IV. J1mtepаtypа m mmp boo5pаxаemoto 2 глава

Восхитительная двусмысленность этого текста, скорее всего, заключается в том, что встреча эта является чистой воды действием, но подмена эта ни разу не оговорена.

Найти точное определение совокупности черт, вместе образующих единство, которому можно дать название «лесной дикарь», и выделить из этой совокупности черты, присущие нашему безумному рыцарю, достаточно сложно. Ведь именно через представления о дикаре, диком человеке в человеческом обществе, в основном определяли свое отношение к ближнему. Ибо дикий человек интересует общество в разные периоды его исторического развития отнюдь не сам по себе. Наибольший интерес представляют отношения, уста-

навливающиеся между «диким» человеком и его «культурным» собратом на уровне письменных источников, пластического искусства, а также на уровне институциональном. Возможны и радикальная разобщенность, и взаимное общение, и насаждение череды посредников — у каждой культуры существует свой подход (или, скорее, свои подходы) к классификации людей. Начав свой долгий путь от Энкиду, дикого брата месопотамского короля Гильгамеша, правителя Урука, пройдя через циклопа Полифема и Калибана и дойдя до Тарзана и Йети, литература выработала понятие человека и одновременно определила его положение по отношению к богам, к животным и к другим человеческим существам, которых она, в зависимости от конкретной исторической эпохи и конкретных лиц, причисляет к людскому сообществу или же исключает из него⁵⁵. Однако речь идет не только о произведениях литературы; через образ дикого человека общество строит свои отношения с окружающей его средой, как ближней, так и дальней, а также со временем, поделенным на отрезки, именуемые временами года⁵⁶.

Выделенная фольклористами в отдельный сюжет сказка о диком человеке также могла бы послужить отправной точкой для дальнейших исследований. Однако сюжет этот амбивалентен, ибо дикий человек может принадлежать как к категории «волшебных помощников» (super-natural helpers) героя, и тогда ему суждено интегрироваться в общество людей, так и к категории самых опасных его противников, и тогда он принадлежит к миру людоедов, примером которых, среди многих других, может служить Полифем Гомера⁵⁷.

В истории Запада имеются периоды, когда положение вещей кажется — разумеется, относительно — ясным и простым; так, те, кто создавал понятийный аппарат великих географических открытий⁵⁸, разделили обнаруженных в новооткрытых землях людей на две основные группы: пребывающие в животном состоянии и поддающиеся дрессировке и пребывающие в животном состоянии, но дикие, приручению не поддающиеся; первых надлежало обратить в христианство и заставить работать, вторые подлежали истреблению. Такое толкование можно извлечь из письменных источников, повествующих о путешествиях; тем не менее напомним, что Монтень, равно как и Шекспир в hype дали этим источникам критическую оценку, амбивалентный характер которой следует уважать — и приветствовать (Калибан не является ни простым животным, ни простым бунтарем из заморской колонии⁵⁹).

В Средние века, период по-своему чрезвычайно сложный, признавали существование, скорее, разрядов, нежели отдельных единиц (вспомним племена чудовищ, сошедшие со страниц трудов Плиния и Ктесия и занявшие места на тимпанах соборов в Везеле и Отене, куда их поместили, потому что они были доступны слову Божьему), но вместе с тем умели разглядеть дьявола в ближайшем соседе: женщине, пастухе, еврее, чужестранце⁶⁰. Средневековые леса населены не только отшельниками, но и демонами. Лесной дикарь может предстать в облике безгрешного человека времен золотого века, уподобиться людям из Hcmopuu pbulapn c Re6edeu, которые «едят корешки и листву с яблонь, не знают ни вина, ни иных приправ» (Rachinetes manjuent et feuilles de pumier / Ne savent Clue vins ne nus autres daintiés). Однако лесной человек может принимать не только невинный облик, но и обличья Сатаны.

Разумеется, в нашу задачу не входит классификация обширного универсума лесных обитателей. Используя структурный анализ, мы всего лишь делаем скромную попытку понять наш исходный текст, включив его в тот сложный универсум, из которого мы его извлекли⁶¹, а затем показать, как данный тип анализа, рожденного в процессе изучения так называемых «холодных» обществ, может быть использован в собственно историческом исследовании⁶².

В начале романа Кретьена Калогренан рассказывает о своих приключениях, являющихся своеобразной генеральной репетицией — только окончившейся неудачей — первой части приключений Ивейна, той их части, которая завершится его женитьбой на Лодине. Ивейн пройдет везде, где проходил его предшественник, и преуспеет там, где тот потерпел неудачу. Итак,

пространство того мира, в который вступает Калогренан, «один, словно простолюдин, в поисках приключений... вооруженный как подобает истинному рыцарю» (ст. 174—177), имеет довольно любопытную организацию; не меньшее любопытство вызывает и его население. Мир этот, как и в любом рыцарском романе, включает в себя прежде всего лес, представленный как дикий мир par excellence. Этот абстрактный лес называется Броселианд⁶³; в описаниях его мы не встретим ни одного дерева:

Et tornai mon chemin а destre 177

Parmi une forest espesse Molt i ot

voie felenesse

De ronces et d'espinnes plainne.

B густую погрузившись тень,

Блуждал я лесом целый день,

Кругом боярышник, шиповник

И неприветливый терновник. (с. 34-35)

Калогренан пытается найти дорогу и naxoaum ее, повернув в правильную сторону, вправо⁶⁴.

Авантюра поведет Ивейна той же дорогой, однако описана она будет гораздо более подробно, с

ao6aeRenunmu, сознательно сделанными поэтом:

Erra, chascun jor, tant 726

Par montaignes et par volées,

Et par forez longues et lées [larges]

Par leus [lieux] estranges et salvages

Et passa mainz félons passages 766

Et maint péril et maint destroit

Tant qu'il vint au santier estroit

Plain de ronces et d'oscurtez [obscurités, embarras].

Ивейн скакал во весь опор

Среди лесов, лугов и гор.

Проехал много перепутий,

Встречал немало всякой жути,

В Броселиандский лес проник,

Разыскивая там родник,

Нашел, готовясь к поединку,

Среди терновника тропинку. (с. 46—47)

Коварство, предательство, эти характерные свойства леса, постепенно уступают место основам

порядка, символизируемого тропинкой. Лес открывает доступ во второй сектор «мира рыцарской

авантюры», сектор, не имеющий ничего общего с лесом и, похоже, не связанный ни с культурой,

представленной миром двора и полей, ни с дикой природой: мы попадаем в ланды (ст. 188), своего

рода земное потустороннее царство, где на пороге укрепленного замка героя встречает небогатый

рыцарь с ястребом на руке (следовательно, это охотник, однако охотник окультуренный).

В куртуазном романе небогатому рыцарю традиционно отводится роль хозяина; в нашем романе

дворянин и его дочь, «девица красивая и любезная» (ст. 225), также выступают в роли

гостеприимных хозяев, встречающих странствующих рыцарей, — прини-

мать рыцарей становится их ремеслом. Но хозяин не является проводником; он объясняет, что

избранная дорога была правильной (ст. 204-205), но не дает никаких указаний, куда следует ехать

дальше. В этом месте нить рассказа словно бы обрывается. Признаков, характеризующих замок

как земное потустороннее царство, не слишком много, однако они достаточно выразительны: у

хозяина замка нет ни одного железного предмета, все сделано из меди, наиболее ценимого

металла:

Il n'i avoit ne fer ne fust 213

Ne rien qui de cuivre ne fust.

Среди двора, предмет полезный,

Не деревянный, не железный,

Подвешен гонг, чтобы звенеть

Слышней могла литая медь. (с. 35)⁶⁵

Для тех, кто хорошо знаком с топикой «бретонских» романов, совершенно недвусмысленным

знаком является лужайка.

El plus bel praelet [prairie, petit prй] del monde. 237

Clos de bas mur а la reonde.

Вот вижу я зеленый луг,

Надежная стена вокруг. (с. 36)

Сад, зеленая лужайка - это «место, окруженное стеной, отделенное от остального мира, место, где порываются все связи с привычной жизнью в обществе и вытекающими из нее обязанностями»⁶⁶. В потустороннем мире существует опасность подвергнуться сексуальному искушению: герой наслаждается обществом девицы и не хочет с ней расставаться (ст. 241—243).

Вернувшись в лес, рыцарь⁶⁷ попадает в место, совершенно противоположное тому, которое он только что покинул. Посреди леса, «на расчищенной поляне», он встречает «ужасных диких быков, заполонивших всю поляну; быки яростно и жестоко бодались между собой, производя при этом страшный шум» (ст. 277—281) и заставляя рассказчика отступить в сторону. У этих быков есть хозяин, «виллан, похожий на мавра»⁶⁸, пастух огромного роста. Этот человек — подлинный дикарь, то есть он не стал дикарем, а является таковым изначально, и все черты его лица, телосложение и одежда заимствованы из мира животных: «Голова у него была громадная, больше, чем у дикой лошади или иного другого зверя, волосы

всклокоченные, лоб, двух пядей шириной, порос шерстью, уши огромные, как у слона, покрыты мхом; вдобавок у него были невероятно густые брови, плоское лицо, глаза как у совы, нос как у кота, рот, похожий на волчью пасть, острые и желтые зубы, как у кабана, черная борода и свалявшиеся усы; подбородок касался груди, а спина была длинная, горбатая и сутулая. Он опирался на дубину, а одет был в странный наряд, изготовленный не из холста и не из шерсти, а из двух бычьих шкур, что болтались на нем, привязанные к шее» (ст. 293—311)⁶⁹. В противоположность небогатому рыцарю, которому отводится всего лишь роль гостеприимного хозяина, этот виллан, этот антирыцарь исполняет роль проводника⁷⁰; он - тот, кого специалисты по волшебным сказкам называют помощником, человеческим помощником. Быки Kaaicymen рыцарю совершенно дикими: «Клянусь святым апостолом Петром, они не знают человека; не думаю, чтобы на равнине или на опушке лесной можно было бы выпасать таких диких быков без привязи и без ограды» (ст. 333—338). Вынужденный утверждать свою личность и свою способность повелевать животными, виллан являет рыцарю умение обращаться с быками и владение речью, доказывая тем самым свою принадлежность к роду человеческому: «Et il me dist qu'il ert uns hom» (ст. 328) [«И он сказал мне, что он человек»], «Einsi sui de mes bestes sire» (ст. 334), «Я господин своим быкам». Этот «повелитель быков» может не только на равных задавать рыцарю вопросы, но и вести его по дороге открытий, указать ему, где он найдет волшебный источник, охраняющий замок, владелицей которого является Лодина. Именно он придает смысл лесу:

Ci près troveras or en droit 375

Un santier qui là te manra

Tote la droite voie va,

Se bien viax [si tu veux bien] tes pas anploier

Que tost porroies desvoier:

Il i a d'autres voies moût.

Источник в двух шагах отсюда. [...]

Езжай по этой самой тропке.

Поскачешь напрямик вперед,

Куда тропа тебя ведет.

У нас в лесу тропинок много.

Лишь напрямик - твоя дорога. (с. 39)

Следовательно, наш пастух также амбивалентный персонаж. В его облике сочетается большинство черт, присущих классическому описанию средневекового лесного дикаря, известного нам по визуальным изображениям и из литературы⁷¹, однако некоторые детали из общего облика выпадают: он повелевает животными с помощью силы (физической, а не волшебной), а подвластные ему животные хотя и свирепы, но тем не менее принадлежат к тем животным, которых разводит человек⁷². Лесной дикарь не просто хозяин леса, он его повелитель. Рыцарь пребывает в поисках «авантюры или чуда» (ст. 366), но виллан «ничего не знает об авантюре» (ст. 368); зато он знает про «чудо», то есть про волшебный край; и вот мы оказываемся в новом

cewTope TononorHHecworo npocTpaHcTHa Heefina.

lloA6Hpax onpeAeneHHe aTomy cewTopy, oTmeTHm, HTo oH coHeTaeT H ce6e — Ho (6naroAapx Honine6cTHy) Ha 6onee Hmcowom ypoHHe — Hce TpH, yxce npoilAeHHme HamH w 3Tomy momeHTy, oTcewa: wynhTypm, AHwoil npHpoAm H noTycTopoHHero mHpa, rocTenpHHmHoro H oTmeHeHHoro xceHcwHm npHcyTcTHHem. ileHTpom 3Toro cewTopa xHnxeTcx ywpenneHHmil 3amow c npHneraionHm ceneHHem; Howpyr pacwHHynHch 3emnH, woTopme HaAo o6opoHxTh oT noTeHHHanhHmx HparoH, HTo cTaHHT mHoxcecTHo npo6nem. llHala H 3amwe, pa3ymeeTcx, npHroToHneHHax, H HHeilH moxceT ecTh: Chapon en rost 1048

Et vin qui fu de boene grape

Plain pot, covert de blanche nape...

geHHxa npHHecna HHHa

H xcapeHoro wannyHa.

Kawoe HwycHoe xcapwoe!

BHHo xopoinee wawoe! (c. 53)

3To (DeoAanhHoe HnaAeHHe, rAe 3aHeAeHm Te xce nopxAwH, HTo H npH AHope woponx ApTypa (ecTh ceHeinanh, mHoxcecTHo pmHapeil H T. A.), HaxoAHTcx noA 3anHToil Honine6Horo HcToHHHwa (pacnonoxceHHoro noAne HacoHHH), pxAom c woTopmm HHcHT HcwycHoil pa6oTm woHin; necHoil AHwaph Ha3mHaeT ero xcene3Hmm, Ho Ha camom Aene oH cAenaH H3 3onoTa (cT. 386 H 420); HmeeTcx Tawxce wameHHax npHcTynwa, H3ywpaineHHax H3ympyAamH H py6HHamH. BoAa, xonoAHax H oAHoHpemeHHo 6ypnxnxax, Hm3mHaeT cTpainHyio 6ypio, ecnH 3aHepnHyTh ee H nponHTh.

llonacTh H 3ToT npHAHopHmil mHp moxcHo Tonhwo nocpeAcTHom Hewoil AHwoil cHepxbecTecTHeHHoil cHnm. BHnnaH roHopHT o6 3Tom KanorpeHaHy:

«Tm yHHAHinh HcToHHHw, HoAa H Hem xoTx H 6ypnHT, Ho xonoAHa waw mpamop. Camoe wpacHHoe AepeHo, woTopoe worAa-nH6o co3AaHana llpHpoAa, oceHxeT HcToHHHw cHoeio TeHhio» (cT. 380-383)⁷³. KorAa mexcAy 3aIgHTHHwom HcToHHHwa, 3cwnaAocom PmxcHm, H HHeilHom 3aHx3mHaeTcx 6oil, KpeTheH, onHcmHax cxHaTwy, Hcnonh3yeT aHHmanHcTHHecwHe o6pa3m; Aanee o6pa3m 3TH H paccwa3ax o co6cTHeHHo pmHapcwHx noeAHHwax, H woTopmx HcTpeHaioTcx pmHapH, paHHme no AocToHHcTHy, yxce He noxHxTcx. 3Aech xce nepeA HamH onHcaHHe oxoTm — HenoHeHecwoil H 3HepHHoil: 3cwnaAoc 6pocaeTcx Ha HHeilHa, «cnoHHo Ha oneHx Ho Hpemx roHa» (cT. 814), a HHeilH, H cHoio oHepeAh, cpaHHHHaeTcx c xcTpe6om, ycTpemHHinHmcx H noroHio 3a cTaeil xcypaHneil (cT. 882).

llocne Toro, waw pmHaph HcToHHHwa y6HT HHeilHom, H mHpe, wyAa HcTynHn HHeilH, Ho3o6naAano xceHcwoe HaHano, H wpacoTa ThoAHHm, noAo6Ho wpacoTe AepeHa, pacTyinero noAne HcToHHHwa, pacHHeTaeT co cHepxbecTecTHeHHoil cHnoil: «ga, wnxHych, llpHpoAa He morna co3AaTh Tawyio wpacoTy, wpacoTa cHx npeH3oinna llpHpoAy cHepx Hcxwoil mepm. Kaw morna noxHHThcx Ha cHeT Tawax HenHwax wpacoTa? Kaw 3To morno cnyHHThcx? OTwyAa oHa H3xnach? Ee HaHepHxwa co3Aan cHoHmH pywamH cam FocnoAh, Ho3xcenaH ycTmAHTh llpHpoAy. llpHpoAa morna 3ammcnHTh noAo6Hoe THopeHHe, Ho He cymena 6m AoHecTH ero Ao coHepineHcTHa. gaxce Bor, ecnH 6m oH Teneph 3axoTen HTo-HH6yAh H Heil noAnpaHHTh, HpxA nH cymen 6m 3To cAenaTh, HecmoTpx Ha Hce ycHnHx» (cT. 1494—1510). CewcyanhHoe HcwyineHHe, yxce Ho3HHwaHinee H Aome He6oraToro pmHapx, npo6yxcAaeTcx 3Aech c HoHoil cHnoil, H HHeilH, H36excaH cmepTH c nomoinhio Honine6Horo wonhцa (AenaHinero cHoero HnaAenhga HeHHAHmmm), noAapeHHoro ThioHeToil, xceHHTcx Ha HAoHe 3cwnaAoca H cTaHoHHTcx xo3xHHom 3amwa. B 3AeinHem mHpe, wyAa nonan HHeilH, ecTh H AHwocTh, H wynhTypa, H wypTya3HocTh; Ho, ecnH H3rnxHyTh Ha Hero noA HHmm yrnom 3peHHx, oH owaxceTcx mHpom am6HHaneHTHmm, H KpeTheH Ha waxcAom inary 3To noAHepwHHaeT. lloAcTynm w HcToHHHwy xHnxioT co6oil mecTa To pailcwHe, To aAcwHe: HyAecHoe neHHe nTHH HepeAyeTcx c yxcacHoil 6ypeil. I Cam HHeilH onHcmHaeT AHycmmcneHHocTh cHoero nonoxceHHx:

Ce qu'Amors vialt [veut] doi je amer 1457 Et

doit me elle ami clamer? [appeler]

Oïl, voir, par ce que je l'aim

Et je m'anémie la claim [appelle]

Qu'ele me het, si n'a pas tort

Que ce qu'ele amoit li ai mort

Donques sui ge ses anemis [son ennemi]?

Nel sui, certes, mes ses amis [son ami]⁷⁴.

Bech mHp nio6oHh 3aHoeHana,

Повсюду восторжествовала

Она без боя и в бою,

И в ненавистницу свою

Ивейну суждено влюбиться,

И сердцу без нее не биться,

Хоть неизвестно госпоже,

Что за покойника уже

Она жестоко отомстила:

Убийцу дерзкого прельстила. (с. 60)

Все, что происходит в стенах замка, свидетельствует о том, что в нем царят куртуазная любовь (fin amor) и одновременно самая бессовестная ложь: с помощью целого ряда хитроумных уловок Люнета соединяет Ивейна и Лодину. Женское начало также двойственно, ибо служанка и госпожа то и дело меняются ролями.

«Безумие Ивейна» означает разрыв героя как со двором короля Артура, так и с тем миром, который мы только что описали. Большая часть романа (со ст. 2884 по ст. 6808) посвящена рассказу о поэтапном возвращении исцелившегося от безумия Ивейна в мир, где он вновь обретает любовь, воссоединяется с женой и на законном основании вступает во владение своими землями. Чтобы растолковать смысл происходящего на страницах, предшествующих финалу, события следует рассматривать поэтапно. Этап, отмеченный безумием, без сомнения, является самым главным. Пока Ивейн не впал в безумие, дикий мир представлен в основном лесом, местом авантюры и инициационного подвига. Безумие превратило Ивейна в дикаря, и в ту же минуту статус леса усложнился", с точки зрения структурного анализа лес сам по себе не существует даже в рамках одного и того же произведения, он может пребывать только во взаимодействии с тем, что лесом не является, а оппозиции могут возникать даже внутри того, что нам кажется однородным⁷⁵.

Исцелившись с помощью волшебного бальзама дамы Норуазон, Ивейн просыпается:

Si se vest 3029

Et regarde par la forest

S'il verroit nul home venir.

Оделся рыцарь, нарядился

И, не подумав отдохнуть,

Заторопился в дальний путь. (с. 96)

Оглядевшись, нет ли кого-нибудь рядом, Ивейн пускается в путь. А лес, в сущности, довольно

густо населен. Одним из признаков населенности леса является присутствие в нем дамы, чей замок

и вовсе находится по соседству, «так близко, что вряд ли отсюда до него было более полулье, один

шаг по меркам того края, где два лье составляют одно наше лье, а четыре лье — два» (ст. 2953—

2957). Все происходит так, словно отсеки, которые в первой части романа были старательно

разделены, теперь объединились. Ни лес, ни ланды, ни лужайка, ни двор, ни волшебный источник

отныне не являются местами, отделенными друг от друга. Двор Артура, в сущности, уже включил

в себя владение Лодины⁷⁶, и персонажи переходят из одного места в другое, не нуждаясь в

таинственных проводниках и исполнении специальных переходных обрядов. Разумеется, лес по-

прежнему существует, и некая девица, к примеру, даже едва не заблудилась в нем:

Si pooit estre an grant esmai [émoi] 4842

Pucele au bois, et sanz conduit

Pas mal tans [mauvais temps], et par noire nuit,

Si noire qu'ele ne veoit

Le cheval sor qu'ele seoit.

Девица странствует одна.

Она в дороге допоздна,

В местах различных побывала... (с. 117)

Плутая по лесу, девица взывает к Господу и к друзьям, чтобы те помогли ей «выбраться из леса и

проводили бы до каких-нибудь населенных мест» (ст. 4851-4852); в результате наезженные

людьми дороги, которые ей укажут (одним из ее помощников является Люнета, которая на этот

раз не прибегает к волшебству), приведут ее к Ивейну; она встретит рыцаря на «земле плоской и

ровной» (ст. 5031), и тот окажет ей помощь.

Теперь лес является всего лишь составной частью пейзажа, его «очеловеченной» частью⁷⁷; однако

дикий мир по-прежнему существует, и время, которое в нем провел Ивейн, не проходит для него бесследно.

Во время первого сражения, которое исцеленный Ивейн, поступив на службу к даме Норуазон, ведет против разбойных рыцарей графа Аллье, его сравнивают с соколом, преследующим уток, а далее, через несколько строк, — с «мучимым голодом львом, всполошившим стадо ланей и погнавшимся за ними» (ст. 3191 и 3199— 3200). Это сравнение со звериной охотой, за небольшим исключением, последнее⁷⁸, относящееся к рыцарю Ивейну. В дальнейшем лев из метафоры превратится во вполне осязаемого зверя. Когда Ивейн вновь едет по лесу, он видит схватку двух представителей дикого мира — льва и змеи; последняя очень напоминает дракона, ибо изрыгает пламя⁷⁹ (ст. 3347). Лев уже изнемогает. Приняв решение спасти его, Ивейн смертельно рискует. Тем не менее рыцарь не медлит с выбором между животным «ядовитым и коварным» (ст. 3351), наглядный образец которого явлен читателю в Книге Бытия⁸⁰, и благородным зверем, провозглашенным в Pomane o Huce царем животного мира, «зверем великодушным и честным» (ст. 3371). Во время этого приключения лев теряет кончик хвоста, отсеченного мечом рыцаря, что явно символизирует кастрацию или, по крайней мере, одомашнивание. Признательный лев приносит Ивейну феодальный оммаж, отныне он будет его спутником, его псом (ст. 3435). Теперь Ивейн становится Рыцарем со львом⁸¹. Лев станет помогать ему во всех его поединках, по крайней мере тогда, когда рыцарские правила, то есть правила единоборства между равными, не будут соблюдаться⁸². И еще один факт, примечательный, однако, похоже, до сих пор никем серьезно не прокомментированный: отношения, которые устанавливаются между Ивейном и его львом с самого начала их союза, воспроизводят отношения отшельника и безумного Ивейна, только в новом содружестве роль человека отведена Ивейну⁸³. Служа Ивейну, лев oxomumcii, на расстоянии ebicmpeRa u3 Ryica (ст. 3439) чует косулю. При описании служения льва используется лексика, напоминающая о луке охотника Ивейна. Рыцарь Ивейн свежует добычу, icapum ее на вертеле (на этот раз способ обработки пищи назван точно: ст. 3457-3460) и делится мясом со зверем (которому достается то, что не смог съесть рыцарь). Отсутствие «достойной сервировки», а также — как это не раз подчеркнуто —

хлеба (союз рыцаря и льва не способствует установлению отношений обмена с внешним миром) заставляет — разумеется, Ивейна, а не льва — сетовать на «дикость» их трапезы: «Трапеза эта его не воз-рад овала, ибо не было ни хлеба, ни вина, ни соли, ни скатерти, ни ножа, ни иных столовых приборов» (ст. 3462—3464).

На деле же встреча Ивейна со львом и уничтожение змеи устраняют амбивалентность, присущую дикому миру в первой части романа. Ивейну еще предстоят встречи с дикими существами, однако существа эти уже не будут амбивалентны⁸⁴.

Сначала он спасает деву, которой грозит участь быть отданной на поругание «бесчестным великаном» (ст. 3850) по имени Арпен-с-Горы⁸⁵. Этот великан наделен рядом черт, характерных для дикого человека. Он вооружен, но не мечом, а внушительной дубинкой (ст. 4086-4198), у него волосатая грудь (ст. 4217), прикрытая медвежьей шкурой (ст. 4217). Его сравнивают с диким быком (ст. 4222), он падает «словно подрубленный дуб» (ст. 4238); великан этот принадлежит к универсуму Сатаны, так же как и Злой Демон. Поединок со Злым Демоном (le Malin) происходит не в лесу, а на равнине (ст. 4106), под бдительным взором Господа, Христа, Святой Девы и ангелов. Перед поединком Ивейн выслушал мессу (ст. 4025); это первое в романе упоминание о церковном обряде.

В замке Злоключения, отчасти напоминающем жилище гостеприимного небогатого рыцаря⁸⁶, Ивейн обнаруживает знаменитых дев-узниц, вынужденных ткать шелк; в этом замке ему вместе со львом предстоит сразиться с дьяволом, и отнюдь не метафорическим: в замке проживают «два дьявольских сына, два Сатанаила, рожденных женщиной от нечистого». Поединок с этими «мерзкими и черными» (ст. 5506) существами — это сражение против дикости, исходящей от дьявола⁸⁷. Теперь Ивейн-победитель может окончательно вернуться на земли волшебного источника. Поединок, который ему предстоит провести с равным ему во всем Гавейном, будет исключительно рыцарским единоборством, и в нем не будет ни победителей, ни побежденных. Ивейн вновь, без всяких волшебных уловок, завоюет расположение Лодины; с помощью Люнеты, которая (не прибегая к волшебству) вступит с Лодиной в переговоры, он снова обретет любовь жены. Лодина, не подозревающая, что Ивейн и Рыцарь со львом — одно и то же лицо, даст согласие помочь Рыцарю вернуть расположение его дамы. Здесь нет никакого обмана, это всего лишь игра, в которой герой участ‑

вует в обеих своих ипостасях, но отныне обе они станут единым целым.

Пока Ивейн шел дорогою возвращения в человеческое общество, пока его радостно встречала Лодина, полагавшая, что встречает Рыцаря со львом, лев не разлучался с Ивейном; но, когда Ивейн завершил свое странствие, лев исчез из повествования, растворился в Ивейне.

Но вернемся к персонажам, населяющим дикий мир романа Кретьена⁸⁸. Между двух полюсов, представленных львом и змеей, разнообразие этих персонажей поистине образует настоящую хроматическую гамму. На одном конце находится человеколюбивый отшельник, на другом — людоед-великан Арпен-с-Горы и два Сатанаила, два дьявольских отродья⁸⁹. Между ними - «виллан, похожий на мавра», чудовищный обличьем, но все же принадлежащий к миру людей; при виде его Ивейн задается вопросом:

Cornant Nature feire sot 798

Œvre si leide et si valainne?

И как натура сотворила

Такое пакостное рыло? (с. 47)

Виллан этот и есть собственно лесной дикарь. Сам Ивейн проходит через все стадии, все «цвета» этой гаммы: он сражается с одними, получает помощь от других, а в решающий момент своей авантюры присоединяется к миру дикости, без которого ни один совершенный рыцарь обойтись не может.

С помощью структурного анализа выявляется ряд правил, по которым строится рассказ Кретьена. Однако мы вряд ли заслужим признательность читателей Heeuxa, если - хотя бы в общих чертах - не сравним роман с тем обществом, которое его породило и куда он нас возвращает. Общество XII столетия уже не раз выступало для нас референтной точкой отсчета. Это было удобно и наглядно и позволяло использовать сокращения и максимы без дополнительных разъяснений. К тому же лук, отшельник, лесной дикарь, лев, змея, Господь и Дьявол получают свои роли непосредственно в рамках повествования, поэтому - в крайнем случае — истолковать эти роли можно без привлечения данных из внешнего мира. Однако этот мир существует, и при анализе именно он интересует историков⁹⁰. Нельзя также забывать, что в литературе XII столетия рыцарский мир представлен в двух типах произведений, отличных

друг от друга как в отношении публики, которой они адресованы, так и в отношении подпитывающей их идеологии; следовательно, проблема истолкования текста усложняется еще больше. Разумеется, героические поэмы (chansons de geste) появились раньше «куртуазных романов»⁹¹, однако в XII в. оба этих литературных жанра взаимодействуют и конкурируют между собой⁹². Историки-позитивисты прошлого века (впрочем, сегодня у них насчитывается немало подражателей) подошли к проблеме достаточно прямолинейно. В своем знаменитом обобщающем труде «История рыцарства» (La Chevalerie) Леон Готье авторитетно заявил: «Романы Круглого стола, которые, на взгляд легкомысленных или предвзятых знатоков, кажутся созданными исключительно во славу рыцарства, могут также быть истолкованы как произведения, ускорившие конец эпохи рыцарства»⁹³. После этого заявления сей блистательный знаток текстов мог уверенно описать жизнь рыцаря от рождения и до смерти, опираясь почти исключительно на материал chansons de gestes и ни разу не усомнившись в том, что поэмы эти, возможно, были написаны вовсе не для того, чтобы напрямую — или в крайнем случае между строк — передавать информацию историкам-позитивистам. Мы, нынешние историки, помним, что мы смертны и что наши воззрения также подвергнутся придирчивому анализу со стороны наших последователей, как сейчас мы придирчиво анализируем воззрения наших предшественников. Но мы, по крайней мере, затвердили, что романы, как и мифы, как и само общество, не являются отлитыми в застывшую форму объектами.

«Соотнесенность мифа с данностью, наличествующей в сознании людей, очевидна, однако ее нельзя отождествить с noemopnbim npedcmaeRenueu. Она имеет диалектическую природу, поэтому институты, описанные в мифах, могут быть противоположны институтам реальным. Это происходит всегда, когда миф пытается выразить негативную истину... В конечном счете мифологические спекуляции не отражают реальность, а оправдывают присущую ей дурную сторону, ибо крайности eoo6paalcatomcn в них только для того, чтобы подчеркнуть их совершеннейшую neebutocumocmb» ⁹⁴. То, что верно для мифа, для литературного произведения верно вдвойне; к произведению литературы во всех его проявлениях следует относиться с почтением, не пытаясь разложить его на исходные элементы, ибо в нем всегда присутствуют

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: