Особенности примитивного мышления.

Выражение «первобытное» является чисто условным термином, который не должен быть понимаем в буквальном смысле. Первобытными мы называем та­кие народности, как австралийцы, фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т.д. Когда белые вошли в соприкосновение с этими народностями, те не зна­ли еще металлов, и их цивилизация напоминала общественный строй камен­ного века. Отсюда и взялось название первобытных народов, которое им было дано. Эта «первобытность», однако, весьма относительна. О первобытном че­ловеке в строгом смысле слова мы ровно ничего не знаем. Поэтому следует иметь в виду, что мы продолжаем пользоваться словом «первобытный» потому, что оно уже вошло в употребление, что оно удобно и что его трудно заменить.

Первобытное мышление отличается от нашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищем вторичные причины, устойчивые пред­шествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внима­ние исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует по­всюду. Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим.

Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительная структура встречается только у первобытных людей. Можно с полным правом утверждать обратное. Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отде­ленных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структу­ры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, — быть может, все­гда — в одном и том же сознании.

Представления, называемые коллективными, если их определять только в общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут распознаваться по сле­дующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они пе­редаются в ней из поколения в поколение; они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них сообразно обстоятельствам, чувства уважения, страха, поклонения и т.д. в отношениях своих объектов. Они не зависят в своем бытии от отдельной личности, их невозможно осмыслить и понять путем рас­смотрения индивида как такового.

Как обстоит дело с термином «коллективные представления». В общепринятом психологическом языке, который разделяет факты на эмо­циональные, моторные (волевые) и интеллектуальные, «представление» отнесе­но к последней категории. Под представлением разумеют факт познания, по­скольку сознание наше просто имеет образ или идею какого-нибудь объекта. Совсем не так следует разуметь коллективные представления первобытных лю­дей. Деятельность их сознания является слишком мало дифференцированной для того, чтобы можно было в нем самостоятельно рассматривать идеи или об­разы объектов, независимо от чувств, от эмоций, страстей, которые вызывают эти идеи и образы или вызываются ими. Чтобы сохранить этот термин, нам сле­дует изменить его значение. Под этой формой деятельности сознания следует ра­зуметь у первобытных людей не интеллектуальный или познавательный фено­мен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то, что собственно считается у нас «представлением», смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропи­тано Ими. Не будучи чистыми представлениями в точном смысле слова, они обо значают или, вернее, предполагают, что первобытный человек в данный момент не только имеет образ объекта и считает его реальным, но и надеется на что-ни­будь или боится чего-нибудь, что связано с каким-нибудь действием, исходя­щим от него или воздействующим на него. Действие это является то влиянием, то силой, то таинственной мощью, смотря по объекту и по обстановке, но дей­ствие это неизменно признается реальностью и составляет один из элементов представления о предмете.

Для того чтобы обозначить одним словом это общее свойство коллективных представлений, которые занимают столь значительное место в психической дея­тельности низших обществ, я позволю себе сказать, что эта психическая деятель­ность является мистической

Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они восприни­маются нами, т.е. как более или менее сложные движения, находящиеся в опре­деленном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происхо­дит у них так же, как и у нас. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем пред­ставлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно грубым. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает воз­можности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным.

Общеизвестен факт, что первобытные люди и даже члены уже достаточно раз­вившихся обществ, сохранившие более или менее первобытный образ мышления, считают пластические изображения существ, писанные красками, гравированные или изваянные, столь же реальными, как и изображаемые существа.

Если первобытные люди воспринимают изображение иначе, чем мы, то это потому, что они иначе, чем мы, воспринимают оригинал. Мы схватываем в ори­гинале объективные реальные черты, и только эти черты: например, форму, рост, размеры тела, цвет глаз, выражение физиономии и т.д. Для первобытного чело­века изображение живого существа представляет смешение признаков, называ­емых нами объективными, и мистических свойств. Изображение так же живет, так же может быть благодатным или страшным, как и воспроизводимое и сход­ное с ним существо, которое замещается изображением.

Первобытные люди рассматривают свои имена как нечто конкретное, реаль­ное и часто священное.

Первобытный человек не меньше, чем о своем имени или изображении, бес­покоится о своей тени. Если бы он потерял свою тень, то он счел бы себя безвоз­вратно потерянным. Всякое посягательство на его тень означает посягательство на него самого.

Кроме того, первобытные люди вполне сознательно придают столько же веры своим сновидениям, сколько и реальным восприятиям. Вместо того чтобы ска­зать, как это обыкновенно делается, что первобытные люди верят тому, что они воспринимают во сне, хотя это только сон, я скажу, что они верят сновидениям именно потому, что сновидения отнюдь не являются для них низшей и ошибоч­ной формой восприятия. Напротив, это высшая форма: так как в ней роль мате риальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с ду­хами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно.

Этим объясняется также то почтение и благоговение, которое питают к визи­онерам, ясновидящим, пророкам, а иногда даже к сумасшедшим. Им приписы­вается специальная способность общаться с невидимой реальностью. Все эти хо­рошо известные факты объясняются ориентацией коллективных представле­ний, которые придают мистический характер и действительности, среди которой «дикарь» живет, и восприятию «дикарем» этой действительности.

Для членов нашего общества, даже наименее культурных, рассказы о приви­дениях, духах и т.д. являются чем-то относящимся к области сверхъестественно­го: между этими видениями, волшебными проявлениями, с одной стороны, и фактами, познаваемыми в результате обычного восприятия и повседневного опыта, с другой стороны, существует четкая разграничительная линия. Для пер­вобытного же человека, напротив, этой линии не существует. Суеверный, а часто также и религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей, одних — видимых, осязаемых, подчиненных неизбежным законам движения, и других — невидимых, неосязаемых, «духовных». Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мистична, как и всякое действие, следовательно, мистичным является и всякое восприятие.

Если коллективные представления первобытных людей отличаются от наших своим по существу мистическим характером, если их мышление, как я пытался показать, ориентировано иначе, чем наше, то мы должны допустить, что и соче­тание представлений в сознании первобытного человека происходит по-иному, чем у нас. Мышление низших обществ не повинуется исключительно законам нашей логики, оно, быть может, подчинено законам, которые не целиком име­ют логическую природу.

Мы выявляем неправильное применение первобытными людьми закона причинности, они смешивают предшествующее обстоятельство с причиной. Это просто частный случай весьма распространенной ошибки в рассуждении, которой присвоено на­звание софизма Post hoc, ergo propter hoc (после этого, значит, вследствие этого).

Мистические отношения, которые так часто улавливаются в отношениях между существами и предметами первобытным сознанием, имеют одну общую основу. Все они в разной форме и разной степени предполагают наличие «партиципации» (сопричастности) между существами или предметами, ассоциирован­ными коллективным представлением. Вот почему, за неимением лучшего терми­на, я назову «законом партиципации» характерный принцип «первобытного» мышления, который управляет ассоциацией и связями представлений в перво­бытном сознании.

Было бы трудно дать сейчас же отвлеченную формулировку этого закона. Все же за отсутствием удовлетворительной формулы можно попытаться дать приближенное определение. Я сказал бы, что в коллективных представлениях первобыт­ного мышления предметы, существа, явления могут быть непостижимым для нас образом одновременно и самими собой, и чем-то иным. Не менее непостижимым образом они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистичес­кие действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них.

Другими словами, для первобытного мышления противоположность между единицей и множеством, между тождественным и другим и т.д. не диктует обяза­тельного отрицания одного из указанных терминов при утверждении противо­положного, и наоборот. Эта противоположность имеет для первобытного созна­ния лишь второстепенный интерес. Часто она скрадывается перед мистической общностью бытия тех существ, которые нельзя отождествлять, не впадая в неле­пость.

С динамической точки зрения возникновение существ или явлений пред­ставляет собой результат мистического действия, которое при определенных ми­стических условиях передается от одного предмета или существа к другому в форме соприкосновения, переноса, симпатии, действия на расстоянии и т.д. В огромном числе обществ низшего типа изобилие дичи, рыбы или плодов, пра­вильная смена времен года, периодичность дождей — все это связывается с вы­полнением известных церемоний определенными людьми, обладающими спе­циальной мистической благодатью. То, что мы называем естественной причин­ной зависимостью между событиями и явлениями, либо вовсе не улавливается первобытным сознанием, либо имеет для него минимальное значение. Первое место в его сознании, а часто и все его сознание занимают различные виды мис­тической партиципации.

Вот почему мышление первобытных людей может быть названо пралогическим с таким же правом, как и мистическим. Это, скорее, два аспекта одного и то­го же основного свойства, чем две самостоятельные черты. Первобытное мыш­ление, если рассматривать его с точки зрения содержания представлений, долж­но быть названо мистическим, оно должно быть названо пралогическим, если рассматривать его с точки зрения ассоциаций. Под термином «пралогический» отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представляет собой ка­кую-то стадию, предшествующую во времени появлению логического мышле­ния. Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловече ских существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логи­ческим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероят­но. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится прежде всего, по­добно нашему мышлению, избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склон­ности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совер­шенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противо­речий. Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления.

Необходимо подчеркнуть, что самый материал, которым орудует эта умствен­ная деятельность, уже подвергся действию «закона партиципации»: коллектив­ные представления первобытных людей являются совершенно иной вещью, чем наши понятия. Простое высказывание общего отвлеченного термина: человек, животное, организм, заключает в себе в подразумеваемом виде большое количе­ство суждений, которые предполагают определенные отношения между многи­ми понятиями. А коллективные представления первобытных людей не являются продуктом интеллектуальной обработки в собственном смысле этого слова. Они заключают в себе в качестве составных частей эмоциональные и моторные эле­менты, и, что особенно важно, они вместо логических отношений (включений и исключений) подразумевают более или менее четко определенные, обычно жи­во ощущаемые, «партиципации» (сопричастия).