 |
Психометрические способности доктора Букбиндера
|
|
|
|
Его уже нет. Те, кто помнят его, рассказывают, что он иногда давал публичные сеансы. В помещении, назначенном для сеанса, ставили стол, на который желающие посетители могли класть какую угодно им принадлежащую вещь, но при одном непременном условии: это должен быть предмет, более или менее длительное время соприкасавшийся со своим владельцем, скажем, носовой платок, часы, расческа, головной убор и т. п., короче говоря, вещь, в достаточной степени насыщенная магнетизмом своего носителя. Вещи клали в отсутствии доктора. Посетители рассаживались, потом появлялся доктор Букбиндер.
Он подходил к столу и брал в руки первую попавшуюся ему вещь. По его лицу было видно, что он делает какое-то усилие, и после этого он безошибочно называл имя владельца вещи (хотя до этого не знал его) и добавлял при этом кое-какие подробности, касающиеся его наружности и образа жизни. Интересно было то, что при этом он иногда заглядывал как в прошлое, так и в будущее клиента. Так, например, однажды, назвав имя владельца вещи, он указал, что у того имеется без вести пропавший на войне брат, которого он напрасно считает умершим и что пройдет немного времени и от брата придет письмо; он даже назвал дату получения письма. Впоследствии все сказанное оказалось правильным.
Мое отдаленное соприкосновение со способностью доктора Букбиндера произошло при следующих обстоятельствах.
Мы жили в Маньчжурии, в г. Харбине, когда моей жене понадобилось поехать в Шанхай. Путешествие по железной дороге и морем на расстояние полторы тысячи километров туда и обратно и пребывание в Шанхае должны были занять недели две, поэтому для ведения хозяйства в нашем доме была приглашена соседка. Спустя неделю после отъезда жены я, вернувшись с работы часов в 5 пополудни, застал своего сына в очень тяжелом состоянии: он лежал на постели с температурой около 41 градуса. Оказалось – он «перекупался» на Сингарийском пляже: подолгу загорал и опять бросался в воду... Вместе с приглашенной соседкой мы целый вечер хлопотали около больного, давали жаропонижающие средства и т. п. Наши усилия, как говорят, «увенчались успехом», температура спала, больной уснул.
|
|
|
Спустя еще одну неделю мы получили от жены телеграмму о приезде, и я пошел на вокзал встречать. Чуть ли не первыми словами жены был вопрос, что случилось с нашим сыном такого-то числа (день его заболевания). Я удивился и в свою очередь задал вопрос, почему ее интересует именно этот день. Тогда она рассказала, что, услышав от своих знакомых в Шанхае об удивительной способности доктора Букбиндера, она решила пойти к нему на прием, как к врачу, но вместо медицинской помощи попросила его сказать что-нибудь о молодом человеке, своем сыне, фотографию которого ему вручила.
Доктор безошибочно назвал его имя и сказал, что молодой человек болен. Далее он подробно описал комнату, где больной находился, указав при этом, что за ним ухаживают мужчина в очках (я) и средних лет брюнетка (соседка). Были указаны еще и другие подробности, которых сейчас не помню, но факт оставался фактом, даты совпадали, и духовное зрение (психология) доктора Букбиндера стало неопровержимым.
Мир его праху!
Женщина в белом
Обычно она является героиней душу леденящих рассказов про старинные замки, где ее появление в пустынном зале, в конце темного коридора или при лунном свете на развалинах знаменует надвигавшуюся катастрофу или, по меньшей мере, чью-то смерть. Описываемое же мною явление совсем иного порядка...
Знает ли человек меру своих страданий? Нет, не знает; ему всегда кажется, что уже предел и большего он вынести не сможет. А если бы знал, что осталось ему дострадать не так уж много или только чуть-чуть, – терпел бы человек; в том-то и дело, что он не знает!
|
|
|
... Эльза шла, вернее, почти бежала по направлению к лесу с твердым, непоколебимым решением повеситься. К горлу все еще подступали спазмы слез, которые она выплакала перед тем, как принять окончательное решение. А когда оно было принято, то уже почти хладнокровно выбирала веревку; сначала хотела было взять бельевую, но та оказалась старенькой, полугнилой и могла не выдержать тяжести тела. Остановила свой выбор на вожжах – те не порвутся.
Так с мотком вожжей в руках добиралась она полевой дорожной к виднеющемуся невдалеке лесу, а за ней по пятам и впереди нее шли-теснились, как бы наступая друг на друга, образы и эпизоды прожитой, такой совсем еще недолгой жизни; прямо сказать, толпою шли...
Была там и маленькая вихрастая белокурая девочка-сероглазка с мило улыбающимся детским личиком. Приложив пальчик к губам, она оборачивалась, словно собираясь шепнуть какой-то радостный детский секрет... Шла задумчивая, с глубокими вдаль глядящими глазами взрослая девушка: у той мечты настолько сливались с действительностью, что и не разберешь, где кончается одно и начинается другое... Шла невеста в фате и цветах... тут же была и ее мать, сгорбленная старушка, – она медленно переставляла много походившие на своем веку старые, ревматические ноги...
И вспомнила Эльза, как она, будучи вот той, с задумчивыми глазами, шла летним днем по высокому косогору. Так ласково светило солнце, и малые лодочки-облака плыли по голубизне...
И лежал перед Эльзой пологий скат в широкий овраг, на дне которого струилась речка с ветвистыми деревьями по берегам; за оврагом поднимался устланный нивами, как разноцветными скатертями, высокий увал, увенчанный лесом. Тихие и уютные домики с садиками раскинулись по низу оврага и казались игрушечными. Теплый ветерок чуть-чуть дул в лицо, ласкал щеки и шаловливо играл выбившимися из-под косынки локонами; в сизую дымку укуталась даль. И хотелось раскинуть руки, как крылья, и лететь над этой дивно-прекрасной Землей, посылая ей свои объятия и поцелуи... Как у нее тогда вздымалась грудь в радостном томлении любви ко всему, что видели ее мечтательные глаза!..
|
|
|
Вдруг произошло замешательство: образы заторопились, заспешили и начали перепутываться. Исчезла улыбка на детском лице – ее заменил смертельный испуг; исказилось страданием задумчивое лицо девушки, и слезы полились из глаз... Старая мать быстро засеменила плохо гнущимися ногами, и все в страхе побежали вперед: за ними гнался откуда-то появившийся взъерошенный пьяный мужчина с крепкими кулачищами, дико вращая осоловелыми глазами, – муж Эльзы. И бежавшие поднялись в воздух, как стая воробьев, которую напугал ястреб.
Теперь перед глазами ее мелькало только одно его лицо – оно заслонило все... Вот таким злобным, с трясущимися губами было оно, когда муж первый раз после свадьбы ее избил... А вот таким цинично-равнодушным оно было, когда в ответ на признание Эльзы, что она беременна, коротко и безапелляционно заявил, точно сплюнул:
– Выкурить квартиранта!
Ну, как она могла так ошибиться в этом человеке! Почему она не послушалась матери: та сразу сказала – пропойца! Но тогда он совсем не казался таким... Но зато как он потом преследовал мать! Оттого-то она вскоре и в могилу сошла... Может быть, было бы лучше, если бы она сама не была такой прозорливой; когда им случалось очутиться у прилавка магазина, то муж всегда яро доказывал ненужность той или иной покупки, а она знала безошибочно, что делает он это с одной только целью, чтоб на выпивку больше осталось...
Если он вдруг становился к ней необычайно ласков, то она знала, что вот-вот он у нее попросит последние заработанные ею гроши на пропой. У него был изумительный нюх на деньги в ее кармане... Если она ему отказывала, он приходил в холодное бешенство, начинал придираться, что она не умеет вести хозяйство, тратит все деньги на жратву, что везде грязь... Потрясал в воздухе своими рваными носками и кричал:
– Посмотри, в чем я хожу!.. Другие жены...
Выходило так, что во всех их нехватках была виновата именно она и где-то существовали какие-то идеальные жены, у которых мужья ходили – ВО КАК! – тут он поднимал палец и вращал глазами.
|
|
|
Потом таинственным образом стали пропадать вещи: пропала скатерть, пропал отрез на жакет, присланный дядей на свадьбу; одна за другой исчезли доставшиеся от мамы серебряные ложки.
Муж громко возмущался этими пропажами и высказывал различные предположения, а она только молча посматривала на него, убежденная, что вор – он сам.
Иногда они не разговаривали неделями, А сегодня... Сегодня? Ничего особенного. Просто повторилось все то же, давно известное: старые оскорбления, старые побои, к которым следовало бы привыкнуть... Но у нее сдала пружина...
Видно, износилась... Укатали Сивку крутые горки…
Опушка леса была достигнута; лес, как всегда, встретил ее спокойный, величавый. Только когда вступила в него – точно вздох пронесся по всему лесу: природа всегда радуется и печалится вместе с нами. Какое дерево будет ей тем трамплином, откуда она ринется в бездонную пропасть смерти? У той сосны ветки высоко – не дотянуться... На той березе можно бы – хорош развилок, да низковат: ноги будут в землю упираться; в случае, если заколеблешься, когда дыхание перехватит и глаза на лоб полезут, еще можно из петли выскочить, а нужно так, чтоб без возврату... А вот еще толстая осина, и сук на ней точно по заказу...
Она шагнула к осине, но из-за нее вышла женщина в белом одеянии и сразу, словно уже знала, в чем дело, заговорила прямо, без обиняков, с упреком в голосе:
– Зачем ты пришла? Что ты надумала?
Но Эльза не могла выговорить ни слова: снова к горлу подступила спазма и полились горячие обильные слезы. И – странно: чем больше они лились, тем спокойнее становилось на душе, и ее решимость таяла, таяла...
Женщина в белом молча стояла как бы в ожидании момента, когда Эльза сбросит с себя какой-то страшный груз и, когда, по-видимому, этот момент настал, тихо и ласково произнесла:
– Сестра! Ну потерпи еще немножечко: тебе так мало осталось страдать – совсем немножечко.
В порыве внезапно нахлынувшей нежности Эльза схватила руку женщины и хотела ее поцеловать, поблагодарить за наступивший в душе мир, но рука выскользнула из ее ладони, оставив ощущение холода, а владелица ее шагнула за дерево. Когда Эльза двинулась ей вслед – за деревом никого не было.
Эльза вернулась домой. Месяца через два муж умер.
* * *
Эльза (настоящее ее имя другое) – соседка моего друга, который прислал мне краткое описание этого случая. Письмо я сохранил. Кто была женщина в белом, которая знала будущее мужа Эльзы, знала, на что решилась Эльза, и движимая великою любовью пришла на помощь в роковой момент? «Царица Небесная?» – набожно прошептала бы верующая крестьянка или купчиха дореволюционной России, подразумевая при этом мать Галилейского пророка Иисуса, которую Церковь возвела в сан Владычицы Мира.
|
|
|
Мы же скажем, что это была одна из Сестер Братства Великих Гималайских Учителей или одна из их продвинутых учениц. Днем и ночью Великие Братья и Сестры стоят на страже Мира и шлют неотложную помощь, которая сравнительно редко проявляется в такой зримой форме, как в описанном случае; незримая же их помощь настолько велика и разнообразна, что никакому человеческому учету не поддается.
ЧП на посту № 2
Рядового Швальбаха разбудили в полночь. Собственно говоря, когда к нему подошел дежурный по бараку, чтобы разбудить, он и так уж не спал: какой тут, к черту, сон, когда тебя окружает влажный, как бы липкий воздух; тебе жарко, у тебя выступает пот, несмотря на то, что ты сбросил с себя все... Да и тишина тут не ахти какая: спящие легионеры[21] тяжко дышут, бормочут во сне, скрипят зубами. А вот маленький марселец Анжу – так тот иногда во время сна вскакивает с криком:
– Сука!...за-ду-шу-у-у! – и делает руками движения в воздухе, как бы ища чье-то горло. Потом снова падает на постель, спит или притворяется, что спит...
Швальбах отыскал в пирамиде свою винтовку и одетый, подтянутый встал перед разводящим. Потом они долго пробирались меж топких рисовых полей к одинокой пологой возвышенности. Светила полная луна. Воздух был наполнен зеленоватым сиянием; серебрились блики на водных плешинах и неестественно черны были тени. Странно нереальным казался мир.
Нога наступила на что-то мягкое, и молниеносно на темной дуге взметнулась голова змеи – она тщетно пыталась прокусить толстый солдатский ботинок. Впрочем, это дало некоторую встряску: она могла дотянуться и до менее защищенного места...
Они добрались до вершины пологой возвышенности, где на руинах древнего храма был расположен пост № 2.
Разводящий и прежний часовой ушли, Швальбах остался один. Теперь можно было неторопливо осмотреть место, куда он попал впервые и где ему предстояло коротать ночь. Вокруг пологого холма тянулись рисовые поля и темнели деревенские хижины. Небо и земля – все серебрилось в лунном свете: он был необычайно сильный, почти осязаемый, и было светло, как днем. Руины храма проглядывали через купы окружающих деревьев глыбами белого мрамора – они напоминали редкие зубы черепа на заброшенном кладбище.
Швальбах закурил сигарету и двинулся внутрь развалин. Звук его шагов вызывал шорохи в каменных щелях и возмущение насторожившейся тишины. Смотреть тут было нечего: все затопляющий океан времени уже успел перемолоть и переварить в глубинах своих когда-то величественный храм. Только в одном месте уцелела одна единственная статуя из какого-то необычайно прочного камня.
Швальбах подошел к ней вплотную, а потом отступил шага на два, чтоб лучше рассмотреть: до жизненной катастрофы, приведшей его в иностранный легион, он сам недурно владел кистью и знал толк в искусстве...
На квадратном постаменте со скрещенными ногами, как обычно изображают Готаму Будду, сидела фигура тщедушного человека с бритой головой и необычайно скорбным лицом. И постамент, и фигура были гладко отполированы и высечены из одной и той же глыбы коричневого камня. Вероятно, это был один из архатов Будды, а может быть, символичная фигура сознания в тенетах Майи. Но у Швальбаха для этой фигуры нашлось только одно определение – идол, местный божок.
Швальбах был немец по происхождению и воспитывался в строгой протестантской семье. И дома, и в школе ему внушили, что истинная только одна христианская вера, а там, в Индии, Китае и, вообще, на Востоке, живут несчастные язычники, не знающие света веры Христовой, которых добрые западные миссионеры пытаются спасать... От чего спасать? – в этом он толком так никогда и не разобрался... Да и стоило ли разбираться? – он скоро понял, что кроме христианского бога, заповедей которого никто не выполнял, и большинство только притворялись, что верят, существовал другой всемогущий бог, в которого верили все, – деньги. Они дают блеск, власть, наслаждения, делают уступчивыми женщин, превращают черное в белое, а если надо – то и наоборот... Все достоинство человека в том, сколько у него денег. Ты можешь быть талантлив, но и этот талант надо суметь продать за деньги...
Швальбаху трудно было оторвать взор от этого скорбного лица, как бы видящего кругом одни печали и людские заблуждения. Оно как бы с укоризной говорило: «Не туда идете, люди!»
Нельзя было отказать в признании художнику древности, вложившему столько выразительности в каменные черты. И неудивительно было, что у ног изваяния появились жертвенные приношения: стояла чашечка с рисом, лежали уже засохшие цветы и плоды...
И уже многие века местное население поклонялось этому скорбному лику, окружив его ореолом божественности....
Швальбах зашагал вперед и назад по залитой луной площадке перед «идолом», и ему все время хотелось оглянуться на него – он чувствовал на себе его каменный взгляд. Это начинало его раздражать.
Что, собственно говоря, этой образине от него нужно? Может быть, он скорбит о его загубленной жизни?.. Что жизнь пошла к черту, он сам прекрасно сознавал... Сознавал уже в то утро, когда с бледным лицом, после ночи напряженной нервотрепки, проиграв в португальском Макао все доверенные ему фирмой деньги (однако, как ему тогда не повезло!), пошел покупать револьвер, чтоб застрелиться, но потом раздумал... Тогда у него было другое имя – Швальбахом он назвался только в вербовочном пункте Легиона: тому был нужен только его физический организм и совершенно безразлично, преступник ли он или принц крови... Где-то осталась женщина, которая в него верила – верила в его успех в жизни... Ни за что он не согласился бы предстать перед ней... Впрочем, вероятно, давно уже замуж вышла: с ее наружностью не засиживаются... Зато на его долю остались грязные полуголодные девки, которые «работали» по кабакам и на улицах... Выпивка и драки, пока пуля туземного партизана не оборвет никому не нужную жизнь...
Он опять посмотрел на изваяние, и ему показалось, что на каменном лице он прочел полное понимание, и оно даже как будто кивнуло головой в знак согласия, что жизнь его действительно не жизнь, а черт знает, что такое...
Сунув руку в карман за спичками, чтоб снова закурить, он нащупал там кусочек мела. И тут внезапная мысль пришла ему в голову... Как шаловливый мальчик на цыпочках, он подошел к изваянию и, прислонив винтовку, стал обрабатывать мелком каменное лицо. Несколькими штришками он приподнял уголки скорбных уст, потом перешел к печальным глазам... Он работал с каким-то злобным увлечением, вкладывая в дело все, что у него осталось от прежних художественных познаний: сплевывая на пальцы, в одном месте оттирал, в другом добавлял. И ему удалось: не прошло и четверти часа, как перед ним, вместо прежнего олицетворения Скорби, сидело, цинично отпялив губы и нагло улыбаясь, совершенно другое существо, полное порока, чем-то напоминающее мерзкую жабу, презирающее всех и смеющееся над теми, кто искал у него утешения. Если в Швальбахе когда-то жил настоящий художник, то в этот момент он достиг своего апогея – это был шедевр кощунства! (Да простят мне употребление слова «шедевр»).
И когда Швальбах опять отступил на два шага, чтобы лучше увидеть, он сам был поражен.
Потом он засмеялся, подхватил свою винтовку и, став перед созданной им кощунственной маской смеха, по всем правилам воинского артикула отдал изображению честь, взяв «на караул!»
И тут произошло что-то страшное и непонятное: каменная неподвижность сковала его члены – он не мог более производить ни одного движения, даже шевельнуть пальцем. Пот выступил у него на лбу. Ночь текла перед ним бесшумной широкой рекой, переливаясь из бездны в бездну.
Наутро пришедшие ему на смену легионеры застали его в той же позе и увидели обезображенную святыню. Силою вырвали из рук его винтовку, а самого отвезли в госпиталь. Но там он все время вскакивал с кровати, делая движение «на караул!» и сжимал невидимую винтовку. Вскоре он умер.
* * *
Энергия мысли наслаивается на обиходных предметах, на мебели, на стенах комнат, от этого вещи как бы оживают, приобретают характер и становятся благотворительными или зловредными в зависимости от того, какие мысли на них наслоены Сильные мыслители, ритмически день за днем наслаивали мысль на предмете, превращая его в аккумулятор огромной силы. Таким образом, амулеты и талисманы из предметов суеверия переходят в область науки. Вера во что-либо есть мысль, проникнутая непоколебимой убежденностью. На священных предметах ЛЮБОГО вероисповедания наслаивается сила мысли-веры молящихся, которая, накопившись, приобретает огромную силу и может творить чудесные исцеления и т.п. В вышеописанном случае рядовой Иностранного легиона был убит обратным ударом энергии, наслоившейся на древнем изображении от миллионов молящихся, – легионер как бы коснулся высоковольтной линии передачи электроэнергии. Сам же оригинал изображения тут ни при чем.
Рассказал мне этот случай в Шанхае в 1940 г., ручаясь за его достоверность, приехавший из Индокитая знакомый мне грек А, работавший вербовщиком Иностранного легиона.
Эпизод будущего во сне
Настоящего нет. Оно только математическая линия, отделяющая прошлое от будущего Будущее – логическое следствие прошлого. Будущее, как следствие уже существующих в прошлом причин, уже существует, и его иногда видят во сне.
Мне было лет 13, когда я увидел очень простенький сон в нашей мастерской у верстака стоял мой отец и разговаривал с молодым человеком, у которого было довольно круглое лицо, слегка рябоватое от следов оспин. Молодой человек посасывал маленькую, как мне показалось, очень забавную трубочку. На голове у него была фуражка, казавшаяся маловатой. Ни его самого, ни такой трубочки я до этого ни разу не видал.
После этого прошло два дня и, войдя в мастерскую, я увидел точное повторение моего сна так же стоял мой отец и беседовал с молодым человеком из моего сна. Тот держал в зубах уже знакомую мне трубочку.
Парень прибыл в наши места издалека, поэтому раньше я не встречал его наяву. Он нанялся к моему отцу в подмастерья, и впоследствии мы с ним стали друзьями.
|
|
|
