 |
Почему я не стал премьер-министром 18 глава
|
|
|
|
...Когда же я сам думаю о Коневе, в памяти возникают три эпизода. Первый я слышал от друзей Е. В. Вучетича — знаменитый скульптор лепил портрет не менее знаменитого полководца. Договорились о встрече, и Иван Степанович вышел к мастеру при полном параде:
— Ну, как меня наградили?
— Хорошо... Только многовато, — сказал Вучетич, прикидывая, что такое обилие наград на портрете может затмить лицо.
— г Да, многовато, многовато, — согласился Конев. — То есть как многовато?
— Орден Подвязки на х... болтается, — заметил скульптор.
Конев тут же приказал порученцу: [247]
— Свинти сх... подвязку!
...Второй эпизод известен всем на земле, да, может, теперь кое-кем нарочно подзабыт. Май 1945-го. Ликующая Прага. В открытом автомобиле едет советский маршал — весь в чехословацких цветах.
...И третий эпизод — сугубо личный. Его знаю только я, да, может, еще кто-то случайно. В начале семидесятых годов я входил в состав Центрального Комитета комсомола и должен был выступать на очередном пленуме ЦК. Мне сказали, что дадут слово в конце заседания. Я сидел в зале, ожидая объявления председательствующего Б. Н. Пастухова, но тут в президиуме неожиданно появился И. С. Конев, ему предложили выступить, и на меня времени не хватило. Пленум закончился. Не скрою, было обидно, что зря готоьилея, писал речь, которую проверяли в разных инстанциях, волновался, как всегда. Но, однако, запомнилось, что мое время для выступления «съел» маршал Конев...
Маркиан Попов
Фамилию генерала Попова я читал еще в детстве в приказах Верховного Главнокомандующего. Но не обращал особого внимания. По-настоящему я узнал о нем от А. Е. Голованова. Рассказывая о Попове, Александр Евгеньевич всегда улыбался, вспоминая какой-нибудь эпизод, не укладывающийся в рамки понятия о полководце. А по словам Голованова, Маркиан Михайлови^ Попов — человек выдающихся военных способностей, самородок в военном деле, и место его — в ряду лучших наших маршалов, хотя он этого звания так и не получил. «Слабость к спиртному и прекрасному полу все время вставала ему поперек дороги, — говорил Голованов. — Так он и остался генералом армии, хотя командовал и фронтами, и округами».
|
|
|
Голованов познакомился с Поповым в 1943 году, когда тот командовал Брянским фронтом. Приехал он к нему в штаб вместе с Г. К. Жуковым и слушал доклад командующего фронтом Георгию Константиновичу о положении на фронте и наметках решения по предстоящему наступлению войск фронта.
«Слушая его ^тветы на задаваемые Жуковым [248] вопросы, — говорит Голованов, — я увидел человека необычного склада ума. Он отлично знает свои войска, не задумываясь, со знанием дела, отвечает на любые вопросы Жукова, ему не нужно на это ни времени, ни уточнений. Доклад шел без бумаг или каких-то записей. Он носил даже, я бы сказал, какой-то несколько театральный характер, показной, что ли. С одной стороны, короткий, предельно ясный доклад, такие же короткие, емкие ответы на вопросы показывали, что перед вами прекрасно образованный человек и весьма способный в военном отношении. С другой стороны, мне не приходилось видеть ни одного командующего, который вел бы себя столь свободно, почти на грани развязности, слово это так и вертится на языке, потому что грань была все же где-то близко. Он говорил с Жуковым таким тоном, каким обычно подчиненные не говорят с начальниками. Положительного впечатления это не производило, и в то же время и претензий к нему никаких не предъявишь. А по выражению лица Жукова было видно, что он удовлетворен и докладом, и ответами Попова».
|
|
|
Голованов потом поделился своими впечатлениями с Жуковым, а тот улыбнулся и сказал:
— Это кажется поначалу, когда его как следует еще не знаешь. На самом деле это дисциплинированный, образованный и очень способный командующий. Таких не особенно много.
Потом Голованов заметил, что Попов резко отличался от некоторых командующих и в общении с подчиненными. Когда фронт начал наступление и не все поначалу шло, как задумано, Попов не переносил некоторую нервозность на подчиненных. Со своего командного пункта он вежливо разговаривал с командармами, поддерживал бодрость духа у подчиненных.
«М. М. Попов своим поведением и общением с подчиненными очень походил на Рокоссовского, — говорил Голованов. — Чего греха таить, были у нас такие, надо прямо сказать, неплохие командующие, которые, однако, во время боя проявляли неуравновешенность, нервозность. Я знал таких командующих армиями и других командиров, которые при разговоре с командующим фронтом по телефону не раз побывали на том свете, а после проведения операции получали награды вплоть до Звезды Героя». [249] М. М. Попов успешно командовал армией в Сталинградской битве, и после ее завершения Сталин решил его назначить командующим фронтом и вызвал в Ставку. Такое распоряжение обычно выполнялось незамедлительно. Ждали Попова в Москве на другой день. Однако прошли сутки, вторые, а Попова в Ставке не было, хотя сообщили, что вылетел он вовремя. Прибыл на третьи сутки в полном здравии. Невиданное ЧП. Друзья искренне жалели, что так нелепо закончится карьера весьма способного генерала, который еще до войны совсем молодым человеком командовал военным округом.
Однако Сталин, который, видимо, уже получил информацию, где пропадал Попов, вместо того, чтобы воздать ему по заслугам, рассказал случай из гражданской войны, когда Троцкий потребовал снять с должности одного командира дивизии, обвинив его в пьянстве. Ленин поручил Сталину разобраться с этим делом. Сталин прибыл на фронт, вызвал к себе командный состав дивизии и прямо поставил вопрос: как они оценивают своего командира?
Все в один голос ответили, что лучшего комдива они не видели, что бойцы идут за ним в огонь и в воду, дивизия успешно сражается.
|
|
|
— А вот Троцкий говорит, что он пьяница, и требует снять, — сказал Сталин.
— Какой он пьяница? Он пьет только тогда, когда нет боевых действий, от безделья! — ответили командиры.
Сталин доложил Ленину, и было решено оставить комдива на своем месте, только побольше загрузить работой, чтобы у него не оставалось времени для безделья.
— Видите, как товарищ Ленин решал такие вопросы? — сказал Сталин собравшимся в Ставке. — Можно мириться со многими недостатками человека, лишь бы голова была на плечах. С недостатками бороться можно и исправить их можно — новой же головы человеку не поставишь.
И Попов стал командовать Брянским фронтом, войска которого успешно справились со своей задачей в Курской битве, и Маркиан Михайлович уже в звании генерала армии был назначен на другой фронт. Однако здесь его личные слабости стали уже влиять на [250] интересы дела, и его освободили от командования фронтом, понизили в звании, назначили на менее ответственную должность. До конца войны он командовал армиями и штабами, а после победы был командующим ряда военных округов, снова став генералом армии.
В мирное время, когда проводились крупные учения, Маркиан Михайлович снова блеснул своим военным даром: командуя армией в обороне, наголову разбил значительно превосходившего в силах «противника», которым командовал сам министр обороны...
К сожалению, прославленный герой Великой Отечественной ушел из жизни преждевременно и нелепо, и виной тому оказались его прежние слабости. Он сгорел на даче с женщиной...
Василевский
— Если Конев и Жуков имеют что-то общее между собой и общее в характерах, — говорил Голованов, — то Василевский не походит ни на одного из них. Стиль работы Александра Михайловича является примером для работника крупного масштаба.
Сталин, — продолжал Голованов, — сразу обратил внимание на эти способности Василевского и, как он это делал со многими другими подчиненными, все больше и больше общался непосредственно с ним.
|
|
|
Начальник Генерального штаба Борис Михайлович Шапошников болел. Сталин его, единственного, называл по имени и отчеству, относился к нему очень тепло, «если не сказать больше», — добавлял Голованов.
«Были нередки случая, — пишет Голованов, — когда, не считая для себя возможным сидеть в присутствии Сталина, Шапошников выходил в приемную и присаживался отдохнуть. Работая изо всех сил, он старался не показывать состояния своего здоровья. Наконец, летом 1942 года, Сталин в моем присутствии заговорил с Борисом Михайловичем о его здоровье, и.-здесь Шапошников сказал, что ему трудно работать... Верховный спросил, почему же он об этом молчал раньше. Борис Михайлович ответил, что в условиях войны он не считал себя вправе ставить такие вопросы». [251] Сталин спросил у Шапошникова, чем бы он мог заняться, и тот ответил, что с удовольствием пошел бы на академию. А своим преемником в Генштабе назвал Василевского. Это предложение полностью соответствовало и мнению Верховного. Известно также, что Сталин говорил Шапошникову: «Борис Михайлович, работайте только два часа в сутки, а все остальное время отдыхайте и думайте, думайте, а мы будем к вам присылать людей».
...Василевский стал начальником Генштаба, и в этом не ошиблись ни Шапошников, ни Сталин. Работа Генштаба не только не ухудшилась, но стала в дальнейшем совершенствоваться. Василевский оказывал Верховному огромную помощь в его деятельности. Он обладал особым умением обобщить доклады с фронтов, доложить их Верховному, изложить поступившие предложения по дальнейшему ходу боевых действий, а также точку зрения Генштаба, если она отличалась от мнения командующих фронтами.
Голованов отмечал, что авторитет Василевскому создавал и такт в обращении с людьми. Он охотно докладывал то, о чем его просили, Верховному, предупреждая, если это не совпадало с его собственным, Василевского, мнением, что поддерживать не будет. И конечно, защищал те мнения, с которыми был согласен.
«Нужно, однако, сказать, — пишет Голованов, — что Верховный тоже имел свои мнения, которые подчас не совпадали ни с мнениями, ни с предложениями, вносимыми и Генеральным штабом».
В беседах Голованов не раз говорил мне о широком кругозоре Василевского. Я, например, не знал о том, что после финских событий (еще в 1940 году) Василевский принимал участие в определении Государственной границы с Финляндией и что В. М. Молотов якобы пытался забрать его к себе в Наркомат иностранных дел. Правда, сам Вячеслав Михайлович не мог припомнить этот факт...
Характерной чертой Василевского была скромность: он никогда не подчеркивал ни своего высокого положения, ни отношения к нему Верховного, который ему, безусловно, доверял. Стоит вспомнить «культовые» фильмы о войне — везде Сталин и рядом Василевский... [252]»Так же, как и Жуков, — продолжает Голованов, — Василевский получил все награды, которые существовали в то время в нашем государстве. Ему уже в 1943 году было присвоено высшее воинское звание — Маршал Советского Союза. Александр Михайлович относится к когорте тех людей, которые внесли наибольший вклад в разгром врага».
|
|
|
...В своей книге А. М. Василевский пишет, как Сталин сделал ему внушение за то, что он забыл своего отца-священника, не помогает ему.
Голованов так дополнил этот эпизод:
«Сталин подошел к сейфу, достал пачку квитанций почтовых переводов и показал Василевскому:
— Теперь вы долго со мной не расплатитесь!
Оказывается, Сталин каждый месяц анонимно посылал деньги отцу Василевского, а тот наверняка думал, что это от сына...»
Еще несколько слов...
Маршал Голованов много рассказывал мне об этих людях, каждый из которых — ратная слава нашего Отечества... Мы сидим за столом во дворе дачи в Икше.
Про головановскую дачу я не так давно прочитал в газете «Нижегородские новости» перепечатку из журнала «Столица» статьи о том, что в 1945 году летчики дальней авиации по бревнышку, с воздуха сбросили сюда дачу Геринга из Германии. Правда, сия писанина подается вроде бы как легенда — на всякий случай! — но надо ж было до такого додуматься! И много еще в этой статье излито всякой чепухи, — видимо, писал человек, не имеющий ни малейшего понятия о личности Голованова и подошедший к нему и с общими, и с сегодняшними мерками и мнениями о высшем военном руководстве. Одно могу сказать: никаким Герингом в Икше не пахло, и единственное, что связывало Голованова со «вторым наци Германии», это то, что летчики считали: Голованов был у Сталина, как Геринг у Гитлера. Я об этом слыхал еще в ту пору, когда мы беседовали с маршалом за столом на даче.
— Вот еще какой-то пролетел! — говорит Александр Евгеньевич, и мы смотрим, как над крышей [253] снижается самолет и покачивает крыльями. Голованов едва ли не забыт, о нем не вспоминают в газетах даже в празднично-военные дни, но самолеты, пролетающие над дачей Главного маршала авиации страны, снижаются и качают крыльями. Я не только видел это своими глазами — сам так проделывал, когда летал. Не знаю, кому, где и когда при жизни оказывали такую постоянную почесть...
Под сенью сосен подмосковной станции, завидно сохранив авторитет, рыбалит Главный маршал авиации, опальный, гордый, по прозванью «Дед».
Какой он дед! Он будто бы у власти, у самых главных, у державных дел. Когда-то с кем-то был он не согласен и сам, как говорится, полетел.
Да, из упрямых он, из тех, что спорили, и правота их в будущем, вдали, да, он из тех догматиков, которые Отечество спасали и спасли.
Он жилист, маршал. Силушка ушкуйника и стойкость разума — на том стоим! — и скромность, рокоссовская, с сутулинкой, присущая особенно прямым.
Сухие ветки с яблонь обрезает, лопатою командует легко... Просил работу, да ему сказали, что звание уж больно высоко.
В штабах особых молодые служат, не дай им Бог Москву и Сталинград! Они и так усидчиво заслужат не менее регалий и наград.
Но дай им Бог — повыше всех религий — при жизни чтоб, над крышей, им, живым, все самолеты крыльями махали когда-нибудь вот так же, как над ним.
Я написал эти стихи в 1968 году. Но «та ж в душе моей любовь»...
Секреты «мистера Брауна»
В январе 1942 года «Правда» публикует материалы о поддержке советского народа трудщимися стран антигитлеровской коалиции.
Телеграмма Председателю Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинину:
«Митинг семисот русских и украинцев, созванный русско-украинскими объединениями помощи родине в Виндзоре (Канада) решил выделить девять тысяч долларов на приобретение медикаментов для Красной Армии. Митинг обещал полную поддержку вашей борьбе против фашистов. Мы уверены, что победа будет за вами. Председатель Хунчак».
На имя В. М. Молотова поступило приветствие от мэра города Торонто, на имя И. В. Сталина — от Генерального исполнительного комитета союза рабочих-кожевников США и Канады, который «от имени 75 тысяч членов союза приветствует героическую Красную Армию и народы Советского Союза и выражает глубокое восхищение Вашей блестящей, безграничной доблестью и гениальной стратегией, которая разбила легенду о «непобедимости» нацистской армии и сделала возможными нынешние крупные победы Советского.-Союза. Ваша историческая борьба в защиту всего человечества воодушевляет весь мир. Мы обязуемся продолжать оказывать полнейшую поддержку важнейшему делу уничтожения общего врага — нацизма и фашизма. Наша победа неизбежна». [254] В новогоднем приветствии председатель Общества советско-китайской дружбы Сунь Фо пишет:
«Я искренне желаю здоровья величайшему вождю Сталину, поздравляю красноармейцев и командиров Красной Армии с величайшими победами и желаю общей победы демократическим странам».
Президент США Рузвельт в послании Конгрессу отмечает:
«Мы сражаемся на одной стороне с русским народом, которому пришлось пережить вторжение нацистских орд в Россию, докатившихся до самых ворот Москвы, с русским народом, который с почти сверхчеловеческими волей и мужеством заставил противника отступать».
Он же пишет Сталину в феврале 1942 года:
«Вести об успехах Вашей армии очень нас ободряют. Посылаю Вам мои горячие поздравления в день 24-й годовщины основания Красной Армии».
Выражает свое восхищение мужеством бойцов Красной Армии Черчилль, посылает телеграмму Сталину Де Голль:
«Руководимая Вами, находящаяся под командованием выдающихся руководителей Красная Армия является одним из главных инструментов освобождения порабощенных народов».
Поздравляют, восхищаются, а второго фронта нет...
«Правда» публикует очерк «Таня» — еще никто не знает, что это была Зоя Космодемьянская:
«...И Сталин мысленно придет к надгробью своей верной дочери».
Читаю:
«В течение 4 апреля на фронте чего-либо существенного не произошло. Сбито и уничтожено на аэродромах 102 немецких самолета. Наши потери — 16 самолетов». [255]
Это мой день рождения. Мне один год...
5 апреля 1942 года страна сурово отмечала 700-летие разгрома немцев на Чудском озере. «Правда» пишет:
«Мы с любовью и законной гордостью за великий русский народ вспоминаем тех, кто сражался за победу нашей Родины в неизмеримо более трудных условиях — и победил.
Бейте же, славные советские воины, еще беспощаднее немецких захватчиков, гоните их с советской земли, как гнал их 700 лет тому назад славный русский полководец Александр Невский!»
Приводится запись К. Маркса:
«1242. Александр Невский выступает против немецких рыцарей, разбивает их на льду Чудского ъзера так, что прохвосты были окончательно отброшены от русской границы».
А со вторым фронтом союзники не спешат...
...Эту историю весны 1942 года рассказали мне три человека, и каждый со своей стороны.
Первый — Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов, который в ту пору командовал Авиацией дальнего действия.
Второй — Герой Советского Союза летчик Эндель Карлович Пусэп.
Третий — Вячеслав Михайлович Молотов, правая рука Сталина на протяжении нескольких десятилетий, народный комиссар иностранных дел.
Всех троих я знал лично, а Голованову помогал писать его мемуары. Все три рассказа складываются в один потрясающий драматизмом эпизод второй мировой войны, когда на карту была поставлена судьба человеческой цивилизации.
...Морозным декабрьским вечером мы сидим с маршалом Головановым на его подмосковной даче и растапливаем печь. Александр Евгеньевич высок и строен, как юноша, он еще бодр и силен. Блики огня, как сполохи битв, играют на его сухощавом лице, когда он подбрасывает в печь расколотые березовые поленья. [256] Он вспомнил, как почти тридцать лет назад, в декабре 1941-го, после победы Красной Армии под Москвой Сталин поделился с ним своими мыслями о дальнейшем ходе войны.
— Полагаю, что нам не следует обольщаться своими успехами, — сказал Сталин. — В новом году нам придется еще труднее. Дай Бог нам эту войну закончить в 1946 году. Надеяться будем только на свои собственные силы. Но попытаемся получить максимум помощи от союзников. Не хотят они открывать второй фронт, но требовать мы будем.
В феврале или марте 1942 года, Голованов точно не помнит, Сталин спросил его, в каких районах Севера пришлось летать Александру Евгеньевичу. Когда Голованов рассказал ему о своих полетах в Восточной Сибири, Верховный неторопливо произнес:
— Нужно будет организовать нам трассу на Аляску, скажем, в Фербенкс.
И, поручив Голованову это дело, добавил:
— Может быть, нам с вами придется слетать в Квебек. Но это между нами... Вскоре Сталин спросил:
— Как лучше и быстрее попасть в Вашингтон самолетом? Я полечу к президенту Соединенных Штатов Америки Рузвельту. Об этом знают трое: я, вы и Вячеслав Михайлович Молотов.
— Я тебе скажу следующее дело, — говорит Голованов, имея давнюю привычку часто повторять эту фразу в беседе и при этом что-нибудь крутить в руке — авторучку, расческу (сейчас это была березовая щепка), — если это сказал Сталин, так оно и было: знали действительно трое.
...И Голованов стал прикидывать все возможные варианты полета в Вашингтон по разным направлениям и на разных самолетах. Полет через Аляску был бы слишком долгим и требовал большой подготовки. Лететь через Иран тоже далековато, да и неизвестно, как к этому отнесутся государства, над территориями которых прошла бы трасса...
Голованов остановился на самом, казалось бы, парадоксальном варианте: лететь на одиночном четырехмоторном бомбардировщике ТБ-7 (Пе-8) из Москвы в Лондон, потом через Исландию и Канаду — в США. [257] Это был рискованнейший шаг — полет над Европой, занятой противником! Тем более, что на борту должен быть сам Сталин. Голованов считал эту трассу наиболее выгодной и безопасной, потому что даже если немецкая агентура каким-то образом пронюхает о готовящемся визите советского руководителя в Америку, то вряд ли кто подумает, что русские пойдут на такой риск, как длительный полет над вражеской территорией.
Сталин согласился с этими доводами и сказал Голованову:
— Мы вам верим и на вас полагаемся. Действуйте, как найдете нужным, так как вы в первую очередь несете ответственность.
Голованов стал разрабатывать утвержденную трассу. Генерал-лейтенант, командующий стратегической авиацией Ставки Верховного Главнокомандования, он прятал в стол карту маршрута, когда в кабинет входил даже его заместитель или начальник штаба, — настолько велика была секретность намеченного дела...
12 апреля 1942 года в Москву приходит послание:
«ЛИЧНО ОТ ПРЕЗИДЕНТА Г-НУ СТАЛИНУ
К несчастью, географическое расстояние делает нашу встречу практически невозможной в настоящее время. Такая встреча, дающая возможность личной беседы, была бы чрезвычайно полезна для ведения войны против гитлеризма. Возможно, что, если дела пойдут так хорошо, как мы надеемся, мы сможем с Вами провести несколько дней вместе будущим летом близ нашей общей границы возле Аляски. Но пока что я считаю крайне важным с военной и других точек зрения иметь что-то максимально приближающееся к обмену мнениями.
Я имею в виду весьма важное военное предложение, связанное с использованием наших вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем западном фронте. Этой цели я придаю огромное значение.
Поэтому я хотел бы, чтобы Вы обдумали вопрос о возможности направить в самое ближайшее время [258] в Вашингтон г-на Молотова и доверенного генерала. Время имеет большое значение, если мы должны оказать существенную помощь. Мы предоставим в их распоряжение хороший транспортный самолет, и они смогут совершить перелет туда и обратно в две недели...»
Сталин ответил 20 апреля 1942 года:
«Разрешите поблагодарить Вас за послание, которое я на днях получил в Москве.
Советское правительство согласно, что необходимо устроить встречу В. М. Молотова с Вами для обмена мнений по вопросу об организации второго фронта в Европе в ближайшее время. В. М. Молотов может приехать в Вашингтон не позже Ш — 15 мая с соответствующим военным представителем.
Само собой понятно, что Молотов побудет также в Лондоне для обмена мнениями с английским правительством...»
Из этих писем видно, что желания Сталина и Рузвельта совпали, однако инициатива встречи теперь исходит от Рузвельта.
«Если дела пойдут так хорошо, как мы надеемся...», — пишет американский президент. Существенное условие. Оно-то и не позволило полететь Сталину в Вашингтон. Ситуация на фронтах к апрелю осложнилась, и покидать капитанский мостик было нельзя. Видимо, понимая это, Рузвельт просит направить в Вашингтон Молотова.
А может, Сталин испугался лететь? Нет, он был не робкого десятка. Об этом мне не раз говорили и Голованов, и Молотов, знавший Сталина 42 года...
— Прежде чем осуществить этот перелет, — вспоминал Голованов, — я отправил в Лондон мой лучший экипаж во главе с майором Сергеем Асямовым. Вторым пилотом был Пусэп, а штурманами — — Романов и Штепенко.
Это был пробный полет, истинной цели которого летчики не знали. Асямов под большим секретом сказал Пусэпу, что у англичан закуплена партия [259] четырехмоторных самолетов, и в ближайшее время нужно будет возить в Англию наших летчиков, чтобы перегонять эти самолеты. Вот, мол, начальство и решило проверить, справимся ли с этим заданием...
Утром 29 апреля огромный петляковский бомбардировщик ТБ-7, пробыв в воздухе 7 часов 10 минут, приземлился на аэродроме Тилинг в Шотландии. Союзники тепло встретили русских летчиков, и вскоре на пассажирском самолете «Фламинго» доставили в Лондон. Посол в Англии И. Майский сообщил о благополучном прилете экипажа, о чем Голованов доложил Сталину. Но радость была преждевременной. Случилось непредвиденное.
На другой день по просьбе англичан майор Асямов на том же небольшом «Фламинго» вылетел в Тилинг — там собралось много желающих посмотреть невиданный советский бомбардировщик ТБ-7. Затем союзники решили показать русскому пилоту свою боевую технику в Ист-Форчуне. На обратном пути в Лондон «Фламинго» воспламенился в воздухе и развалился на части. Все десять человек, находившихся на борту, погибли — английский экипаж, два офицера и три члена советской военной миссии. Погиб майор Асямов, всеобщий любимец, замечательный человек, летчик «чкаловского типа».
В 1971 году вместе с маршалом Головановым мне довелось быть на тридцатилетнем юбилее дальнебом-бардировочного авиационного полка, в списки которого навечно зачислен майор С. Асямов. Там я и познакомился с Энделем Карловичем Пусэпом, седым, усатым ветераном.
«Ты знаешь, я его не узнал!» — сказал мне Голованов. А я вспомнил фотографию бравого молодого летчика с только что полученной Звездой Героя — 1942 год. Пусэп в составе экипажа легендарного Михаила Водопьянова одним из первых в августе 1941 года летал бомбить Берлин. На обратном пути пришлось на подбитом самолете совершить вынужденную посадку и. пробираться к своим через линию фронта по эстонской земле. Летчиков спасло то обстоятельство, что Пусэп — эстонец и на родном языке поговорил с мальчишкой-пастухом, который показал правильную дорогу... [260] Пусэпа я увидел в парадном строю ветеранов на бетонке аэродрома. Когда они с возвышающимся над всеми двухметровым Головановым направились к строю современных боевых летчиков, грянул оркестр. Командир полка отрапортовал:
— Товарищ Главный маршал авиации! Гвардейский Орловский полк тяжелых бомбардировщиков дальней авиации построен по случаю тридцатилетнего юбилея!
— Здравствуйте, гвардейцы! — тряхнул стариной бывший первый командир этого полка, ставший их маршалом.
Когда он обошел строй, последовала команда:
— Ветеранам части принять Боевое Знамя!
Солнечные лучи рябят бетонку, сверкают на лаковых козырьках парадных фуражек, на трубах оркестра, на золоте букв Боевого Знамени, на серебре слезинок, что вспыхнули у многих, ибо редкое сердце не дрогнуло, когда седой Пусэп высоко над головой поднял красное бархатное полотнище, ветер подхватил, развернул его, и колонна ветеранов во главе со своим легендарным маршалом двинулась по квадратам бетонки мимо широких капониров и огромных современных «Ту» — «бэкфайеров». За ними по эскадрильям синими сверкающими квадратами по белой бетонке прошел полк — второе, третье после них поколение летчиков-дальников, а небо над шагающими колоннами разорвал гром взлетевших «Сухих». Это соседний истребительный полк каскадом высшего пилотажа приветствовал своих друзей — бомбардировщиков...
Но я отвлекся, да и не мог не отвлечься от своего основного рассказа, потому что все дорого, все ярко озарено в памяти... Был торжественный ужин, и я сидел за столом рядом с Пусэпом. Эндель Карлович — маленький, собранный — и за столом все делал как-то по особому аккуратно, тщательно.
— Мы среди экипажа решили разыграть на спичках, — сказал он мне, — кому лететь с англичанами в Тилинг. Я вытащил спичку с головкой, и это означало, что полетит Сережа Асямов. А то бы сейчас он тебе рассказывал об этом, а не я.
Почему погиб Асямов? Голованов был убежден, что дело здесь нечистое. В английском руководстве, [261] считал он, не были заинтересованы в визите советского представителя. Гибель Асямова произвела сильное впечатление на Сталина.
|
|
|
