IV. J1mtepаtypа m mmp boo5pаxаemoto 1 глава

11EBVI-CTPOCC B 5POCE1111АHTICKOM J1ECY* OnbIT АHА11113А
KYPTYА3HOrO POMАHА

Отправной точкой для настоящего¹ исследования послужил эпизод из романа Кретьена де Труа Ивейн, или Рыцарь со львом (ок. 1180)². Придворный рыцарь короля Артура, Ивейн получил от своей супруги Лодины, завоеванной в результате приключения, к которому мы еще вернемся, позволение уехать на год, чтобы «сопровождать короля и принимать участие в рыцарских турнирах» (ст. 2561—2562). Но Лодина ставит ему условие: если он опоздает с возвращением хотя бы на день, он утратит ее любовь. И, как это бывает, Ивейн забывает про срок. (Не сталкиваемся

ли мы здесь с логикой волшебной сказки, где условие ставится для того, чтобы быть нарушенным?³) Оседлав скакуна символической вороной масти, девица из свиты Лодины отправляется сообщить ему, что между ним и женой все кончено: он не должен больше пытаться увидеть жену. Услышав эту весть, Ивейн сходит с ума, покидает двор и убегает в лес. Уточним время, когда происходит действие. Содержание этого романа Кретьена де Труа, как и других произведений поэта (особенно Персеваля и Эрека и Эниды), а также многих куртуазных романов выстраивается вокруг двух рядов эпизодов, которые коренным образом отличаются друг от друга

и даже противостоят друг другу по смыслу (по-старофранцузски sen)⁴. Рассказ начинается сообщением о неудаче, «неудавшемся приключении». Родич Ивейна Калогренан, также придворный рыцарь короля Артура, попав в Броселиандский лес, не сумел победить Эскладоса Рыжего, хозяина волшебного источника. Ивейн едет той же дорогой и преуспевает везде, где его предшественник потерпел поражение: он не только побеждает и убивает владельца родника, но и женится на его вдове, и, подобно Немийскому царю, о котором рассказывает Фрэзер⁵, наследует его владения. Ивейн ищет приключений, кото-

рые можно было бы назвать бескорыстными, рыцарских приключений ради рыцарства, совершает подвиги ради любви к подвигам и выйдет победителем, а волшебный дар и помощь Люнеты, служанки дамы источника, принесут ему окончательную победу: Mes or est mes sire Yvain sire, 2166 Et li mon est toz oblïez

Cil qui l'ocist est mariez;

Sa fame a, et ensanble gisent...

Тот, кто Ивейном был сражен,

Уже в забвенье погружен.

На свадьбу мертвые не вхожи,

И победитель делит ложе

С благоразумною вдовой. (с. 79)⁶

Сам поэт, являющийся отнюдь не рыцарем, ищущим приключений, а, вероятнее всего, клириком, не скрывает от нас своей иронии. Но после интересующего нас эпизода «Безумие Ивейна», когда рыцарь станет сражаться уже не за себя, а за других, выступая защитником вдовы и сироты, отношение автора к нему переменится. Став законным сеньором, рыцарь вновь завоюет любовь жены.

А вот содержание заинтересовавшего нас эпизода (ст. 2783-2883): «Ивейн удручен: какие бы звуки ни долетали до его слуха, все они ему неприятны, на чем бы ни останавливался его взор,

страдания его не уменьшаются; ему хотелось бы удалиться далеко, в дикие края, чтобы никто не знал, где его искать, и чтобы ни один мужчина и ни одна женщина ничего о нем не знали, как если бы он вдруг упал на самое дно бездны. Он страдает все больше и больше, ненавидит самого себя и не знает, у кого искать утешения. Он понимает, что сам виноват в своей беде, сам заслужил немилость жены. И, не в силах простить себе, что сам утратил свое счастье, он оказывается на грани безумия. Не сказав никому ни слова, Ивейн бежит прочь, опасаясь, что сойдет с ума прямо посреди своих баронов. Но бароны не удерживают его и позволяют ему уйти одному, полагая, что слова их и дела вряд ли его теперь интересуют.

Он быстро удаляется от своих шатров. И теряет рассудок. Он в клочья рвет на себе одежду и бежит по полям и пашням. Взволнованные, его товарищи ищут его повсюду: в домах, в шатрах, в садах и огородах, но нигде не находят.

Обезумев, Ивейн бежит и на лугу видит слугу, в руках у которого лук и острые стрелы с

широкими зазубренными наконечниками; собрав остатки рассудка, он выхватывает у слуги лук и стрелы. А потом Ивейн окончательно забывает, кем он был и что он делал прежде. Он

подстерегает зверей на лесных тропах, убивает их и ест сырыми.

Уподобившись человеку одержимому и одичавшему, блуждал он по лесу и однажды вышел к низенькой хижине. Там жил отшельник, который в это время корчевал пни. Когда отшельник увидел голого человека, он понял, что тот не в своем уме, и поэтому убежал и закрылся в своем домишке. Однако отшельник был милосерден, он взял хлеба и воды и поставил их на окошко. Безумец приблизился; ему хотелось есть, поэтому он взял хлеб и впился в него зубами. Никогда, думаю я, он не пробовал такого грубого и черствого хлеба. Мука, из которого он был испечен, не стоила и пяти су за сетье⁷, ибо состояла она из ячменя пополам с соломой; и был этот хлеб кислый, как закваска, и заплесневевший, как старая корка. Но безумца мучил голод, и хлеб ему показался превосходным, ибо голод — лучшая приправа к любому блюду, всегда прекрасно приготовленная и хорошо вымешанная. Он съел весь хлеб, оставленный ему отшельником, и выпил всю холодную воду из горшочка.

Завершив трапезу, он устремился в лес, на поиски оленей и ланей. А добрый отшельник, увидев, что пришелец удаляется, стал молить Бога защитить его и больше не приводить пришельца в этот уголок леса. Однако, несмотря на отсутствие разума, безумец вернулся на это место, ибо тут ему сделали добро.

С тех пор не проходило дня, чтобы безумец не приносил к дверям отшельника какую-нибудь дичину. Он проводил свое время, охотясь, а добрый отшельник свежевал и готовил дичь и каждый день ставил на окошко хлеб и воду, чтобы насытить одержимого человека. Едой служила ему дичина без соли и перца, а пил он холодную ключевую воду. Добрый отшельник продавал кожи и покупал хлеб ячменный или овсяный, и хлеба у них было вдоволь. Так продолжалось до тех пор, пока одна дама и две девицы из ее свиты, гуляя по лесу, случайно не наткнулись на спящего безумца...» Эта самая дама и одна из ее прислужниц излечат Ивейна от безумия с помощью волшебного бальзама, который когда-то дала даме фея Моргана (Morgue). Мы еще поговорим о поэтапном возвращении Ивейна в мир людей, ибо оно не сводится исключительно к вмешательству деви-

цы и ее чудесного бальзама. Сколь бы далека ни была от нас латинская средневековая литература, в «Безумии Ивейна» мы легко узнаем topos, примеров которому множество: это >ecnoa duxapb. Прототипом данного эпизода является знаменитый отрывок из ilCusnu MepRuna (1148—1149) Гальфрида Монмутского, текста, восходящего к древней кельтской традиции. Чувствуя себя ответственным за сражение, повлекшее за собой гибель двух его братьев, Мерлин становится лесным человеком (fit Silvester homo), влачит жалкое существование, но именно в этих условиях зарождается его пророческий дар⁸. Тема лесного дикаря часто встречается в куртуазных романах⁹ и наиболее яркое свое выражение получает в HeucmoeoM Ponande Ариосто. Поэтому Ж. Фраппье с полным правом мог бы назвать наш эпизод neucmoebiii Heeln ^1°. Однако наша задача — попытаться прокомментировать избранный нами отрывок текста, избегая излишне упрощенных, так называемых «психологических» объяснений, которые превращают Кретьена в психолога, почти в психиатра: «Все детали, все — на первый взгляд незначительные — уточнения подводят к мысли, что, описывая безумие своего персонажа, Кретьен не слишком отклонялся от подмеченных им в результате наблюдений фактов»¹¹. Конечно, не случайно Кретьен заставил куртуазный роман свернуть на тропу «психологизации» мифов, однако источник и смысл нашего эпизода вряд ли следует искать в этом направлении, ведь, сколь бы наблюдателен ни был Кретьен, вряд ли он полагал встретить в Броселиандском лесу толпу безумцев. Ивейн не является обычным безумцем; он не Pasoneeannbiii repaxii Еврипида, не Орест Расина¹² и не пациент клиники Шарко. Вновь перечитаем интересующий нас эпизод — на этот раз в свете данных, полученных в результате структурного анализа¹³. В начале эпизода Ивейн утрачивает привычный внешний вид и покидает территорию «баронов», своих товарищей, олицетворяющих социальный универсум и все человечество. Он пересек участок обрабатываемых полей («и бежит по полям и пашням»), покинул пределы обжитой территории, где его ищут рыцари короля Артура (в домах, в рыцарских шатрах, в садах и огородах), убежал «далеко от палаток с развевающимися над ними флажками». Свидетелем его безумия станет лес¹⁴. Лес — гораздо более сложное явление, чем может показаться на первый взгляд. Мы это увидим. Пока же только напомним, что такое лес в средневековом универсуме Запада. Лес, эквивалент пустыни Востока, являет собой место уединения,

охоты и рыцарской авантюры, непроницаемый горизонт, окружающий скопление городов, замков и поместий¹⁵. Однако, по крайней мере в Англии, лес является еще и местом, где частично разбиваются оковы феодальной иерархии. Как уже было отмечено, преступления против леса не подпадают под юрисдикцию обычных судов: лесное законодательство королевства исключено из- под действия «общего права, коим руководствуются в королевстве, но основано на волеизъявлении суверена, а потому говорят, что ежели законы о лесе сами по себе и несправедливы, зато они справедливы согласно Лесному уложению»¹⁶. В 1184 г. англо-анжуйский король Генрих II издает запрет заходить в его заповедные леса «с луками, стрелами и собаками без особого на то дозволения»¹⁷. Лес — королевское владение, и не только из-за поставляемых им ресурсов, но и, быть может, в еще большей степени — потому, что он является «пустыней». В этом лесу Ивейн уже не будет рыцарем, а станет охотником-хищником:

Les bestes par le bois agueite 2826

Si les ocit; et se manjue

La venison trestote crue.

Дичину в дебрях он стреляет

И голод мясом утоляет.

Среди пустынных этих мест

Ивейн сырое мясо ест. (с. 92—93)

Он разодрал одежды «и тела, и ума», то есть лишился и платья, и памяти. Он наг, он все забыл. Но между миром людей и миром дикого зверья Кретьен устроил весьма любопытную срединную зону — «луг», своего рода закрытый со всех сторон выгон¹⁸, участок для выпаса скота, расположенный между миром земледельцев и миром собирателей; на этом выгоне находится «слуга» (garçon), человек, стоящий на самой неприметной ступени социальной лестницы¹⁹. Этот «слуга» появляется только для того, чтобы его обобрали:

Un arc 2818

Et cinq saietes barbelées

Qui molt erent tranchanz et lees.

И у лесничего из рук

Безумец вырывает лук. (с. 92)2°

JTyx — 3To opyxcHe oxoTHHxa, a He pmnapB, cpaxcaionxerocB Ha BoilHe H Ha TypHHpe. lloroBopHm o Hem HemHoro. llpoTHBonocTaBHeHHe

BoopyxceHHoro BoHHa H He3aBHcHmoro HyHHHxa, HHaHe roBopB nHxapB, cyinecTBoBaHo naBHo, 3anoHro

no XII B. Ero moxcHo BcTpeTHTh B FpenHH apxaHHecxoil H xHaccHHecxoil²¹. Tax, xopoHh Aproca B onHoil

H3 nhec EBpHnHna, cnacaB HecTh ronHHTa, BmcTaBHBeT Ha no3op HyHHHxa FepaxHa:

ga HTo Taxoe Bain FepaxH, cxaxcHTe?

gem cHaBy 3acHyxcHH oH? Y6HBaH

3Bepeil... Ha 3To ToHHo y Hero

XBaTaHo myxcecTBa! Ho pa3Be B3BH oH

IIIHT HHh xonhe xorna, roToBBch x 6oio?

TpycHHBaB cTpeHa — ero opyxche,

BoeHHoe HcxyccTBo — B 6mcTpmx nBTxax.

ga moxceT HH, cxaxcHTe mHe, cTpeHox

H3 Hyxa xpa6pmm 6mTh? HeT, HTo6m myxcem

EmTh HcTHHHmm, cnoxoilHmm oxom Hano,

He BmxonB H3 BoHHcxHx pBnoB,

CHenHTh 3a xonhBmH BparoB, H mycxyH

B TBoem HHne nycTh HH onHH He nporHeT...²²

OT Fomepa H no xoHI1a V B. Hyx BBHBeTcB opyxcHem 6acTapnoB, npenaTeHeil (TaxoBm TeBxp H llaHnap B

Hnuade), HyxcecTpaHneB (TaxoBm cxHcim B AciHHax), HHaHe roBopB, BoHHoB-oTaxeneHneB (B Tom

cmmcHe, B xaxom roBopBT o6 «oTaxeneHnax-npoHeTapHBx»). Ho H Hao6opoT, Hyx BBHBeTcB opyxcHem

BeHHxHx BoHHoB, B HacTHocTH FepaxHa, H3 xoToporo ToHhxo nepcoHaxc TparenHH, co3naHHoil non

BHHBHHem cociHcToB, moxceT cneHaTh BTopopa3pBnHoro BoHHa, FepaxHa, xoTopmil nepenacT OHHoxTeTy,

repoio-onHHoHxe, opyxcHe, pennHBnnee cynh6y TpoH, a Taxxce OnHcceB, xoTopmil, npH6mB B HTaxy,

HaTBrHBaeT Hyx, yTBepxcnaB TaxHm o6pa3om cBoe npeBocxoncTBo.

0nno3H11HB mexcny «TBxceHo BoopyxceHHmm» BoHHom H BoHHom, «BoopyxceHHmm Herxo», mexcny

onHHoxHm xHTpoymHmm oxoTHHxom H coHnaTom, cocToB111Hm Ha cHyxc6e, cHoxcHHach 3anoHro no

nepHona rpeHecxoil apxaHxH. ITTo6m He BmxonHTh 3a npeneHm HHnoeBponeilcxoro mHpa, o6paTHmcB x

HHnHilcxomy anocy Maxa6xapama, oTneHhHme memeHTm xoToporo, Bo3moxcHo, BocxonBT x BenHHecxHm

BpemeHam; HccHenoBaBinHil ero 3K. giome3HHh npHineH x 3axHioHeHHio, HTo Hyx B Hem, B oTHHHHe oT

Hyxa B mHpe rpeHecxom, BBHBeTcB opyxcHem He onHHoHxH, a coHnaTa, cocToBinero Ha cHyxc6e B Boilcxe:

«Kax BoHH, ApnxcyHa oTHHHaeTcB oT ExHmm (peHh HneT o nByx H3 nBTH 6paTheB,

repoeB HHnHilcxoro moca): oH cpaxcaeTcB He o6HaxceHHmm, a npHxpmTmm (HarpynHHxom, xoHhHyroil) H BoopyxceH, xax Teneph roBopBT, «no 3y6oB», emy npHHanHexcHT onHH H3 6oHhinHx HyxoB, onHcaHHmx B anonee... H oH, B oTHHHHe oT ExHmm, He BoHH-onHHoHxa, a cpaxcaeTcB B cTpoio...»²³ HHmmH cHoBamH, Hyx — 3To 3Hax, nocToHHcTBo xoToporo onpeneHBeTcB mecmoм, 3aHHmaemmm Hm B cHcTeme; npoxommeHTHpoBaTh 3ToT BmBon morHo 6m Ham nomoHh Hio6oe coHHHeHHe JTeBH-CTpocca.

Ho noxa BepHemcB B XII B., x HHTepaTypHmm npoH3BeneHHBm, c xoTopmx mm HaHaHH. B Pomane o Tpucmaxe BepyHB, HanHcaHHom npH6HH3HTeHhHo B onHo BpemB c HeeuxoM KpeTheHa²⁴, mm BHnHm, xax repoil, HanpaBHBBch c 143oHhnoil B Hec, pa3no6mBaeT y HecHHxa Hyx «H nBe onepeHHme, 3a3y6peHHme cTpeHm» (cT. 1283 — 1284); c nomonxhio aToro Hyxa oH oxoTHTcB, no6mBaB nHiny ce6e H cBoeil cnyTHHne. llo3nHee, B Tom xce camom anH3one, neilcTBHe xoToporo npoHcxonHT B Hecy Mopya, mm BHnHm, xax oH coopyxcaeT HoBmil «Hyx» (Ha camom neHe — ecHH 6mTh coBepineHHo ToHHmmH — xHTpoymHmil xanxaH nHB nHxHx 3Bepeil):

Trova Tristan l'are Qui ne faut 1752

En tel manière el bois le fist

Riens ne trove qu'il n'oceïst

Ce6e onHaxcnm Hyx «He npomax»

OH Tax HcxycHo cmacTepHH,

¹-1To xoTh xaxoro 3BepB 6HH²⁵.

Ho B Tom xce pomaHe BepyHB (cT. 1338) Hyx «H3 paxHTHHxa» BBHBeTcB Taxxce cHmBoHHHecxHm opyxcHem TpHcTaHoBa cio3epeHa, xopoHB Mapxa, myxca 143oHhnm. Mm roBopHm HmeHHo o «cHmBoHHHecxom opyxcHH», H6o Mapx, B oTHHHHe oT TpHcTaHa, He noHh3yeTcB cBoHm Hyxom²⁶, xax He noHh3yeTcB cBoHm «cHmBoHHHecxHm Hyxom» H KapH BeHHxHil B 17ectiu o Ponande (cT. 767 H cH.), BpyHHBinHil cBoil Hyx %HaHny B 3Hax naHHoro emy nopyHeHHB. HTax, mm Hmeem Hyx xopoHeBcxHil (Taxoil xce, xax y

Одиссея) и лук одинокого лесного охотника. В Средние века наиболее важное значение имеет лук охотника. Нужны ли тому дополнительные доказательства? В 17poponecmeax Mepnuнa, сборнике конца XIII в.²⁷, есть рассказ о двух рыцарях, Галехолъте Буром и Экторе Буром²⁸, которые, высадившись на пустынном острове, кишащем дикими зверями, заново создали своеобразную примитивную цивилизацию. И первым их шагом стало изготовление лука²⁹. Таким образом, лук - знак амбивалентный,

символизирующий как падение, так и возвышение. Более того, название лука «Не промах», ставшее знаменитым благодаря роману Беруля³⁰, также используется для обозначения оружия измены, которым, согласно Джеффрею Гаймару, англо-нормандскому автору Hcmopuu ananoe (хроники XII в.), воспользовался предатель Эадрик, чтобы убить короля Уэссекса, Эдмунда II Железнобокого³¹. Лук - оружие, вполне законное в лесу, оно пригодно для поединка с дикими зверями и может служить Тристану не только в лесу Моруа, но и при дворе короля Марка, перед лицом коварной свиты, оговорившей Тристана и вынудившей его покинуть двор; но лук, согласно рыцарским правилам, является незаконным в честном поединке.

Тема лука возникает достаточно часто, и примеров тому множество, причем — факт сам по себе исключительный — отыскать их можно как в текстах хроник, так и в chansons de gestes, как в сочинениях клерикальных, принадлежащих перу высокопоставленных церковников, так и в куртуазных романах. Например, в латинской хронике нотариуса Гальберта из Брюгге, повествующей об убийстве Карла Доброго, графа Фландрского, имеется «орудующий ножом» Бенкин, «лучник умный и проворный» (in saggitando sagax et velox)³²; есть тексты, где лучники фигурируют среди разбойников и прочих «лесных людей», порожденных окраинным миром и занимающихся низшими формами воинской деятельности³³. А вот пример из chansons de gestes. В жесте ilCupap de Bbexx Бертрана из Бара герои восклицают: «Сто раз будь проклят тот, кто стал первым лучником; он был трус и не дерзал приближаться к противнику». Для этих рыцарей быть лучником означает стать «слугой-пастухом». В 1139 г. II Латеранский собор в своем 29-м каноне предает анафеме «губительное и ненавистное Богу искусство арбалетчиков и лучников; отныне мы запрещаем использовать эти виды оружия против христиан и католиков»³⁴; текст этот представляет особый интерес, ибо он создан вне рыцарской среды: канон 9 — правда, в ином тоне — запрещает также рыцарские турниры. Куртуазный роман кодифицирует этот запрет, уподобляя фигуру лучника лесному дикарю, то есть зодиакальному знаку Стрельца, изображаемому в виде кентавра. Так, Бенуа де Сент-Mop в Pomane o Tpoe выразительно называет «fel e deputaire» (коварным и бесчестным) меткого лучника, одного из союзников Приама: «Прицелившись, он непременно попадает в цель. Тело, руки и голова его ничем не

отличались от наших, однако его никак нельзя было назвать пригожим. Он никогда не носил одежду из сукна, потому что был покрыт волосами, словно зверь лесной... У него был лук, но не из ракитника, а из вываренной кожи [обратим внимание на смену материала], изготовленный загадочным способом»³⁵.

До сих пор мы в основном оставались в пределах французской и англо-нормандской территории, то есть мира, где рыцарство диктовало свои законы и устанавливало свои ценности, свой образ жизни и свои формы мышления. Однако то, что подходило для Греции, было совершенно неприемлемо для Индии, что было хорошо во Франции и Англии, не подходило для Уэльса, где лук, напротив, считался оружием благородным. Нам повезло: сохранилась валлийская версия приключений Ивейна, сходная и одновременно отличная от романа Кретьена; прямой связи между этими двумя текстами, скорее всего, нет³⁶. Однако нельзя утверждать, что произведение это совершенно чуждо французской рыцарской культуре. О влиянии этой культуры на валлийские сказки написана целая книга³⁷. Но когда речь заходит о боевом луке, валлийская культура не уступает своих позиций. В эпизоде, соответствующем эпизоду «Безумие Ивейна», нет кражи лука и использования этого оружия против диких зверей. Напротив, когда Калогренан, а затем Ивейн в крепости встречают молодого вассала и девушку, упражняющихся во владении рыцарским оружием, валлийский рассказчик говорит своим героям, что молодые люди состязаются в стрельбе из луков, изготовленных из слоновой кости³⁸. В ilCecme o6 Аcdueaлe ³⁹ мы видим, как конкретные детали мифа варьируются в зависимости от экологии и социальных навыков народов, земли которых минует герой; но структура мифа при этом не меняется.

Однако вернемся к нашему стрелку из лука, одичавшему и нагому поедателю сырого мяса⁴⁰. Едва лишь метаморфоза Ивейна завершилась, как тут же начинается обратный процесс, реинтеграция в

общество. Ивейн «находит» человека, ведущего уединенное, но не одичалое существование; у этого человека есть «дом»; он занимается примитивным земледелием, не сопряженным с процессом вытеснения мира дикого миром культурным; он «корчует», то есть расчищает делянки, выжигает на них лес; он покупает и ест хлеб. Он принадлежит к «промежуточному» слою, расположенному между признанными сословиями общества и варварским универсумом; человек этот — отшельник. Видя наготу Ивейна, он

принимает его за лесного дикаря и поэтому убегает и прячется οχ него, запирается «в своей хижине». Но из munocepausi, к которому обязывает его вся система христианства, отшельник проявляет сочувствие к дикарю: между ним и одичавшим рыцарем устанавливается постоянный контакт. Отшельник предлагает безумцу хлеб и npuoomomeiipo дичину, кулинарная обработка которой находится на самом примитивном уровне. Если же говорить о хлебе, то Ивейн никогда не пробовал хлеба, «такого клеклого и такого грубого», но для него он подобен пище «обильной и разварной», то есть похлебке (отварному мясу или каше), основному питанию средневекового человека на Западе. Воду Ивейн получает в глиняном горшке, это «холодная ключевая вода», то есть вода из родника, вода «природная». Дичина жарится, но «без соли и перца». Поэт то намекает, а то и в открытую говорит о нехватке похлебки, вина, соли, перца, а также «застольной беседы»: Ивейн ест один, как бы украдкой. В обмен на еду одичавший рыцарь приносит отшельнику «оленей, ланей» и других «диких зверей». Охота Ивейна дает даже некий излишек, позволяющий их маленькому сообществу реально включиться во внешние торговые отношения. Отшельник свежует зверей, продает их шкуры и на выручку покупает «хлеб без закваски, ячменный и ржаной» и досыта кормит им Ивейна. Контакты между отшельником и одичавшим рыцарем ограниченны и осуществляются посредством безмолвного обмена: безумный рыцарь кладет перед дверью отшельника туши добытых на охоте животных, а отшельник отвечает ему, выставляя в «узкое окошко» хижины хлеб, воду и жареную дичь. Так на самом примитивном уровне происходит общение между миром охоты и миром возделанной земли, между сырым и приготовленным на огне.

Эти оппозиции — или, скорее, эта оппозиция — реализуются на двух уровнях: между Ивейном и отшельником на уровне «культурного» анклава внутри «естественного (природного) мира» и между Ивейном и его прежним, «внелесным» универсумом. Ивейн избрал дикую природу, то есть

лес и все, что непосредственно связано с этим выбором: систему ношения одежды (вначале

лохмотья, затем нагота), правила приема пищи (пища обработанная и определенным образом приготовленная, и в частности приготовленная на огне, заменяется пищей сырой), ментальность (человеческая память заменяется импульсивностью и монотонностью дикого существования). Ивейн покинул мир «культуры», то есть определенным об-

разом организованную социальную систему, систему экономическую (сельское производство: поля, возделанные земли, сады, находящиеся под защитой культурных границ, символами которых являются изгороди), систему жилищную (шатры, дома, палатки, заменившие ночлег в чистом поле), сменил экономическую систему, основанную на земледелии, на «экономическую систему» хищника (охота с помощью краденого лука).

Но и Ивейн, и отшельник — гости в лесу. Они оба одиночки и ведут жизнь весьма скудную; однако отшельник от случая к случаю покидает лес, чтобы встретиться с «цивилизованными»

людьми (продать шкуры, купить хлеба), он живет хотя и в примитивной, но все же хижине, сделанной руками человека, он одет (нагота Ивейна шокирует его) и вступает в отношения обмена, меняя хлеб на шкуры. Наконец, он придерживается определенных правил принятия пищи. Как он готовит дичину, добываемую Ивейном? В тексте об этом ничего не говорится. Но вряд ли стоит сомневаться в том, что он ее жарит. Тристан и Изольда из романа Беруля с помощью оруженосца Говернала жарят дичину на огне и едят ее без молока и без соли. Таким образом, похоже, вырисовывается знаменитый «кулинарный треугольник», где роль посредника играет

жаркое, хотя в нашем случае похлебка представлена в нем только метафорически. Итак, встреча Ивейна с отшельником становится возможной потому, что первый располагается на вершине «естественного (природного) мира», низший уровень которого представлен животным и растительным миром леса, в то время как второй располагается на низшем уровне «культурного мира», вершина которого (превосходство культуры, как будет показано ниже, ставится под сомнение) представлена двором и рыцарским универсумом. Употребляя здесь несколько преждевременно и не совсем уместно понятия «природа» и

«культура», которые в высшей степени важно не превратить в раз и навсегда застывшие⁴², мы не станем утверждать, что для Кретьена они имели ясный и четкий смысл. Оппозиция, которую нам удалось вывести, заключается в противостоянии между господствующим миром людей и подчиненным миром животных; владычество свое люди осуществляют посредством охоты и приручения животных. «Дикое» не является для человека чем-то чуждым, просто оно находится на обочине человеческой деятельности. Лес (silva) дикий (silvatica) ⁴³, потому что в нем обитают звери, на которых охотятся, но еще там живут углежоги и

свинопасы. Связующим звеном между двумя асимметричными полюсами, между дикостью и культурой, выступает дикий и безумный охотник; роль своего рода посредника исполняет также и отшельник.

Интеллектуалы XII столетия, много размышлявшие над понятием природы, провели большую работу по его десакрализации; этим же путем развивалось и пластическое искусство (достаточно взглянуть на изображение вполне реальной Евы на портале церкви в Отене⁴⁴). Дикость, сырье, природа (естественное состояние) — эти три понятия взаимодействуют между собой⁴⁵, однако ни одно из них не вытекает из другого. Когда Кретьен играет⁴⁶ на контрасте «природы» (nature) и воспитания (norreture; грек сказал бы paideia), он делает это не для того, чтобы противопоставить дикость и культуру, ибо «естественные люди» бывают как добрыми (герои романа), так и дурными. «Естественное состояние» не идентично состоянию животному. Во всяком случае, в куртуазной литературе сцены встречи с безумцем, с лесным дикарем (они не всегда идентичны) и отшельником не выглядят экзотическими. Этой паре — лесной дикарь (безумец) и отшельник — надлежит занять место среди других, подлежащих системному изучению пар, таких, как рыцарь и пастушка, рыцарь и дикая женщина⁴⁷, дама и прокаженный (пример есть в романе Беруля); список можно продолжить. Примеров контакта отшельника с лесным безумцем в куртуазных романах множество. Вновь обратившись к Берулю, мы увидим, что о пребывании влюбленных (чей рассудок помутился из-за любовного напитка) в лесу Моруа рассказывается в промежутке между двумя диалогами влюбленных с отшельником Огрином, тем самым, который устраивает возвращение Изольды ко двору Марка. В 17oeecmu o Tpaaлe Кретьена де Труа Персеваль «потерял память, потерял так прочно, что позабыл даже о Боге». И только встреченный им в лесу отшельник (оказавшийся его дядей) возвращает его на прежний путь и придает смысл его авантюре⁴⁸. В романе, написанном уже после Кретьена, Li Estoire del Chevalier au Cisne (HcmopuR pbuiapn c Re6edem) ⁴⁹, также появляется лесной дикарь, только гораздо более колоритный, чем Ивейн, ибо он обладает всеми чертами фольклорного дикаря: в частности, он, подобно зверю, весь покрыт волосами; отшельник берет его к себе, обращает в христианство, и бывший дикарь достигает вершин рыцарской славы. В романе Banetimun u Opcon, пользовавшемся большой популярностью на исходе Средневековья и на заре

Нового времени⁵⁰, мы встречаемся с вариантом сюжета о дикаре: Орсон, лесной дикарь, после повторного обретения человеческого облика сам становится отшельником⁵¹. Имеется множество примеров возвращения дикаря к «культурной» жизни, и было бы полезно провести систематическое исследование функционирования пары лесной дикарь и воспитатель, приобщающий дикаря к цивилизации (но сам ведущий полудикий образ жизни)⁵²; в нашем случае Ивейн с отшельником являются примечательным вариантом этой пары. Постараемся же разобраться, каково ее значение. В аллегорическом романе XIII в. Houcxu cenmo0o Tpaann есть ряд персонажей, являющихся, в сущности, просвещенными толкователями воли Господа. По словам Ц. Тодорова, «эти люди, понимающие смысл происходящего, образуют, по отношению к другим персонажам, отдельную категорию, в которую входят «старейшины», отшельники, аббаты и затворники. Подобно рыцарям, которые не могли обладать знанием, люди эти не могут действовать; ни один из них не станет принимать участия в событиях, за исключением эпизодов толкования. Две эти функции — обладание знанием и способность действовать — строго распределены между двумя соответствующими группами персонажей»⁵³. Романы XII в. «символичны» в том смысле, что авторы их рассказывают нам о скрытой «сути» (sen) своих поэм. Чтобы «физическая реальность (предмет, место, жест и т. п.)» превратилась в них в «символ», достаточно «с помощью какого-либо литературного приема придать ей интеллектуальную ценность, которой та не обладает ни в языке, ни в привычном употреблении»⁵⁴. В этом смысле встреча одичавшего человека и отшельника вполне «символична», однако ни смысл (sen) романа, ни даже смысл эпизода к ней не сводится; и роман, и эпизод обладают многоплановым значением.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: