоимения), месту и времени (здесь, там – сейчас, тогда), а также социальные индикаторы общения (выбор знаков восходящего либо нисходящего социального и ситуативного статуса, а также знаков групповой идентичности). Индексальные знаки пронизывают любое общение, являясь, по словам Дж. Гамперца, «ключами контекстуализации» (contextualization cues). Система способов обозначения и выражения социального и ситуативного неравенства в общении многообразно и вариативно представлена в языке (Карасик, 1992).

Выделяя в качестве важнейшего конститутивного признака коммуникативного поведения коллективность, А. Дуранти обращает внимание на принципиально социальный, культурно обусловленный характер любого акта речи (Duranti, 2002, c.21). Именно поэтому я счел возможным перевести термин «participation» — букв. «участие» — на русский язык в данном случае как «коллективность». Автор развивает в своей работе социологическую концепцию П.Бурдье, который использует взятый из медицины термин «habitus — хабитус» (в медицине это – типичный внешний вид человека, страдающего определенным заболеванием или предрасположенного к нему, опытный врач знает, как обычно выглядят такие люди). Хабитус, по П.Бурдье, это – «embodied history, internalized as a second nature and so forgotten as history, the active presence of the whole past of which it is the product» (Bourdieu, 1990, c.56) – «персонифицированная история, интериоризованная как вторая натура человека и уже не осознаваемая в качестве истории, а являющаяся активным проявлением настоящего, суммирующего в себе все прошлое этого человека».

Таким образом, любой коммуникативный поступок, с точки зрения А. Дуранти, характеризуется самопрезентацией его участников, встроенностью в ситуацию общения и социально-культурной обусловленностью выбора способов общения. Самопрезентация участников общения включает контролируемую и неконтролируемую части. Человек стремится произвести определенное впечатление на партнеров по общению, в этом состоит суть важнейшей коммуникативной функции – функции взаимного воздействия участников коммуникации. Вместе с тем в любом моменте общения человек невольно сообщает о себе значимую информацию. Это касается важнейших статусных характеристик личности – принадлежность к данной либо иной лингвокультуре, гендер, возраст, образовательный ценз, групповая идентичность, а также ситуативных характеристик – степень взволнованности, серьезности, искренности и т.д. И. Гофман выделил два типа информации — намеренно и ненамеренно сообщаемые сведения (information given and information given off). Важно отметить, что степень самоконтроля коммуникантов в разных ситуациях общения обнаруживает существенную вариативность. Например, в разговоре с близкими людьми дома мы обычно ведем себя естественно и свободно, а в официальных ситуациях продумываем не только свои высказывания, но и вероятные реплики партнеров по общению. По свидетельству Светония, римский император Октавиан Август, готовясь к разговору о важных делах со своей женой Ливией, имел обыкновение заранее записывать вопросы, требующие обсуждения, и при разговоре держался этой записи, «чтобы случайно не сказать ей слишком мало или слишком много» (Федорова, 2002, с.75).

Демократизация общения в наши дни привела к тому, что спонтанная реакция, какой бы она ни была, часто получает одобрение окружающих. Во многих случаях имиджмейкеры советуют политикам изъясняться откровенно и иногда грубовато, чтобы произвести впечатление искренних людей. Аналогичным образом к журналистам попадают сведения, которые не должны были бы к ним попасть, но в результате специально организованной «утечки информации» становятся всеобщим достоянием. Следует отметить, что градус искренности различен не только у индивидуумов, но и разных лингвокультур. Известно, что англичане не столь искренни, как французы, немцы или русские, однако в общении с японцами или китайцами британцы производят впечатление людей, говорящих то, что они чувствуют. Более значимым показателем искренности либо неискренности является принадлежность коммуникантов к определенному социальному кругу. Так, дипломаты должны демонстрировать взаимную симпатию к партнерам по общению, а артисты по определению должны быть откровенны и свободны в своих суждениях. Иначе говоря, любой коммуникативный поступок является культурно обусловленным. Разумеется, такая обусловленность касается не только искренности в общении.

Ситуативная встроенность общения вытекает из того, что коммуникативное поведение есть разновидность поведения как такового. Наше общение строится на основе знаковой достаточности. Нет смысла в обиходном разговоре использовать сложное дискурсивное образование, если вместо развернутого высказывания можно моментально выразить соответствующую реакцию с помощью мимики. Развернутый дискурс с выделением и детальным обозначением смысловых оттенков относится к сфере внутреннего мира человека и ненаблюдаемых сущностей. Эта идея в радикальном виде сформулирована К. Бюлером: «в языке есть лишь одно-единственное указательное поле, семантическое наполнение указательных слов указательных слов привязано к воспринимаемым указательным средствам и не обходится без них или их эквивалентов» (Бюлер, 1993, 75). Ученый выделил наглядное указание, анафорическое указание (с отвлечением от ситуации) и указание как дейксис к воображаемому.

Естественное общение инкорпорировано в практику, и К.Бюлер удачно называет такое вербальное поведение эмпрактической речью. Этой речи противопоставлено креативное использование языка. Заслуживает внимания тезис К. Бюлера: «В принципе творец языкового произведения говорит иначе, чем практически действующий человек» (там же, с.54). Противопоставляются речевое действие, направленное на решение актуальной в данный момент жизненной задачи, и языковое произведение, которое стремится к освобождению от конкретных практических связей. Развивая эту мысль, подчеркну, что эмпрактический дискурс стандартен, человек в этом случае пользуется языком как вспомогательным материалом для решения практических задач, именно поэтому вербальные способы выражения мыслей и чувств являются в обиходном общении принципиально второстепенными. Креативный дискурс уникален, общение в креативном ключе сопряжено с напряженным поиском точных обозначений и описаний, это касается не только создания художественных или научных текстов, хотя процесс рождения таких текстов является прототипным для креативного дискурса в целом. Человек как социобиологическое существо органически усваивает эмпрактический дискурс с детства для удовлетворения практических потребностей. Но было бы ошибочно считать, что креативный дискурс является неким дополнением к эмпрактическому. В основе креативного дискурса – переживаемое познание действительности. В детстве оно осуществляется в игровой форме. Социализация людей в семье и школе приводит к тому, что территория креативного дискурса в коммуникативной практике индивидуума последовательно сокращается: принято считать, что взрослые люди должны решать практические задачи, заботясь о хлебе насущном. Разновидностью креативного дискурса является юмор, карнавальное переворачивание обыденных представлений и норм. Эмпрактическое общение логично, креативный дискурс допускает отклонение от логики. Например: «Аптека «Медуница». Работает круглосуточно. Даже ночью». В этом объявлении сталкиваются два утверждения: «круглосуточно – значит днем и ночью» и «круглосуточно – это не всегда ночью». Второе утверждение алогично и вызывает улыбку.

Индексальность общения не сводится только к конкретизации коммуникативной ситуации в плане соответствия темы, участников и способов общения. Этот аспект прагматического описания языка соответствует референции языкового знака. Вернувшись к триаде А. Дуранти, можно констатировать, что перформативность, индексальность и коллективность соотносимы с аспектами личности, действительности и культуры в коммуникативном поведении. Вместе с тем индексальность общения представляет собой объективную характеристику всех компонентов коммуникативной ситуации. В этом плане можно построить типологию коммуникативных способов обозначения действительности в виде конкретных жестов, знаков личного и пространственно-временного дейксиса, эмпрактических стандартных сопроводительных фраз и креативных уникальных трансформаций языковых единиц.

Психологической основой индексальности общения является антиципация – «способность действовать и принимать те или иные решения с определенным временно-пространственным упреждением в отношении ожидаемых, будущих событий» (Азнабаева, 1998, с.104). Этот термин был предложен Вильгельмом Вундтом и получил оригинальное развитие в теории установки Д.Н. Узнадзе (2004). Л.А. Азнабаева разграничивает ситуативно обусловленную и тематически обусловленную антиципацию, в первом случае анализируются катафорические связи в диалоге, во втором случае – типы тематического развертывания в тексте (Азнабаева, 1998). В любом акте общения есть элементы предсказуемого и непредсказуемого развития ситуации. В этом плане коммуникация может быть представлена в виде шкалы, на одном полюсе которой находится общение с высокой предсказуемостью эмоционального, тематического и формального развертывания, а на другом полюсе – общение с низкой предсказуемостью такого развертывания. Примером общения первого типа является ритуальный дискурс, примером общения второго типа — художественный дискурс. Повседневное общение занимает срединную позицию на этой шкале. Возможно построение типологии общения с учетом специфики той или иной лингвокультуры в плане предсказуемости коммуникативного поведения (с этим соотносится выделение высококонтекстных и низкоконтекстных культур) и типологии языковых личностей, склонных к преимущественно предсказуемому либо преимущественно непредсказуемому поведению. Предсказуемое поведение делает нашу жизнь стабильной, в ряде случаев непереносимо стабильной, непредсказуемое поведение вносит элемент свежести, игры в повседневную практику, но иногда граничит с аномальностью.

Индикаторами смыслов могут быть не только вербальные и невербальные языковые знаки. В различных видах искусства детально разработаны свойственные артистическому освоению действительности способы кодирования смыслов. Вербальный язык позволяет передать содержание такого осмысления мира. Приведу описание одной хореографической миниатюры.

На сцене стоит группа юношей и девушек, одетых в одинаковые спортивные костюмы, они образуют четкую прямоугольную структуру. Звучит громкая быстрая ритмичная музыка, все танцоры делают одинаковые запрограммированные движения, подобно роботам, на их лицах широкие улыбки. Вдруг на сцену поднимается юноша, который хочет присоединиться к этому танцу. Он пытается стать рядом то с одним, то с другим участником представления, но не попадает в такт, при этом танцоры наносят ему удары, не глядя на него. Юноша пытается уйти от этих ударов, но не выдерживает и падает. Некоторое время он лежит на полу неподвижно, но затем его тело начинает механически двигаться в ритме этой музыки, он поднимается, танцоры меняют структуру своих рядов, освобождая для него место. Он занимает свою позицию, легко делая те же движения, что и его соседи. На лице у него такая же улыбка.

Эта миниатюра представляет собой притчу об уничтожении человека бездушной социальной средой. Представленный текст дает приблизительное представление об этом художественно выраженном событии, однако тематика сообщения, его референтное содержание позволяют соотнести эту информацию с жизненным опытом читателя или слушателя и сделать соответствующие выводы. Детальная характеристика вербальных интерпретаций произведений изобразительного искусства приводится в монографии Е.А. Елиной (2002). Автор анализирует интерпретационные тексты, написанные специалистами-искусствоведами, художниками, высказывающими отношение к своим картинам, авторами литературно-художественных произведений и реципиентами-неспециалистами и делает выводы о существовании универсальных признаков соответствующих текстов (наличие «картинного образа», детализированное описание при акцентировании определенных центров изображения, толкование содержания и формы объекта, наличие идеологических установок в интерпретации) (Елина, 2002, с.188-189). Эти признаки характеризуют произведение искусства с объективной и субъективной точек зрения. Индексальность в коммуникативном поведении представляет собой ориентацию на объективный мир.

Применительно к текстам интексальность проявляется как система взаимных отсылок, интертекстуальных связей, совокупность которых в значительной мере определяет специфику той или иной лингвокультуры. В этом плане показательны вторичные тексты. Представляет интерес классификация этих текстов в работе С.В. Ионовой (2006, с.18), выделяющей четыре функциональных типа вторичных текстов: 1) тексты репродуктивного типа, их цель – воспроизведение семантической структуры текста-основы с разной степенью развернутости содержания (тексты подробного изложения, конспекты, рефераты, тексты краткого изложения, аннотации), 2) тексты интерпретативного типа, их цель – семантическое преобразование элементов текста в соответствии с позицией автора (толкование, комментарий, переложение), 3) тексты адаптирующего типа, их цель – приспособление речевого произведения к новым дискурсивным условиям его использования (научно-популярная статья, текстовая версия для детей), 4) тексты имитационного типа, их цель – воссоздание элементов флормы или содержания первичного текста при изменении его семантической структуры (подражания, пародии).

Коллективность как конститутивный признак коммуникативного поведения проявляется в том, что говорящий неизбежно встраивается в систему принятых в обществе способов картирования и оценки мира, т.е. в систему культуры. Это выражается в том, что для общения необходимо пользоваться конвенциональным языком, который известен другим членам общества, необходимо также знать о существующих в социуме взглядах на мир и правилах отношения между людьми. Эти знания в работах по прагмалингвистике называются семантическими и прагматическими пресуппозициями (Keenan, 1971). Для успешного ведения межкультурной коммуникации особенно значимы именно прагматические пресуппозиции. Вместе с тем нельзя не согласиться с Ю.Е. Прохоровым (2003, с.14) в том, что «принадлежность к определенной культуре определяется именно наличием базового стереотипного ядра знаний, повторяющегося в процессе социализации индивидуума в данном обществе, и достаточно стереотипного (на уровне этнической культуры, а не личности) выбора элементов периферии». Иначе говоря, система семантических пресуппозиций разного рода является важным признаком принадлежности говорящего к той или иной культуре. Подобно диагностическим ситуациям общения, позволяющим определить, является ли партнер по коммуникации своим или чужим, существуют аналогичные признаки в системе знания. Не случайно известный словарь культурной грамотности Эрика Хирша «The Dictionary of Cultural Literacy» имеет подзаголовок «What every American needs to know» — «Что должен знать каждый американец». По мнению составителя этого словаря, культурная грамотность не заменяет образования, составляя лишь один из его компонентов – «background knowledge», т.е. фоновые знания. Автор образно определяет это понятие: «Cultural literacy is the oxygen of social intercourse» (Hirsch, 1988, p.19) – «Культурная грамотность есть кислород социального взаимодействия». Идея наличия этнокультурного фонда знаний ни у кого возражений не вызывает, предметом дискуссий являются два вопроса: что входит в этот фонд и какова его структура.

Рассматривая коммуникативные помехи в общении, О.А. Леонтович выделяет класс культурологических факторов, препятствующих взаимопониманию: 1) различия менталитетов и национальных характеров, 2) расхождения в языковых картинах мира, включая восприятие времени и пространства, 3) коммуникативная асимметрия, 4) действие культурных стереотипов, 5) различие в ценностных ориентирах, 6) несовпадение культурно-языковых норм, 7) расхождение в пресуппозициях и фоновых знаниях, 8) культурно-языковые различия в приписываемых языковым единицам коннотациях, 9) неодинаковое восприятие юмора, 10) различия в коммуникативных стратегиях, 11) специфические формы и средства невербальной коммуникации, используемой в разных культурах (Леонтович, 2005, с.230-231). Например, если американец говорит: «Let’s have dinner together next week», то это не означает приглашения на обед, а выражает симпатию и желание дальнейшего взаимодействия. Аналогичным образом следует знать, что самые обыденные действия могут получать в определенной культуре дополнительный символический смысл: например, в Германии в первой половине XX века чай считался напитком высших слоев общества, а кофе пили простые люди, и поэтому фраза «Я выпью с тобой кофе» в одном из диалогов из романа Э.М. Ремарка «Три товарища» имеет смысл «Я готова отказаться от привычки людей моего социального круга» (Шамне, 1999, с.169).

Важной характеристикой общения является национальный коммуникативный стиль, который представляет собой «устойчивую совокупность коммуникативных представлений, правил и норм, опосредованных культурой как макроконтекстом коммуникации, проявляющихся в отборе языковых средств, организации смысла и национально маркированном коммуникативном поведении носителей языка» (Куликова, 2006, с.5). В качестве основных доминант немецкого национального коммуникативного стиля автор называет монохронность вербальных и невербальных действий, эксплицитность и прямоту речевого поведения, высокую долю вербальной составляющей в общении, личностную ориентированность («я»-центрированность) коммуникации, минимизацию неформального общения, заметный уровень речевой и тематической табуированности; стремление к пространственной и личностной приватности, эксплицитность невербальных сигналов, бытовую коммуникативную малоинициативность (там же, с.7).

Дискурс как объект лингвистического изучения может рассматриваться с различных позиций и соответственно допускает выделение различных единиц. В структурной лингвистике сложилась традиция выделять абстрактные и конкретные единицы описания применительно к разным уровням языка, например, фонема и (алло)фон, морфема и (алло)морф. Можно было бы говорить о дискурсеме, но, на мой взгляд, этот термин обладает в данном контексте малой объяснительной мощностью, иллюстрируя лишь то обстоятельство, что дискурс дискретен и допускает фрагментирование. Аналогичное критическое замечание можно высказать и по поводу терминов «бихевиорема» (Э. Оксаар) и «прагмема» (Дж. Мей), предложенных в качестве единиц поведения (англ. behaviour) и коммуникативного действия, рассматриваемого с позиций прагматики. Заслуживает внимания критический анализ концепций, посвященных струтурированию дискурса (Макаров, 2005). Минимальной единицей дискурса многие ученые признают акт (речевой, интеракционный или коммуникативный), последовательность таких актов, продвигающих общение к достижению коммуникативных целей называется коммуникативным или интерактивным ходом, единицей более высокого порядка, выражающей коммуникативное взаимодействие, М.Л. Макаров предлагает считать обмен (exchange), который в ряде работ определяется как интерактивный блок, интеракция, элементарный цикл или диалогическое единство. Более сложное образование называется фазой речевого общения, или трансакцией (письменная трансакция соответствует абзацу), и, наконец, самым масштабным сегментом общения является речевое событие (Макаров, 2005, с.87-91).

Будучи явлением континуального порядка, дискурс, как и поведение в целом, допускает членение на условные дискретные единицы, подобные кадрам фильма. Для анализа дискурса в этом плане применимы понятия «дискурсивный акт» и «дискурсивная сцена», поскольку членение процесса на акты и сцены принято в драматургии, теория речевых актов детально разработана, и многие ее положения могут успешно применяться при моделировании дискурса. Различия между речевым и дискурсивным актами состоят в том, что в основу выделения речевых актов положены интенции отправителя речи, в то время как дискурсивные акты выделяются на основании жанрового воплощения общения. Жанры строятся по правилам сюжетов. Иначе говоря, в основе жанра лежит цепочка событий (chain of events), по Н. Феэрклафу.

Выбор единицы дискурса в значительной мере зависит от аспекта изучения дискурса. Представляется весьма обоснованной многомерная модель коммуникации, предложенная И.Э. Клюкановым (2005). Автор выделяет семь теоретических подходов к коммуникации: 1) риторический (акцентируется практическое искусство дискурса), 2) семиотический (на первый план выдвигается межсубъектное опосредование общения единым кодом), 3) феноменологический (подчеркивается столкновение субъекта с Другим, процесс непосредственного понимания, а не конструирования знаков), 4) кибернетический (моделируется механический обмен информацией), 5) социопсихологический (учитываются когнитивные, эмоциональные и поведенческие эффекты), 6) социокультурный (освещается процесс создания, поддержания и изменения норм и институтов общения, обусловленных обстоятельствами социума и культуры), 7) критический (выявляются манипулятивные стратегии и способы доминирования в общении) (Клюканов, 2005, с.58-61). Мое понимание дискурса вписывается в социопсихологическую и социокультурную традиции его анализа, и в этом плане наиболее точным обозначением для единицы дискурса представляется термин «культурный скрипт», предложенный А. Вежбицкой: культурные скрипты – это «общеизвестные и обычно неоспариваемые мнения о том, что хорошо и что плохо и что можно и чего нельзя – мнения, которые отражаются в языке и поэтому представляют собой некоторые объективные факты, доступные научному изучению» (Вежбицка, 2005, с.467).

Сравнивая вербальные способы модификации поведения и эмоционально-психологического состояния собеседника в российской и американской коммуникативных культурах, К.М. Шилихина обнаружила, что в американской культуре отсутствуют речевой акт призыва, поскольку для американцев не характерна ситуация модификации поведения большой группы людей, и речевой акт замечания в ситуации коррекции человека, поскольку в США это может расцениваться как нарушение суверенитета личности (Шилихина, 1999, с.19). Объяснение подобных расхождений является целью исследований этнокультурной специфики коммуникативного поведения, и культурные скрипты представляют собой своеобразную программу проявления национального своеобразия того или иного сообщества.

Понятие «скрипт» соотносится с понятием «концепт»: в первом случае нас интересует дискурсивная реализация ментального образования, его проявление в поведении, его алгоритм, во втором случае мы обращаем внимание на фрагментированное переживаемое знание, ассоциативные связи этого ментального образования, его специфику в индивидуальном, групповом и этнокультурном сознании. В лингвистической литературе используется термин «сценарий», близкий по смыслу к термину «скрипт». Сценарий понимается как разновидность фрейма, фиксирующего события в виде смены кадров (например, свадьба). На мой взгляд, скрипт является более общим понятием по сравнению со сценарием, подобно тому, как концепт включает фреймовые характеристики, не сводясь к ним. Другим понятием, пересекающимся с понятием «скрипт», является «речеповеденческая тактика» (Верещагин, Костомаров, 1999). Такая тактика соотносится с социально значимой ситуацией: «Типичной речеповеденческой ситуацией можно назвать регулярно повторяющийся «фрагмент социальной жизни»: приветствие, просьбу, благодарность, призыв к откровенности, ритуал обсуждения цены при частной покупке, соболезнование, недовольство, плохое самочувствие, говорение комплиментов, демонстрацию дружелюбия (или враждебности), ухаживание, энтузиазм (или сдержанность) по поводу определенного предложения, приглашение, советование, запрещение (или разрешение) и т.д. Если придерживаться единого критерия при отграничении типичных ситуаций, то их список окажется исчислимым» (Верещагин, Костомаров, 1999, с.12).

Коммуникативная тактика представляет собой способ достижения коммуникативной цели в рамках коммуникативной стратегии: «если речевую стратегию понимать как совокупность речевых действий, направленных на решение общей коммуникативной задачи говорящего («глобального намерения», по ван Дейку), то речевой тактикой следует считать одно или несколько действий, которые способствуют реализации стратегии» (Иссерс, 1999, с.109-110). Е.В. Клюев (1998, с.11) определяет коммуникативную тактику как «совокупность практических ходов в реальном процессе речевого взаимодействия». На мой взгляд, определения «практический» и «реальный» в этой дефиниции играют роль эмфазы, речь идет о противопоставлении коммуникативной стратегии и тактики как общего и частного действия. Иное понимание речевой тактики предлагают О.Я. Гойхман и Т.М. Надеина (2001, с.208): «Стратегия общения реализуется в речевых тактиках, под которыми понимаются речевые приемы, позволяющие достичь поставленных целей в конкретной ситуации». В этой дефиниции акцентируется идея выбора определенной линии поведения для достижения цели. Если речеповеденческую тактику трактовать как выбор одного из возможных вариантов поведения, то возникает вопрос: всегда есть ли у коммуникантов выбор в рамках данной лингвокультуры? Важнейшими характеристиками культурного скрипта являются действие по стандарту и обусловленность культурными нормами. В повседневном общении такое поведение автоматизировано. Например, по правилам этикета (и здравого смысла), обращаясь к незнакомому человеку с просьбой сказать, где находится что-либо, следует поблагодарить этого человека и направиться в указанную сторону. Можно ли поступить иначе? Отклонение от стандартного поведения в этом случае может быть либо игрой, либо знаком асоциальности. Вариативность линий поведения в рамках речеповеденческой тактики вряд ли возможна для субъекта действия, но она вполне допустима для наблюдателя, т.е. для исследователя. Наблюдая за чьим-либо поведением в диагностирующей ситуации, например, в случае приглашения в гости, я могу сказать, что некто ведет себя в соответствии с нормами американской либо русской культуры. Известно, что в западноевропейских странах не принято снимать обувь, приходя в дом к кому-либо: такой жест может быть воспринят как знак неадекватного поведения либо как приверженность азиатскому стилю жизни. Нам обычно бывает неприятно, когда люди забывают, как нас зовут, но в русской лингвокультуре нет формульного речевого скрипта поведения в этой ситуации. На Кавказе же говорят: «Отдашь рубашку!» (перепутал имя – отдай рубашку, т.е. имя сравнивается с оболочкой человека). В наши дни эту формулу произносят с улыбкой. На мой взгляд, термин «культурный скрипт» предпочтительнее, чем термин «речеповеденческая тактика», поскольку тактика соотносится со стратегией, а скрипт соотносится с концептом.

Анализируя социальные нормы в дискурсивном выражении, С.А. Сухих (2004) использует понятие «коммуникативная схема» — система связанных в определенной последовательности интенциональных типов речевых действий, формирующих образцы языкового взаимодействия. Автор выделяет жесткие и мягкие коммуникативные схемы (ритуалы и речевые тактики). Отмечается, что ритуалы преобладают в инициальных и финальных фазах общения, в асимметричной институциональной коммуникации. В ином ключе эту проблему рассматривает О.А. Дмитриева (2007), выделяя жесткие, мягкие и нулевые прескриптивы как регуляторы коммуникативного поведения, первые проявляются как запреты на определенные поступки либо требования вести себя только определенным образом, вторые носят рекомендательный характер, а третьи касаются значимого отсутствия соответствующих социальных предписаний в одной из лингвокультур.

Этнокультурная специфика общения проявляется преимущественно в виде проявления речевых приоритетов, например, в виде усиления либо смягчения коммуникативного намерения говорящего (Поспелова, 2001, с.66).

Разработка лингвокультурной теории скриптов является перспективным направлением лингвокультурологии и теории дискурса. Можно выделить три стороны культурного скрипта: стереотипность, сценарность и прескриптивность. Стереотипность скрипта проявляется как поведение по заданному образцу, сценарность – как алгоритмизация коммуникативного события, прескриптивность – как выбор определенных поведенческих ходов в соответствии с ценностями и нормами культуры.

Разновидностями скриптов являются формульные модели поведения в разных типах дискурса (Карасик, 2004), например, ситуация экзамена в педагогическом дискурсе и свойственные ей речевые выражения («Можно взять другой билет?»), ситуация допроса в юридическом дискурсе («Ну что, будем дальше в молчанку играть?»), ситуация дискуссии в научном дискурсе («Допустим, что существует язык, в котором есть только один гласный звук»). Наиболее изучены скрипты этикетного поведения и демонстрации вежливости (Гольдин, 1978; Cтупин, Игнатьев, 1980; Формановская, 1982; Brown, Levinson, 1987; Гурочкина, Давыдова, 1990; Шамьенова, 2000; Ларина, 2003; Сюй Сяо Бо, Лысакова, 2003; Тупикова, 2003; Уманец, 2004; Азнабаева, 2005; Клименко, 2005; Мосейко, 2005; Карабань, 2006).

Детально проанализированы характеристики повседневных речевых жанров: извинение (Ратмайр, 2003), просьба (Егорова, 1995; Зотеева, 2001, Ярмаркина, 2007), благодарность (Имас, 2001), совет (Архипенкова, 2006; Соловьева, 2007), упрек (Давыдова, 2003), осуждение и обвинение (Дубровская, 2003; Соловьева, 2005), жалоба (Емельянова, 2004; Липко, 2006), вербальная дуэль (Жельвис, 2003), сочувствие (Казачкова, 2006), клятва (Карабыков, 2006), лесть и комплимент (Петелина, 1986; Леонтьев, 1999; Безменова, 2001; Серебрякова, 2002; Колегаева, 2004), пожелание (Плешакова, 1997; Коморова, 2005), поздравление (Маринин, 1996; Тарасенко, 2007), угроза (Ерофеева, 1997; Хохлова, 2004; Мартынова, 2006), высмеивание (Волкова, 2005), проклятие (Глушак, 2005), назидание (Авдосенко, 2003), светская беседа (Фенина, 2005), утешение (Ханский, 2002), шутка (Щурина, 1997), ссора (Седов, 2007), разговор по душам (Дементьев, 2007), флирт (Деменьев, 2007). Заслуживает внимания вышедшая под редакцией проф. К.Ф. Седова «Антология речевых жанров» (2007). В этой книге обсуждаются теоретические вопросы генристики и приводятся материалы к энциклопедии речевых жанров. Интересны описания речевых жанров в словаре-справочнике «Эффективная коммуникация: история, теория, практика» (2005). Л.Е. Тумина рассматривает речевые жанры «Автобиография», «Биография», «Литературная характеристика», «Басня», «Дневник», «Сказка», «Притча», «Притчи Соломона», «Евангельская притча», «Загадка», «Крылатые слова», «Поговорка», «Пословица», «Афоризм», «Изречение», «Каламбур», «Парадокс» (Тумина, 2005, с.619-674). Несмотря на то, что приведенные жанры разнородны, их описание полезно для построения моделей дискурса и его разновидностей.

Следует отметить, что система культурных норм в каждом социуме гармонична и логична. Сложности возникают только при накладке разных систем. Например, есть два полярных понимания норм гостеприимства: в первом случае гость воспринимается как человек, которому нужно оказывать уважение, которого нужно угощать, по возможности выполнять все его желания, которому нельзя задавать вопросы о его планах и т.д., во втором случае гостю показывают, что он является членом семьи со всеми вытекающими последствиями (встал утром – бери метлу и подметай двор). Эти нормы в известной мере соответствуют негативной и позитивной вежливости в трактовке П.Браун и С.Левинсона (Brown, Levinson, 1987). Аналогичным образом различается благодарность в разных лингвокультурах. В России с иронией относятся к этикетной фразе «Thank you», которая в англоязычной коммуникативной практике используется не только в качестве знака благодарности, но и в упреждающем плане при просьбе либо оповещении. Такое употребление, впрочем, все чаще встречается в современной официальной Интернет-переписке на русском языке: «Прошу прислать мне отчет о научно-исследовательской работе в 2006 г. Спасибо». Этот факт свидетельствует о проникновении стереотипов англоязычного общения в нашу культуру. В калмыцкой традиционной культуре благодарность вообще не принята в обиходном общении. Считается, что доброе дело является естественным и само собой разумеющимся поступком, и вербально выраженная благодарность расценивается как выражение предположения о том, что адресат мог бы вести себя иначе. Такое предположение оскорбительно. Аналогичным образом для нас оскорбительно напоминание об оказанном нам благодеянии: это значит, что доброе дело было совершено не от чистого сердца, а как инвестиция для получения выгоды в дальнейшем.

Рассматривая культурные скрипты, мы обращаем внимание на определенные ситуации, которые являются диагностирующими для выявления этнокультурной специфики коммуникативного поведения. Одной из таких ситуаций является застолье. Л.В. Береснева (2005, с.96) полагает, что «ситуация застолья – это своеобразный культурный стержень, который отражает самосознание нации». Возможно поэтому гастрономический, или глюттонический, дискурс привлекает к себе внимание ряда исследователей (Миронова, 2003; Гулинов, 2004; Олянич, 2004; Ма Яньли, 2005).

Наиболее ярко проявляются расхождения в культурных нормах, свойственных разным социальным группам, при общении представителей этих групп между собой. В языках, различающих единственное и множественное число в местоимениях второго лица при обращении к индивиду, нарушение норм («ты» вместо «Вы») может <