Рейкьявик, 7 августа 1968 года

Утром Ина Клетт принесла мне маленькую Amara^[881], которую она, faute de mieux^[882], замотала в денежную купюру — жукам всегда должна оказываться такая почесть. «Исландцы», будь то животные или растения, заслуживают внимания уже в силу места находки. Скромный объем собранного мною здесь материала добавляется к норвежской добыче 1935 года. Очень удачно, что я смог кое-что записать в Музее города; там была выставлена коллекция приблизительно сорока видов. Нашлось место, конечно, и неизбежным курьезам, например, барану с четырьмя рогами; нижняя пара их почти полностью охватывала голову.

В Ботаническом саду Акурейри демонстрировалось, чего можно достичь в этом климате. Стволы берез и рябин здесь относительно толстые. Синий мак! Очень красивые разновидности водосбора^[883]. Я наблюдал молодого дрозда, который выщипывал из хохолка одуванчика одно пушистое семя за другим, пока не осталось голое основание плода.

Красив вид на море с возвышенности. На приливных волнах флотилии темных уток. На берегу шумит полярная крачка^[884], светло-серая птица с черной шапочкой, клюв и ноги красные. Сложив крылья, она стрелой обрушивается в воду и выныривает с маленькой рыбой в клюве. Когда приближаются к ее гнезду, она с пронзительным криком кружит над головой. По-исландски: kria.

После обеда мы полетели обратно в столицу. Плотный слой облаков только периодически открывал вид на глетчеры и покрытые снегом вулканы.

СКОГАР, 8 АВГУСТА 1968 ГОДА

Ночью исландская буря. Вокруг гостиницы пронзительно свистел ветер. Мы позавтракали с группой итальянцев, которым непогода, похоже, нравилась. Это, видимо, было то, чего они от Исландии и ожидали.

Потом мы снова объехали область с множеством теплых источников на южном краю острова и сделали остановку в Селлфоссе. В больших теплицах помидоры, инжир, гибискус, мимозы — а также обезьяны и попугаи.

Компания путешествующих: в большинстве случаев это учителя и учительницы, с образовательной целью осматривающие преимущественно геологическую природу. Данное обстоятельство определяет маршрут и тему разговора. Если бы тон задавал орнитолог, ботаник или мифолог, то и первое, и второе были б иными.

Неподалеку от Селлфосса мы прошли мимо двора Гуннара, играющего заметную роль в истории о мудром Ньяле^[885]. Этот рассказ с его схватками, морскими походами, призраками и приключениями читается как рыцарский роман. Гуннар сочетается браком с Халльгерд; она становится его злым роком, как и для двух мужей до него. Перед свадьбой Ньяль дает ему добрые советы — например, чтобы он непременно выполнял договоренности и никогда не совершал дважды убийство в пределах одной и той же родовой линии. Мне вспоминается суждение о неком Годене, которое я там вычитал. О нем сообщалось, что он был самым умным мужчиной в Исландии среди всех, за исключением знающих будущее. Дефиниция, которая утрачена.

СКОГАР, 9 АВГУСТА 1968 ГОДА

В первой половине дня в музее. Выставка свидетельствует об обособленном развитии острова; иное кажется будто приснившимся в зимнем сне. В коллекции медицинских инструментов набор для кровопускания, там же гриб дождевик^[886] для остановки крови. Косточка какого-то тропического плода, принесенного Гольфстримом, считалась камнем спасения. Она клалась роженицам между грудей. Ствол пера лебедя-кликуна^[887] был зачищен для детей; они сосали через него молоко. Это способствовало появлению у них красивого голоса.

Много предметов из рога: рог для питья, рог для пороха, рога для курительного и нюхательного табака, а также чаша для сбора пускаемой крови. Особая кость из головы трески была приделана к питейному рогу. Она приносила удачу: «Христос держал ее в руке».

Потом на морской берег, Скёгасандур. На кочках рос взморник^[888], из которого исландцы в трудные времена, например, в суровые зимы и при тяжелых извержениях вулкана, пекли хлеб. Сверху парили крупные хищные чайки^[889], коричневые, со светлыми полосами. Исландское название: skumur.

Цепь высоких дюн напоминала наши острова в Северном море: только песок их бы не белым, а черным: измельченная лава. Эти черные пляжи вулканических ландшафтов производят менее отрадное впечатление, нежели кварцевые отмели, однако тепло они сохраняют лучше — это, похоже, чувствовали и тюлени, которые, почти две сотни, тесно, один к одному грелись там на солнце. Когда они вальяжно переворачивались, их светлые брюха блестели. Другие рядом с ними плавали в море. Головы с большими, круглыми гагатовыми глазами поднимались и опускались в приливе.

На заднем плане глетчер, в котором поток лавы выплавил широкий пробел. Раньше крестьянам приходилось гонять там своих овец по льду. Один мальчик упал в расщелину, в глубине которой слышался плеск глетчерной воды, — решили, что он пропал, после того как долго звали и высматривали его. Однако он нашел выступ, за который уцепился, и лазейку, которая вела к свету. Поздно вечером раздался стук в дверь. Никто не отваживался открыть из страха, что войдет могильный житель. Но в дом вошел мальчик.

Из моря торчали различные утесы причудливой формы. У одного была вершина, как кипарис на Острове мертвых, другой образовывал ворота, через которые пролетают чайки, у третьего свет падал, будто сквозь зубцы и амбразуры.

Здесь я встретил старых знакомых, которыми любовался еще с Магистром в Норвегии — а именно тупиков^[890], которые, словно пчелы у улья, роились прямо под утесом на том месте, где мы стояли. Белый жилет, черные крылья, мощный клюв оранжево-красного цвета. В полете, сверху черный, тупик держит ноги за собой, как красные весла. Птицы планируют в нашу сторону, быстрыми взмахами крыльев останавливают движение и исчезают в гнездах за луговой дерниной. Они дюжинами стоят на скале, точно часовые, и вообще своим оперением напоминают солдат в мундирах эпохи барокко.

Массы чаек и буревестников. Последние, сопровождая рыболовецкие суда и увидев, что начинают выбирать сети, пикируют на рыбу, но обгладывают у нее лишь красные жабры. Признак благосостояния — я вспоминаю завтрак в нью-йоркской гостинице «Стокгольм», во время которого от омаров подавали на стол только клешни.

Мы с Фридрихом Георгом и Томасом Клеттом остались на освещенном солнцем утесе, тогда как геологи еще поднялись к глетчеру. Они часто останавливались в особенно интересных местах, которые в большинстве случаев также и особенно безобразны. Точно как у патологов: «великолепный гнойник». Я подумал об ужасе Вайнингера перед вулканами; и в самом деле их красота возрастает по мере удаления.