Теория доказательств в Уставе уголовного судопроизводства императора Александра II. 8 глава

 

Определение двенадцатое

При счете доказательств единицею принимается отдельный источник достоверности.

Основания

Хотя при системе внутреннего убеждения, как мериле силы доказательств, не может быть речи о каком-нибудь правиле, определяющем потребное количество фактов, тем не менее в каждом уголовном деле следует вести счет доказательствам, хотя бы для того, чтобы не смешивать выводов с обстоятельствами, из которых эти выводы делаются. Основным правилом для избежания подобной ошибки является положение, что в деле имеется столько доказательств, сколько отдельных фактов, подтверждающих тот или другой момент в quid probandum. Из одного и того же факта, служащего доказательством, может быть сделано несколько выводов и почерпнуто несколько данных. И хотя имеется несколько таких данных и выводов, доказательство, из которого они сделаны, остается все-таки одно. При счете доказательств следует держаться отдельных фактов, подтверждающих quid probandum. Под фактом мы здесь разумеем отдельный источник достоверности, так как самый счет может иметь один только смысл указать, сколько в данном случае мы имеем источников достоверности. Если количество доказательств само по себе имеет какое-нибудь значение, независимо от внутреннего их качества, то только в том отношении, что мы можем контролировать один источник достоверности при помощи другого. Следовательно, при счете доказательств мы всегда должны иметь в виду отдельные источники достоверности. Так, из одного и того же свидетельского показания можно почерпнуть много данных, положим 10; но это не будет 10 доказательств, ибо источник достоверности один. Хорош он все данные достоверны; нехорош все недостоверны.

Данные, извлеченные из одного и того же свидетельского показания, потому не составляют отдельных доказательств, что они не могут друг друга поверять, будучи добыты из одного и того же источника достоверности. Так, из одного и того же акта судейского осмотра могут быть извлечены многие данные и сделаны различные выводы; но доказательство мы будем иметь одно, ибо источник достоверности один. Из одного и того же факта, составляющего улику, можно сделать несколько выводов; но доказательство будет одно, так как имеется один только источник достоверности. Письменный документ, например письмо, может содержать в себе целое описание какого-либо события; но все отдельные данные такого описания не будут составлять отдельных доказательств, ибо источник достоверности один письменный документ. Заметим, что выставленного нами принципа держалась и формальная теория доказательств, определявшая наперед их силу, между прочим, на основании числа их. Она принимала за единицу не данные, а источники достоверности.

Заключения могут быть делаемы из одного доказательства и из целой их совокупности. Как в том, так и в другом случае заключение не есть доказательство, а только известное логическое отношение, в которое аргументатор ставит факт к thesis probanda. Это нужно постоянно иметь в виду. Конечно, доказательства для того и представляются суду, чтобы из них делать заключения к factum probandum. Но самое заключение как личный взгляд аргументатора не есть доказательство, а только объяснение. Вот почему при оценке доказательственного материала следует строго различать самые доказательства, источники достоверности и выводы, сделанные из них сторонами. Конечно, в пылу судебной битвы подобные выводы часто смешиваются с самими доказательствами; но в теории, где вопросы рассматриваются в отрешенности их от условия деятельности, эти вещи должны различаться. В пределах, установленных условиями процессуального доказывания, сторона может делать двоякого рода выводы:

а) Она может установлять отношение между доказательством и factum probandum. Так, из найденного на песке следа можно сделать заключение, что это след подозреваемого. Далее, из этого заключения можно сделать другое, что на этом месте был подозреваемый, так как его ноги оставили след. Таким образом, мы имеем два вывода из одного и того же источника достоверности (след); но это выводы, а не доказательства. Ибо из того, что на песке найден след, сделанный обувью подозреваемого или такою, как у подозреваемого, можно сделать целый ряд более или менее произвольных заключений; но все эти заключения не доказательства, а только те или другие объяснения аргументатора.

b) Сторона может из той или другой собственной группировки источников достоверности, представленных по данному делу, сделать общий вывод о доказанности thesis probanda. Такая группировка, произведенная стороною, представляет общий взгляд на всю массу доказательств; но сам по себе он не доказательство. Конечно, в массе доказательств всегда следует искать связь, факты всегда следует соглашать. Но все это выводы, а не доказательства, выводы, весьма часто смелые и поспешные. Было бы роковой ошибкой смешивать при доказывании источники достоверности с подобными группировками их. Сама по себе группировка представляет богатый источник ошибок, ибо человек иногда предполагает связь там, где ее в действительности нет. Но искание такой связи особенность человеческого ума и настоятельная необходимость. Группировка доказательств связывает их в одно и превращает в плотную массу, составляющую основу судебного приговора.

c) Сторона делает, наконец, выводы о степени достоверности того или другого доказательства. Конечно, эта категория заключений никем и не может быть смешана с доказательствами, ибо она только оценка силы этих последних. Подобная оценка не восстановляет прошлого события на основании источников достоверности, а определяет по тем или другим признакам годность этих последних.

 

Определение тринадцатое

Обвинитель не должен преувеличивать значения имеющихся в деле доказательств.

Основания

Оценивая по тем или другим признакам силу представленных по делу доказательств, обвинитель не должен преувеличивать их значения. Такое преувеличение серьезная ошибка, каков бы ни был побудительный мотив его. Наш Устав уголовного судопроизводства в ст. 739 предусматривает подобную ошибку. В этой статье сказано: "Прокурор в обвинительной речи не должен ни представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения имеющихся в деле доказательств и улик или важности рассматриваемого преступления"(13). Преувеличение силы имеющихся доказательств может быть сделано двояким образом:

a) Обвинитель может указывать только на обвинительные доказательства, совершенно упуская из виду обстоятельства, ослабляющие представленные доказательства. Так, он может говорить только об обвинительном свидетельском показании, не упоминая о том, что на судебном следствии было и другое показание, ослабляющее то показание. Он может комбинировать обвинительные улики, не упоминая о том, что есть улики оправдания или противоулики. Он может целиком основываться на заключении одного эксперта, не обращая должного внимания на мнения других сведущих лиц. Действуя таким образом, умышленно или неумышленно, обвинитель отступает от настоящего своего призвания преследовать истину, а не партионную цель. Все подобные ошибки обвинителя уловимы; их можно указать ему, так как судебное следствие проходит пред судом и присяжными и составляет общий для всех источник, из которого черпаются сведения для решения дела.

б) Обвинитель может преувеличивать значение имеющихся доказательств в противность закону, который некоторым доказательствам сам косвенно придает меньшее значение. Так, по нашему Уставу уголовного судопроизводства не всем свидетелям дается присяга. Есть категории свидетелей, совсем не допускаемые к ней по требованию стороны. Как в том, так и в другом случае, бесприсяжное показание должно считаться по косвенному указанию закона как бы менее достоверным, чем показание, данное под гарантией присяги. Понятно, что обвинитель преувеличивает значение бесприсяжного показания, если он доказывает, что оно имеет такое же значение, как и присяжное. Мы, конечно, не желаем этим сказать, что бесприсяжное показание есть доказательство несовершенное, мы не намерены возвращаться к преданиям формальной теории доказательств; но что бесприсяжное показание стоит, по общему значению своему, ниже присяжного, в этом не может быть ни малейшего сомнения. Было бы странно слышать от обвинителя такую фразу: "Правда, что закон по отводу стороны не допускает потерпевшее лицо к присяге, но от того показание потерпевшего не стоит ниже показания присяжного свидетеля". Такое заявление, иногда действительно делаемое на суде обвинителем, неправильно по существу. Оценка силы показаний свидетелей принадлежит присяжным, по внутреннему убеждению их. Но из закона, определяющего процессуальные условия судебного следствия, вытекают известные признаки для оценки силы доказательств. Эти признаки являются предостережениями при определении веса доказательств. Не обращать на них внимания нельзя; это, во всяком случае, ошибка, могущая повлечь иногда неправильный приговор. Признаки достоверности доказательств, почерпаемые из закона, должны быть излагаемы присяжным, дабы им известно было, что даже при системе внутреннего убеждения законодатель различает более или менее достоверные (конечно, in abstractо) доказательства.

Мы здесь не касаемся других способов искусственного возвышения силы доказательств в глазах судей посредством возбуждения в последних различных страстей. Обращение к страстям есть очень обыкновенный прием ораторов. Было бы наивностью требовать от них, чтобы они не делали подобных обращений. Апелляция к страстям малообразованных людей есть такое годное орудие, от которого плутоватые ораторы едва ли могут отказаться. Возбуждая страсти судей, ораторы делают их, смотря по надобности, более требовательными или менее требовательными к доказательствам. Человек, возмущенный жестокостью преступления, скорее склонен к осуждению, чем к оправданию; в этом случае он делается, помимо даже сознания, менее осторожным и строгим в разборе доказательств. Вот почему Устав уголовного судопроизводства требует, чтобы обвинитель не преувеличивал важности рассматриваемого преступления. Но, допуская обращение к страстям как неизбежное зло в судебных состязаниях, мы можем требовать одного, чтобы в доказывании совершения преступления избегаемы были все ошибки, способные вводить в заблуждение. Мы имеем полное право требовать, чтобы доказывание индивидуального события не было основываемо на аналогиях, а только на обстоятельствах данного дела. Вообще все соображения, в виде аналогии, примеров, пословиц, когда они направлены к подкреплению доказательств факта прошлого события, к делу не относятся и ничего не доказывают. То, что дозволительно в научном изложении и даже доказывании какого-нибудь исторического события, совершенно недозволительно в суде при установлении прошлых фактов. Совершившееся преступление есть событие единичное, индивидуальное, которое только и может быть доказываемо ему свойственными и индивидуальными доказательствами. Обобщения и аналогии, даже только предрасполагающие слушателя к вере в то, что данное событие имело место, не должны быть допускаемы в доказывании. Доказывание прошлого события должно быть на суде просто, отчетливо и экономно на слова, как решение арифметической задачи. Точности математической достичь, конечно, нельзя; но процедура должна быть избавлена от посторонних и вредных примесей, не относящихся к делу. Доказывание прошлого события для установления его достоверности складывается из следующих элементов:

а) изложения имеющихся доказательств;

b) их анализа;

c) оценки их силы по известным признакам.

Все, выходящее из этих рамок, не может быть доводом при установлении фактов. Обязанность председателя наблюдать, чтобы при доказывании не приводились вещи, не могущие быть доказательствами. В ст. 611 Устава уголовного судопроизводства сказано: "Председатель суда управляет ходом судебного следствия, наблюдает за порядком объяснений и устраняет в прениях все, что не имеет прямого отношения к делу". Слово, на суде дается сторонам не для того, чтобы они излагали всякий вздор, какой им придет в голову. Нужно помнить, что участь подсудимого зависит от той ясности, с какою предлагаются присяжным доказательства. Истинное красноречие судебных ораторов заключается не в многословных излияниях, а в деловом разборе доказательств. Оратор, исполняющий эту задачу как следует, помогает суду и присяжным. Фразер, обращающий внимание не на дело, а на эффект от слов, увеличивает только трудности в процессе. Известный английский судья Стивен в своем новейшем труде, воздает хвалу английским адвокатам за их достойную и спокойную манеру ведения защиты на суде. Он говорит: "Только немного можно представить более сильных доказательств простоты английского вкуса в деле красноречия, чем тот крайне прозаический характер, которым отличаются судебные речи в защиту подсудимых. Даже в тех случаях, когда преступление выдается своими патетическими или драматическими обстоятельствами, адвокаты обеих сторон ведут дело с таким спокойствием, как если бы вопрос шел о взыскании по векселю. Такой способ заслуживает полного одобрения. Красноречие, в смысле взывания к чувствам, невозможно без большей или меньшей при этом дозы лжи, а неудачное покушение на страстное красноречие есть одна из самых презренных и смешных вещей, не говоря уже о том, что оно почти всегда пошло".

Этим мы заканчиваем изложение процессуальных ошибок в доказывании, не входя в рассмотрение ошибок, обыкновенно указываемых в логиках. Полагаем, что исследование чисто логических ошибок не входит в учение об уголовных доказательствах, так как устранение подобных ошибок есть обязанность общая для всякой умственной операции, в какой бы сфере она ни применялась. Процессуалист Китка, затронувший вопрос об ошибках в доказывании, занимается совсем не тем, чем он должен был бы заняться. Он ничего не говорит о чисто процессуальных ошибках, а дает только краткое изложение ошибок логических. Так, он отмечает следующие правила:

1) Не следует делать ошибку, известную в логике под названием petitio prinсipii, т. е. не следует предполагать доказанным то, что при помощи требуемого доказательства само еще нуждается в доказательстве. Например, А. обвиняется в воровстве. Он доказывает свое alibi, отсутствие от места совершения преступления и пребывание в другом месте, ссылаясь при этом на двух свидетелей В. и С. Но свидетели эти не видели А. в указанном им месте; следовательно, можно сделать заключение, что А. не был в том месте. Но такое заключение неверно, ибо В. и С. могли не видеть А., хотя он и мог там быть. Alibi не опровергнуто, так как показание В. и С. должно быть само доказано. Из их показания следует только, что они А. не видели; но отсюда не следует, что указанное alibi опровергнуто.

2) Не следует изменять цели доказательства (mutatio elenchi); например, свидетели видели В. с уворованными вещами у дома, где совершена была кража похожих вещей, и в то время, когда совершилось преступление. Такое свидетельское показание доказало бы только сходство вещей и еще то, что подсудимый нес эти вещи мимо дома, где совершена была кража, и в то время, когда преступление это случилось. Но все это еще не есть доказательство, что подсудимый совершил самую кражу.

3) Не следует делать ошибку, известную под названием orbis in demonstrando. Но эта ошибка многими признается тождественною с petitio principii.

4) Не следует делать прыжков в доказывании saltus in demonstrando: А. был на месте совершения преступления. Было бы прыжком в доказывании, если бы мы прибавили: "следовательно, он совершил самое преступление" ибо он мог там быть и по другой причине.

Заканчивая главу об ошибках в уголовном процессе, выскажем, что только введение защиты на предварительном следствии избавит суд от массы ошибок.

 

Условие пятое. Сроки при представлении доказательств.

 

Определение четырнадцатое

Уголовный процесс не знает безусловных сроков, по истечение которых не допускалось бы представление новых доказательств, раз судебное следствие еще не заключено.

Основания

Уголовное судопроизводство стремится к материальной истине, а потому и не может ставить представление доказательств в зависимость от каких-либо безусловных сроков. Но, совершаясь во времени и при известных процессуальных условиях, представление доказательств, неограниченное безусловными сроками, находит, однако, свои границы в периодах процесса и в известных судопроизводственных началах. Укажем эти границы.

1. Интересы государства, общества и личности одинаково требуют, чтобы уголовные дела решались, по возможности скоро. Как бы ни были недостаточны доказательства для вполне удовлетворяющего суд восстановления прошлого события, расследование дела все же не может быть ведено бесконечно, в надежде, что дело с течением времени выяснится лучше и полнее. Суд должен, по открытым данным постановить свой приговор. Представление доказательств, таким образом, находит свою естественную границу в необходимости порешить дело, и порешить как можно скорее. Решение суда считается истиною, если исполнено, в процессуальном смысле, все необходимое для того, чтобы решение вошло в законную силу.

Известная максима права res judicata pro veritate habetur *(16) есть только одно из последствий другого правила, по которому государство заинтересовано в том, чтобы судебные дела скорее вершились interest reipublicae, ut sit finis litium. Понятие res judicata влечет за собою правило о незыблемости судебных приговоров. Вот как объясняют мотивы к Уставу уголовного судопроизводства начало незыблемости судебных приговоров. "Как бы ни были широки установляемые законом средства для открытия истины, как бы ни были многосложны формы и обряды судопроизводства, для сей цели учрежденные, как бы ни было велико количество судебных инстанций, тем не менее наступает момент, когда все эти средства исчерпаны, когда все эти формы соблюдены, когда суд, исполнив все то, что в силах человеческих выполнить, торжественно произносит свой приговор. С этого момента приговор суда получает значение непоколебимого памятника человеческого правосудия, с этого момента ему, безусловно, должны подчиниться и подсудимый и общество: как подсудимый не вправе уже оспаривать свою невинность, так и общество не вправе уже доказывать его виновность. Наступает. время, когда судебное решение должно почесться истиною". Вот почему в нашем Уставе уголовного судопроизводства и находим следующие постановления: Ст. 21. "Оправданный вошедшим в законную силу приговором надлежащего суда не может быть вторично подвергнут следствию и суду по тому же самому преступлению, если бы даже открылись к его изобличению новые обстоятельства". Ст. 22. "Присужденный вошедшим в законную силу приговором к наказанию или взысканию не может быть вновь судим по тому же делу, хотя бы впоследствии были обнаружены обстоятельства, увеличивающие его вину". Это начало незыблемости судебных приговоров терпит следующие необходимые исключения: Ст. 23. "Правила, постановленные в ст. 21 и 22, не распространяются на те случаи, когда судом будет признано, что прежде состоявшийся приговор был последствием подлога, подкупа или иного преступления", и ст. 25: "Открытие доказательств невиновности осужденного, или понесения им наказания по судебной ошибке, свыше меры соседнего, признается законным поводом к возобновлению о нем дела в установленном нами порядке". Итак, представление нового доказательства невинности поставлено вне всяких сроков даже в противность началу незыблемости судебных приговоров.

2. Представление доказательств в отношении времени находит свои границы в периодах процесса. Как бы ни было обстоятельно и продолжительно предварительное следствие, все же оно должно завершиться должен наступить момент заключения предварительного следствия, когда подсудимому в этот период процесса уже нельзя представлять доказательств. Ст. 476 Устава уголовного судопроизводства говорит: "По окончании предварительного следствия судебный следователь, предъявив обвиняемому, если он о том просить будет следственное производство, спрашивает его: не желает ли он представить еще что-либо в свое оправдание?". Ст. 477: "Если обвиняемый укажет на какие-нибудь новые обстоятельства, то следователь обязан поверить те из них, которые могут иметь влияние на решение дела". Ст. 478: "Затем следователь объявляет всем участвующим в деле лицам, что следствие заключено, и отсылает все производство к прокурору или его товарищу". Этим заключительным моментом предварительного следствия естественно заканчивается для подсудимого возможность представлять доказательства в этот период процесса, конечно, если дело не подвергается дополнениям или доследованию, по требованию прокурорского надзора (ст. 512), или же по определению Судебной палаты (ст. 534). Хотя, как мы уже сказали, уголовный процесс стремится к материальной истине и потому не знает безусловных сроков, тем не менее заключение предварительного следствия не меньше может повлиять на судьбу подсудимого, чем и какой-нибудь безусловный срок. Дело в том, что не одно и то же представить доказательство на следствии предварительном и на следствии судебном. В первом случае, новое доказательство может быть полнее и основательнее обследовано. Здесь имеется, кроме того, много времени впереди, здесь не близится, как на следствии судебном, окончательный акт приговор решающих судей. Иногда новое доказательство для надлежащей его постановки требует много разветвляющихся справок, дознания и боковых следствий. Понятно, что, когда новое доказательство представляется на предварительном следствии, положение подсудимого далеко благоприятнее, так как есть время для розысков.

3. Представление новых доказательств к судебному следствию может быть совершено, прежде всего, во время приготовительных к суду распоряжений, в определенные сроки. Однако сроки эти не безусловны (см. ст. 575 577 Устава уголовного судопроизводства). По окончании и поверки всех собранных по делу доказательств на судебном следствии ни одною стороною не могут быть приводимы новые доказательства. Но если сторона признает необходимым представить по делу вновь открывшееся доказательство, то объявляет о том суду (ст. 733 Устава уголовного судопроизводства). По ст. 734 "по новому доказательству, представленному какой-либо стороною, суд обязан дать противной стороне возможность приготовиться к состязанию. В сем случае от суда зависит на основании 634 ст. отложить окончание судебного заседания(14). Из сказанного ясно, что сторонам дана широкая возможность представлять новые доказательства на судебном следствии. Но нельзя не заметить, что представление новых доказательств на судебном следствии должно иметь только значение необходимого дополнения. Далеко нежелательно, чтобы судебное следствие было превращаемо в предварительное! Совершенно справедливо, что судебное следствие есть не только поверка предварительного, но отчасти и самостоятельное исследование истины. Справедливо, что на судебном следствии могут рассматриваться и новые доказательства, не бывшие на предварительном. Но нужно всегда помнить, что судебное следствие тогда только может быть вполне удовлетворительным исследованием, когда материалы для него заблаговременно приготовлены и надлежащим образом установлены.

Превращение судебного следствия в предварительное, что правильнее может быть названо извращением процесса как явление совершенно нормальное может разве случиться под влиянием двух причин: или предварительное следствие настолько неудовлетворительно, что сторонам приходится производить его вновь на суде, или за спиною сторон стоят партии, которые борются и парализуют ход процесса новыми, быть может, даже фальшивыми доказательствами.

Первая причина может зависеть от недостатков следственной части; вторая от заражения правосудия духом партийной борьбы, какое бы основание последняя ни имела: религиозное, национальное или чисто политическое. Но какова бы ни была причина превращения, в данном случае, судебного следствия в предварительное, явление это вредно для правосудия и не должно быть терпимо. Оно противоречит основным условиям правильного хода расследования уголовного дела.

а) Представление массы новых доказательств на судебном следствии, хотя бы противной стороне и дано было некоторое время на приготовление, опасно для правильного хода правосудия, так как новые доказательства должны быть расследованы надлежащим образом, что иногда и не может быть сделано в короткое время, а именно, в течение срока, на который прервано заседание суда. Иное доказательство может потребовать самых сложных разведок, справок и даже следствия. Как же это может быть все сделано в течение времени отсрочки заседания?

б) Если подобных новых доказательств будет много, а следовательно и много отсрочек заседаний, то присяжным едва ли возможно будет получить цельное впечатление о деле. Совершенно справедливо замечают мотивы к нашему Уставу уголовного судопроизводства по этому поводу: без предварительного следствия самые положительные доказательства при рассмотрении их на суде могут потребовать различных изысканий, для которых необходимо будет прерывать судебное заседание, в противность одному из самых существенных условий для правильного отправления суда чрез присяжных, которые только при непрерывности устного следствия могут произвести решение по совокупности всех обстоятельств дела". Но обширное и многоветвистое расследование новых обстоятельств на самом судебном следствии не только противоречило бы началу непрерывности, оно наполнило бы голову присяжных многими обстоятельствами и справками, имеющими чисто временное значение, и которые, как черновая работа предварительного следствия, на судебное, при нормальном ходе дела, вовсе и не попали бы. Часто эта черная работа ни к каким положительным результатам и не ведет. Между тем при превращении судебного следствия в предварительное, все те леса, которые имеют только временное значение при установке доказательств, будут загромождать дело, обременяя его сведениями, несущественными для судей, хотя и важными для следователя. Такое затемнение дела побочными сведениями мешало бы отчетливости впечатления присяжных заседателей. По всем этим основаниям мы думаем, что допущение на суде новых доказательств должно быть допускаемо только в пределах ограниченных. Где найти пределы этого ограниченного представления новых доказательств на судебном следствии это не может быть решено каким-нибудь общим, обязательным для суда, правилом. Здесь, как бы мы ни боялись расширить пределы судейского усмотрения, мы ему должны предоставить решение этого вопроса. Напрасно бы юриспруденция пыталась отменить это усмотрение: оно неизбежно. При известном состоянии магистратуры, это усмотрение опасная вещь. Но против этой опасной вещи нет средств в науке права.

Представление новых доказательств в апелляционную инстанцию не связано апелляционным сроком и может быть сделано до открытия заключительных прений (Кассационное решение 70/429 Молова и Твардовской).

 

Конец общей части

 

 

(1) Следует заметить, что по law of evidence правила об onus probandi почти одни и те же как для уголовного, так и для гражданского процесса.

(2) Dying declaration, т. е. неприсяжное показание умирающего, сознающего, что он умирает. Это сознание наступающей смерти заменяет гарантию присяги: предполагается, что сознающий наступающую смерть не будет лгать.

(3) Best: "Презумпция о невиновности покровительствуется в праве. Эта презумпция проходит через все уголовное право; но она имеет значение и в гражданском процессе".

(4) Странно, что Beling, Strafprozessrecht в Holzendorf's Encyklopedie, т. I, s. 370, 1904 г., совершенно отрицает onus probandi в уголовном процессе.

(5) В нашем Уставе уголовного судопроизводства чисто обвинительная форма процесса существует только для дел, которые могут быть прекращаемы примирением: Ст. 104: "В делах, которые дозволяется прекращать примирением, суд ограничивается рассмотрением тех только доказательств, которые сторонами представлены или указаны".

(6) Мы не можем отказать себе в удовольствии поместить здесь слова нашего знаменитого оратора A. Ф. Кони, характеризующие процессуальные и этические задачи прокурора. Слова эти имеют особенное значение в устах А. Ф. Кони, немало поработавшего со славою на трибуне обвинения и создавшего тип русского обвинителя. "Судебные Уставы,- говорит он (см. "Краткий конспект курса уголовного судопроизводства". СПб., 1907 г. С. 197),создавая прокурора-обвинителя и указав ему его задачу, начертали и нравственные требования, которые облегчают и возвышают эту задачу, отнимая у осуществления ее формальную черствость и бездушную исполнительность. Они вменяют в обязанность прокурору отказываться от обвинения в тех случаях, когда он найдет оправдание подсудимого уважительным, и заявляет о том суду по совести, внося таким образом в деятельность стороны элемент беспристрастия, которое должно быть свойственно судье... Судебные Уставы дают прокурору возвышенные наставления, указывая ему, что в речи своей он не должен ни представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значение доказательств и улик и важность преступления". Таким образом, в силу этих этических требований прокурор приглашается сказать свое слово в опровержение обстоятельств, казавшихся сложившимися против подсудимого, причем в оценке и взвешивании он вовсе не стеснен целями обвинения. Иными словами, он - говорящий публичный судья... На государстве лежит задача охранения общества и, между прочим, преследования нарушителей закона. Практическое служение этой важной задаче выпадает на судебном состязании на долю прокурора-обвинителя, и, исполняя свой тяжелый долг, он служит обществу. Но это служение тогда только будет полезно, когда в него будет внесена строгая нравственная дисциплина и когда интересы общества и человеческое достоинство личности будут ограждаться с одинаковою чуткостью и успехом. Знаменитый московский митрополит Филарет в своей речи "о назидании ссыльных" говорит, что относиться к преступнику надо "с христианскою любовью, с простотою и снисхождением и остерегаться всего, что унижает или оскорбляет: - низко преступление, а человек достоин сожаления". Вот как понимали обязанности прокурора-обвинителя в первый период Судебной реформы даровитые выполнители идей даровитых составителей незабвенных Судебных Уставов".

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: