От манифеста 17 октября 1905 Г. К третьеиюньскому перевороту 1907 Г. 11 глава
Весной 1909 г. после поражений, нанесенных ему в борьбе за местную реформу, и едва не уйдя в отставку под натиском правых, Столыпин начал отступление и в вероисповедных вопросах. К этому времени первые из проектов только дошли до общих заседаний Думы. И сразу же Крыжановский стал подчеркивать, что Министерство внутренних дел действует «в тесном единении со Святейшим Синодом» и выступает против права старообрядцев не только проповедовать, но и исповедовать свои взгляды. В противном случае, говорил он, возникло бы сомнение в самом праве официальной церкви именоваться православной.99 Вслед за тем по законопроекту о переходе из одного исповедания в другое с большой речью выступил сам премьер. Столыпин защищал принципиальное право государства на церковно-гражданское законодательство, но одновременно заявил, что правительство готово взять назад лю- 96 См. подробнее: Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство. С. 44—47. 97 Особый журнал Совета министров 3 и 17 февраля 1907 г. // Особые журналы Совета министров царской России: 1907 год. Ч. 1. Вып. 2. С. 450, 452. 98 Определение Святейшего Синода 15—21 декабря 1907 г. (РГИА. Ф. 797. Оп. 96. Д. 188. Л. 110—113). 99 Государственная Дума: Третий созыв. Сессия И. Ч. 4. Стб. 1026, 1029. 20 Власть и реформы 609 бой вероисповедный закон, если в него «вследствие спешности п боты и ее новизны» вкралось ущемление прав господствующе" церкви,100 после чего министерство действительно вернуло из Ду. мы самый принципиальный законопроект «Об отношении госудап-ства к отдельным исповедям», а также об отмене некоторых ограничений в смешанных браках.101 Собственно, на этом попытки правительства проводить вероисповедные реформы кончились. Отбиваясь от стремления клерикальных кругов вообще изъять церковные вопросы из ведения светской власти и подталкивая Синод к преобразованию прихода Столыпин одновременно начинает бороться против, собственных вероисповедных законов в их думском варианте.
Октябристско-кадетским большинством Дума приняла законы о старообрядцах и о переходе из одного исповедания в другое. В основу были положены министерские проекты с некоторыми либеральными поправками. Кроме того, из правительственного проекта об отмене политических и гражданских ограничений по религиозному признаку Дума выделила в отдельный проект раздел, отменявший ограничения, связанные со снятием духовного сана.102 Столыпинский официоз «Россия» немедленно усмотрел в этих проектах «нежелание считаться с тем, что законы предположены к осуществлению в русском православном государстве».103 Почувствовав нетвердость позиции правительства, обер-прокурор Синода С. М. Лукьянов обвинил его в проведении политики «полной веротерпимости» и потребовал поставить на страже православия закон. Сама церковь, как признавал он, справиться со своими врагами была не в состоянии.104 Как бы в ответ на это Государственный совет стал затягивать и без того неспешное обсуждение проекта о переходе из одного исповедания в другое, а «Россия» пообещала, что правительство предоставит возражения против думского варианта этого закона.105 Пропущенный Государственным советом в совершенно выхолощенном виде закон о правах лиц, снявших духовный сан, не был утвержден Николаем П.106 В ноябре 1912 г. Макаров предложил взять из Думы еще 4 вероисповедных законопроекта, в том числе об отмене политических и гражданских ограничений по религиозному признаку. «Неотложный пересмотр вышеупомянутых ограничительных узаконений, — писал при этом Макаров, —не вызывается потребностями жизни».107 В итоге из всего пакета законов о свободе совести
100 Там же. Стб. 1757, 1759. 101 П. А. Столыпин—С. М. Лукьянову. 10 октября 1909 г. (РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 40. Л. 91—98). 10а Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство. С. 142—146. 103 Россия. 1909. 28 мая. Ю4 русские ведомости. 1910. 9 окт. 105 Россия. 1911. 18 мая. 106 Всеподданнейший отчет председателя Государственного совета за сессию 1910—1911 гг. СПб., 1911. С. 46—48. 107 Представление Министерства внутренних дел в Совет министров 3 ноября 1912 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 2. Д. 12. Л. 372—374). осталось только Положение о старообрядцах, проведенное в 1906 г. по ст. 87. Два обстоятельства бросаются в глаза при оценке столыпинских политических реформ. Прежде всего — их ограниченность. Местная реформа в своей ближайшей перспективе затрагивала •щшь узкий слой цензовых элементов. Понижение ценза вдвое увеличивало число полноцензовых избирателей (с 35 до 72— 75 тыс. человек), по-прежнему отстраняя основную массу населения от участия в выборах в органы самоуправления. С каждым очередным вариантом уездной реформы урезалось представительство городов. Не удовлетворялось желание городов, на которые приходилась значительная часть земских доходов, выделиться из земства. Вообще не планировалась городская реформа — городская буржуазия не получала ничего. Создание волостного земства и привлечение крестьян-собственников в уездное в принципе могло привести к изменению социальной структуры местного самоуправления. Но в предвидении этого заранее планировалось такое распределение гласных между куриями, при котором крестьяне в уездных собраниях оставались бы в меньшинстве. Среди волостных гласных добиться этого было бы невозможно, но зато ограничивались права волостного управления. И здесь, таким образом, речь шла о минимальных уступках, откупиться которыми дворянство не смогло бы, даже если бы и захотело. Проекты местных реформ не создавали основы для альтернативного хода развития деревни, а следовательно и страны. То же самое можно сказать и о вероисповедных проектах. Они отчасти удовлетворяли инославное и иноверное меньшинство населения страны, не уравнивая его, однако, с православным. Православное население затрагивалось ими лишь в пограничных ситуациях (смешанные браки, права снявших сан). Не легализовалось фактическое внеконфессиональное состояние растущей прослойки городского населения, отошедшего от церкви. Сама православная церковь осталась вне преобразований. У таких реформ было мало шансов снять острую для режима проблему кризиса веры.
Второе обстоятельство, характерное для столыпинских политических реформ, —быстрота, с которой правительство прекратило борьбу за их осуществление. Первые варианты реформ были составлены накануне II Думы. Они, очевидно, содержали максимум возможных уступок правительства предвидимому думскому большинству. Л. А. Тихомиров заметил это, говоря о вероисповедных проектах.108 То же самое относится и к местной реформе. Поэтому быстрый отход от этих вариантов к внесенным в III Думу связан с тем, что отпала необходимость считаться с либералами. Но правительство по сути дела не настаивало и на новых, начисто лишенных либерализма проектах. С весны 1909 г. оно свертывает ins JI А Тихомиров- П. А. Столыпину. Б/д (Там же. Ф. 821. Оп. 10. Д. 46. Л. 3).
свою реформаторскую деятельность во всем, кроме земельной литики. Быстрое отступление Столыпина легко объяснимо. Пппа», £ f £ „ ••^ИВЛЯО твердость и личную храбрость в борьбе с революцией, он не бь бойцом, когда встречал противодействие «своих». В аграрном в'Л просе он пользовался поддержкой значительной части поместно дворянства. В политических реформах он встретил сопротивлени и мог действовать, только рассчитывая на одобрение царя и сочув ствие части императорской семьи и придворных кругов. Весна 1909 г. как раз показала, что Николай II не одобряет общую политическую линию премьера. Друзья Столыпина в царском окружении — Н. Д. Оболенский, А. Ф. Гейден — сами утратили свои позиции. Императрица Мария Федоровна, скорее всего, поддерживала лично Столыпина, не вдаваясь в политические подробности, и тоже пользовалась все меньшим влиянием на сына. Оставшись в одиночестве, Столыпин в последние два года жизни больше разыгрывает националистическую, чем реформаторскую карту.
Поражение Столыпина не было случайностью. Систематическое запаздывание с реформами уже подвело Россию к черте, когда здание старого режима держалось чудом, до первого потрясения. Как ни ограниченны были жертвы, которых ждал Столыпин от поместного дворянства в земском самоуправлении, оно имело основания опасаться последствий этих жертв. «Частное землевладение неуклонно продолжает идти к уничтожению», — с оттенком фатального спокойствия констатировало Главное управление земледелия в 1914 г.109 Поместное дворянство, естественно, не было способно на такой фатализм. Оно боролось за свои политические позиции в деревне тем ожесточеннее, чем быстрее теряло экономические. В свою очередь церковные иерархи, не получив ни Собора, ни патриарха, со страхом смотрели на ослабление преследований старообрядцев. В этой ситуации логика тех, кто призывал не менять ничего, что еще как-то держится, оказывалась убедительнее логики тех, кто хотел начать двигать мебель в накренившемся доме. У преемника П. А. Столыпина — В. Н. Коковцова — законодательная программа отсутствовала. К открытию IV Думы министерства представили в качестве материалов для правительственной декларации проекты дальнейшего наступления на права «инородческого» населения и усиления карательного аппарата царизма. В Совете министров усилилось крайне реакционное крыло. С декабря 1912 г. Министерство внутренних дел возглавил Н. А. Маклаков, сторонник неограниченного самодержавия, сознательно провоцировавший конфликты с Думой с целью заменить ее законосовещательным учреждением. Планы Маклакова основывались на реставрационных настроениях Николая II и его 109 Главное управление землеустройства и земледелия: Итоги работ за последнее пятилетие (1909—1913 гг.). СПб., 1914. С. 41. ближайшего окружения. Но открытая реставрация самодержавия Т0?ке была бы опасной попыткой тронуть то, что еще кое-как де-пжалось, — третьеиюньскую систему. Поэтому бюрократические круги и менее воинствующая часть правых предпочитали сохранить систему, но окончательно отказаться от политических реформ. Идеология этого курса была сформулирована в записке д. Б. Нейдгарта, которую летом 1913г. Кривошеий передал царю. В записке утверждалось, что принятый после 1905 г. курс на политические реформы был ошибочен и реформы эти не интересуют основную массу населения. «Единение власти с народом» возможно на основе «активных консервативно-народных и национально-русских реформ», поднимающих уровень жизни обедневших масс. Подразумевалось, что ради таких реформ можно рискнуть устойчивостью денежной системы.110
Во имя проведения в жизнь этого «нового курса» в январе 1914 г. был отправлен в отставку Коковцов. Его заменили И. Л. Горемыкин на посту премьера и П. Л. Барк в Министерстве финансов. В рескрипте на имя Барка говорилось о необходимости «коренных преобразований» в «заведовании государственными финансами и экономическими задачами страны».111 В области экономики «новый курс» предполагал усиление государственного вмешательства в частнопредпринимательскую деятельность, в том числе антимонопольное законодательство. Он также делал приоритетными проблемы развития сельского хозяйства, увеличение бюджетных расходов на эти цели и поиск средств на денежном рынке. Обе эти идеи могли получить поддержку в Думе, слабо прислушивавшейся к голосу промышленной буржуазии. Однако усиление государственного вмешательства в экономику в условиях дворянской реакции предвоенных лет сулило лишь новые конфликты буржуазии и поместного дворянства, новые трещины в третьеиюньском здании. Сельскохозяйственная линия «нового курса» продолжала поиск источников финансирования земельной реформы, но состояние мирового денежного рынка не обещало успеха в решении этой задачи. «Новый курс» провозглашался в надежде наладить отношения с Думой, но Дума не могла удовлетвориться только экономической программой Барка—Кривошеина. В условиях революционного подъема о необходимости дать политические реформы, «для того, чтобы они не были взяты», заговорили и националисты.112 Они по-прежнему заботились главным образом о правах земств и городских самоуправлений, соглашаясь на меньшее, чем было в столыпинских проектах. О тех же реформах, только более широко проведенных, говорили и либералы. Такими реформами было не остановить революцию — не земство интересовало бастующих рабочих, но правительство, прижатое к стене правыми, не могло дать и этого. Оно хотело преодолеть раскол между «мы» и «они», 110 Русское слово. 1913. 10 и 19 сент. 111 Кризис самодержавия в России. С. 428. 112 Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 1. Стб. 358. между собой и обществом,113 практически на основе односторонних уступок общества, платя пустыми векселями «благожелательности» к Думе. А благожелательность по-горемыкински оборачивалась мелочным ущемлением прав Думы, благо законы предоставляли для того множество возможностей. Попытки Кри-вошеина продолжить, хотя бы в суженном варианте, столыпинское маневрирование, подрывались правым блоком внутри кабинета и неспособностью Горемыкина вложить конкретное содержание в свой же совет «ладить с Думой». «Новый курс» успел на практике показать свою несостоятельность еще до того, как началась мировая война.
113 Новое время. 1913. 14 июля Глава 3 КРУШЕНИЕ ЦАРИЗМА Государственное управление России в условиях войны. — Неудачи на фронте и консолидация оппозиции. Кризис верховной власти. Система, движущаяся к краху, проходит свой путь со все возрастающей скоростью. Первоначальное медленное сползание под уклон еще можно остановить реформами. Запаздывание с каждой из них требует от власть имущих решимости на все более крупные перемены и порождает естественное, но опасное желание не менять ничего. Первые социальные катаклизмы, вызванные этим, еще не ведут к гибели режима, но ускоряют движение к ней. Необходимые для спасения реформы становятся все кардинальнее, время, отпущенное на них, все короче, шансы на успех все меньше. И наконец, наступает момент, когда никакие реформы уже не могут предотвратить крушения системы. Собственно, все время, отведенное третьеиюньской монархии, она балансировала на краю пропасти. Речь шла уже не о том, удержится ли она, а только — когда она упадет. «Вырождение династии, — писал в апреле 1914г. несостоявшийся идеолог черносотенства Б. В. Никольский, — так очевидно и безнадежно, что надеяться не на что».1 То, что он называл вырождением династии, было разложением строя. Точки над i поставила война. Россия вступила в войну неготовой. «Большая военная программа» перевооружения была рассчитана на выполнение к 1917 г. Казенная военная промышленность, как быстро выяснилось, не могла обеспечить армию снаряжением и боеприпасами в условиях затяжной войны. Переход частной промышленности на производство вооружений был начат с опозданием и занял много времени. Железные дороги, за «чрезмерное» увлечение строительством которых упрекали когда-то Витте, не справлялись с возросшим объемом перевозок. Сначала эшелоны с мобилизованными, шедшие на запад, а с весны 1915 г. составы с грузами и беженцами, потянувшиеся на восток, забили пути. Из-за этого с первых недель войны возникли трудности со снабжением промышленности и городов топливом и продовольствием. Экономическая неподготовленность страны усугублялась политическим кризисом системы. О напряженности в низах напомнили прерванные только объявлением Дневник Б. В. Никольского (РГИА. Ф. 1006. Оп. 1. Д. 46. Л. 332)
войны баррикадные столкновения в столице. В этих условиях сам по себе необходимость форсировать работу государственного аппарата обнажала его негодность. То, что до войны с трудом еще де~ ржалось, стало трещать и разваливаться. Неудачи на фронте политические конфликты в тылу ускоряли этот развал. На первом этапе войны, провозгласив политику внутреннего мира, оппозиция дала власти возможность «организации победы» Но для наведения порядка требовались твердая рука и единая воля. Между тем и прежде не блиставшая единством система государственного управления была накануне войны еще более дезорганизована. Положение о полевом управлении войсками в военное время, утвержденное Николаем II 16 июля,7 предоставило верховному главнокомандующему огромные права в тылу. Положение составлялось в расчете, что командующим будет сам царь. Даже в этом случае право военных вмешиваться в гражданское управление в зоне боевых действий, не уведомляя о своих распоряжениях ни отдельные ведомства, ни Совет министров, раскалывало страну на две «самостоятельно управляемые» части.3 Но исходя из разных побуждений, министры и Александра Федоровна уговорили царя не возглавлять лично армию. Главнокомандующим был назначен вел. кн. Николай Николаевич, самовластный и склонный к самодурству. Попытки Совета министров учредить в Ставке должность «гражданского комиссара» из высокопоставленных чиновников для согласования действий правительства и военных разбились о нежелание генералов пускать «штатских» в свои дела.4 Справедливо осуждая гражданские власти за нерешительность и ведомственные дрязги, Ставка все больше вмешивалась в дела тыла, поручая их некомпетентным офицерам. Со своей стороны, Совет министров, пытаясь решить неотложные проблемы военного хозяйства, действовал по принципу кры-ловского квартета. Поручение министру путей сообщения (а не торговли и промышленности) разобраться с топливными поставками еще можно было объяснить — они страдали прежде всего из-за транспортных заторов. Все же это оставляло в стороне Горный департамент с его специалистами. Но назначение министра торговли главой межведомственного совещания по продовольствию ломало многолетний порядок: от этого отстранялось Министерство внутренних дел, ведавшее продовольственными запасами в деревне и отвечавшее за спокойствие в городах. В этом решении проявился конфликт большинства кабинета и главы этого министерства Н. А. Маклакова, которого его коллегам никак не удавалось убрать. Путаница в сферах влияния ведомств, создание параллельных чиновничьих структур увеличивали хозяйственную неразбериху.5 2 ПСЗ III. Т. 34. № 42284. 3 Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М., 1937. С. 650. 4 Флоренский. М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы первой мировой войны: (Совет министров в 1914—1917 гг.). Л., 1988. С. 154—160. 5 Кризис самодержавия в России: 1895—1917. Л., 1984. С. 546. Двоевластие Совета министров и Ставки быстро приобрело политическую окраску. Цензовое общество не собиралось предоставлять правительству одному пожинать плоды победы, да и не слишком верило в способности власти. В первые же недели войны были созданы Всероссийский земский союз (ВЗС) и Всероссийский союз городов (ВСГ). Их официальной целью была помощь раненым, а затем и беженцам. Фактически под их прикрытием происходила организация оппозиции для будущего торга с правительством из-за послевоенных реформ. Понимая это, Маклаков настаивал, чтобы деятельность союзов была ограничена временем войны и подчинена губернаторам.6 Но Ставка нуждалась в практической помощи общественных организаций и вступалась за них перед Министерством внутренних дел. К вел. кн. Николаю Николаевичу зачастили лидеры Думы и союзов. Незаметно для себя Ставка превращалась в средоточие надежд цензовой оппозиции. Это стало очевидным с весны 1915 г., когда после поражения русской армии в Галиции оппозиция открыто заявила о недовольстве правительством Горемыкина. Именно в Ставке под нажимом Николая Николаевича и сгруппировавшегося вокруг Кривошеина большинства кабинета Николаю II пришлось в июне 1915 г. пожертвовать четырьмя крайне правыми министрами (Н. А. Макла-ковым, В. А. Сухомлиновым, В. К. Саблером и И. Г. Щегловито-вым) и согласиться на возобновление заседания Думы, которую до того собирали только на короткие сессии 26 июля 1914 г. и 27— 29 января 1915г. Николай II и Александра Федоровна не простили великому князю его вмешательства. В конце августа 1915 г., когда Николай II решил, что может себе позволить больше не заигрывать с Думой, Николай Николаевич был отправлен наместником на Кавказ. Верховным главнокомандующим стал сам царь. Но это обстоятельство ничего не изменило в отношениях военных и гражданских властей. Больше того, оказавшись непосредственно под крылом Николая II, военные тем смелее критиковали действия кабинета. Министрам же, напротив, стало труднее выражать недовольство Ставкой и ее самоуправством. После кратковременной заминки возобновились и контакты военных с ВЗС, ВСГ и другими общественными организациями. Лидеры армии, как и раньше, нуждались в них и не без сочувствия выслушивали их сетования на нераспорядительность правительства. Разница заключалась в том, что теперь эти контакты замыкались не на главнокомандующем-царе, а на начальнике штаба Ставки генерале М. В. Алексееве. И каким бы верноподданным он ни был, оппозиционные деятели в разговорах и переписке с ним решались на более открытую критику власти, чем в общении с Николаем Николаевичем, членом императорской фамилии. В стремлении лично объединить военную и гражданскую власть, самому вникать в повседневную деятельность правительства, царь, находившийся теперь далеко от столицы, передоверял 6 Дякин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914—1917). Л., 1967. С. 68. многое Александре Федоровне. Императрица и раньше активно вмешивалась в политику, но до войны это не часто проявлялось открыто. С 1915г. такое вмешательство стало нескрываемым и систематическим. К рубежу 1916/17 гг. крайне правые были уже убеждены, что «главный оплот самодержавия теперь государыня».7 Это означало, что, вопреки намерениям Николая II и Александры Федоровны, действия последней расшатывали авторитет царя и тем подрывали устои монархии. Важным этапом ускоряющегося развала третьеиюньского режима стало лето 1915 г. Кратковременная демонстрация «единения царя с народом» не сняла существовавших противоречий. Д0 галицийского разгрома власть вообще не хотела идти навстречу достаточно скромным в тот момент пожеланиям общества. После майского отступления Горемыкин согласился пожертвовать четырьмя министрами, а Кривошеий собирался пожертвовать еще и Горемыкиным. При этом речь шла не о принципиальном изменении системы государственного управления, а о тактическом маневре. Различия позиций Кривошеина и Николая II касались только глубины маневра. Повторяя прием Николая Николаевича в 1905 г., Кривошеий подчеркивал: власть стоит перед выбором — решительная диктатура или соглашение с Думой.8 Сил и решимости для диктатуры у кабинета не было, поэтому он склонялся к поискам соглашения, но собирался уступить очень немногое. Однако в попытке добиться от царя согласия даже на эти уступки министрам пришлось пойти на беспрецедентный в истории России шаг — коллективное письмо большинства кабинета царю о «коренном разномыслии» с премьером и о невозможности дальше работать под его председательством.9 В обстановке неудач на фронте цензовому обществу показалось, что пришло время усилить нажим на правительство. «Общество» считало, что оно-то сможет обеспечить победу. Попутно либералы надеялись захватить еще один плацдарм ъ борьбе за послевоенное устройство страны. Еще накануне войны кадеты сформулировали тактику «изоляции власти»: создание «прогрессивного блока» в Думе и «организацию страны» вне ее. До войны у кадетов не было шансов на прочное соглашение в Думе даже с октябристами. «Организация страны» наталкивалась не только на противодействие полиции: российская интеллигенция традиционно демонстрировала неспособность к объединению. Летом 1915 г., с кличем «лучше Шингарев, чем победа Германии»,10 октябристы и значительная часть националистов пошли на формальный блок 7 Н. И. Родзевич—П. Н. Латугиной. 14 января 1917 г. (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1068. Л. 100). 8 Яхонтов А. Н. Тяжелые дни // АРР. Берлин, 1926. Т. 8. С. 63, 73, 84—85. 9 Sasonoff S. D. Sechs schwere Jahre. Berlin, 1927. S. 356—357. 10 Н. Диковский— И. И. Гришковскому. 25 июля 1915 г. (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 625. Д. 1007. Л. 61). с либералами. Вне Думы в центральных комитетах Земского и Городского союзов тон задавали октябристы и кадеты, а в их специализированных службах и на местах были широко представлены интеллигенция «левее кадетов» и социалисты-оборонцы. Весной 1915 г. был создан Центральный военно-промышленный комитет (ЦВПК), призванный мобилизовать промышленность на борьбу за военные заказы, и его отделения на местах. Во главе его стали политически ангажированные лидеры московской буржуазии (Гучков и прогрессисты), в провинции было сильно кадетско-обо-ронческое влияние. «Организация страны» начинала казаться реальной. Стремясь закрепить успех, кадеты заменили программное требование ответственности правительства перед Думой лозунгом министерства доверия. С одной стороны, нарочитая обтекаемость лозунга снимала возражения октябристов и националистов, не приемлющих парламентской ответственности кабинета. С другой стороны, думское большинство при ином повороте событий могло оказаться и правооктябристским. Министерство доверия означало опору на более левую внедумскую общественность. У выглядевшего столь внушительно оппозиционного фронта было сразу две ахиллесовы пяты. Опыт 1905 г. показал либералам, что им не повести рабочих под своими лозунгами. Поэтому летние забастовки и столкновения с полицией в Костроме и Иваново-Воз-несенске внушали им не меньшие опасения, чем власти. Даже на оборонцев кадеты полностью полагаться не могли. Подводя итоги экономического совещания при ВСГ в июле 1915 г. с участием рабочих организаций, «Речь» признавала «пропасть между двумя социально различными частями собрания».11 Одновременно приходилось думать о том, чтобы не отпугнуть «оппозиционеров поневоле» — октябристов и националистов. С опаской оглядываясь и направо, и налево, кадеты летом 1915 г. готовы были удовлетвориться заменой непопулярных министров на коалиционный кабинет из общественных деятелей и приемлемых для Думы бюрократов. С серьезными реформами они согласны были ждать до окончания войны. Либералы надеялись, ухватившись за краешек власти, укрепить свои позиции в дальнейшем. Их временные союзники — октябристы и националисты — явно собирались после победы взять назад согласие на большую часть реформ. Но при всей умеренности программных требований блока власть впервые после третьеиюньского переворота столкнулась с тем, что подавляющее большинство Думы (притом Думы, очищенной от революционеров) требовало отставки правительства. Больше того, это требование поддержала и значительная часть Государственного совета, тоже примкнувшая к прогрессивному блоку. Создатели блока видели в нем «последнее средство спасти монархию».12 Как либералы в 1905—1906 гг., прогрессивный блок в 1915 г. был искренне готов на союз с властью — больше того, нуж- 11 Речь. 1915. 14 июля. 12 Милюков П. Н. Г. Гурко и новейшая история России // Последние новости. Париж, 1924. 4 нояб. дался в опоре на нее. Но при этом он выдвигал свои условия союза считая, что, действуя своими методами, власть погубит и себя, ц страну. И снова власть оттолкнула протянутую ей руку. В этом была определенная логика. Опыт 1905 г. достаточно ясно показал-в случае войны и вызванных ею осложнений «лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые».13 И когда прогрессивный блок своими действиями (хотя и против своего желания) стал поднимать волну, естественной реакцией Николая II и его окружения было отказаться иметь дело с либералами, которых они ненавидели не меньше, чем в 1905 г., но меньше опасались. Правда, участие в блоке октябристов и националистов было симптомом колебания основной опоры режима — поместного дворянства. До войны трещина между ним и властью выявилась в серии конфликтов земств и Министерства внутренних дел, теперь — в отношении к правительству. Но в верхах надеялись, что эта трещина еще может быть заделана военными успехами. Эти успехи, как считала власть, умерили бы и политические притязания буржуазии, сбили бы и натиск интеллигенции. И когда к концу августа 1915 г. положение на фронте стабилизировалось, Николай II решил, что больше нет нужды изображать готовность торговаться с Думой. 3 сентября сессия Думы была прервана, а вслед за тем противники Горемыкина (и в их числе недавний любимец Николая II Кривошеий) удалены из кабинета.14 Единственным реальным следствием летней сессии Думы стало создание системы органов военно-экономического регулирования — Особых совещаний. С января 1915 г. появилась необходимость привлечь частные заводы к военным поставкам и к распределению заказов на них. Лидеры российского капитала предложили создать для этого Особое совещание с их участием. До мая военное министерство противилось этой идее, а в мае в Ставке вел. кн. Николай Николаевич и М. В. Родзянко сумели убедить Николая II. Стремясь разделить ответственность за нехватку снарядов с кем угодно, хоть с Думой, согласился на Особое совещание и военный министр В. А. Сухомлинов.15 Срочно изготовленный им проект создавал совещание с участием представителей палат и Совета съездов под председательством военного министра. Совещание получало широкие права и подчинялось только царю. И это, и включение в совещание «общественного элемента» вызвало недовольство Совета министров. Вынужденный подчиниться, кабинет настоял на том, что компетенция совещания не распространяется на вопросы топлива, продовольствия и перевозок.16 В июле новый военный министр А. А. Поливанов предложил передать эти
Воспользуйтесь поиском по сайту: ![]() ©2015 - 2025 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...
|