 |
Теория доказательств в Уставе уголовного судопроизводства императора Александра II. 7 глава
|
|
|
|
Это учение имеет только кажущуюся силу убедительности. Оно, понятно, ищет убежища в "природе дела, указывающей на существование более удовлетворительного второстепенного доказательства"; но эта формула только замаскированное признание, что достоверность более присуща одним видам доказательств, чем другим. Такое положение, само по себе, неверно: достоверность не зависит от вида доказательства, а от его первоначальности и помимо этого качества от других конкретных свойств.
Определение девятое
"Доказательство со вторых рук", за немногими исключениями, не допускается на суде.
"Доказательство со вторых рук" (second hand evidence) и второстепенное доказательство (secondary evidence) не одно и то же.
Основания
Второстепенное доказательство есть производное доказательство, допущенное на суде потому только, что первоначальный источник, который, будь он представлен, был бы prima facie *(14) доказательством вполне годным, погиб или затерян, и потому его содержание восстановляется с помощью других средств. При допущении второстепенного доказательства суд рискует впасть в одну только ошибку. Он может быть введен в заблуждение второстепенным доказательством; первоначальный же источник сам по себе достоверен и ни в какое заблуждение вовлечь не может.
Напротив, "доказательство со вторых рук" есть, в сущности, второстепенное доказательство, но при том неблагоприятном условии, что достоверность первоначального источника ничем не доказана. Здесь доказанное отсутствие первоначального источника нисколько не дает основания для допущения второстепенного. Так, лицо А. показывает, что ему В. передал такой-то факт, показание А. есть "доказательство со вторых рук"; и если бы было даже доказано, что В. умер, что, значит, первоначальный источник безвозвратно погиб, показание А. все-таки не было бы допущено на суде. Оно могло бы быть допущено, если бы достоверность того, что сказано было В., не подлежала никакому сомнению; но такого убеждения в достоверности В. нет. Следовательно, мы здесь рискуем сделать двойную ошибку: во-первых, может статься, что В. солгал, и, во-вторых, возможно, что А. солгал. Из сказанного ясно, что между второстепенным доказательством и "доказательством со вторых рук" существенная разница, которую нужно постоянно иметь в виду: в первом случае существованиe первоначального источника не подлежит сомнению, во втором оно только предполагается, само по себе не доказано.
|
|
|
Английские юристы вычисляют пять категорий доказательств со вторых рук: 1) предполагаемое устное доказательство, передаваемое устно; 2) предполагаемое письменное доказательство, передаваемое письменно; 3) предполагаемое устное доказательство, передаваемое письменно; 4) предполагаемое письменное доказательство, передаваемое устно, и 5) описаниe вещественного доказательства.
По общему правилу, принятому в английской теории, доказательство со вторых рук на суде не допускается in causa, за немногими исключениями. Основания, приводимые в пользу такого устранения, сводятся к двум положениям:
1) сторона, против которой предъявляется подобное доказательство, не имеет возможности проверить перекрестным допросом доказательство первой руки;
2) предполагая даже, что первоначальный источник правильно передан "доказательством со вторых рук", он не представляет гарантии, даваемой присягою.
По мнению Бэста, основание для устранения доказательства со вторых рук лежит гораздо глубже. Право, по мнению этого писателя, требует вообще, чтобы доказательства давались под личною ответственностью, т. е. каждый свидетель должен представлять свое показание при таких условиях, при которых он мог бы подвергнуться наказанию за ложь. Поэтому по мнению Бэста, всякое доказательство "со вторых рук", которое не гарантировано для стороны, против которой оно представляется, ответственным свидетелем, должно быть отвергаемо. И вот этот-то пункт в деле и объясняет, по мнению Бэста, то различное отношение, в каком стоит law of evidence к второстепенному доказательству и к доказательству со вторых рук. Конечно, Бэст приводит серьезные основания; но и вышеприведенные два основания других юристов кажутся не менее справедливыми и дополняют то, что высказано Бэстом.
|
|
|
Доказательство со вторых рук обыкновенно называется в английской практике и литературе "hearsay evidence", т. е. свидетельством по слуху. Название это может ввести в заблуждение. Оно слишком узко; оно может подать повод думать, что показание, основанное на органе слуха, а не зрения, не допускается, что было бы нелепостью. Свидетель может одинаково показывать и о том, что он видел, и о том, что он слышал. Свидетель показывает, что он слышал крик: "спасайте!" Это не есть доказательство по слуху, это не есть hearsay evidence. Иногда даже то, что досталось по слуху от другого, может быть доказательством не со вторых рук. Так, свидетель показывает на суде о репутации подсудимого. Репутация составляется из мнений и слухов. Здесь свидетель должен передавать то, что ему известно по слуху. Название "доказательство со вторых рук", second-evidence, гораздо более отвечает сущности дела. Из правила о том, что "доказательство со вторых рук" не допускается на суде, существует несколько исключений. Характеристическая особенность почти всех этих исключений состоит в том, что первоначальный источник оказывается имеющим известные признаки достоверности. Так, например, во вторичном суде по делу, которое раз уже рассматривалось, показание свидетеля, допрошенного на первом суде и затем умершего, может быть допущено на вторичном суде и восстановлено свидетелем или письменными заметками, сделанными в свое время. Здесь допускается доказательство со вторых рук, но допускается именно потому, что на первом суде первоначальное свидетельство дано было под известными гарантиями ответственности и перекрестного допроса. Так, по английской теории, показание свидетеля, данное на следствии и скрепленное мировым судьей, может быть прочтено на суде, если свидетель не явился на суд лично по болезни или вследствие смерти. На этом же основании, по 626 ст. Устава уголовного судопроизводства, не воспрещается прочтение в судебном заседании письменных показаний свидетелей, не явившихся на суд за смертью, болезнью, совершенною дряхлостью или дальнею отлучкою. Показания таких свидетелей даются, под личною ответственностью, им объявляемою (ст. 442 443), и под гарантией перекрестного допроса со стороны подсудимого (ст. 448 Устава уголовного судопроизводства.).
|
|
|
Доказательство со вторых рук допускается, далее, в тех случаях, где идет дело о предметах публичного или общего интереса, как вопросы о границах владений приходов, о правах общин и т. п. Здесь хотя и даются свидетельства по слуху от других, но число свидетельствующих лиц так велико, сам предмет такого общего интереса, что достоверность первоначального источника, теряющегося в прошедшем, обеспечена старинною общеизвестностью факта и множеством лиц, его передающих.
На основании же общеизвестности, по нашему Уставу уголовного судопроизводства ст. 454, производится дознание чрез окольных людей в тех случаях, когда окажется необходимым для разъяснения дела собрать сведения о личности подсудимого. Окольные люди не свидетели, они передают то, что известно им, между прочим, и по общему слуху. Из представленных примеров исключений из правила о недопущении доказательства со вторых рук ясно, что оно допускается в тех случаях, когда явится гарантия в том, что первоначальный источник более или менее достоверен или дан был при условиях, обеспечивающих истину. В этом отношении английское право довольствуется всяким способом, подтверждающим достоверность. Всякое заявление (declaration against interest) умершего лица, идущее против его же личного имущественного интереса, допускается на суде, хотя оно, по существу, есть доказательство со вторых рук. Основание для допущения доказательства в этом случае состоит в том, что нет возможности предполагать, чтобы лицо делало ложно заявления против своего собственного интереса. Так же точно допускается как доказательство на суде всякое заявление умершего лица, сделанное им по обязанности или вследствие профессии, когда факт ему был известен и он не имел интереса во лжи. Правило это обставлено некоторыми условиями, между прочим современностью заявления с делом, о котором идет речь на суде. Допускается как доказательство и заявление лица умершего, данное им перед смертью, если лицо сознавало наступающую смерть (dying declaration). В основании допущения лежит максима: "Nemo moriturus praesumitur mentiri". Конечно, против всех этих исключений и их оснований могут быть представлены те или другие возражения. И умирающий может дать ложное показание совершенно невольно, по заблуждению. И заявление против собственного интереса может быть ложно и даже умышленно ложно. Но нельзя не заметить, что, к прискорбию, только редкое доказательство настолько безупречно, чтобы против него нельзя было представить никаких возражений.
|
|
|
Условие четвертое. Устранение ошибочных приемов при технике доказывания на суде.
Едва ли в науке права есть учение, которое имело бы такую благородную и человечную цель, как часть теории доказательств, занимающаяся установлением правил, ограждающих невиновного человека от напрасного уголовного наказания. Все наше сердце на стороне таких правил, хотя иногда может ими воспользоваться виновный для того, чтобы ускользнуть от справедливой кары. К сожалению, правила эти вообще слабо разработаны, хотя речь о них постоянно на языке как у теоретических, так и у практических юристов. Речь эта, впрочем, ограничивается всегда приведением нескольких пословиц вроде: "Лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного", "В сомнительных случаях нужно отдавать предпочтение мнению в пользу подсудимого" и т. д.
Фразы эти вследствие неразборчивого употребления их по всем делам разными ораторами трибуны поистерлись и как бы потеряли свой глубокий смысл в глазах тех, на кого они должны были бы действовать с особою силою. Но старые эти фразы имеют вечно юное содержание. Пока сердце человеческое способно содрогаться при мысли, что проливается неповинная кровь, что претерпеваются незаслуженные страдания, до тех пор фразы те будут говорить красноречиво всякому, кто мыслит, чувствует и имеет жалость в сердце своем.
Теории доказательств не следует ограничиваться только установлением правил о собирании, разработке и пользовании доказательствами. Необходимо также выработать правила о доказывании на суде, которые указывали бы лучшие пути для исследования истины на основании материалов. Материалы добыты с соблюдением правил, ограждающих их достоверность; но материалы эти могут вести к тому или другому окончательному выводу, из них можно построить то или другое здание. Какими правилами следует руководствоваться при пользовании этими материалами, при исследовании истины на их основании? Наука в деле преподавания своих советов в этом случае может действовать двумя путями. Она может дать положительные правила, показывающие, как именно следует вести доказывание, и она может дать правила отрицательные, выясняя, в какие ошибки не следует впадать, какие приемы, опасные для истины, должны быть избегаемы. Учение об ошибках в доказывании, представляя отрицательные правила, дает вместе с тем и положительные поучения: "contrarioгиm est eadem scientia".
|
|
|
Но прежде чем перейдем к изложению обычных ошибок в доказывании, посмотрим, в чем должны заключаться основные руководящие правила для исследования истины. В этом отношении мы не знаем лучших советов, чем те, которые дает Декарт в своих бессмертных "Рассуждениях о методе". Когда такой великий исследователь истины, как Декарт, говорит, что он, в своих исследованиях руководствовался определенными правилами и многим им обязан, то такие правила должны считаться золотыми, независимо от школьного вопроса о том, к какой именно методе следует их отчислить вполне или отчасти.
Декарт дает четыре правила для каждого исследователя истины.
1) Никогда ничего не признавать достоверным, пока достоверность эта не сделается совершенно очевидною, т. е. старательно избегать предвзятости и поспешности в заключениях и основывать свои суждения только на том, что представляется уму настолько ясно и отчетливо, что не возникает повода для сомнения.
2) Всякую трудную задачу дробить на столько частей, насколько это возможно и потребно для наилучшего ее разрешения.
3) Исследование вести в известном порядке, начиная с вещей самых простых и наиболее удобных для познавания, чтобы мало-помалу достичь, как бы по ступеням, познания вещей, наиболее сложных, предполагая связь даже и между такими предметами, которые не следуют один за другим в естественном порядке.
4) Вести всем фактам счет и делать обозрения их настолько исчерпывающе, чтобы можно было быть уверенным, что ничто не пропущено.
Эти основные правила должны быть прилагаемы везде, где только человек ищет истины на основании фактов, при помощи которых раскрывается или действие закона природы, или причина, вызвавшая какие-либо изменения в мире внешнем или внутреннем.
Приспособляя правила эти к исследованию достоверности в уголовном суде, мы получаем следующие руководящие начала, которые должны быть соблюдаемы при доказывании:
1) Избегать предубеждения и предвзятой идеи о виновности, доколе не получатся факты, не оставляющие серьезного сомнения ни в том, что преступление действительно имело место, ни в том, что оно совершено подсудным. Судья должен слушать свидетелей честно, воспринимая все, а не только то, что годно для обвинения, держа свою душу открытою, как говорят англичане (keep his mind open!), и не поддаваясь влиянию общественного аффекта, который Вольтер заклеймил метким словом: "la demence de la canaille" (безумие сволочи). В каждом уголовном деле должно непременно быть такое решительное, опорное доказательство, которое, при самых разнообразных личных взглядах на дело, само по себе оставалось бы твердым и сходным пунктом для обвинения. Так, в деле об убийстве найденный труп, с несомненными признаками насилия, служит неподвижною исходною точкой при исследовании дела. Этот израненный труп служит опорным доказательством, что совершено преступление. Так же точно и при доказывании виновности какого-либо лица должна быть исходная точка, такой несомненный факт, который не вызывал бы сомнений. Понятно, что когда мы здесь говорим о сомнении, то имеем в виду практическое, разумное сомнение. О теоретическом сомнении, всегда мыслимом в деле исследования фактической достоверности, здесь не может быть речи. Поспешность в заключениях и предубеждение вот зло, которого должен избегать тот, на кого пала обязанность доказывать виновность. Мы здесь, конечно, не говорим об умышленной предвзятости мнения, которую совершенно оставляем в стороне; кто по предвзятой мысли осуждает человека, тот сам преступник. Честной предвзятости, которою часто оправдывают тенденциозность в правосудии, мы не допускаем. Кто честен, тот стремится к справедливости, а справедливость не допускает предвзятой мысли о виновности.
В книге, написанной гораздо позже первого издания настоящей работы, Гроссе с большою силою обращает внимание на тот вред, который получается от предвзятого мнения в уголовном процессе. Предвзятое мнение в уголовном суде играет особую роль, по нашему глубокому убеждению, вынесенному из практики, уже потому, что все вообще производство до суда располагает к созданию у судей предрешающего мнения о виновности подсудимого. "Ведь недаром же его привлек следователь", "ведь недаром же его предали суду", эти фразы часто вполне основательны, но бывают случаи, когда они ведут к ошибкам. Я не могу забыть, как меня ввела в заблуждение манера человека держаться в одном случае установленной впоследствии судебной ошибки. Подсудимый, оказавшийся после судебного заседания невиновным, ибо был открыт настоящий виновник, обратился ко мне за защитою. Виновность его для меня была так ясна, что я уклонился от защиты. Главное, что на меня произвело неблагоприятное впечатление, было то, что когда я сказал подсудимому: "Ведь кто же другой мог совершить это похищение", он совершенно пассивно ответил: "Да, так все говорят!". А между тем в самый день его осуждения установлено было, что преступление совершил не он. Его пассивность происходила от его убитости, подавленности, от странного стечения обстоятельств, сваливших на его голову обвинение, а вовсе не от сознания виновности. Это было горе, а не раскаяние. Предвзятость мнения дается уже самим положением подсудимость. Нужна большая привычка к беспристрастному исследованию истины, к управлению своим чувством, чтобы избавляться от предвзятости мнения, когда эта предвзятость мнения внушается всею обстановкою самого суда. Проследите свои симпатии и антипатии, как часто они связаны с каким-нибудь чистейшим пустяком, лишены всякого основания. Темные очки, надеваемые для защиты больных глаз от резкого света, скольким людям вредят! Иной всегда должен делать над собою усилие, чтобы внушить себе, что темные очки ведь ничего не доказывают, кроме слабости зрения. Бельмо на глазу, сколько вреда оно причиняет несчастным! В одном деле мой подзащитный, обвинявшийся в убийстве, имел бельмо на глазу. Он был осужден, хотя и не за убийство. После дела, в разговоре с одним из присяжных, я заметил: "Для обвинения в убийстве вы ведь не имели данных, почему же вы его признали виновным в нанесении ран?" Присяжный, не отвечая на вопрос, заметил вскользь: "Пренеприятная у него физиономия, бельмо! Бог шельму метит". "Бог шельму метит" эта фраза немало, должно быть, причинила бед в уголовном правосудии.
2) При доказывании необходимо дробить дело на части, насколько возможно; при таком делении отчетливее выделяются трудные задачи в деле и основательнее можно рассмотреть каждую в отдельности. Это правило имеет особенное значение для дел сложных, в которых много обстоятельств и, следовательно, большое количество доказательств. Даже при разработке доказательств на судебном следствии гораздо лучше разбить большое дело на отделы и рассматривать доказательства по группам. Наш Устав уголовного судопроизводства дает полную возможность действовать таким образом. В ст. 613 читаем: "Направляя ход дела к тому порядку, который наиболее способствует раскрытию истины, председатель суда может распорядиться, чтобы судебное следствие производилось сначала в отношении к одному, а потом в отношении к другому из обвиняемых в совместном совершении преступления; но он не вправе устранить никого из них от предъявления замечаний как по существу всего дела вообще, так и относительно способа его производства на суде". Высшая обязанность председателя так поставить дело, чтобы присяжным легко было воспользоваться доказательственным материалом, чтобы он им доставлялся в отчетливых группах за и против подсудимого. Председатель, не заботящийся об этом, не судья, а чиновник, годный, пожалуй, для канцелярии, но никак не для живого дела правосудия; председатель, не умеющий этого сделать, есть бездарный человек, вредный для суда. На присяжных часто взваливают ответственность за неудачные приговоры, забывая, что в промахах суда присяжных обыкновенно виноваты неспособные люди, действующие в роли судей.
3) При доказывании нужно начинать с простейших вещей и постепенно восходить до более сложных, предполагая связь между отдельными фактами даже тогда, когда они как бы не находятся между собою в последовательном порядке. В делах уголовных со сложными обстоятельствами чрезвычайно важно вести доказывание в порядке, при котором анализ начинается с самых простейших вещей. В особенности применение этого правила важно в тех случаях, где все дело основано на косвенных доказательствах, на уликах. Не менее потребно соблюдение этого правила в тех делах, где необходимо, на основании разрозненных фактов, производить психологический анализ деяния подсудимого. Психологический анализ кажется многим делом легким, так как они разумеют под ним совершенно произвольные предположения, основанные не столько на положительных данных, сколько на фразах, полученных из романов и повестей *(15). Но мы здесь говорим о научном психологическом анализе, опирающемся на факты, раскрытые судебным следствием. В этом случае, чрезвычайно важно, не увлекаясь предвзятою идейкою, начать анализ с простейших вещей и восходить до более сложных, мало-помалу, как бы по ступеням. Такой метод может удержать от насилия над фактами, производимого часто совершенно незаметно путем прилаживания фактов к произвольной гипотезе. Великую ответственность берет на себя тот, кто восстановляет пред судом душевные движения подсудимого при совершении деяния. Такое изображение душевных движений может влиять на присяжных, и оно может быть в то же время лишь фантазией оратора. Между тем как бы мы ни сторонились от психологических анализов, избегнуть их невозможно: раскрыть мотив преступления необходимо в каждом преступлении.
4) При доказывании следует делать исчерпывающие обозрения имеющихся фактов. Факты любят счет. Верный счет мешает односторонности, подрывает произвольные предположения, останавливает чересчур смелую кисть судебных артистов, любящих рисовать "картины" на основании доказательств и собственной неупражненной мысли.
Изложенные правила, извлеченные из метода Декарта, кажутся простыми, элементарными. Но они имеют важное значение как наставления для правильного ведения доказывания. Этих правил совершенно достаточно, чтобы, насколько возможно, обеспечить истину, при выводе заключения из добытых материалов. Конечно, при этом делается предположение, что, выражаясь словами Декарта, мы примем твердое решение никогда не отступать от применения каждого из этих правил. Метод исследования истины тогда приносит пользу, когда он входит в привычку человека, делается его обычным приемом. Недостаточно знать, что есть на свете такой-то метод, что он складывается из таких-то приемов: его нужно практиковать на деле.
Приступая к изложению обычных ошибок в доказывании, мы должны, прежде всего, заметить, что не столько заботимся о систематизации их, сколько о том, чтобы указать на те из них, которые, наичаще встречаясь, наиболее вредят уголовному правосудию. Доказывание есть логический процесс; следовательно, учение об ошибках в этом процессе относится к логике, и мы бы вторглись в область последней, если бы вздумали излагать полное учение о логических ошибках. Далее, мы должны обратить внимание на то, что дело здесь идет о доказывании, а не о суждении, о сторонах, а не о судьях. Поэтому мы здесь не будем рассматривать причин судебных ошибок интеллектуальных и моральных. Какие процессуальные ошибки делаются сторонами в доказывании на суде вот наш предмет. При этом для нас безразлично, есть ли причина ошибки умственное несовершенство, увлечение, недобросовестность или какое-либо другое состояние. Каково бы ни было настроение судебной стороны, она стремится доказывать; это доказывание и занимает нас.
Определение десятое
Отсутствие доказательств невиновности не следует превращать в доказательство виновности.
Основания
Как уже выше указано, сколько бы ни говорили о том, что подсудимый почитается невиновным, доколе не доказано противное, но подсудимость сама по себе, нахождение на скамье подсудимых, создает для человека крайне неблагоприятное положение в судебном состязании.
В лучшем случае думают: "Что-то есть". Этим "что-то есть", незаметно поддерживающим обвинителя, последний часто пользуется в своей выгоде. Свои слабые положительные доказательства он старается укрепить тем, что подсудимый не представил никаких доказательств невиновности. Указывая с особою силою на то, что подсудимый не дал никаких оправданий, обвинитель, в пылу спора, часто как будто забывает, что он и сам не представил никаких положительных доказательств. В хаосе судебного состязания бремя доказания часто незаметно перемещается, даже тогда, когда подобное перемещение не имеет никакого основания. Судебный спор не есть ученый диспут; он производится бесцеремонно и весьма часто крайне недобросовестно. Где недостает довода, там его заменяют ловким словом; где нет доказательства, там его восполняют подозрением, высказанным решительным и убежденным тоном. Разгулу слова здесь иногда не бывает границ, и аргумент, бесцеремонный, как кулак, часто потому только приводится, что вообще его можно привести физически, хотя бы в интеллектуальном или нравственном отношении, он и был совершенно неуместен, лишен всякой правды. Презумпция о том, что подсудимый предполагается невиновным, доколе противное не доказано, конечно, не останавливает крайнего обвинителя; она, ведь, идет не ему в пользу, а подсудимому. Притом, как мы уже заметили, подсудимость создает также свою презумпцию, если не формальную, то, во всяком случае, способную влиять на присяжных во вред подсудимому.
Ошибка, о которой здесь ведется речь, очень часто совершается, по тем или другим мотивам, обвинителями. Конечно, знающий защитник сумеет указать присяжным, что обвинитель в этом случае действует неправильно, что он черпает свою силу не из положительных доказательств виновности, а из отсутствия доказательств невиновности.
Председатель обязан разъяснить присяжным в рассматриваемом случае, что обвинение должно иметь собственные свои силы, а не питаться бессилием подсудимого. Он должен разъяснить присяжным, что презумпция о невиновности подсудимого должна быть положительным образом опровергнута обвинителем. Презумпция о невиновности, как совершенно справедливо замечает Уэтли, не означает, что мы должны считать невиновность подсудимого признанною, будь это так, его бы следовало освободить или что его невиновность уже a priori более вероятна, или же, что большинство привлекаемых к суду невиновно. Она означает только, что бремя доказания лежит на обвинителе. Конечно, правило о бремени доказания почти не имеете значения в чисто ученом споре, где добывается истина ради истины, без всяких практических целей; но в житейском деле, где исход спора влечет важные последствия для лица или лиц, правило это играет важную роль. От применения правила этого на суде зависит тот или другой результат для права, государства и отдельного лица. Возможное соображение обвинителя, что не в том дело, кто доказал и каким путем доказал, а в том, чтобы вообще было доказано и чтобы вообще была добыта истина, не имеет никакого значения в смысли аргумента. "Нам нужна истина, а не распределение бремени доказания, нам нужна правда, а не соблюдение формалистики в споре!" могут воскликнуть обвинители. Но подобные соображения могут иметь успех только пред людьми, неспособными ни к какой логической работе. Истина добывается на суде в организованном состязании, обставленном определенными условиями, обеспечивающими в большинстве случаев от ошибок. Соблюдение этих условий является главною гарантией суда в государстве, которое не есть семья, где несправедливо данная затрещина заглаживается ласкою. Государство есть область права, а приговор судебный акт юридический, основанный на постановлениях закона. Дело идет об истине судебной.
Определение одиннадцатое
Доказательства ложности оправданий подсудимого не могут восполнить собою недостачу в положительных доказательствах виновности.
Основания
Одна из весьма обыкновенных ошибок обвинителя заключается в том, что он заменяет положительные доказательства виновности доказательствами ложности оправданий, приводимых подсудимым. Под влиянием страха грозящего наказания и совершенно невинный человек может прибегнуть к ложным показаниям. Обвинителю весьма часто удается вполне доказать ложность представленных подсудимым объяснений, и дело затем принимает такой вид, как будто обвинитель исполнил свою задачу подтвердил свое обвинение. При неискушенности подсудимого обвинитель весьма часто пользуется этим приемом, который требует и меньше труда, и меньше остроумия. Конечно, изобличенная лживость оправданий подсудимого при положительных доказательствах его виновности всегда будет играть в глазах судей решающую роль. Но мы здесь говорим о тех случаях, когда обвинитель стремится заменить доказательства виновности единым лишь изобличением лживости оправданий, представленных подсудимым. При отсутствии положительных доказательств виновности подобные ложные объяснения подсудимого не должны считаться доказательством против него. Бывает такое несчастное стечение обстоятельств, когда подозрение, павшее на невинного человека, имеет какую-то фатальную вероподобность. Подозреваемый, сознавая это несчастное стечение обстоятельств, теряет под влиянием испуга, волнения душевное равновесие, приходит в отчаяние и начинает лгать самым пагубным для себя образом. Раскрыть такую ложь часто очень легко. Но разве такое разоблачение доказывает основательность обвинения?
Невинные подсудимые не только дают ложные показания, они иногда подтасовывают фальшивые доказательства для того только, чтобы доказать свою невиновность. Старый английский судья Эдуард Кок рассказывает в этом отношении чрезвычайно интересный случай, пользующийся большою популярностью в английской литературе по теории доказательств. Одному дяде поручено было воспитание племянницы, имевшей право на кусок земли по завещанию отца, наследником после нее должен был быть дядя. Владелицей земли она должна была сделаться по наступлении 16-летнего возраста. Однажды, когда ей было лет 8 или 9, дядя наказал ее за какой-то проступок. Свидетели слышали ее крики: "Дяденька, дяденька, не убивай меня?". После этого девочка исчезла; несмотря на все старания, ее не могли найти. Дядю привлекли к суду по подозрению в убийстве, и судьи потребовали от него, чтобы он нашел девочку к ближайшей сессии. Будучи не в состоянии отыскать ее, он достал другую девочку и выдал ее на суде за свою племянницу. Обман был, однако, раскрыт, подсудимый изобличен в нем, осужден по обвинению в убийстве и затем казнен. Впоследствии открылось, что после домашнего наказания племянница сбежала от дяди, скрывалась в соседней местности, а по наступлении 16 лет явилась за получением наследства. Приводя этот случай, судья Кок говорит: "Этот случай я рассказал для двоякого предостережения: во-первых, для предостережения судьям, дабы, когда вопрос идет о жизни, не решали дел поспешно, на основании одного простого подозрения; во-вторых, для предостережения невинным и добрым людям, дабы никогда не оправдывались ложными средствами, ибо, оскорбляя Бога, творца правды, они сами себя губят, как тот дядя, о котором шла речь". В приведенном случае, обвинение имело весьма слабые положительные доказательства на своей стороне. Corpus delicti не был найден, никаким другим путем не было доказано, чтобы убийство действительно совершилось. Крик "не убивай меня!" мог быть объяснен просто тем, что эта фраза испуганной девочки была равнозначна словам "не бей меня". Исчезновение девочки оставалось, правда, ничем не объясненным; но оно все-таки не было положительным доказательством совершения преступления. Самую роковую роль разыграл обман, совершенный подсудимым для спасения своей действительной невиновности. Вообще, судебный опыт убеждает, что обманные показания и даже действия подсудимых, предпринимаемые для самооправдания, не могут служить основою для судебных приговоров. Настоящим основанием для последних может быть только доказанное обвинение, опирающееся на собственные, независимые материалы. Конечно, в действительности редко бывает, чтобы обвинитель, кроме изобличения объяснений подсудимого, со своей стороны, ничего не представил в качестве обвинительных доказательств. Но дело в том, что слабость последних ловко затушевывается силою изобличения ложных объяснений подсудимого. Выдвинувши несколько слабых подозрений против подсудимого, несколько сбивчивых свидетельских показаний, обвинитель переходит к доказательствам обвиняемого, громит и разрушает их и затем в нескольких громких фразах делает свои выводы, не заботясь особенно о том, насколько его обвинение подтверждено в действительности. Разоблачение такой методы обязанность защиты. Последняя вовсе не обязана поддерживать ложные объяснения своего клиента; она стоит самостоятельно и независимо как интегральная часть самого суда. Защита должна требовать доказательств от обвинения в этом ее главная задача. Не на личные пререкания с обвинителем должна она тратить свое время, а на критику положительных основ обвинения. Судебное состязание как словесная борьба имеет один весьма важный недостаток: под фразою можно скрыть слабость довода, под легким искажением факта можно скрыть его недостаточность, а под декламаторским тоном общую шаткость доказательственной стороны дела. Плох тот защитник, который, думая не столько о подсудимом, сколько о себе, заботится не столько о выяснении дела, сколько о том, чтобы показаться слушателям дельным и энергичным борцом. Можно на суде вопить, кричать, рвать на себе волосы, сыпать блестящими фразами и в сущности ничего путного не сделать для защиты подсудимого. Иногда плохая и крикливая защита не только ничего не делает в пользу подсудимого, но даже прямо ему вредит. Только опытный глаз знающего юриста замечает промахи подобной защиты, промахи, которые не только остаются безнаказанными, но даже оплачиваются деньгами.
|
|
|
