 |
Теория доказательств в Уставе уголовного судопроизводства императора Александра II. 5 глава
|
|
|
|
Обращаясь теперь к вопросу о перемещении бремени доказания на подсудимого, в следственно-обвинительном процессе, нужно сказать, что на подсудимого бремя доказания никогда не перемещается в смысле формальной обязанности. Подсудимый ничего не обязан доказывать. Этот принцип, дающий следственно-обвинительному процессу его чисто государственный и возвышенный характер, вытекает из основных начал уголовного законодательства. На государстве лежит высокая обязанность карать преступления во имя осуществления справедливости, требующей, чтобы учинивший зло понес за то определенное страдание. Это страдание для осуществления справедливости есть великая школа для человечества. Никакие утилитарные цели не могут стоять выше главной задачи правосудия осуществления справедливости. Откуда у человечества появилось чувство справедливости от природы или путем эволюции, это в данном вопросе неважно. Идея и чувство справедливости живут в человечестве, это факт, к счастью, не подлежащий сомнению. Но для осуществления справедливости необходимо добыть сущую истину о совершенном преступлении. Государство и должно доказать виновность человека, привлеченного к суду. От обвиняемого никаких доказательств требовать нельзя, как нельзя требовать от человека, чтобы он добровольно, собственными руками, лишил себя жизни. Государство не может перемещать бремени доказания на подсудимого по следующим основаниям:
Во-первых, это может быть опасно для правосудия, для материальной истины в деле, ибо подсудимый по тем или другим причинам может относиться равнодушно к исходу дела, к своей судьбе, а следовательно, и к павшей на него обязанности доказать свою невиновность. В истории бывали процессы, в которых подсудимые по тем или другим побуждениям безучастно относились к своему оправданию. При таких условиях, перемещая бремя доказания на подсудимого, суд может сделать ошибку, невиновный может быть осужден, а такое осуждение несчастье для юстиции.
|
|
|
Во-вторых, опасно для правосудия ставить открытие истины в зависимость от самодеятельности подсудимого. Переместив на него бремя доказания, государство взваливает на него задачу, разрешение которой, может быть, и не зависит от его усилий; возможность доказать иной факт обусловлена часто стечением благоприятных условий, стечением, в котором неволен человек. Наконец, есть факты, которых, в данном случае, и вовсе доказать невозможно просто потому, что они не оставили следов, при помощи которых можно было бы восстановить их.
В-третьих, бесчеловечно наваливать на подсудимого бремя доказания. "Докажи, и ты будешь свободен", как бы говорит государство. "Но как могу я это доказать: это не в моих силах, мне негде достать доказательств" может ответить подсудимый. И если он не докажет того, что должен доказать, разве может решиться государство требовать наказания, быть может, для неповинного человека? Разве правосудие для своих кар может пользоваться несчастьем подсудимого, которому случай не дал доказательств в руки? Вот почему в следственно-обвинительном процессе на подсудимого никогда не перемещают бремени доказания. Такое перемещение onus probandi шло бы вразрез с теми высокими началами, которыми одушевлена эта форма судопроизводства, стремлением к высшей, какая только возможна для людей, материальной истине. Не налагая на подсудимого бремени доказания ни в одном пункте, следственно-обвинительный процесс в сомнительных делах отдает предпочтение тому мнению, которое склоняется в пользу подсудимого.
Наш Устав уголовного судопроизводства не налагает на подсудимого никаких обязанностей доказания. Если на следствии обвиняемый не отвечает на вопросы, предлагаемые ему следователем, то последний, записав об этом в протокол, обращается к другим законным средствам к открытию истины (ст. 406). На самом суде подсудимого, не признающего своей вины, не допрашивают (ст. 683). Хотя ст. 684 и говорит, что председатель, члены суда и присяжные заседатели могут предлагать подсудимому вопросы по всем обстоятельствам, представляющимся недостаточно разъясненными, но следующая, 685 статья, постановляет, что "молчание подсудимого не должно быть принимаемо за признание им своей вины"(7). Конечно, эти правила, можно возразить, скорее относятся к тому, что на судебном следствии нет допроса, чем к тому, что на подсудимого не перемещается бремя доказания. Однако статьи эти подтверждают и то, что подсудимый не несет бремени доказания.
|
|
|
Вглядываясь в основания, по которым в нашем Уставе уголовного судопроизводства бремя доказания не перемещается на подсудимого, мы находим в мотивах два положения.
Обвинение должно быть доказано для того, чтобы дать возможность защите представить свои доводы. Этот аргумент не исключает, однако, возможности перемещения бремени доказания, так как, если обвинитель доказал все, что от него может быть разумно требуемо, то он этим уже дает материал для защиты. В английском law of evidence принято такое же обоснование onus probandi; однако в некоторых случаях бремя доказания все-таки перемещается на подсудимого.
Как видно из мотивов к ст. 766, вторым основанием служит положение, что "подсудимый, признается невинным, доколе противное не будет доказано". Мы знаем, что и эта максима не чужда английскому праву, тем не менее бремя доказания там перемещается иногда на подсудимого. Во всяком случае, максима эта не препятствует перемещению onus probandi в тех случаях, где доказательства обвинителя вызывают сильную презумпцию в пользу обвинения.
Истинное основание, по которому на подсудимого не перемещается бремени доказания, заключается в следственном начале нашего судопроизводства. Это начало, возлагающее на государство onus probandi, тем самым освобождает подсудимого от всякой юридической обязанности представлять доказательства. Везде, где следственное начало принято в процессе, onus probandi не перемещается на подсудимого.
|
|
|
Говоря о том, что бремя доказания всецело лежит на обвинителе, мы, понятно, не хотим этим сказать, что он должен во всех случаях доказывать и то, что по обстоятельствам дела ясно и без доказательств. В каждом случае могут быть сделаны совершенно основательные предположения, которые до тех пор имеют силу, когдa ничто не вызывает сомнения в их разумности. Так, обвинитель не обязан доказывать вменяемость в тех случаях, где ничто не указывает на ненормальное состояние душевного здоровья подсудимого. Тем более такое безусловное требование для всех случаев было бы нелепо, что в следственно-обвинительном процессе следователь сам ex officio обязан обращать внимание на признаки душевного расстройства обвиняемого. Подобные исследования ведутся ex officio. Далее, при доказывании своего уголовного иска обвинитель имеет право исходить от предположений о том, что обыкновенно по обычному ходу явлений имеет место в мире физическом или нравственном; он не обязан отправляться от предположений об исключении, которое не составляет обычного явления.
Определение второе
В смысле права защиты, бремя доказания по любому обстоятельству дела может быть принимаемо на себя и подсудимым.
Основания
Мы показали, что бремя доказания как обязанность юридическая никогда не должна падать на подсудимого. Совсем другое дело бремя доказания как право защиты. Нечего и говорить, что защита незыблемое право подсудимого и что она должна быть ему предоставлена в самых широких пределах. Не обязанный с правовой точки зрения нести на себе бремя доказания, подсудимый, однако, обыкновенно доказывает тем или другим путем ту или другую степень своей невиновности. Ясно, что при обыкновенном течении дел, прокурор больше заботится о поддержании обвинения, чем о всестороннем освещении дела, требуемом высоким идеалом следственно-обвинительного процесса; не менее ясно и то, что подсудимый направляет обыкновенно все свои усилия к тому, чтобы подтвердить свои оправдательные доводы. Бремя доказания в процессе de facto распределяется между обвинителем и подсудимым или его защитником. Итак, как бы очевидно не было право подсудимого не принимать на себя onus probandi, однако при обыкновенных обстоятельствах полная его бездеятельность в представлении оправданий может произвести крайне неблагоприятное впечатление на судей. Обыкновенно подсудимый защищается, доказывает то или другое положение. И если обвинитель для выполнения своей задачи пользуется известными правами на следствии и суде, то такими же правами, необходимыми для оправдания, располагает и подсудимый. Конечно, на предварительном следствии он не имеет защитника, но не совсем уже лишен средств к оправданию; на следствии же судебном подсудимый пользуется одинаковыми с обвинителем правами. Не говоря уже о том, что при разработке доказательств пред решающими судьями подсудимый имеет те же права, что и обвинитель; во время приготовительных к суду действий он, подобно обвинителю, может вызывать свидетелей, не спрошенных на предварительном следствии. Ст. 575: "Домогательство участвующих в деле лиц о вызове новых свидетелей, не спрошенных при предварительном следствии, председатель предлагает на разрешение суда, который при этом принимает в соображение могут ли иметь значение для дела обстоятельства, подлежащие разъяснению показаниями этих свидетелей". Поставив исполнение ходатайства подсудимого о вызове новых свидетелей в зависимость от разрешения суда, закон принял во внимание, что "даже невинный подсудимый в своем естественном стремлении оправдаться всеми зависящими от него средствами не станет различать существенных обстоятельств от несущественных и пожелает, конечно, подкрепить свидетельскими показаниями как те, так и другие", и далее, "что подсудимые, желающие скрыть свою вину, обыкновенно употребляют все средства, чтобы запутать дело и затруднить правосудие, и могут употребить во зло право вызова свидетелей на суд, если оно будет ничем не ограничено". Следующая ст. 576 дает, однако, подсудимому возможность вызвать на суд каких угодно свидетелей, только на собственный свой счет. Статья эта говорит: "Если участвующее в деле лицо в течение недели от объявления ему об отказе в вызове указанных им свидетелей заявит, что оно принимает вызов их на свой счет, то делается немедленно распоряжение о вызове сих свидетелей на счет просителя, или предоставляется ему пригласить их в суд от себя по добровольному с ними соглашению. Значительное неравенство в деле вызова новых свидетелей, конечно, остается между сторонами, так как по ст. 573 прокурору не может быть отказано в вызове свидетелей, указанных в обвинительном акте или в особом требовании, предъявленном председателю суда во время приготовительных к суду распоряжений. Закон принимает во внимание, что "прокурор как блюститель закона и общественных интересов не станет требовать свидетелей по обстоятельствам побочным или неидущим к предмету обвинения, дабы не запутать дела и не обременить никого вызовами в суд, без действительной в том нужды".
|
|
|
|
|
|
Благодушное, идеальное предположение, что прокурор будет блюстителем правды, на опыте не оправдалось. За период от 1866 г. и по настоящее время заурядный прокурор был и остается адвокатом обвинения во что бы то ни стало.
Установляя положение, что на подсудимого, по началам правильного процесса, никогда не должно перемещаться бремя доказания, мы, конечно, говорим о том, что должно быть и что в следственно-обвинительном процессе обыкновенно в действительности и есть. Но понятно, что, если материальное уголовное право по случайной непоследовательности налагает в каком-нибудь случае onus probandi на подсудимого, то он должен доказать подлежащей факт. Однако такая обязанность стояла бы, во всяком случае, в резком противоречии с истинным духом уголовного процесса. Подсудимый двояким способом может опровергать обвинение. Он может, во-первых, подрывать достоверность доказательств обвинения. Эта метода защиты, говорит Фридман, чисто критическая, чисто отрицательная, может иногда привести к величайшим результатам, так как она не готовит защитнику никакой опасности и дает ему шансы на успех даже тогда, когда он доказал только ненадежность доказательств обвинения. Эта чисто критическая и чистоотрицательная метода есть самая правильная, ибо обвинитель должен доказать свой иск. Обыкновенная фраза французских адвокатов прекрасно это выражает: "Г. прокурор, я здесь не для того, чтобы доказывать; я здесь для того, чтобы показать, что вы ничего не доказали!". Во-вторых, защитник может действовать положительным способом: он может доказать факты, стоящие в противоречии с данными обвинения, и таким образом лишить их достоверности в глазах судей. Принимая на себя бремя доказания, подсудимый находится в более удобном положении, чем обвинитель. Обвинитель должен доказать свои положения настолько, чтобы в достоверности их не было разумного сомнения; напротив, подсудимый должен доказать свои положения настолько, чтобы возбудить это разумное сомнение. Тот нуждается в уголовно-судебной достоверности, этот может ограничиться одною вероятностью, вызывающею сомнение в достоверности доказательств обвинения.
Определение тpeтьe
Бремя доказания какого-либо обстоятельства, которое предварительно должно быть доказано для того, чтобы суд допустил доказательство какого-нибудь факта, лежит на ходатайствующем о допущении.
Основания
Правило это, возлагающее бремя доказания и на подсудимого, не составляет, однако, отклонения от основного начала, что бремя доказания нераздельно лежит на обвинителе; речь идет о том случае, когда подсудимый добровольно принимает на себя onus probandi. Возлагая на себя последнее, он должен подчиниться и условиям принятия на себя этого бремени. Правило это, наконец, вытекает из необходимости; ибо стороне, желающей представить данное доказательство, удобнее, легче, а иногда ей только одной возможно доказать и обстоятельство, обусловливающее представление доказательства. Это правило вытекает для нашего процесса из ст. 575 Устава уголовного судопроизводства.
Понятно, что и на правило, выставленное в определении третьем, распространяется общее положение, что подсудимый, доказывая что-либо, должен установлять только вероятность, а не уголовно-судебную достоверность. В заключение вопроса о бремени доказания мы не можем не остановиться на одном пункте, который рассматривается английскою теорией доказательств в учении об onus probandi. Это вопрос об обязанности доказания факта, который по обстоятельствам дела специально известен или, по крайней мере, должен быть известен одной какой-либо стороне. Деятельность обвинителя вращается, конечно, в пределах возможности; lex neminem cogit ostendere, quod nescire praesumitur(8). Если представление какого-либо доказательства для него невозможно, если доказательство для него недоступно, то от него, понятно, неразумно и требовать его. Положим, для подсудимого легко, в данном случае, представление доказательства; но он не желает нести бремени доказания, он на это имеет право. Ввиду невозможности представления доказательства, находящегося в распоряжении подсудимого, обвинитель должен сделать все ему доступное для доказания своего обвинения. И если подсудимый, имеющий возможность представить доказательство, этого не делает, значит остается судить только по данным обвинения. Подсудимый, требующий, чтобы был доказан факт, который ему ближе известен, конечно, легче может его доказать. Но все-таки наложение на него бремени доказания, даже и в таком случае, было бы нарушением основного принципа следственно-обвинительного процесса. В этом процессе имеется прежде всего в виду точное удостоверение в виновности. Этот тип судопроизводства не утишается соображением, что подсудимый сам тому причиною, что данное обстоятельство осталось невыясненным.
Такое утешение, успокоение совести, пожалуй, возможно в гражданском суде, где дело идет о судьбе частного права. Но в уголовном суде главная забота государства направлена на то, чтобы открыта была материальная истина. И если она, в данном случае, не была добыта потому, что подсудимый не помог государству, то судебная ошибка, возможная и в таком случае, оттого не делается менее печальным фактом в правосудии. Нужно постоянно помнить, что в уголовном суде истцом является государство, желающее покарать человека, что подсудимый не обязан содействовать государству в изобличении собственной виновности(9). Чем независимее от объяснений и деятельности подсудимого на суд поставлено обвинение, тем сильнее и достойнее оно. Самым идеальным уголовным судом представляется нам тот, в котором при полном молчании подсудимого совершается установление его виновности, на основании доказательств, исторгающих у судей убеждение в основательности уголовного иска, представленного обвинительною властью.
Определение четвертое
Некоторые факты не нуждаются в судебных доказательствах вследствие своей установленности; судья принимает их к сведению, а в случае надобности, удостоверяется в них посредством справок, несудебным порядком.
Основания
Здесь идет речь о таких фактах, судебное доказание которых было бы совершенно излишним трудом, так как они вследствие своей официальной установленности не нуждаются в удостоверении путем судебным. Эти факты принимаются судьею к сведению ex officio (matters noticed by the court ex officio). Lex non requirit verificare quod apparet curiae. Quod constat curiae opere testium non indiget. Без доказательств, суд знает государственное устройство страны, границы ее территории, флаг, законы и учреждения ее, словом, все то, что известно как официально достоверные данные. Сторонам нет надобности доказывать, что в России, например, есть волостные суды, нет надобности подтверждать фактами, что Государственная Дума имеет известные права, что между такими-то городами проходит железная дорога. Во всех подобных случаях судья принимает во внимание известный факт на основании собственного своего знания, а если ему память изменила, то он обращается за справкою к какому-нибудь вполне достоверному источнику календарю, официальному документу и т. д. Стивэн (A digest, Art. 59) говорит, что если судья сам не желает собирать справки, то он может потребовать от стороны в процессе, чтобы она представила таковую, вполне достоверную, справку. К фактам, которые суд принимает ex officio, без судебных доказательств, относятся также вещи общеизвестные, признанные, как таковые: например, обыкновенный ход общеизвестных явлений природы, естественное и искусственное разделение времени, значение слов отечественного языка (The ordinary course of nature, natural and artificial divisions of time, the meaning of englich words).
Факты, о которых до сих пор шла речь, характеризуются не столько безусловною известностью всем и каждому, сколько официальною установленностью. Их отличительная черта состоит в том, что, в случае надобности, они могут быть проверены путем справок из вполне достоверных источников. Принятие во внимание таких фактов судьею без судебных доказательств, ex officio, не представляет затруднений: они не установляются судебными доказательствами потому, что их удостоверение иногда совершенно не нужно, а иногда легко совершается путем внесудебным, из официальных источников.
Не так легко разрешается вопрос о границах, до которых допускается на суде признание общеизвестности (notorium). Насколько общеизвестность факта избавляет стороны от доказывания его? Как определить общеизвестность? Составляя иногда признак иных фактов, которые судьею принимаются во внимание ex officio, общеизвестность обыкновенно характеризует факты, достоверность которых, хотя и не может быть установлена на основании официальных источников, тем не менее признается если не безусловно всеми, то очень многими. Есть notoria общечеловеческие, notoria известного народа и notoria какой-либо отдельной местности. Судебное свойство notorium'a состоит в том, что оно не нуждается в доказывании. Поэтому понятие notorium'a, общеизвестности, должно быть точнее определено. К сожалению, это понятие не легко поддается определению, и если бы мы даже выработали точную формулу, то она не могла бы иметь решительного значения в процессе: при принципе внутреннего убеждения, определение notorium'a не может быть обязательно для судьи. Притом нельзя не согласиться со следующими словами Эндемана: "Где судья и стороны действительно сообща работают для установления истины, пользование личным знанием совершается само собою; оно (личное знание) при этом может и не проявляться в мотивах приговора". Слова эти имеют еще более важное значение для суда присяжных, не мотивирующих вердикта. Однако теоретическое определение notorium'a тем не менее необходимо в учении об уголовных доказательствах. Английские писатели в этом случае не оказывают нам содействия, так как не дают точного понятия о том, что они называют "notorious". Вот что говорит Бэст: "Английское право крайне неохотно признает вещи настолько общеизвестными (notorious), чтобы не требовать их доказания. Дать определение notorium'a чрезвычайно трудно. В деле Ричарда Банстеро, в 1685 году, подсудимый обвинялся в обнародовании возмутительного бунтовщического пасквиля (a seditious libel). Джеффрис, как видно по делу, сказал присяжным: "Общеизвестно, что умысел заключался в том, чтобы погубить государство и короля. Старая игра была возобновлена, и этот человек (подсудимый) был главным подстрекателем". Понятно, что такое наставление присяжным крайне неправосудно. Слова Уайльда в деле Эрнеста Джонеса, обвинявшегося в бунтовщической речи на публичном митинге, бросают, кажется, некоторый свет на рассматриваемый вопрос. Судья сказал присяжным, что они должны взять во внимание то, что им известно о положении страны и общества в тот момент, когда преступная речь была произнесена. Что было совершенно безвредно в такое время, когда общество вообще было спокойно, могло сделаться весьма опасным в такое время, когда в обществе господствует чувство недовольства. Но без доказательств присяжные не могут признать достоверными обстоятельства, касающиеся того митинга, на котором подсудимым была произнесена речь". Приведенные Бэстом выдержки дают очень мало данных для установления понятия notorium'a. Когда идет речь о notorium'е, то прежде всего нужно помнить, что в этом случае не имеется в виду то личное знаниe об обстоятельствах дела или о делах подобного рода, которое случайно может быть у судьи. Хотя судья должен решать только по тем данным, которые ему представляются на суде; но нет возможности процессуально заставить судью выделить из внутреннего убеждения то, что им получено не на суде. Известное ему лично может состоять из фактов, случаев, мнений, обобщений, но все это его личное достояние, и, насколько все это повлияет на его приговор, дело его совести. Когда ведется речь о notorium'е, то имеется в виду та общеизвестность, на которую ссылается та или другая сторона в процессе. Сторона может ссылаться на общеизвестность только для процессуальной цели, именно для того, чтобы избавиться от доказывания какого-либо обстоятельства. В этом смысле notorium может быть допускаем на суде лишь при следующих условиях:
1. Notorium может быть только факт общеизвестный(10), а не какое-либо обобщение, хотя бы это обобщение и было сильно распространено в обществе. Конечно, распространенность известного обобщения в обществе может быть сама по себе предметом notorium, потому что в этом случае идет дело не о содержании обобщения, а о факте его существования в обществе. Например, у нас в обществе практикуется хищение есть общераспространенное мнение; но это не notorium в смысле общеизвестного факта, это обобщение, более или менее основательное.
2. Notorium должен быть признан противною стороною в процессе и судом; только в таком случае ссылающаяся на notorium сторона избавлена от доказания.
3. Notorium есть общеизвестный факт, а не народная молва, которая всегда нуждается в расследовании. Народная молва, как бы она ни была распространена и упорна, не есть notorium; это довольно мутный источник, могущий иногда быть поводом к расследованию, но никак не фактом, не требующим доказательств.
4. В понятие notorium'a не входит непременно общеизвестность в самом широком смысле, общечеловеческая или общенародная. Может быть notorium местный и даже судебный.
Из приведенных черт понятия notorium оказывается самою решительною признание общеизвестности сторонами и судом. Notorium как процессуальное начало не противоречит известной максиме: quod non est in actis non est in mundo *(11). Эта максима имеет в виду внесудебное знание обстоятельств уголовного дела.
Для большей ясности необходимо различать следующие понятия:
a) Notorium как факт, которого общеизвестность признана на суде сторонами и судьями.
b) Внесудебное знание решаемого дела у судей. Имеется ли таковое это может быть видно разве в том случае, когда судья коронный, мотивируя свой приговор, ссылается на личное свое внесудебное знание обстоятельств дела. Такое внесудебное знание не должно быть мотивом убеждения добросовестного судьи.
c) Судебный опыт, знание обстановки данной стороны жизни, словом знания, дающие то или другое направление мнениям и решениям судьи. Эти знания законный элемент в убеждениях судьи; они дают индивидуальность личности судьи, они сообщают особую окраску взглядам судьи на достоверность тех или других обстоятельств дела. "Присяжные", сказано в мотивах к Уставу уголовного судопроизводства, для открытия истины могут пользоваться ближайшею известностью им поведения и наклонностей подсудимого, а равно местных нравов, обычаев и порядков домашней жизни, что проливает свет" и т. д. В этом мотиве нельзя совершенно согласиться с мыслью, что присяжные могут пользоваться ближайшею известностью им поведения и наклонностей подсудимого. Такое положение противоречит основному принципу, что с обстоятельствами дела присяжные знакомятся на основании данных судебного следствия. Теоретически это незыблемо. Но присяжные люди, и если подсудимый им известен как человек или как деятель, то нет возможности изгнать это личное знание из их памяти. Нужно обладать высоким объективизмом, даваемым продолжительною умственною работою и самонаблюдением, чтобы отрешиться от того, что нам известно внесудебным образом, вынудить себя к составлению убеждения исключительно на основании данных судебного следствия. Такой способности проверять себя нельзя ожидать от 12 человек, обыкновенно не отличающихся значительным умственным развитием.
Внесудебное знание дел, подлежащих уголовному суду, в особенности распространяется прессою. Хотя обыкновенно прессе запрещается говорить до суда о делах, находящихся в производстве и еще неоконченных, но она всегда имеет возможность путем самых неуловимых намеков сделать для читателей понятным то, чего прямо сказать нельзя. Чем громче уголовное дело, тем страстнее и обыкновенно одностороннее агитация прессы. Противодействие мерами законодательными такой травле со стороны прессы едва ли достигнет цели. Недобросовестное и необузданное перо при современном состоянии общественности есть столько же грубая, сколько и могучая сила, упорядочить которую может лишь просветленное общественное мнение.
Если внесудебное знание какого-либо факта о деле, рассматриваемом на суде, известно присяжному заседателю не из общественных толков, а из других источников, то он по совести об этом должен заявить суду. Он в таком случае обстоятельствами превращен в свидетеля.
Условие второе. Тесная связь между доказательствами и предметами доказания.
Определение пятое
Обстоятельствами дела, рассматриваемого в уголовном суде, признаются: а) все факты, составляющие содержание вопроса о виновности в отдельном случае, и б) все факты, представляющиеся посредственно или непосредственно доказательствами отдельных моментов вопроса о виновности.
Основания
Вопрос о том, какие предметы составляют quid probandum (то, что подлежит доказанию) в отдельном случае, разрешается так или иначе, смотря по тому, что требуется уголовным законом для состава данного преступления, какие обстоятельства принимаются во внимание при индивидуализировании виновности подсудимого.
Таким образом, quid probandum есть вопрос того или другого отдельного уголовного случая, определяемого так или иначе в Кодексе.
Точное определение quid probandum совершается, следовательно, на основании материального уголовного права; судопроизводство как способ исследования исполняет программу, начертанную уголовным законом. Но суд весьма часто расширяет пределы судебного исcледoвaния; в особенности это имеет место в суде присяжных, которых право признавать подсудимого заслуживающим "снисхождения" часто основывается на таких обстоятельствах, которые, строго говоря, по материальному уголовному праву не входят в quid probanclum.
Не следует относиться слишком строго к подобным нарушениям формальных пределов quid probandum, часто бытовые условия преступления, не упомянутые в законе, достигают высоты важных обстоятельств, смягчающих виновность, и бросают совершенно новый свет на правило Кодекса, могущее в применении к действительности оказаться крайне несправедливым и крайне жестоким. Дело уголовной защиты освещать подобные бытовые условия, которых закон, в своем обобщении часто и не может принять во внимание. Великая заслуга уголовной защиты в истории правосудия, именно и заключается в раскрывании обстоятельств, не только смягчающих, но и совсем даже погашающих нравственную виновность подсудимого, нарушившего формальный уголовный закон. Защита есть голос жизни, протестующей против прокустова ложа норм права!
|
|
|
