 |
II. Период активности ранних сарматов (IV в. до н. э. – первая половина II в. до н. э.) 2 страница
|
|
|
|
До 339 г. до н. э. (года гибели скифского царя Атея) господство еще мощного и централизованного скифского объединения простиралась, судя по сообщениям Страбона (Str. VII, 3, 18), Помпея Трога (Just. IX, 10–11) и других, от Дуная до северо‑ западного побережья Меотиды[98]. Многие исследователи считают, что началом упадка этой Скифии являлись смерть Атея и поражение в войне (Смирнов 1966: 112) с Филиппом Македонским, приведшие к «распаду скифской державы» (Блаватская 1948: 212). Не вдаваясь подробно в эту проблему, отметим, что, по данным эпитомы Помпея Трога (основного источника по истории войны Атея с Филиппом), в первом столкновении с македонским царем имели место поражение и смерть Атея, но, вопреки распространенному мнению, войну в целом скифы отнюдь не проиграли. Приведем два отрывка, обычно не привлекающие особого внимания.
Митридат < …> покорил непобедимых прежде скифов, которые уничтожили Зопириона, полководца Александра Великого, с 30‑ тысячным войском, перерезали персидского царя Кира с двумястами тысяч и захватили в бегстве македонского царя Филиппа. < …>
Некогда два царя, осмелившиеся не покорить Скифию, а только войти в нее, именно Дарий и Филипп, с трудом нашли путь для бегства оттуда (Just. XXXVII, 3, 1; XXXVIII, 7, 3).
То, что скифы, в представлении греков, не проиграли Филиппу войны в целом, подтверждает декрет в честь Диофанта, в котором говорится, что Диофант «обратил в бегство скифов, считавшихся непобедимыми, и (таким образом) сделал то, что царь Митридат Евпатор первый поставил над ними трофей» (IOSPE I2 352). Из текста ясно, что до походов Диофанта скифы считались непобедимыми в войнах с античными и восточными государствами.
|
|
|
Именно этот неопределенный исход столкновения Филиппа со скифами объясняет походы Александра в 335 г. до н. э. к низовьям Дуная и Зопириона в 331–330 гг. до н. э. в глубь Скифии, когда он дошел до Ольвии и осадил ее, но затем, при не вполне ясных обстоятельствах был все же уничтожен скифами вместе со всей армией.
В событиях 340–330 гг. до н. э. скифы выступают как внушительная сила в причерноморских степях. Видимо, в это время они еще не подверглись сокрушительному удару сарматов, хотя, по свидетельствам Евдокса, Псевдо‑ Скилака и, возможно, Эфора, были уже потеснены ими на восточных границах[99].
Борьба на два фронта с Македонией и сарматами, вероятно, подорвала могущество скифов. Видимо, в конце IV в. до н. э. сарматы обрушили на них сокрушительный удар, дважды красочно, хотя и кратко описанный Диодором. К 310 г. до н. э. на территории степей, примыкающих с севера к Сивашу, Гераклид Понтийский уже фиксирует новое этно‑ политическое образование – Сарматию[100]. Все дальнейшие активные выступления скифов связаны только с некоторыми областями Крыма и Добруджи и не затрагивали степи к северу от Черного и Азовского морей.
Следующими по времени событиями были военное выступление скифов к югу от Дуная в 313 г. до н. э., закончившееся их поражением (D. Sic. XIX, 73, 1–5), и несколько более успешное выступление в 309 г. до н. э. в Крыму и на восточном берегу Меотиды на стороне боспорского царя Сатира (D. Sic. XX, 22–24). Поскольку во время похода Александра в 335 г. до н. э. к низовьям Дуная скифы здесь не были зафиксированы, то, вероятно, их выступление здесь в 313 г. до н. э. было вызвано новым движением кочевников из глубины степей, скорее всего, под натиском сарматов. Да и участие огромного по тем временам 30‑ тысячного скифского войска в событиях на Боспоре говорит в пользу того, что большая часть скифского объединения передвинулась в Крым. Сообщение о том, что Перисад, сын Сатира, «бежав из города верхом на коне < …> нашел убежище у скифского царя Агара» (D. Sic. XX, 24), также создает впечатление, что ставка Агара находилась где‑ то неподалеку от Пантикапея, в пределах Крыма. Во всяком случае именно в самом конце IV в. до н. э. фиксируются активные выступления скифов в Добрудже и Крыму, где впоследствии обосновались скифы, вытесненные из большей части степного Причерноморья в эти хорошо защищенные области. И если закрепиться в Добрудже им сразу не удалось, то, видимо, в Крыму, именно тогда образовалась Малая Скифия, о которой сообщает Страбон (Str. VII, 4, 5).
|
|
|
Таким образом, мы приходим почти к тому же выводу, что и Б. Н. Граков: основной причиной упадка скифского могущества были не войны с Македонией, а удары более опасных кочевников – сарматов. Однако образование Малой Скифии произошло, вероятно, несколько позднее, чем полагал Б. Н. Граков, да и сама Малая Скифия, по письменным источникам, представляется несколько иной, нежели он ее рисует. По мнению Б. Н. Гракова, ранняя Малая Скифия, которую он идентифицирует с «державой» Атея, это могущественное объединение, простирающееся от Дуная или от Днестра на западе до Керченского полуострова на востоке. Центр его находится на Днепре, конкретнее – в Каменском городище. «Малую Скифию» Атея Б. Н. Граков противопоставляет Малой Скифии «в страбоновом смысле слова» (Граков 1954: 22–25). Однако ни о какой Малой Скифии в Северном Причерноморье, кроме «страбоновой», источники не упоминают, и введение в научный оборот второй Малой Скифии нам кажется малообоснованным. В «Географии» недвусмысленно сказано, что основной территорией Малой Скифии был именно Крым. В переводе В. В. Латышева отрывок звучит так: «Вся эта страна (Крым, как явствует из контекста. – Д. М. ), а также, пожалуй, и область за перешейком до Борисфена называлась Малой Скифией» (Str. VII, 4, 5). Нам кажется, нет никаких оснований включать в явно небольшую область «за перешейком» все приднепровские степи вокруг Каменского городища, расположенного далеко в степи. Поскольку Страбон считает, что Малая Скифия, расположенная в Крыму и Нижнем Поднепровье, древнее Малой Скифии в Добрудже, а последняя реально существовала уже в середине III в. до н. э., то крымскую Малую Скифию можно датировать самым концом IV – серединой III в. до н. э. Вероятно, позднее ее территория сократилась до размеров собственно степной части Крыма, так как, судя по данным Полиена в интерпретации М. И. Ростовцева, сарматы эпохи Амаги уже во второй половине III в. до н. э. занимали земли у Понта между перешейком и устьем Днепра. Безусловно, какие‑ то группы «скифского» населения еще оставались в приднепровских и побужских степях, однако военное и политическое преобладание сарматов в ту эпоху уже несомненно.
|
|
|
Таким образом, поворотным пунктом в истории причерноморских и северно‑ приазовских степей был не II в. до н. э., как принято считать, а конец IV в. до н. э. и рубеж IV–III вв. до н. э. Вывод, сделанный на основе письменных источников, подтверждают и археологические исследования. Самые поздние «царские» скифские погребения на левобережье Днепра (т. е. там, где Гераклидом Понтийским зафиксирована древнейшая «Сарматия») относятся к середине или последней четверти IV в. до н. э.; последний царский курган на правобережье Днепра – Александропольский – датируется рубежом IV–III вв. до н. э. или первой четвертью II в. до н. э. (Артамонов 1966: 52, 58; Брашинский 1967: 14, 15). В самом начале III в. до н. э. прекращают существование поселения земледельцев на правом берегу Днепра, тесно связанные со степной Скифией (Петренко 1967: 13, 24). Сам Неаполь Скифский, – по мнению многих исследователей, столица крымской Скифии – возникает не позднее начала III в. до н. э., так как древнейший материал с его территории – синопская черепица конца IV в. до н. э. – датируется 270 г. до н. э.
Создается впечатление, что если датировать огромное Каменское городище не по отдельным вещам, а по массовому материалу (импортной керамике), говорящему о стабильной жизни на части его территории, то время его возникновения не вторая половина V в. до н. э., а IV в. до н. э. и вряд ли оно было столицей процветающей Скифии (Граков 1954: 172). В первой же половине IV в. это было, скорее всего, городище‑ убежище, опорный пункт в борьбе, главным образом против восточных соседей – сарматов. Хорошо укрепленное городище одновременно могло стать и средоточием ремесла и торговли, поэтому в сохранении его оказывались заинтересованными не только скифы, но и сарматы, после того как они сломили скифское сопротивление в степях Поднепровья. Интересно, что в середине III – начале II в. до н. э. среди амфорной тары, найденной на городище, высокий процент составляют клейменные амфоры Херсонеса (Там же: 87–94), которые тогда редко встречались за пределами самого Херсонеса. Именно для этого времени письменные источники фиксируют тесные связи Херсонеса и сарматов (союзы с Амагой и Гаталом). Не являются ли херсонесские амфоры, найденные на Каменском городище, косвенным доказательством того, что в III в. до н. э. население городища уже было в той или иной степени подчинено сарматам?
|
|
|
Уверенно говорить о существовании сарматских погребений IV–III вв. до н. э. на левом берегу Днепра пока нельзя, хотя М. П. Абрамова, например, определяет некоторые погребения этого времени как сарматские (Абрамова 1961: 91–110). Надо, однако, отметить, что и другие, даже мощные удары восточных кочевников в Поднепровье прослеживаются археологически лишь косвенно. Так, гуннское нашествие отразилось, по данным археологии, в прекращении развития черняховской культуры, татарское – в гибели русских городов.
В целом можно утверждать, что археологические исследования подтверждают указания письменных источников на то, что именно конец IV – начало III в. до н. э. было переломным периодом в истории европейских степей и лесостепи.
В заключении статьи хочется остановиться еще на одной проблеме. Если ядро раннего сарматского объединения Подонья и Приазовья составляла какая‑ то новая, продвинувшаяся с востока группировка кочевников (а такое предположение, как показано выше, является наиболее вероятным), то возникает другой вопрос: откуда появились эти пришельцы, какую территорию занимали они до прихода на Дон? Дать обоснованный ответ на этот вопрос нельзя, однако один факт отметить необходимо: появление первых сведений о сарматах‑ сирматах совпадает по времени с прекращением притока оригинальных сведений об исседонах.
Различные сведения об исседонах, восходящие по меньшей мере к четырем источникам, сообщают: Алкман (вторая половина VII в. до н. э. ); поэма «Аримаспея», приписываемая Аристею (конец VII – начало VI в. до н. э., а может быть, и начало VII в. до н. э. ); Гекатей (конец VI – начало V в. до н. э. ); Геродот (середина V в. до н. э. ); Дамаст (видимо, середина или вторая половина V в. до н. э. ); Ктесий Книдский (вторая половина V – начало IV в. до н. э. ). Затем, от начала IV в. до н. э. до начала I в. н. э. включительно, ни один автор не сообщает оригинальных сведений об исседонах, да и повторение старых как будто не имеет места[101]. Любопытно, что Симмий Родосский, писавший на рубеже IV–III вв. до н. э., называет рядом с гипербореями не аримаспов и исседонов, как было принято в VII–V вв. до н. э., а массагетов (SC I: 391). Случайно ли это нарушение обычной для VII–V вв. до н. э. последовательности северных народов, или оно отражает какие‑ то изменения в северной этнокарте – сказать трудно. И с того времени, когда прекращаются сведения об исседонах, живущих за Волгой в приуральских и приаральских степях, появляются первые сведения о сирматах‑ сарматах, живущих в степях Подонья и Приазовья. Данные о них сообщают: Евдокс Книдский (ок. второй четверти IV в. до н. э. ); Псевдо‑ Скилак (вторая половина IV в. до н. э. ); источники Псевдо‑ Скимна (вероятно, вторая половина IV – начало III в. до н. э. ); Гераклид Понтийский (конец IV в. до н. э. ); Теофраст (конец IV – начало III в. до н. э. ); Каллимах и Антигон Каристский (III в. до н. э. ); легенда об Амаге (видимо, середина и вторая половина III в. до н. э. ); Полибий (в связи с событиями начала II в. до н. э. ) и т. д. Связано ли исчезновение исседонов со страниц источников с появлением первых сведений о сирматах‑ сарматах или нет – сказать сейчас невозможно, но не отметить этот интересный факт нельзя.
|
|
|
Итак, в результате исследования письменных источников и сопоставления их с некоторыми археологическими данными мы приходим к выводу, что сокрушительный удар, описанный Диодором, сарматы нанесли скифам в конце IV – начале III в. до н. э., а не во II в. до н. э., как принято считать[102]. При этом мы не отрицаем, что во II в. до н. э. в истории причерноморской степи и лесостепи происходят важные изменения, связанные с появлением роксоланов. Однако свидетельство Диодора никак нельзя отнести к событиям II в. до н. э., во‑ первых, потому, что роксоланы выступают в источниках не как враги, а как союзники скифов, а во‑ вторых, потому, что, вопреки распространенному мнению, письменные свидетельства, и более ранние и более поздние, чем свидетельство Диодора, не причисляют роксоланов к сарматам (или савроматам), а наоборот, отчетливо противопоставляют их друг другу. Однако весь круг вопросов, связанный с появлением роксоланов, должен быть рассмотрен в отдельной работе.
Некоторые проблемы этногеографии восточноевропейских степей во II веке до нашей эры – I веке нашей эры [103]
Настоящая статья является продолжением ранее опубликованной работы по этногеографии этой же области в конце VIII – начале II в. до н. э. (Мачинский 1971; 1973б). Однако рамки статьи не допускают подробного рассмотрения всех этногеографических проблем интересующего периода. Поэтому внимание будет сосредоточено на анализе сообщений о роксоланах и, в меньшей степени, об аорсах – наиболее значительных для того периода объединениях восточноевропейских кочевников, относительно которых в археологической науке имеется ряд широко распространенных концепций (Засецкая 1974).
Анализируя письменные и археологические источники, автор в предыдущей работе пришел к выводу, что мощное вторжение сарматов в Левобережное Поднепровье произошло в конце IV в. до н. э., а в III в. до н. э. они проникли и на правый берег Днепра. В III и начале II в. до н. э. сарматские орды были, судя по всему, господствующей силой в степях к северу от Перекопа и Азовского моря (Мачинский 1971: 46–54).
Следующая эпоха в истории восточноевропейских степей охватывает промежуток времени примерно от середины II в. до н. э. по рубеж н. э. Центральным источником для изучения этой эпохи является «География» Страбона (закончена в целом около 7 г. до н. э. и дополнялась вплоть до 18 г. н. э. ), в которой впервые со времен Геродота дается отчетливая и достаточно подробная картина размещения народов в степях и лесостепи к северу и востоку от Черного и Азовского морей. Как установленоМ. И. Ростовцевым и другими исследователями, источниками для Страбона при составлении этнокарты этих областей служили в первую очередь сочинения Артемидора Эфесского и Посидония, а также Феофана Митиленского, Гипсикрата из Амиса и Метродора из Скепсиса (Ростовцев 1914; 1925: 34–35, 100–102; Стратановский 1964: 785–787)[104]. Эти авторы писали в самом конце II–I в. до н. э., в эпоху митридатовских войн и сразу после них.
М. И. Ростовцев не сомневался, что этнокарта Страбона отражает реальность эллинистического времени, но он колебался, относить ли страбоновское размещение народов к концу II в. до н. э. (начало митридатовских войн), или ко времени Деметрия из Каллатиса (конец III – начало II в. до н. э. ) (Ростовцев 1914: 17). Мы полагаем, что этнокарта Страбона в основных чертах отражает действительное размещение народов конца II в. до н. э. и, возможно, I в. до н. э. Это подтверждается целым рядом соображений.
Во‑ первых, для времени от начала III в. до н. э. по третью четверть II в. до н. э. у греческих писателей почти нет сколько‑ нибудь точных данных об этногеографии Северного Причерноморья. Такой эрудированный автор, как Полибий (около 205–123 гг. до н. э. ), категорически заявляет, что о всей северной области от Нарбона до Танаиса не известно ничего достоверного (Plb. III, 37, 2). Видимо, и Деметрий из Каллатиса (рубеж III–II вв. и начало II в. до н. э. ), специально описавший причерноморские земли, не имел определенных сведений об этногеографии степей между Днестром и Доном. Во всяком случае, Псевдо‑ Скимн (конец II – начало I в. до н. э. ), опиравшийся на данные Деметрия, очевидно, не нашел у него достойных внимания сообщений для всей территории от Днестра до Дона и положил в основу своей этнокарты этих земель устаревшие данные Эфора (Ps. ‑ Scymn. 798–873). Страбон же дает как для этих, так и для более восточных областей, вплоть до Кавказа и Каспия, чрезвычайно подробную и точную этнокарту (Str. II, 5, 7; 12; 30; 31; VII, 1, 1; 3, 1; 13; 14–17; XI, 2, 1; 11; 15; 5, 1–2; 7–8; 6, 2), которая укладывается на реальную физико‑ географическую карту и карту зон растительности этой территории куда более легко и естественно, чем знаменитая этнокарта Геродота[105]. Так что вполне вероятно, что данные по этногеографии Причерноморья, использованные Страбоном, были получены уже после окончания активной научной деятельности Деметрия из Каллатиса и Полибия, т. е. не ранее последней трети II в. до н. э.
Во‑ вторых, даже те немногие новые сведения об этногеографии Северного Причерноморья, которые сообщают авторы второй половины III – середины II в. до н. э., не находят точного соответствия в этнокарте Страбона. М. И. Ростовцев считал, что данные Деметрия из Каллатиса и Страбона о бастарнах и фракийцах в Подунавье практически совпадают (Ростовцев 1914: 12), что, на наш взгляд, не вполне верно. Действительно, Деметрий уже помещает бастарнов, так же как позднее и Страбон, к северу от устья Дуная, однако ни Деметрий, ни Аполлоний Родосский (втор. пол. III в. до н. э. ) не знают еще описанную Страбоном особую группировку бастарнов‑ певкинов, с центром в самом устье Дуная, на острове Певка, хотя и Деметрий и Аполлоний дают достаточно подробное описание этого острова (Ps. ‑ Scymn. 785–797; A. Rhod. IV, 309–322). Кроме того, Деметрий знает бастарнов лишь на небольшом расстоянии к северу от устья Истра (судя по всему, уже о пребывании их на Днестре ему ничего не известно) и именует их «пришельцами» (Ps. ‑ Scymn. 794; Anon. Peripl. Eux. 63). Страбон же рассматривает бастарнов, живущих «севернее» Дуная, как стабильную группировку, разделенную на несколько «колен», ни слова не говоря об их недавнем появлении здесь, и знает их на большой территории, зани‑ мающей, если наложить данные Страбона на реальную карту, большую часть лесостепи от Дуная до Днепра (Str. VII, 3, 15–17; см. также II, 5, 2; 30; VII, 1, 1; 2, 4). И лишь говоря о южной, неизвестной Деметрию и Аполлонию группировке бастарнов, проникшей в самую дельту Дуная, он называет их «певкины, занявшие остров Певку» (Str. VII, 3, 17), т. е. указывает на их недавнее появление здесь. Все это убеждает в том, что сведения Страбона о бастарнах более позднего происхождения, чем сведения Деметрия. Далее, если продолжить сопоставления, то язаматы, помещаемые Деметрием к югу от нижнего течения Танаиса, вообще не отмечены Страбоном, который помещает примерно в этих же местах сираков и различные племена меотов (Ps. ‑ Scymn. 874–881; Str. XI, 2, 1; 5, 8). Наконец, что для нас особенно важно, в степях к северу от Перекопа, по данным авторов второй половины III – середины II в. до н. э. (анонимного историка, к которому восходит легенда об Амаге, а также Полибия), господствуют сарматы, союзники Херсонеса и враги скифов (Мачинский 1971: 46–54), тогда как у Страбона и в декрете в честь Диофанта (конец II в. до н. э. ) в этих местах помещены роксоланы, враги Херсонеса и союзники скифов. Роксоланы же, как мы постараемся доказать ниже, отнюдь не являются прямыми потомками древнейших сарматов, а представляют собой совершенно новое для этой территории этнополитическое образование.
В‑ третьих, сам Страбон определенно утверждает, что все области от Днепра до Черноморского побережья Кавказа стали известны лишь в эпоху военных предприятий Митридата Евпатора и его полководцев (Str. I, 2, 1), т. е. в конце II – начале I в. до н. э., а земли между Истром и Днестром – после военных действий римлян, впервые появившихся у устья Дуная около 72–71 гг. до н. э. и окончательно закрепившихся здесь после походов 29 г. до н. э. и 13–11 гг. до н. э. (Дьяков 1940: 79–80).
Это утверждение Страбона хорошо согласуется с тем, что самые ранние события, в которых зафиксировано участие язигов, роксоланов, аорсов, верхних аорсов и сираков – наиболее мощных из объединений кочевников, отмечаемых им, – относятся, по данным источников, к концу II – середине I в. до н. э. (Str. VII, 3; 17; XI, 5, 8; Ap. Mith. 15, 57, 69; IOSPE I² 352).
Учитывая все вышеизложенное, можно сказать, что воссоздаваемая на основании сообщений Страбона этнокарта восточноевропейских степей и западной части лесостепи отражает этногеографические представления, сложившиеся у греков и римлян в основном в связи с бурными событиями на северо‑ восточных границах античного мира в конце II – середине I в. до н. э. Отдельные элементы ее могут восходить к данным, полученным и ранее и позднее названной выше даты[106].
В целом, представления Страбона об этнографии Восточной Европы резко отличаются от представлений греческих авторов об этногеографии этих же областей в IV – начале II в. до н. э. Прежде чем перейти к выяснению местоположения отдельных кочевых объединений в эпоху Митридата VI Евпатора и его сына Фарнака по данным Страбона, необходимо сделать несколько замечаний:
а) как показало сопоставление всех случаев упоминания у Страбона савроматов и сарматов, эти два названия употребляются у него, в отличие от авторов более ранней поры, как синонимы (ср.: Str. II, 5, 30 и VII, 3, 17; II, 5, 4 и XI, 2, 1; XI, 3, 3; II, 4, 7 и XI, 6, 2 и т. д. ). В дальнейшем, говоря об этнокарте Страбона, мы будем употреблять преимущественно название «сарматы»;
б) термин ὑ π έ ρ (выше) у Страбона в применении к территории степей к северу от Черного моря и Кавказа обычно означает просто бо́ льшую отдаленность от центров античного мира и может соответствовать понятиям «восточнее», «северо‑ восточнее» или «севернее» (Str. II, 5, 7; II, 5, 23 и др. );
в) в представлении Страбона, Днестр, текущий в действительности с северо‑ запада, течет с запада (Str. II, 4, 6), а Днепр и Дон, текущие в нижнем течении с северо‑ востока, текут у Страбона с севера (Str. II, 4, 5, 6). Эти и ряд других примеров показывают, что когда Страбон говорит о направлении «на север», в области к северу от Понта и Кавказа, то обычно надо иметь в виду северо‑ восточное направление (см. также Str. VII, 3, 17; XI, 1, 5; XI, 1, 15).
Обрисуем теперь кратко этнокарту интересующих нас территорий по Страбону. В самом устье Дуная живут бастарны‑ певкины. Между Дунаем и Нижним Днестром простирается «Гетская пустыня», – видимо, степная территория, опустошенная набегами гетов и сарматов (последние с конца I в. до н. э. часто проникают уже до самого Дуная). По нижнему течению Днестра живут тиригеты. Между Днестром и Днепром живут сарматы царские, сарматы‑ язиги и урги. Прилегая с севера к этим степным областям, от устьев Дуная до Днепра живут различные племена бастарнов. Сразу же за Борисфеном по направлению к Дону живут роксоланы (Str. VII, 3, 15–17). Крым населен тафриями, скифами и таврами. За Танаисом живут различные скифские и сарматские (или савромат‑ ские) народы, занимающие «сарматские равнины» до предгорий Кавказа и северо‑ западного берега Каспия. Среди этих скифо‑ сарматских народов выделяются аорсы, живущие по Танаису, сираки, живущие по Ахардею (возможно, река Маныч‑ Егорлык), и верхние аорсы, живущие по северо‑ западному побережью Каспия. За Каспием и проливом, соединяющим его с северным океаном, живут уже чистые скифские народы – восточные скифы, даги, массагеты, саки и другие.
Следует отметить, что у Страбона, по сравнению с более древней традицией, сильно расширилась территория, занятая «сарматскими народами». Если для более раннего времени античные авторы знали их в Подонье и к северу от Перекопа и Сиваша (Мачинский 1971: 42–54, рис. 2), то теперь они известны Страбону на западе вплоть до берегов Дуная, а на востоке – до северо‑ западного побережья Каспия.
Центральную же территорию древней Сарматии – степи у Перекопа, Сиваша и Азовского моря – занимают могущественные роксоланы. Казалось бы, естественнее всего именно в них видеть прямых потомков древних сарматов. И действительно, в известной нам историко‑ археологической литературе роксоланы почти всегда рассматриваются как одно из подразделений сарматов. Однако тщательный анализ источников убеждает нас в том, что, вопреки установившемуся мнению, роксоланы – не часть сарматов, а особое, чаще всего противопоставляемое сарматам, объединение кочевников. Поскольку именно с этим объединением связан целый ряд концепций и гипотез советских археологов, остановимся подробнее на его локализации, хронологической и этнической характеристиках.
У Страбона роксоланы помещены между Борисфеном (Днепром) и Танаисом (Доном) (Str. VII, 3, 17). Но так как он, по собственному признанию, имел сведения лишь о небольшом участке нижнего течения Дона (Str. XI, 2, 2), то и его сведения о восточной границе роксоланов могут считаться достоверными только для территории около приустья Дона.
Относительно более северных областей мы не знаем точно, где проходила граница между роксоланами и их восточными соседями – аорсами: по среднему Дону или, возможно, по Северскому Донцу. Во всяком случае, в письменных источниках значительно больше свидетельств присутствия роксоланов в западной части Днепро‑ Донского междуречья, нежели в восточной. Так, в другом месте своего труда Страбон называет роксоланов среди народов, живущих к северу от Понта (Черного моря) и рядом с Борисфеном (Str. VII, 2, 4), а еще раз помещает роксоланов «выше» (в данном контексте это означает «восточнее») Борисфена (II, 5, 7). Да и в первом из рассмотренных отрывков (VII, 3, 17) Страбон причисляет роксоланов к бастарнам, жившим в основном западнее Днепра, что, возможно, указывает на западное направление политических связей роксоланов, а также упоминает об их войне с Диофантом, протекавшей, как известно, в Крыму, т. е. по соседству с западной частью Днепро‑ Донского междуречья. Вслед за рассказом о роксоланах идет описание жизни кочевников, относящееся, вероятно, в первую очередь к тем же роксоланам (VII, 3, 17), где упоминается, что зиму они проводят в «болотах Меотиды», т. е. в окрестностях болотистого Сиваша (VII, 4, 1), находящегося опять‑ таки в западной части Днепро‑ Донского междуречья. Характерно, что и декрет в честь Диофанта, фиксирующий три похода Диофанта против крымских скифов, отмечает, что лишь во время третьего похода, протекавшего в необычное для военных предприятий зимнее время, скифы пригласили на помощь «ревксиналов» (роксоланов). Видимо, зимние кочевья роксоланов находились неподалеку от Перекопа, в западной части Меотиды у Сиваша, что и позволило скифам быстро позвать их на помощь против неожиданного вторгшегося Диофанта (IOSPE I2 352). В целом можно заключить, что роксоланы в конце II в. до н. э., безусловно, занимали западную и центральную части междуречья Днепра и Дона, а на востоке владения их достигали нижнего Дона.
Декрет в честь Диофанта именует роксоланов «народ ревксиналов», хотя во II в. до н. э. и всему греческому миру, судя по подписям, переведенным Б. Н. Граковым (Граков 1939: 302–305), и самим херсонесцам (договор 179 г. до н. э. и легенда об Амаге) достаточно хорошо было известно имя сарматов. Видимо, название «народ ревксиналов» говорит о том, что около 107 г. до н. э. херсонесцы столкнулись не с хорошо знакомыми им скифами и сарматами, а с совершенно новым народом, само имя которого они еще не знали твердо. Действительно, сопоставление текстов декрета и Страбона, где он рассказывает о войне Диофанта с роксоланами (Str. VII, 3, 17), убеждает в тождественности ревксиналов и роксоланов. Однако и Страбон, и все другие более поздние авторы и эпиграфические тексты знают лишь вторую форму названия этого народа – «роксоланы»[107]. Создается впечатление, что херсонесцы, лишь недавно узнавшие это незнакомое название от своих противников скифов, дали его в декрете в ошибочной форме. Следует также отметить, что если сарматы в середине III – начале II в. до н. э., во времена Амаги и Гатала, выступили как традиционные союзники Херсонеса и понтийских царей в их борьбе против скифов, то роксоланы сразу же становятся на сторону скифов и выступают в конце II в. до н. э. против Херсонеса и понтийского царя Митридата VI Евпатора.
Страбон, упоминая роксоланов трижды, нигде не причисляет их к сарматам (Str. II, 5, 7; VII, 2, 4; 3, 17). Особенно важны два места. Вот первое из них: «За Борисфеном же обитают роксоланы, последние из известных скифов < …>. Южнее их и живущие выше Меотиды савроматы и скифы до восточных скифов» (Str. II, 5, 7). В этом отрывке интересно отчетливое противопоставление роксоланов одной из групп сарматов – савроматов, живущих «выше», т. е. восточнее и северо‑ восточнее Меотиды. Можно не придавать большого значения тому, что роксоланы отнесены в этом отрывке к скифам, но следует отметить те значения, которые имеет термин «скифы» у Страбона для обозначения северных народов позднеэллинистического времени. Между устьем Дуная и Доном и к северу от Перекопа он не причисляет к скифам ни одного народа, кроме роксоланов. Скифами он именует варварское население степного Крыма – видимо, потомков древних скифов украинских степей. Общим названием кочевого населения, живущего между Доном и Каспием, у Страбона служит особый термин, выступающий в нескольких близких вариантах, которые можно перевести как «сарматы (савроматы) и скифы», «сарматы, или скифы», «сарматы, тоже скифы» (Str. XI, 2, 1; 3, 3; 6, 2; II, 5, 7 и т. д. ). Просто «скифами» Страбон именует все «народы, живущие на огромной территории восточнее Каспия (Str. II, 1, 3; 17; XI, 1, 7; 6, 2; 8, 2 и т. д. ). Таким образом, то, что Страбон причисляет роксоланов к скифам, возможно, служит указанием на их восточное, закаспийское происхождение или является отголоском их союзнических отношений с крымскими скифами.
|
|
|
