 |
Вильфлинген, 18 декабря 1969 года
|
|
|
|
«Дорогой Мартин, Лизелотта сообщила мне о твоих звонках. Я еще не поблагодарил тебя за твое последнее письмо и различные документы по истории твоего дома, которые у меня, пожалуй, не будут лежать без дела. Осознавая это и будучи уверенным в моем участии, ты, пожалуй, и переслал мне их.
Меня особенно тронуло прощальное письмо твоей матери; оно еще раз доказало мне, что человек становится великим, когда к нему подступают последние вещи. Для меня это письмо — ключевой камень в monumentis germanicis. Началось волчье время — кто знает, сколько оно продолжится.
Мы были в Агадире и еще застали там прекрасные теплые дни. Теперь накопилось много работы. Я посылаю тебе "Federbiille"[1007], маленькое издание, которое я посвятил Мартину Хайдеггеру к его восьмидесятилетию. В нем излагаются преимущественно приключения одного жителя Нижней Саксонии, который оказался в швабском языковом пространстве. Возможно, кое-что в нем напомнит тебе о твоем времени в Заульгау[1008]».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 21 АПРЕЛЯ 1970 ГОДА
Посадил бобы[1009], из-за суровой весны поздно. В первый раз между ними настурцию[1010]. По мнению Ренаты Клетт, она оберегает от вшей[1011].
ВИЛЬФЛИНГЕН, 9 МАЯ 1970 ГОДА
В саду. Царский рябчик[1012] — шмели залетают в них снизу, словно под балдахины. Синева Bauernbiible[1013], в Хеги[1014] это название отсутствует; мне кажется, что окраска цветка напоминает блузу извозчика. Посадил клубни георгин. От искусственных сортов устаешь так же, как от моды; я возвращаюсь к старому крестьянскому георгину.
ГРАН-КАНАРИЯ, 29 МАЯ 1970 ГОДА
Опыт и жизнь друг с другом недостаточно согласованы. Нам приходится покидать игровой стол, когда мы, наконец, узнали правила.
Телесная одежда снашивается, когда мы только начинаем хорошо чувствовать себя в духовной. Но теперь, значит, настала пора уходить.
|
|
|
Утешительными поэтому были всегда системы, в соответствии с которыми меняется только этаж. Вот мы созрели для перестановки, для подъема в более высокий класс; этого достаточно. Жить важно теперь не дольше, а иначе, более духовно, вероятно, божественней. Время сворачивается как парус в полдневный штиль; оно становится разменной монетой при большом переходе.
Действительно ли нам важно на ней наживаться? Тогда нужно получать моральный доход со слова. Счет в любом случае сходится, сколь бы много или мало мы ни заказали. На небесах все размещается в небесном порядке.
Автомобили разрушают города; пребывание в них превращается в ад — шум, газы, угроза смерти. Тот, кого не переехали, погибает медленно. Даже удаленные острова перенасыщены. На побережьях отели возвышаются не по отдельности, а цепочками. Они похожи друг на друга вплоть до замочных скважин; их модель где-то в Нью - Йорке или Токио. Приходится считаться с постоянно нарастающим числом путешествующих, соответственно, должен увеличиваться персонал. На островах возникнет даже нехватка воды. Суетливость периода грюндерства. Что происходит при ограничениях, экономическом кризисе, войне? Процесс невозможно повернуть вспять. Пустая гостиница скоро превращается в руины; из официанта никогда больше не получится пастух. Возникают призрачные ландшафты.
Отель «Санта Каталина» — дом с просторными вестибюлями и вместительными номерами, построенный, вероятно, уже после того, как на острове стали ездить в автомобилях, но определенно до того времени, как на него стали прилетать самолеты. Герман Дубе, капельмейстер из Цюриха, здесь хорошо себя чувствовал. Случается, что переписка с незнакомцем делается более интенсивной. Я встретился позднее с Германом Дубсом в большом обществе Амрисвиля — человек невысокого роста, с бледным лицом, украшенным шкиперской бородкой, — мысль: он дирижирует «Летучим голландцем». Он казался одновременно болезненным и сильно возбужденным, сконцентрированным на том, что дарит. Он умер очень скоро после того. В то время он подарил Фридриху Георгу и мне две половинки одного камня, в который врос аммонит. Счастливая мысль: встречаясь, братья складывают половинки, и картина становится невидимой. Перед смертью он пригласил меня сюда — нынче я унаследовал путешествие.
|
|
|
ГРАН-КАНАРИЯ, 30 МАЯ 1970 ГОДА
В первой половине дня в музее «Casa de Colon». Собственно говоря, я собирался посмотреть документы о гуанчах[1015], «anterior а 1402»[1016], но нашел главным образом культурно-исторические экспонаты: мебель, картины, приспособления. Наиболее ценным является сам дом с обоими его патио и готическим колодцем с журавлем.
Из старых находок меня очаровали мельницы или, точнее, мельничные жернова. Овальная чаша образована в форме женского органа, которому как пестик соответствует точно выполненный мужской член. Женская часть состоит из застывшей пористой лавы, мужская из более твердой обсидиановой субстанции. Примитивная, но в то же время совершенная конструкция; любое улучшение принесло бы вред. Искусство из магмы. Редко случается, что изображение и символ становятся столь конгруэнтными.
Гуанчи оставили ученым загадку; они были почти истреблены испанцами, остатки слились с завоевателями. То, что они принадлежали к берберской культуре каменного века, кажется, подтверждается этнографически и этимологически.
Почему при виде этих немногих находок в голову мне пришли инки? Своеобразное застывание или отвердение магматического камня вызывает не впечатление вложенного в него вдохновения (как уже много раньше на островах Средиземного моря), нет, камень говорит сам по себе, собственным языком.
Во второй половине дня я поднялся на гору, возвышающуюся над городом. На плато полным ходом идет urbanisaciyn; строится новый город. Глубокие ущелья, barrancos, типичные для вулканических ландшафтов, обойти трудно. На дне щебень, каменная крошка и, там где падает достаточно солнца, банановые плантации. Тем не менее, субтильная охота не осталась без трофеев. Для того чтобы проникнуть в субструктуру, микроклимат страны, гор, острова, энтомология предлагает еще более тонкие ключи, чем ботаника, как будто бы на тебя надели особые очки. Здесь биос произвел не только собственные виды, но и рода; это указывает на длительную автономность островов. Но примечательно то, что у гуанчей не было никакой связи с африканским континентом, который в ясную погоду, должно быть, виден с горных вершин. Они, конечно, не знали ни паруса, ни колеса.
|
|
|
Поход оказался утомительным. Поэтому перед едой я, как охотно делаю в таких случаях, принял горячую ванну. Потом мы посмотрели, что может предложить кухня — например, андалузский gazpacho, который особенно понравился Штирляйн: суп из овощных соков, приправленный паприкой. К нему, по усмотрению, маленькие кубики помидоров, красный перец, огурцы, репчатый лук, белый хлеб — он подается холодным, но тотчас же разогревает желудок.
Sangria: красное вино с дольками апельсина и ломтиками лимона; кожура спиралью свисает по краю кувшина. Вино острова, vino del monte[1017], чистое и приятное. Готовят по-европейски с легкими акцентами; с туземными блюдами, из которых я записал себе такие названия, как puchero[1018], лучше всего знакомиться в локальных трактирчиках острова, которые расположены с подветренной стороны движения. Славится Лансароте[1019] — как своими рыбными отмелями, так и своей мальвазией.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 1 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Ночью сильное расстройство пищеварения со всеми симптомами «канарской горячки», которую можно сравнить с легким приступом холеры и которая мгновенно ослабляет. Но мы все же поехали в Мас-Паломас через выжженный край. Повсюду, где есть хоть небольшой песчаный пляж, велось лихорадочное строительство.
При этом мне вдруг вспомнилась вчерашняя вылазка, которую я не описал. Я снова оказался в ущельях и наткнулся там не только на отвалы щебня, но и на трущобы — такой вид везде одинаково удручает, где бы он на свете ни встретился — почти как если бы уныние передавалось самой атмосферой. Напрашивается мысль, что эти очаги воспаления можно было б оздоровить, если направить на это хоть малую часть строительного ража. Или речь, возможно, идет о проблеме, которую нельзя разрешить деньгами?
|
|
|
Мы видим здесь, как в случае с проституцией, только публичную часть, но не разруху, скрытую в сельских хижинах или на этажах городов. Там оставлены без присмотра пенсионеры, вдовы, профессора, миллионеры; если никто о них не заботится, их однажды находят мертвыми. Одно из последних слов: «Une certaine difficulty de vivre»[1020] — так ответил, мне помнится, Фонтенель[1021], когда его спросили, что он чувствует на смертном одре.
Этой «некоторой трудностью жить» время от времени охватывается каждый, прежде всего в кризисы, когда обременительно даже вставать. В своих воспоминаниях Зойме[1022] рассказывает об одном особенно вопиющем случае, произошедшем на парусном корабле, на котором он в качестве наемного солдата плыл в Америку. Один товарищ погрузился в полную летаргию. Его приходилось колотить, чтобы он двигался, мылся, ел; в конце концов, на него махнули рукой. Несчастный зачах в своих нечистотах — и едва нашли добровольцев, которые выбросили его труп за борт.
Это «высиживание смерти» Зойме называет «высшей степенью человеческой развращенности». Сам он, как стоик, дает пример того, как следует справляться с трудными ситуациями — когда ему не надо было работать с матросами, он лежал наверху в марсовой корзине и читал Вергилия.
Это могло бы подвигнуть к сравнению стоицизма с дарвинизмом. На важном отрезке истории естествознание не только заменило мораль, но образовало собственную мораль — на более высоком уровне здесь можно также сослаться на Ницше. Он решается пойти еще на один шаг дальше Буркхардта, который наслаждался властью лишь эстетически. Различие между стоицизмом и дарвинизмом заключается в том, что первый печется о добродетели, а второй ее сублимирует. У Ницше она в бесчисленных местах появляется как особо рафинированное коварство власти. У Шопенгауэра воля определяет мир фактический, а сострадание — мир моральный.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 2 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Парадоксально, но не наша лень тому причиной, что купаемся мы в плавательном бассейне отеля, ибо пляж усеян кусками мазута и окурками. Между ними, как просвет, изящные раковины спирул[1023]. То, что речь идет о домике глубоководного головоногого, открыли только на рубеже столетий.
Потом в Museo Canario. Во дворе выставлены гиганты Атлантики: акулы, дельфины, исполинские черепахи. Среди них чувствуешь себя подобно Гулливеру, попавшему к великанам. Почему головоногих относят к низшим животным, мне неясно; они могли бы кое-что передать и нам. Вообще, кажется, каждое животное племя, как здесь моллюски, порождает в себе «венец творения», например, государство - образующие виды насекомых, к совершенству которых мы, согласно Хаксли, только стремимся. Прекрасные кораллы. Мысль при виде их:
|
|
|
коралл
грецкий орех
цветная капуста
мозг
целозия или лисохвост
сегменты парового отопления
И так далее. Подобия, но не родство, аналогия, но не гомология. Одна модель, во многих исполнениях. Если спуститься достаточно глубоко, обнаруживается общий знаменатель. Лейбниц. Точечное ведомство Гелиополя. Преимущества и опасности этого направления мысли.
Ночью опять сильные колики. Я стоял на залитом солнцем дворе. У стены знакомый, имя которого уже вылетело у меня из головы. Рядом с ним клубок серых змей; другие отделились и, свернувшись или вытянувшись, лентами лежали на песке. Я поглядел на землю, прежде чем сделать шаг.
Я спросил сидящего:
— Хозяйка ничего не знает об этом?
— Знает, но шума не поднимает.
В эту секунду из стенного стыка слева от него выскользнула черная гадюка и присоединилась к остальным.
Картина создавала очень противоречивые комбинации чувств. Я спросил себя, олицетворяла ли хозяйка бытие, природу или Гею. Роль незнакомца тоже была многозначной.
К вопросу о «Приближениях». Крест. Когда окно разбито, освобождается рама. Теперь ты можешь приняться за обратную сторону. Там есть спасение, но уже нет Спасителя.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 3 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Ночью опять сильные приступы; канарская горячка достигла кризиса. Я весь день ничего не делал, а читая, лежал в постели. Когда с наступлением эры Водолея прогрессирует обезличивание, индивидуумы могут целиком растворяться в социальном. Характер приобретает устойчивость; с нарастающей безболезненностью может распространиться общая эйфория. Подлинно производительный биологический вид, вид художника, становится излишним и даже, возможно, вызывающим негодование. Или дело доходит до новых кристаллизаций, о которых пока нельзя составить себе представления. Одухотворение делает мир транспарентным, но не прозрачным. Что-то похожее, должно быть, мерещилось Лейбницу, когда он сказал, что у монады-де нет окна. Эксперимент с моделью встречается у теологов: как может преодолеваться личностный Бог и чем он может быть правдоподобно замещен? Этого можно достичь только тогда, когда такому замещению способствует само божество, то есть благодаря видениям.
ЛАС-ПАПЬМАС, 4 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Каждый новый климат требует адаптации; к утру улучшение. После сиесты мы посетили музей, посвященный живописцу Нестору де ла Торре, пожалуй, самому одаренному художнику архипелага. Он жил с 1887 по 1938 год и был известен на островах не только как живописец, но и как декоратор. Он провел несколько лет в Париже в качестве популярного портретиста. Влияние этого города несомненно.
Дамские образы в югендстиле. Переклички с Бердслеем, Тулуз-Лотреком, с большой европейской живописью.
Впрочем, он и сам был превосходно одарен для этого ремесла, как в том, что касается рисунка, так и в том, что касается очень тонко развитого чувства цвета. Нет недостатка в озарениях. Я увидел корчму с открытой дверью на фоне пустынного ландшафта. Там можно было ожидать каких-то приключений, какие пережил Дон Кихот. Вообще в каждом испанце есть немного Сервантеса.
Большой цикл картин начинается с «Морской поэмы». Очень красивые волны, жемчужные, в них огромные рыбы; на них верхом скачут люди или плывут с ними наперегонки — некоторые весело, другие в испуге от вида раскрытых пастей. На каждом полотне влюбленная пара в смелых объятиях. Сравнение с «Игрой волн» Бёклина напрашивается, однако собственный почерк очевиден. Представлен также цикл «Земля» — Великая мать в тропическом великолепии. Должны были последовать две следующие сюиты — «Воздух» и «Огонь», но, к сожалению, художник умер, не успев за них взяться. Произведения Нестора рассеяны по островам, например, здесь, в казино «Тенерифа», висит его «Дом».
В округлом помещении, в котором висит «Морская поэма» и в которое падает верхний свет, передвигаешься, словно в Океане — под водой.
После этого в антикварном магазине, примыкающем к гостинице; там среди прочего три большие тарелки в испано-мавританском стиле — обожженные терракоты, pelure d'oignon[1024], с отливающим всеми цветами радуги рефлексом, но все же не столь хорошо сохранившиеся как в Лиссабоне.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 5 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Ночью прошел сильный дождь. В первой половине дня читал и писал — поэтому никакой сиесты, а сразу после обеда на пляж, чтобы высмотреть место, с которого можно подняться в горы. Нам удалось обнаружить его; дорога поднималась вверх позади рыбных заводов, от которых исходил густой смрад. Глубокие долины на противоположной стороне были плотно заняты банановыми посадками. Хотя там они защищены от ветра, далеко окрест почти всегда разносится тростниковое потрескивание и шелест срезаемых листьев.
По козьей тропе мы со скалистого хребта, карабкаясь, спустились к фабрикам. Теперь рыбный дух стал настолько едким, что мы спросили себя, как же можно существовать тут. Между тем недостатка в жилых домах не было. На морском берегу выстроилась цепь удильщиков, которые, широко размахнувшись, забрасывали наживку и снова вытягивали леску. Они заново насаживали на крючок маленькие кусочки сардин. Несмотря на сильный ветер и высокую зыбь они не оставались без улова; кальмары и довольно большие синие, а также в красноватую крапинку рыбы лежали рядом с ними. Такие картины успокаивают; стало быть, море и земля все еще дают добычу и приносят плоды — несмотря ни на что.
По морскому берегу обратно. Здесь нужно ступать осторожно; песок покрыт сгустками смолы, иногда даже смоляной пленкой. Купание теряет всякое удовольствие. Вполне возможно, что из-за таких нестроений волна туризма схлынет.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 6 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Уже несколько лет не было снов о змеях; они всегда — примета. А теперь вот уже второй, слишком засекреченный, в ранний утренний час. В наше время нужно быть начеку с комментаторами снов, которые появились вслед за их толкователями. Знание превращается в пошлую науку. Оскверненная природа.
В музее мы искали и нашли кабинет черепов. Племянник нашего дорогого Германа Дубса, которого мы встретили здесь, обратил на него наше внимание ссылкой на «Гелиополис».
Стены квадратного помещения до потолка оборудованы полками; на них рядами, вплотную друг к другу расставлены черепа. Для этого были, должно быть, расхищены не только захоронения гуанчей, но все кладбища в целом. Стоя посередине этого помещения, даже с закрытыми глазами, чувствуешь такое сильное излучение, что оно вскоре становится невыносимым.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 7 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Чтение: Адольф Майер-Абих: «Александр фон Гумбольдт», биография. В ней следующее рассуждение:
«Гумбольдт воспринял из морфологии Гёте понятие динамического типа в качестве методического принципа, чтобы описывать гештальты в их исторически завершенной целостности. Таким динамическим первообразом было, к примеру, перворастение Гёте как модель, которая лежит в основе не только всех существующих растений как их общий образец, но согласно строительному плану которого также можно было бы придумать еще сколь угодно много растений»
«…которые, пусть и не существуют, однако могли бы существовать и вовсе не являются живописными или поэтическими тенями и схемами, но обладают внутренней правдой и необходимостью. Этот закон может быть применен ко всему остальному живому» (письмо Гёте к госпоже фон Штайн от 8 июня 1787 года).
Этот пункт был мне до сего дня неизвестен, однако помог бы мне, когда я начинал набрасывать контуры гештальта Рабочего, подсознательно выйти с ним на правильную дорогу.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 8 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Во второй половине дня на Ислету, полуостров на севере города. Выбравшись из переплетения стен, что всегда трудно, мы прошли поселение, хижины которого были сделаны из ящичной драни, хотя, собственно говоря, впечатления трущоб не производили. Вероятно, картину оживляли бойкие цвета, которыми было покрашено дерево.
Потом мы достигли большой площадки, на которой выцветала в поблекшую белизну вяленая треска. Рядом висели огромные сети с пластмассовыми шарами, которые располагались в ряд на ведущей нити, как страусовые яйца. Я немного порыбачил в заводях и rockpools[1025], после купания между лавовых утесов; вода была глубокая и прозрачная.
Некоторые трещины в скале были заполнены пестрой, сине-белой дресвой: тонко размолотая брекчия из твердой скорлупы моллюсков. Крошечные корпуса, тем не менее, сохранились цельными экземплярами: продырявленные пателлы, маленькие, как чечевица, раковины с рисовое зерно, округлые и вытянутые домики улиток, между ними обломки панцирей морских ежей и синие колючки, но ни единой песчинки.
Мы провели упоительный час за рассматриванием и перебиранием этой морской мелочи, первой ступени микроскопического великолепия. При этом также геометрическое удовольствие, ибо все эти осколки имеют строго измеряемые величины — органическую конструкцию. Много лет назад я подвергся атаке из-за этой формулы — однако мой критик, пожалуй, никогда не всматривался в морского ежа или в раковину. Во всяком случае, здесь сходятся и расходятся две первичные формы духовного и органического мира.
Отдаленная аналогия: она пришла мне в голову, когда я недавно я снова перелистывал Светония. Думаю, не нашлось пока ни одного поэта, который воспринимал бы Нерона как трагическую фигуру — она, как и во многих других случаях, заглушается размахом злодеяний. Трагичность заключается в том, что воля и представление, власть и поэзия сошлись в личности. Это случается в жизни любого человека, потому что в каждом из нас скрыт как преступник, так и мечтатель — удивительны здесь лишь масштабы. Нерон неслучайно причислен к тем, от чьего имени образовывается прилагательное: «нероновский» — если бы каждый делал все что хотел, мира бы больше не существовало.
Акценты. Перу затронуло одно из самых разрушительных землетрясений столетия; предполагают, что погибло более тридцати тысяч человек. Первое сообщение, которое я читаю об этом, начинается со слов: «Наш футбольный партнер Перу переживает тяжелое время…».
ЛАС-ПАЛЬМАС, 9 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Мы провели день в «банановом туре» под руководством одной очаровательной испанки, которая ведет точные записи не только на своем родном языке, но и на английском и французском — по вопросам ботаники, истории, архитектуры и археологии.
Кафедральный собор в Арукасе. Замечателен контраст между возведением готических колонн и тяжелой окаменевшей лавой, в которой они поднимаются. Красивая, сильная растительность: кусты Rhizinus, почти древовидные, цветущие желтым и красным агавы, гербера, плюмбаго, белое и синее, между ними полевые цветы: полынь, фенхель, шалфей.
Вдоль дороги в скалистых склонах все снова и снова открываются входы в пещерные жилища гуанчей; мы прошли также мимо их монастыря, в котором, должно быть, служили своего рода весталки. К сожалению, и здесь, как повсюду, где «колонизировали» испанцы, большинство следов коренных жителей стерто.
Впрочем, до конца эти пещеры не покинуты, а отчасти еще заселены. Правительство предпочло бы, чтобы местные жители переселились в отдельные или многоэтажные дома, которые им предлагают; очевидно, оно их стесняется. Только вот эти люди меняют местожительство неохотно — во - первых, потому что за пещеры они ничего не платят, и, во - вторых, потому что в них как зимой, так и летом сохраняется одинаково приятная температура.
В Сан-Исидоро мы вошли в одну из этих пещер, которая была комфортабельно устроена: кухня, гостиная, спальня, приятно меблированные. Стены выкрашены в разные цвета так, что ты не чувствовал бы себя в пещере, если бы не приходилось проходить через вход, который только и производил первобытное впечатление. Он открывался за пышно разросшимся палисадником; особенно мне бросилась в глаза крупная, пурпурно-красная скабиоза. Печная труба кухни торчала прямо из природной поверхности.
Потом мы двинулись в Агаэту и оттуда свернули в долину Беразалес. Здесь флора стала почти тропической; мы увидели оба вида кокосовых пальм, которые растут на острове, рядом с ними папайю с тяжелыми гроздьями плодов, апельсиновые и лимонные деревья, кусты кофе, виноград. Такую палитру растений умеренных, субтропических и тропических зон вне теплиц можно редко где встретить. Особое впечатление на меня произвело то место, где усики винограда и арбуза вплелись в кофейное дерево.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 12 ИЮНЯ 1970 ГОДА
На Пико-де-Бандама. Могучие кратеры; в их воронках зеленые поля бананов, кукурузы и картофеля; лавовая почва, безветрие и солнце — все вместе образуют атлантическую силу. Здесь я увидел базальтовые образования в поперечном разрезе; они похожи на темные, гигантские пчелиные соты, по поверхности которых можно гулять.
Санта-Брихида расположена среди виноградников, из урожая которых делается vino del monte. Мы пьем его как столовое вино каждый день. Потом на Круз-де-Трахеда, усаженный цветущими кустами дрока и каштанами. В небе плыли облака; на мгновение над морским горизонтом вынырнул пик Тенерифе. Таким образом, я уже несколько раз видел его, хотя никогда и не был на острове.
В садах нам бросился в глаза taginaste. Так местные жители называют разновидность синяка[1026], вид которого рядом с драценой[1027] поражает на острове больше всего. Метелка цветов выше человеческого роста, как пестрая стрела, взметается из розетки листа. На отдаленных островах виды передают, какие неслыханные возможности скрыты в них. Например, в агаве драцена, а здесь taginaste в синей румянке.
Под конец в Терор, местечко, церковь которого благодаря явлению Мадонны стала целью паломничества. Мадонна на лунном серпе украшена жемчугами и алмазами, а также высшими орденами. Собрание ex votos[1028] из воска: домашние животные, дети, члены тела, внутренние органы, корабль, а также копья, которые попадали, однако не причиняли вреда.
Поздно в гостинице еще коррида по телевизору. Так лучше следить за позициями и различать детали, чем на самой арене.
ЛАС-ПАЛЬМАС, 15 ИЮНЯ 1970 ГОДА
Еще раз в Мас-Паломас, для прощального купания. В автобусе я читал газету: второй раз похитили немецкого дипломата, на сей раз в Рио. Эти акты насилия говорят о возврате к примитивному состоянию; обманываться на этот счет не стоит. Человек ценится уже не как личность благодаря его уровню и достижениям, а как тело, как объект. Он становится произвольной добычей; это понижает цену рабства.
[…]
|
|
|
