 |
Почему я не стал премьер-министром 25 глава
|
|
|
|
Что бы сейчас ни говорили, то было время героев, а талантливые «себе на уме» и «чего изволите» объявились для меня гораздо позже. Позже тех дней и вечеров на земле Молдавии. Как я потом узнал, в молдавском небе Покрышкин уже на второй день войны «завалил» первый фашистский самолет, а вскоре и сам был сбит.
С Александром Ивановичем я познакомился в зале Кремля на XVII съезде комсомола. Подошел, подарил ему свою книжку, где были стихи о героях России, о нем:
А кто они были, а кто они были? Такие же люди, любили и пили...
— Мало пили. Некогда было пить на фронте, — сказал Покрышкин.
И мне стало неловко за свои наивные строки.
А через два года, в 1976-м, мы уже говорили как старые знакомые.
— Ты позвони мне и приезжай в Тушино, вместе полетаем, — сказал немногословный Покрышкин. В ту пору он руководил нашим ДОСААФом. А я вес [342] собирался и откладывал: то дела, то просто внутреннее стеснение. Со многими неслабыми летчиками доводилось мне посидеть рядышком и за штурвалом, но летать с самим Покрышкиным! Дооткладывался...
Не такой у меня характер, чтобы о чем-то жалеть, но вот это не могу себе простить.
Когда он ушел на пенсию, мы еще не раз встречались — и на даче в Жуковке, и в гостях у его соседа по даче В. М. Молотова. Об одной из таких встреч я хочу рассказать подробнее. Было это 19 мая 1984 года.
На веранде рядом с Молотовым Александр Иванович Покрышкин и его жена Мария Кузьминична. Сели за стол обедать. Сперва было налито сухое вино. Покрышкин поморщился. Появился коньяк. Покрышкин смотрит групповой снимок летчиков-героев.
— Этого нет, этого нет, этого нет, этого нет. Дзу-сов умер. Братья Глинки. Обоих нет. Этот здоровый, пил, курил... А этот не пил и не курил — рак.
|
|
|
— Я ведь тоже на фронте была всю войну! — говорит Мария Кузьминична. — Так что перед вами гвардии рядовой... Нет, сержант я, сержант — в высоком звании.
— А что, — говорит Молотов, — у солдат каждое звание имеет очень большое значение. Здоровье как? — спрашивает он у Покрышкина.
— Да война, знаете...
— У него спина болит, — отвечает за мужа Мария Кузьминична, — потому что во время войны его сбивали, он же падал прямо в лес с самолетом, у него поврежден позвоночник. А потом он перенес две очень тяжелые операции. Мы на Покровского молимся. Врачи сказали, что это война.
— Ты стреляешь, по тебе стреляют. Перегрузки большие. Сознание теряешь. Так четыре года, — кратко поясняет Покрышкин.
— С первого до последнего дня! — добавляет Мария Кузьминична.
Спрашиваю у Покрышкина о воздушных боях.
— Зафиксированных боевых вылетов у меня около семисот. Воздушных боев больше полутораста.
— — И пятьдесят девять самолетов сбили лично, — добавляю я.
— Ну это засчитанных. Был приказ в сорок первом году: засчитывать, когда наши пехотинцы [343] подтвердят. Потом фотокинопулемет. Что, немцы нам подтвердят?
— А сколько всего вы сбили?
— По памяти — сбил девяносто машин, — говорит Покрышкин. Официально — пятьдесят девять, а остальные ушли в счет войны...
Зашла речь о тех, кто руководил войной. Покрышкин сказал:
— Я выращен Сталиным и считаю, что, если бы во время войны нами руководили слабые люди, мы бы войну проиграли. Только сила, ум помогли в такой обстановке устоять. — К Молотову: — Это вы сделали. И внесли большой вклад. Всегда мы вас ценили...
— Я никогда не был в Гори, — продолжал Покрышкин. — Приехали в воскресенье. Музей закрыт. Для меня открыли. Я, конечно, ожидал большего. Посмотрел все, в том числе и комнату с подарками Иосифу Виссарионовичу в день 70-летия. Я был членом комиссии, помню совещания по проведению 70-летия, участвовал, когда принимали подарки со всего мира...
|
|
|
Дали книгу отзывов. Я пишу: «Преклоняюсь перед величием революционера, вождя, под руководством которого мы строили социализм и разгромили немецкий фашизм». Коротко. Летчики-истребители коротко говорят.
Прилетел в Москву, вызывают в ЦК: «Что вы написали, вы понимаете?!» — «Что чувствовал, то и написал».
Мария Кузьминична рассказывает:
— Как-то раз Александр Иванович вылетел в Новосибирск, в свой родной город, решил остановиться в гостинице, потому что родственников там пол-Новосибирска...
— Пролет делал, — разговорился Покрышкин. — В 1959 году. Из Бурятии летел. Знаю, если объявлюсь, схватят, и пошло по заводам. А у меня всего два дня. Решил инкогнито. Прилетел, начальника аэропорта там знал, взял машину, поехали в город, в гостиницу. На мне форма. К окошку подхожу: «Может быть, какая бронь есть?» — «Поезжайте на Красный проспект, там наверняка есть». Приезжаю. Мест нет. «Пригласите администратора». Помялась немного, пошла, позвала. Выходит — лет 40 с чем-то: «Вам же сказали, что местов нет!» [344] Я говорю: «Что же мне, под своим бюстом спать?»
— Ах, Александр Иванович?! Мы для вас...
Сразу люкс. Потом пять лет не прилетал. Секретарь обкома звонит. «Не прилечу. Если в городе так плохо относятся к военным, не хочу. Это же безобразие».
...Покрышкин в сером пиджаке, кремовой рубашке. Огромный, как шкаф — да простится мне такое сравнение. Илья Муромец военного русского неба, первый наш трижды Герой, маршал авиации. Единственный летчик, о котором враг предупреждал своих по радио: «Внимание! Ас Покрышкин в воздухе!»
Немцы знали и боялись этого сибиряка. В одной из своих «авиационных» поэм я применил это предупреждение к вымышленному персонажу, собирательному образу героя-летчика. И получил письмо от Марии Кузьминичны Покрышкиной — Александра Ивановича уже не было. «За всю войну, — пишет она, — за всю войну ничего подобного не говорилось ни о ком из советских летчиков, кроме одного. Только: «Ахтунг! Покрышкин!»
У вас в «Крылатой книге», — продолжает Мария Кузьминична, — есть фотография, которую я раньше никогда не видела: Александр Иванович что-то пишет на плоскости своей «Кобры», а два его дружка за ним наблюдают и лукаво улыбаются. А ведь это он мне письмо пишет!»
|
|
|
Помню Покрышкина на молодежном фестивале в Берлине в 1973 году. Там я написал о нем такое стихотворение:
Идет по Берлину Покрышкин, могучий, как русский народ, и сотни улыбок, как вспышки, во всех своих звездах несет...
— Я боялась, — говорит Мария Кузьминична, — когда его приглашали в ГДР, — ведь он лично столько немецких асов перебил — целую дивизию! Найдется еще какой-нибудь фанатик...
...Я стою в почетном карауле у его гроба и думаю о том, что всего каких-нибудь четыре десятилетия назад его противники многое бы дали, чтобы увидеть его вот так... [345] О сколько их его мечтали сбить? На фронте не сумели победить. Недвижен, отработал, как металл, который хорошо повоевал...
На похоронах говорили, какой он был боец, какой человек. Вспомнили его формулу боя: «Высота — скорость — маневр — огонь» — и, конечно, то, что в войну с ним рядом не погиб ни один из его ведомых. Может быть, это выше всех его наград — и наших Золотых Звезд, и американской Золотой медали. Думалось, что придет на похороны представитель из посольства в Москве или венок пришлют хотя бы, но американцам тоже свойственно забывать даже таких Героев...
Зато пришел Иван Никитич Кожедуб. Не часто видели их вместе, особенно в последние годы. Два трижды Героя, два Богом данных нашему небу летчика-истребителя. Не буду повторять обывательские разговоры, а скажу то, что сам видел и слышал. Кожедуб собирался выступить на панихиде по бумажке, стоял, разбирал текст, потом махнул рукой, сунул «правильную» речь в карман шинели и сказал:
— Прощай, дорогой Александр Иванович! Прощай, крылатый рыцарь неба! Мы все учились у тебя...
Подошел к гробу и поцеловал в лоб.
Надо сказать, умер Покрышкин в неудачное время: наших руководителей раздирала борьба с алкоголизмом, и сидевшие за поминальными столами робко поглядывали то на нетронутое «Цинандали», то на главных запретителен за главным столом. Однако не выдержали боевые асы — хоть слабым вином, да помянули народного героя.
|
|
|
Когда я смотрел на него живого, казалось мне, что в нем поселилась спокойная, богатырская русская уверенность. Ни фотографии, ни скульптурные изображения не передают сполна его могучий облик. Такой былинный богатырь, казалось, должен был жить вечно, и сносу ему никогда не будет.
И мне жаль, что так и не решился позвонить ему тогда. А ведь мог бы полетать с Покрышкиным...
«Трижды Покрышкин СССР», — слышал я от одного школьника.
...Совсем недавно Мария Кузьминична поведала мне об интересном факте. Туристы из Германии, [346] прочитав фамилию летчика на Новодевичьем кладбище, вздрогнули и вспомнили вслух: «Ахтунг, Покрышкин!»
P. S. Я прочитал интересную статью в журнале «Чудеса и приключения» «Загадка успеха воздушных асов», где сравниваются наши и немецкие летчики-истребители второй мировой. Хартман сбил 352 самолета, Баркгорн — 301, Новотны — 258, а лучшие наши асы — Кожедуб — 62 самолета, Покрышкин — 59, Гу-лаев — 57... Однако надо признать, что некоторые наши знаменитые истребители «раздавали» свои сбитые самолеты ведомым, если, скажем, ведомому не хватало количества сбитых для получения звания Героя. Среди тех, кто помог своим ведомым, молва называла имена Покрышкина, Амет-хана, Евстигнеева, Лавриненкова, Ворожейкина и других. Один дважды Герой мне прямо сказал:
— Я же не знал, что, оказывается, и третьей Звездой могут наградить, и раздал несколько своих сбитых друзьям.
Известный испытатель, Герой СССР, «один из Кок-кинаки», Константин Константинович, признался мне, что, когда в 1941 году он принял полк погибшего Степана Супруна, решили представить Супруна посмертно ко второй Золотой Звезде, но недоставало сбитых самолетов: «мы с ребятами сложили сбитых противников и записали на счет Сени Супруна, который, конечно же, достоин звания дважды Героя, но надо было соблюсти формальность...»
И все же, даже если добавить эти неучтенные сбитые самолеты и считать, что тот же Покрышкин реально сбил не 59 официальных, а около сотни вражеских самолетов, о чем знал Сталин, и потому Александр Иванович стал первым в стране трижды Героем, все равно показатели германских пилотов значительно выше. Но справедливость заключается в том, что наши асы провели в несколько раз меньше воздушных боев, чем,немцы. Так, у Хартмана — 825 боев, у Кожедуба — 120, и если разделить количество сбитых самолетов на число боев, то получится, что коэффициент эффективности у Кожедуба выше, чем у Хартмана. У Покрышкина он примерно равен коэффициенту [347] гермайского аса Новотны, но надо учесть, что Александр Иванович в последний период войны уже командовал авиационной дивизией, и самому летать на боевые задания ему приходилось значительно реже. Справедливо отмечает автор американской книги, о которой я упоминал вначале, что Покрышкин мог сбить «больше или меньше, но это не имело столь решающего значения».
|
|
|
Думается, в конце войны наши асы по мастерству равнялись немецким, а такие, как Покрышкин и Кожедуб, их превосходили.
В детстве я спрашивал у своего отца, «сталинского сокола» второй мировой, какие национальности дали лучших летчиков. Он ответил:
— Немцы, японцы и татары.
Вот так. Как ни крути, а каждая нация имеет свои особенности, и у некоторых народов летчиков получается мало — в этом я убеждался на учебных аэродромах. Сам русский, мой отец в своем ответе не назвал русских, но это, безусловно, подразумевалось, ибо фотография Александра Ивановича Покрышкина висела у нас в доме...
О Гагарине
Все кажется, что он не погиб, что где-то рядом, только очень занят и, когда освободится, его можно будет увидеть. И тогда разум подсказывает, что было страшное 27 марта 1968 года, что время идет, память может потускнеть, и на мне, как и на каждом, кто знал его, лежит обязанность воскресить и оставить для людей проведенные с ним минуты, рассказать то, что говорил он сам, что довелось услышать от его друзей.
Не раз эта память и боль выливались у меня в стихотворные строки, но многое еще осталось недосказанным.
Каким он был?
Все больше искажений.
Меняются и голос, и черты,
и на холстах его изображений
все больше деловитой простоты.
И памятники кажутся манерней...
Что памятники! Имя на века.
И все ж: «Как хорошо, что я не первый», —
сказал, держа ладонь у козырька
Титов, когда слетело покрывало
под небом нестареющих цветов,
и то, что современникам предстало,
себе нежданно высказал Титов...
Каким он был?
Но только не угрюмым.
Да разве можем знать,
каким он был!
Он сам себя еще не допридумал,
свои черты еще не долепил.
Каким он был? Если бы меня попросили назвать основное в нем, я ответил бы так: посидишь с ним минут десять и забываешь, что рядом с тобой живой Гагарин, человек, который нес на своих плечах такую [348] славу, какой не было, не ошибусь, ни у кого их живых за всю историю нашей планеты. Наверно, непросто нести ее, такую всемирную. «Я от нее вспотел, — говорил он. — Столько лет в метро не ездил! И охота, да боюсь: сразу узнают».
Обычно говорят о его простоте. Да, он был скромен в своих родителей — Анну Тимофеевну и Алексея Ивановича, и все-таки он не был простым человеком — хотя бы потому, что был талантлив. Не зря Сергей Павлович Королев говорил, что при достаточном образовании из него получится крупный ученый. И он много учился и за несколько дней до гибели окончил Военно-воздушную инженерную академию, знаменитую «Жуковку».
Природа, наделив его многими хорошими качествами, дала и дипломатическую жилку. Сколько доброго он сделал для Родины за рубежом уже после того, как своим подвигом обратил внимание к нашей стране даже тех, кто почти ничего не знал об СССР. Он подружил с нами целые государства и народы. Семь лет его невероятной славы и около тридцати стран, которые он посетил, были не только для того, чтобы мир посмотреть и себя показать, хотя и это имело значение. Не было у нас дипломатических отношении с Бразилией — послали не государственного деятеля, не дипломата, а первого космонавта. Когда Гагарин вышел из самолета и сел в машину, тысячи жителей бразильской столицы подняли автомобиль с ним и несли на руках до президентского дворца. После этого визита наши страны обменялись послами.
Он умел говорить и с неграмотным африканцем, и с британской королевой. Ее величество принимала его не просто в своем дворце, а в зале для особо почетных гостей, в котором из представителей нашей страны, если взять в историческом плане Россию, были только двое: один из русских императоров и первый космонавт... За стол сели трое: Гагарин, королева и переводчик. У каждого по одну руку — шестнадцать вилок, по другую — столько же ножей. Какой тут вилкой, каким ножом чего брать? «Ладно, — решил он, — посмотрю, что королева будет делать, то и сам». А она, как назло, не начинает есть, ведет светскую беседу. А гостя целый день возили, нигде не кормили, и он говорит: [349]
— Ваше Величество, вы меня извините, но я простой летчик, отец у меня рабочий, мать — крестьянка, я никогда раньше не был в королевском дворце, впервые в жизни сижу рядом с королевой Великобритании и не знаю, какой тут вилкой чего брать...
Елизавета улыбнулась.
— Мистер Гагарин, я родилась в этом дворце, выросла здесь и живу и тоже не знаю, какой вилкой, каким ножом...
— Ну, тогда давайте будем пробовать все подряд! — «И я ей по-русски всего наложил в тарелку, ей так понравилось!» — рассказывал Юрий Алексеевич. Он умел запросто и естественно выходить из самых щекотливых положений. А ведь в любой стране за ним ходили толпы корреспондентов, каждый шаг его отражался в прессе — куда пошел, в какой магазин, чего купил, сколько денег потратил... Вспомнить хотя бы случай в Японии, когда он приобрел своим дочкам красивые куклы, а вечером, на пресс-конференции, ему задают вопрос:
— Господин Гагарин, вы сегодня купили японские куклы. Неужели детей первого в мире космонавта Советское правительство не может обеспечить даже хорошими игрушками?
— Вот видите, — огорченно сказал Гагарин, — завтра об этом напишут все газеты, а мне хотелось сделать сюрприз своим дочкам.
Были среди зарубежных репортеров и такие, что пытались показать его с какой-то неприглядной стороны, умалить значение его подвига. Один американец договорился до того, что надо-де еще проверить, был ли на самом деле Гагарин в космосе, может, русские все это придумали... Однако то, что связано с космосом, при нынешней технике не придумаешь и не скроешь. Не зря, когда наши запустили очередной спутник и он передавал русские народные песни, на Западе всполошились: уж не запустили ли мы на орбиту хор Пятницкого?
В Англии Гагарина попросили выступить по телевидению, причем в штатском костюме:
— Вы теперь принадлежите не только своей стране, вы — гражданин Вселенной. Вы совершили такой подвиг, который не забудется, покуда будет жить планета, вы побывали выше всех людей Земли, ваша [383] дальнейшая работа не имеет значения для человечества. Даже непонятно, зачем вы служите, летаете, носите эту военную форму...
— Я приду на выступление в военной форме, — ответил Гагарин, — потому что я офицер Советских Военно-Воздушных Сил и горжусь, что меня воспитала советская авиация. Да, я действительно побывал выше всех людей нашей планеты, я видел такую красоту, которую до меня никто не видел, но дело не в том, что я побывал так высоко, а в том, КТО и ЧТО меня туда подняли!
На другой день английские газеты поместили фотографии Гагарина под огромным заголовком: «КТО и ЧТО».
В Англии ему запомнился еще один очень торжественный прием, когда у входа в зал стояла женщина с детской коляской и он спросил:
— Наверно, не с кем было оставить малыша?
— Нет, я это сделала специально, чтобы, когда он вырастет, сказать, что он видел первого человека, покорившего космос.
«Где вы нашли парня с такой рабоче-крестьянской биографией, с такой аристократической фамилией и с такой невероятной улыбкой?» — спрашивали за рубежом.
«У нас много таких», — хотелось ответить. И все-таки...
— Ты знаешь космонавтов, — как-то сказал мне Борис Алексеевич Гагарин. — Но правда же, Юрка лучше всех, и не потому, что мой брат!
И не возразишь. Каждый из них по-своему хорош, и все же первого определили безошибочно.
У комиссии был большой выбор: три с половиной тысячи кандидатов! Обязательные условия — все войсковые летчики, все добровольцы. К тому же вес не должен превышать 68 кг. Все наши первые космонавты были невысокого роста. Отобрали 100 человек, а в первый отряд из них зачислили 20. Из этой двадцатки наиболее подготовленными к первому полету в космос оказались шесть. Но из шести полететь должен был все-таки один, и 8 апреля 1961 года первым был назван Гагарин, а 10 апреля его утвердила Государственная комиссия.
Наверно, это было оговорено заранее, но, когда генерал Каманин докладывал о том, что в качестве [350] кандидата на первый космический полет представляется военный летчи» (а все шестеро присутствуют здесь, все военные летчики), старший лейтенант Советской Армии (а они все старшие лейтенанты), в это время Королев на листе бумаги большими буквами написал «ГАГАРИН» и показал Каманину.
«А знаете, почему после собак решили послать в космос офицера? — подмигивал Гагарин друзьям. И сам отвечал: — Да потому, что офицерская жизнь наиболее похожа на собачью».
Космонавт Владислав Волков рассказывал, что есть в отряде традиция: когда космонавты едут на старт, автобус останавливается за полкилометра до ракеты, и ребята тайком от врачей закуривают. Начальство сначала пыталось возражать, но потом смирилось, ибо впервые на этом месте 12 апреля 1961 года остановился старший лейтенант Гагарин, чтобы через несколько минут занять место в космическом корабле.
Военные, встретившие его после приземления, называли «товарищ майор». Он удивлялся, не зная, что министром обороны уже подписан приказ. Необычен этот документ, проникновенные в нем слова и хочется привести его здесь:
«ПРИКАЗ МИНИСТРА ОБОРОНЫ СССР № 77
12 апреля 1961 г. Г. Москва.
Космонавт Военно-Воздушных Сил старший лейтенант Гагарин Юрий Алексеевич 12 апреля 1961 года отправляется на корабле-спутнике в космическое пространство, чтобы первым проложить путь человека в космос, совершить беспримерный героический подвиг и прославить навеки нашу Советскую Родину.
Приказываю: в соответствии с положением о прохождении воинской службы офицерами, генералами и адмиралами Советской Армии и Военно-Морского Флота старшему лейтенанту Гагарину Юрию Алексеевичу присвоить внеочередное воинское звание майора.
Приказ объявить всему личному составу Вооруженных Сил СССР.
Министр обороны СССР
Маршал Советского Союза
Р. Малиновский». [351]
Это была самая первая награда Гагарину за его подвиг. На приказе, в левом верхнем углу, резолюция: «Каманину. Проверьте, объявлен ли этот приказ т. Гагарину. 18.04.61 г.» И подпись соответствующего начальника. Это по-русски. 12 апреля Гагарин побывал в космосе, 14-го он стоял в майорских погонах на Мавзолее, а 18-го «проверьте, объявлен ли этот приказ...»
Что творилось в Москве 14 апреля! Он не ожидал такого торжества. Я спрашивал у его брата Бориса, знал ли кто из родственников, что Юра полетит в космос.
— Даже отец и мать не знали. Отцу на переправе сказали об этом, а он в ответ: «Ты ерунду не пори, а давай лучше на том берегу по маленькой». Мать дома работала. Никто не знал. А я знал!
— Откуда?
— Он прислал матери письмо, просил приехать к нему. Мы были у него в марте 1961 года. Приехали в Москву в «Детский мир» купить костюм моей дочке. Вышли из магазина, у тротуара стоит черная «Волга». Я спрашиваю: «Юра, а у тебя скоро такая будет?» «Скоро», — сказал он и посмотрел на небо. «А денег где возьмешь?» — спрашиваю. «Тут одно дело предстоит, — отвечает он, — если все удачно обойдется, отломится мне на «Москвича», будем на рыбалку ездить!»
Этот искренний человек нисколько не рисовался. Он как бы сам до конца не понимал значения своего подвига — не то чтобы не понимал, но относился к нему как к важному и нелегкому делу, а не как к грядущей славе и ее атрибутам.
Я читал его письмо к матери от 13 февраля 1961 года. Он переживает за Валю, которой скоро рожать, просит привезти кое-что по хозяйству и две подушки, а то им с Валей не на чем спать, а главное, скорей самой приехать, — возможно, впереди у него будут такие дела, что свидеться больше не придется...
Никто не мог гарантировать, что он останется жив. До него запускали корабли с манекенами, но стопроцентной уверенности быть не могло. Можно продублировать систему, но не человека. К тому же в мае 1960 года первый пробный тяжелый спутник вместо торможения пошел вверх... Правда, второй, с [352] собаками, слетал нормально, но третий взорвался, а четвертый упал в Подкаменную Тунгуску и разбился. Таким образом, к марту 1961 года счет был 1:3 не в нашу пользу.
Взяло верх мужество Королева. Он решился на запуск человека и сказал в Центральном Комитете:
— Гарантировать я ничего не могу, но мы сделаем все.
Ему разрешили провести еще два зачетных пуска с манекенами. 9 и 27 марта две машины выполнили свои задачи, и предварительный счет побед и неудач сравнялся — 3:3. На втором запуске присутствовала вся шестерка космонавтов. А 11 апреля, когда ракету вывезли на старт, Королев предложил устроить встречу первого космонавта и его дублера со стартовой командой:
— Пусть посмотрят друг другу в глаза, почувствуют взаимную ответственность, чтобы не получилось потом гвоздя в сапоге! — Одно из любимых королевских выражений.
В ту пору космонавт весь свой полет по сути являлся пассажиром, зависящим от Земли. Таково его положение и сейчас до выхода на орбиту. А Гагарину и Титову было запрещено что-либо трогать в корабле, разрешили только крутить «спираль Архимеда», чтобы контролировать их психику. Космонавт — исполнитель того, что придумано на Земле, поэтому и была столь уместна эта взаимная встреча творцов и исполнителей.
Тюльпаны на космодроме совсем невзрачные — хилые желтенькие цветочки. Да и немного их было в апрельской степи. Больше — пропыленная с осени полынь, перекати-поле да суслики. И все-таки тюльпаны... Нарвали их, байконурских, и преподнесли Гагарину и Титову. До этого стартовики пускали ракеты без людей, и были случаи — старт разносило. А теперь человек...
Правда, была предусмотрена система аварийного спасения: в случае неприятной неожиданности двое у перископа должны доложить Королеву: «Авария!» Главный, принимая решение, называет оператору [353] пароль «Яхта», оператор нажимает кнопку, и из корабля выстреливается кресло с космонавтом, и^ если ветер будет менее шести метров в секунду, человека спасут. Специально тренированные люди бросятся ему на помощь. Но хорошо, что ничего подобного не случилось, ибо, как после просчитали, авария происходит за 0,3 секунды, а спасательная операция требует как минимум 4–5 секунд...
Королев не любил киносъемку. Поэтому так мало кадров снято 12 апреля. Самого Королева снимали уже после полета Титова...
«А Гагарин — железный парень, только щеки порозовели и голос стал слегка глуховатым, но в голосе улыбка! — говорит Герой Социалистического Труда А. С. Кириллов, который в тот день был «стреляющим» — нажимал самую главную кнопку. — Гагарин шел, как Матросов на дзот».
Перед тем как включить зажигание, Кириллов почувствовал: вспотели руки. Взглянул на стоящего рядом Королева. Главный конструктор не спал всю ночь. «Глаза у него вместо карих стали черными, лицо побелело и, казалось, окаменело. Дрожащей рукой я нажал кнопку: прошли бы скорей 40 секунд, потом включалась автоматика...» i — Ну, поехали!
Он сказал не просто «Поехали!», а именно так. Как русский ямщик.
Кто-то подошел к Королеву:
— Сергей Павлович, можно тихонько: ура!
Но «СП» так рявкнул, что снова стало тихо. И только когда, поговорив со всеми службами, он убедился, что дело идет нормально, все стали целовать друг друга. И Королев, этот на вид суровый и отнюдь не сентиментальный Королев, подошел к «стреляющему», снял свою нарукавную повязку «руководитель полета» и сказал:
— Распишитесь мне здесь, пожалуйста, и поставьте число и время.
И все поняли, что этот момент стал историческим, момент, на который Королев работал всю жщнь. Человек пошел в космос.
— Вот этим, — Королев ткнул себя пальцем в лоб, — я понимал, что мы сможем такое сделать, но [354] вот этим, — он приложил руку к сердцу, — я не могу поверить, что мы сделали это сами, вот этими руками!
...Когда Гагарин улыбался с трибуны Мавзолея, внизу стоял никем не замечаемый человек с очень усталым лицом. С ним рядом женщина. Кто-то выбежал из проходящей толпы и, ни слова не говоря, преподнес Нине Ивановне Королевой букетик красных московских тюльпанов...
Такого праздника в Москве, говорят, не было с 9 мая 1945 года. Люди — их никто не просил и не заставлял — шли и шли через Красную площадь, и все хотели увидеть человека, побывавшего немыслимо где. А вечером в Кремле был прием, тоже небывалый, и первый космонавт поднимался по мраморным ступенькам дворца под незабываемый марш Красного Воздушного Флота, марш, который звучал сегодня со словами, — его пел стоящий по обе стороны лестницы хор Большого театра:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор...
А Гагарин поднимался по ступенькам получать Золотую Звезду Героя СССР. В тот же вечер Звезда Героя Социалистического Труда была вручена Королеву, но об этом газеты не писали...
Дело совсем новое, о космосе и поныне мало известно. Пройдут годы, о первом 108-минутном полете будут созданы книги. О труднейшем полете. И будут названы многие их тех, кто обеспечил этот невиданный рейс.
|
|
|
