Интертекстуальность лирических текстов поэта

Занимаясь исследованием литературы,  в творчестве большинства поэтов можно встретить так называемый «диалог между текстами», заимствование каких-либо текстов у других поэтов. В  литературных текстах  таких авторитетных и известных писателей и поэтов, как А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, М.Ю. Лермонтов и других, очень часто встречается то, что литературоведы называют интертекстуальностью. В обширном литературном пространстве читатель не редко встречает такие произведения, в которых автор заимствовал, или даже скопировал,  какую-то деталь, частично или полностью образцы, героев.

 В 1968 году французский филолог, теоретик постструктуризма Юлия Кристева ввела новый термин – интертекстуальность. Этот термин можно раскрыть следующим образом: тексты, могут быть непосредственно связаны друг с другом - это может быть цитирование, различные ссылки на какие-либо тексты. Интертекстуальность можно найти в текстах с научной тематикой, а также в художественной литературе.

Глубже изучая тему интертекстуальности текстов, уточним, что идеей «диалога между текстами»  среди литературных исследователей один из первых стал заниматься  русский филолог, культуролог, знаток европейского искусства Михаил Михайлович Бахтин. Французский литературовед Юлия Кристева в своих исследованиях опиралась на его работы. По словам этой выдающийся женщины: «Любой текст строится как мозаика цитат, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста» [32, с. 90].

Вслед за этой неординарной французской исследовательницы на   термин «интертестуальность» обратил внимание французский мыслитель и литературовед Р.Барт, который  образно сравнил текст с тканью, которую соткали из старых цитат. В энциклопедической статье можно прочитать его мнение: «Отрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т.д. – все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык» [18, с. 115]. Весьма говорящее выражение, которое остро и четко характеризует данное понятие, оставил после себя Р. Барт: «Текст-это раскавыченная цитата» [18, с. 116].

Целесообразно в данном параграфе рассмотреть понятие интертекстуальность не как беспорядочное и автоматичное цитирование различных текстов, а как проблему влияние источника на  созданные поэтом литературные поэтические произведения.

 Иннокентий Федорович Анненский, как мы знаем, имел блестящее филолого-историческое образование, а также основательные знания в области мифологии, религии, мировой литературы. Он был незаурядным литературным критиком и успешным переводчиком. Все эти составляющие говорят о широте мышления и особенностях мировоззрения, которое отразилось на творчестве поэта.

Иннокентий Федорович был приверженцем Серебряного века, именно в это время творцы литературного слова провозгласили главным принципом и мерилом творчества – всеохватывающий синтез. Как было сказано, Анненский был замечательным переводчиком. Этот человек не просто переводил поэтические тексты, а через перевод знакомился «с творчеством поэта вообще и с миросозерцанием данной эпохи» [23, с. 184]. Этим самым он сформулировал основные принципы поэтического «синтетического перевода».  

Поэтический синтетизм имеется и в переводах поэтических текстов и в самом самостоятельном поэтическом творчестве. В поэтическом синтетизме в пространстве текста возможно создать единую семиосферу, мозаику многогранных знаков-интертекстов мировой словесной культуры. В таком тексте стерты пределы «своего» и «чужого» текста, а также «свои» образы и элементы в таком тексте тесно переплетаются с многочисленными «чужими», заимствованными словесными компонентами. По словам литературных исследователей: «Свое» слово приобретает истинное поэтическое звучание только на фоне и в синтетическом единстве с ассоциативным рядом «чужих» слов» [59, с. 135]. Отличительной чертой описываемого синтетизма является сосуществование синтеза и дифференциации. Результатом этого сосуществования стало новое поэтическое впечатление.

Иннокентий Федорович стал размещать интертексты в самых разных контекстах своего творческого текста и приспосабливать к нему. Но, следует уточнить, что поэтические тексты были написаны поэтом для читателя, которому известен источник интертекстов. Анненский на этом синтетико-дифференцирующем принципе строит свой поэтический метод.

Рассмотрим примеры построения интеркстуальности в текстах Анненского.

Иннокентий Федорович заимствовал у гениального древнегреческого поэта Гомера некоторые знаки семиосферы, то есть необходимую предпосылку языковой коммуникации. Например, в Шестой песне Илиады 

мастер поэтического слова Иннокентий Анненский заимствовал у древнегреческого поэта образ листьев, которые сравнивались с людьми: «Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков: Ветер одни по земле развевает, другие дубрава, Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают; Так человек исиина рождаются, те погибают» [59, с. 114]. Этот образ и есть интертекстом. Этот заимствованный образ в поэтических текстах Иннокентия Федоровича всегда узнаваем, но поэт его органично освоил в своем произведении и поэтому он стал «своим» текстом, но с помощью самого Анненского приобрел новые коннотации.

Иннокентий Федорович заимствовал у древнегреческого поэта образ листьев, напоминающих людей, у него  листья  – это люди, а люди – это нежные и чуткие листья. Рассмотрим и прокомментируем несколько стихотворений Иннокентия Анненского:

 «...Кружатся нежные листы / И нехотят коснуться праха... / О, неужели это ты, / Все то же наше чувство страха? / Иль над обманом бытия / Творца веленье не звучало, / И нет конца и нет начала / Тебе, тоскующеея» («Ли-сты» [34, с. 88]. «То было на Валлен-Коски. / Шел дождик из дымных туч, / И желтые мокрые доски / Сбегали с печальных круч. / Мы с ночи холодной зевали, / И слезы просились из глаз; /...куклу бросали / В то утро в четвертый раз. /...Бывает такое небо, / Такая игра лучей, / Что сердцу обида куклы / Обиды своей жалчей. / Как листья тогда мы чутки: Нам камень седой, ожив, / Стал другом, а голос друга, / Как детская скрипка фальшив. / И в сердце сознанье глубоко, / Что с ним родился только страх, / Что в мире оно оди-ноко, / Как старая кукла в волнах... («То было на Валлен-Коски») [64, с. 90].

 В этих стихотворениях текст «листья-люди» присутствует в одном контексте с главными концептами творчества Анненского – страхом смерти и тоской одиночества.

Здесь в исходном тексте, элементы которого заимствуются  Анненским при написании  своего стихотворения, главное  – естественная смена поколений: старые подходят к завершению своего жизненного пути и уходят в вечность, и происходит рождение нового поколения. В гомеровском тексте улавливается контекст размышления о сущности жизни человека, цели его пребывания на этом свете, о хрупкости и незащищенности человеческой жизни, а также об одиночестве и тоске, о том, что смерть нельзя предотвратить.

Для Иннокентия Федоровича  существование «того света», в котором есть ад и рай – миф. Ад и рай поэт называет «миражнам», это для него   метафора, литературный образ.

 Имея своеобразные религиозные взгляды, поэт считает, что человек умирая, попадает в небытие, исчезает. Смерть, по словам Анненского - небытие,  нетворчество:

«Но в поле колдунья ему / Последние цепи сварила / И тихо в немую   тюрьму / Ворота за ним затворила» («Рождение и смертьпоэта» [7, с. 83].   

Исследователи считают, что страх смерти оригинальный и отличительный признак поэзии рассматриваемого поэта. Анненский боится смерти именно потому, что боится отсутствия деятельности, «немоты», «бестворчества». Русский поэт и историк литературы Владислав Ходасевич исследовал причину и сущность страха смерти Анненского, считая этот страх основной темы поэта. Он считал, что Иннокентий Федорович испытывает страх к смерти потому, «что она – «омут безликий», уничтожение личности,... т.е. человеческого «я», мыслей и чувств».

«Раззолоченные, но чахлые сады / С соблазном пурпура на медленных недугах, / И солнца поздний пыл в его коротких дугах, / Не властный вылиться в душистые плоды. / И желтый шелк ковров, и грубые следы, / И понятая ложь последнего свиданья, / И парков черные, бездонные пруды, / Давно готовые для спелого страданья... / Но сердцу чудится лишь красота утрат, / Лишь упоение в завороженной силе; / И тех, которые уж лотоса вкусили, Волнует вкрадчивый осенний аромат («Сентябрь») [57, с. 90].

 «Я – слабый сын больного поколенья / И не пойду искать альпийских роз, / Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз / Мне не дадут отрадного волненья. / Но милым не на розовом стекле / Алмазные и плачущие горы, / Букеты роз, увядших на столе, / И пламени вечернего узоры. / Когда же сном объята голова, / Читаю грезя повесть не былую, / Сгоревших книг забытые слова / В туманном сне я трепетно целую  [54, с.79].

Удивительно, как эти стихотворения дополняют друг друга. У всех произведений Иннокентия Федоровича, включая стихи и переводы, имеется такая особенность: складывается впечатление, что каждый отдельный текст является частью одного гипертекста. Это объясняется тем, что рассматриваемый поэт создавал поэтические тексты, которые содержат аллюзию на изначальный свой или чужой текст. В его стихотворениях видятся отголоски прецедентных текстов в широких рамках культуры всего мира. Внимательно изучив все стихотворения этого мастера слова, можно увидеть, что все тексты Иннокентия Федоровича перекликаются друг с другом, тем самым Анненсккий хотел показать широкое и плотное интертекстуальное сетевое единство.

Литературные исследователи установили связи между текстами самого поэта, а также связи между текстами Иннокентия Федоровича и чужими текстами.

Рассмотрим помещенные выше тексты.

  Во-первых, эти тексты выстроены по единой схеме: немощный субъект (сады, сын) – немощная природа – забытье («лотосавкусили», небылая повесть сонных грез) – именно в этом забытьи обнаруживается некая сила, способная пробудить воспоминания, вывести из небытия хотя бы миражно (вкрадчивый осенний аромат; забытые слова сгоревших книг). Внутренняя связь между этими текстами присутствует однозначно. Куда ведут линии внешних связей? В первом стихотворении присутствуют гомеровские «лотофаги», во втором читается намеренное и ироничное противопоставление себя, «слабого сына больного поколенья» идеальному здоровью, провозглашенному Ницше, одной из ключевых фигур современного Анненскому культурного пространства [56, с. 83]. Но и Ницше – это все та же, что Гомер, античность, причудливо отразившаяся в культурном сознании человека «рубежа веков», представителем которого являлся Анненский. 

  «Как тускло пурпурное пламя, / Как мертвы желтые утра... («Ноябрь») [44, с. 83], «И слезы осени дрожат / В ее листах раззолоченных... («Электрический свет в аллее») [32, с. 118].

«Листья-люди» Анненского почти всегда помещены в осенний интерьер, т.е. окрашены в желтые, золотые или пурпурные тона. «Желтый» (как и золотой) цвет в контекстах Анненского всегда имеет пейоративное значение и прочитывается как цвет смерти, что восходит к античной пейоративной традиции в осмыслении желтого [4, с. 117].   Например стихотворение «Петербург», где образ города Петра задуман как образ некрополя: «Желтый пар петербургской зимы,/ Желтый снег, облипающий плиты...». Но для Анненского и сам смысл осени в том, что она есть грань между жизнью и смертью, пора «где листам умирать» [4, с. 118],   а от сюда «мертвенность желтого утра».

  «Позабудь соловья на душистых цветах, / Только утро любви не забудь! / Да ожившей земли в неоживших листах / Ярко-черную грудь («В марте») [36, с. 114]. Это стихотворение, в котором главной (поверхностной) является любовная тема, построено на контрасте – жизнь и смерть, ожившая весной земля и неожившие листы, вечность человеческого чувства (как явления всеобщей жизни природы) и конечность человеческой жизни (жизни индивидуальной). Обратим внимание на то, что в этом стихотворении прочитывается аллюзия на еще один гомеровский претекст, ставший интертекстом Серебряного века. «Черная земля» Анненского напоминает о «черной земле»   у Гомера  в Илиаде, которая стонет, отягченная бурями и дождями, проливаемыми на нее Зевсом. «Черная земля» – довольно частотный для текстов Серебряного века образ, концепт, ставший интертекстом. Но если этот интертекст у М. Волошина можно признать почти цитатой из Гомера, обусловленной сходством контекстов и восприятий, то у Анненского предполагается новая коннотация.  У поэта Волошина в стихотворении «Звезда полынь»: «Быть черною землей. / Раскрыв покорно грудь... / Ослепнуть в пламени сверкающего ока, /...Под серым бременем небесного покрова / Пить всем и ранами потоки темных вод» [46, с. 105].  У Гомера,  природа понята в пространстве единого космического мифа. У Анненского на первом плане – взаимоотношения двух любящих, переход от космического к личному чувству, всеобщность и бесконечность любви как мифа и конечность любви как чувства индивидуального, потому что индивидуальная жизнь заканчивается смертью.   

Неординарный и загадочный поэт Серебряного века Иннокентий Федорович Анненский считается не массовым, а элитарным поэтом. Анненский, вероятно, и в дальнейшем будет поэтом меньшинства читателей, которые в силу своего образования, широты мышления и мировоззрения будут способны воспринять его поэтическое творчество.