 |
Модели традиционного природопользования 11 глава
|
|
|
|
* «Тотчас же за спадом воды стала везде появляться уснувшая рыба, в особенности Щука; затем стали падать сороки (самая
распространенная здесь птица), лисицы, россомахи, волки, медведи, и в течение целого года везде находили их трупы
десятками, так что после этого года зверь почти исчез» и.
XIX вв. одновременные падения численности многих популяций вряд ли объясняются перепромыслом.
Для местного населения они представлялись в полной мере биологическими «стихийными
бедствиями», которые наступали внезапно и могли в самый короткий срок полностью разрушить
сложившуюся систему природопользования.
Эпизоотии домашних животных. В полной мере эта неустойчивость распространялась и на популяции
домашних животных Крайнего Севера — собак и домашних северных оленей. Источники XIX —
первой половины XX в. полны описаний массовых падежей домашних животных, вызывавших, по
словам очевидцев, неописуемый ужас у местного населения. «Олени во время эпизоотии падают по
всей тундре целыми тысячными стадами. Образуются колоссальные кладбища, громадные местности,
зараженные страшной болезнью. Падают и валятся олени, где попало. Оленеводы в панике, обращаясь
в один день из богачей в нищих, бегут от павших стад на остающихся единичных оленях, лишь бы
остаться в живых....Никто не зарывает этих кладбищ... и в результате вся тундра инфецирована
костями павших животных» 72.
Наиболее подробная статистика изменений общей численности и повторяемости эпизоотии домашних
оленей имеется для тундр Европейского Севера (табл. 26). В конце XIX—начале XX в. гибель
животных у оленеводов — ненцев и коми Архангельской губернии составляла в обычные годы 5 —10
|
|
|
% поголовья; в годы с эпизо-отиями и экстремальными погодными условиями она могла подниматься
до 30—40 и даже 50 %. Особый урон местному оленеводству наносили массовые эпизоотии сибирской
язвы и некробацил-леза («копытницы»). Только за 25 лет (1885—1910 гг.) от них погибло более 500
тыс. домашних оленей (при средней численности поголовья около 300—350 тыс.) 73.
Первые сведения об эпизоотиях домашних оленей на Европейском Севере относятся к XVIII в., но
надежные свидетельства о размерах потерь поголовья собраны со второй половины XIX в.
Массовые падежи оленей от эпизоотии отмечаются в начале 1830-х, середине 1840-х... в 1874-1875,
1886-1888, 1896-1898, 1907 гг.; в гораздо меньших масштабах — также в 1915—1916 и 1925 гг.
Циклический характер наступления эпизоотии со средним интервалом около 10 лет очевиден; на него
впервые указал Н. Н. Эккерт на примере катастрофических вспышек сибирской язвы в 1887, 1897 и
1907 гг. Весьма отчетливо он выглядит и на графиках динамики поголовья оленей (граф. 4) 74.
Отмечено, что вспышки сибирской язвы развиваются в тундре в годы с жарким, влажным летом, и
поэтому их регулярность можно связывать с 11-летним климатическим (солнечным) циклом или же
близким к нему внутренним ритмом бактерии-возбудителя. Эпизоотии некробациллеза («копытницы»)
также почти всегда приходятся на жаркие годы и в прошлом обычно совпадали со вспышками
сибирской язвы 75.
В ареале тундрового оленеводства на Северо-Востоке Евразии сибирская язва отсутствует. Но и здесь
массовые падежи домашних оленей были обычным явлением. Правда, связаны они были либо с
летними вспышками копытницы, либо еще чаще — с гибелью животных в годы зимних и весенних
гололедиц. На Чукотке, например, они пришлись на конец 1890-х, 1900-х, на 1919 — 1923, конец 1920-
х годов, т. е. повторялись также примерно через 10 — 15 лет 76.
Интенсивность эпизоотии и массовых падежей домашних оленей была подвержена, видимо, и более
|
|
|
крупным, внутривековым и даже вековым колебаниям. Так, в тундрах Европейского Севера наиболее
тяжелыми были три вспышки сибирской язвы: в 1886 — 1887, 1896—1897 и 1907 гг. Но затем в 1910—
1920-е годы, еще
до начала широкой вакцинации оленей, интенсивность эпизоотии естественным образом понизилась.
Судя по всему, предыдущий период сильных эпизоотии в восточноевропейских тундрах пришелся на
30 — 40-е годы XIX в., а промежуточные между ними 1850—1870-е годы (как и 1910—1920 гг.)
отличались заметно более спокойным развитием оленеводства.
Некоторые авторы видят определенную регулярность и в повторяемости в Арктике падежей ездовых
собак. Сведения об этом суммированы для Западной Гренландии, п-ова Лабрадор, Канадского Севера
77, но для территории севера Евразии они не систематизированы. Все же для отдельных районов
отчетливо выделяются повторяющиеся вспышки массовых падежей ездовых собак: например, на
Чукотке в начале 1890-х, в 1901 — 1904, 1908—1915, 1920 и 1933 гг. 8 Более детальный анализ
источников, возможно, позволит в дальнейшем продлить этот ряд. * # *
Приведенные факты, думаю, вполне достаточны для подтверждения главного вывода: в условиях
Арктики невозможно говорить о каком-либо устойчивом, среднем уровне среды обитания. Всякое
среднее состояние служит здесь лишь кратковременным переходом от «плохого» к «хорошему» или
обратно в ход?-, непрерывных колебаний всех компонентов арктических экосистё'м. Сменяющие друг
друга эпохи процветания и упадка, о которых так ярко писал К. Вибе на примере Гренландии, можно
четко связывать с периодами изобилия промысловых ресурсов и периодами их скудности, порой
острой недостаточности. Как мы видим, ничто в Арктике не оставалось неизменным: звери и птицы,
льды и климат, море и тундра находятся здесь в вечном, никогда не прекращающемся движении.
Подобная изменчивость экологической обстановки была постоянным фоном существования человека
на Крайнем Севере. Поэтому, достигнув старости, любой житель Арктики должен был сохранять
память о целом ряде пережитых им природных отклонений. Однако вне пределов индивидуальной
человеческой памяти оставались еще более длительные вековые природные колебания, которые
приводили к периодической смене привычной среды обитания, увеличению одних и уменьшению
|
|
|
других используемых человеком ресурсов.
Все это говорит о сложности экологических процессов и специфике внутренних связей в экосистемах
Арктики. Привычный для более низких широт гомеостаз, т. е. возвращение к исходному состоянию,
стремление к постоянству всех функциональных условий, становится "трудно достижимым и
эволюционно невыгодным для живых существ Крайнего Севера. Более сложные и стабильные
экосистемы, в которых множество видов хищников эксплуатируют широкое разнообразие
биологических ресурсов, сохраняются здесь только у самых богатых жизнью участков морских побере-
жий, ближе к южным границам приполярной области. Зато
на огромных территориях арктических тундр распространяются относительно молодые и бедные
экосистемы с упрощенной внутренней структурой, малым количеством видов и высокой напряжен-
ностью всех конкурентных и пищевых связей.
Именно эти арктические экосистемы в наибольшей степени подвержены постоянным внутренним
колебаниям. По сравнению С более богатыми экологическими зонами умеренных и низких щирот в
Арктике интервалы всех природных циклов сокращаются, а амплитуды колебаний заметно
увеличиваются. В короткие популяционные циклы низших консументов (леммингов, полевок, сайки)
оказываются втянутыми все сколь-либо значимые промысловые звери и птицы, численность которых
синхронно колебнется на огромных территориях. Более того, внутри самой арктической области с
усилением общей суровости и континентальности окружающей среды от Скандинавии до Якутии
наблюдается та же тенденция: усиление амплитуды и общей резкости («катастрофичности») всех
биологических пульсаций79.
Поэтому совершенно очевидно, что в Арктике в целом получают преимущество те виды животных и
растений, которые способны не только переносить резкие нарушения окружающей среды, но и быстро
восстанавливать свою численность в последующие более благоприятные периоды. Экологи называют
такие виды «живущими под действием r-отбора» (г — принятый в экологии символ для обозначения
|
|
|
скорости прироста популяции), подчеркивая особую роль быстрого прироста в устойчивости их
существо-
вания 80
.шжл..
Другой важной формой адаптации живых существ Арктики является их постоянная мобильность и
огромные размеры используемой территории. Чтобы выдержать неблагоприятные изменения своей
среды, арктические виды, по образному выражению М. Данбар, остро «нуждаются в пространстве».
Большие пространственные размеры арктических экосистем становятся как бы источником их силы,
позволяя быстро восстанавливать участки, наиболее страдающие от регулярных экологических
нарушений 81.
Этим хорошо объясняется и очень высокая миграционная подвижность почти всех видов фауны
Арктики, которые относительно слабо привязаны к определенным местам обитания. Все они не только
регулярно совершают сезонные или длительные перемещения в более низкие широты, но и в каждый
сезон года могут легко менять осваиваемые угодья. Поэтому расширение ареала в целом резко
увеличивает общую стабильность арктической популяции и наоборот: сужение используемой
территории само по себе становится угрозой для ее существования.
По мнению экологов, соблюдение этих двух условий: возможности быстрого прироста и изменения
своей территории — делает арктические экосистемы достаточно устойчивыми к внешним
потрясениям83. В этом отношении природная среда Арктики безусловно менее стабильна, но ничуть не
менее хрупка, чем поражающая обилием живых существ экосистема влажного тропи-
ческого леса или, напротив, еще более бедная ресурсами пустыня. В естественной обстановке
арктические экосистемы как бы пульсируют во времени и пространстве, легко «рассыпаясь» на одной
территории, но неизменно возобновляясь на другой. С возвращением прежних условий они способны
быстро восстанавливать на старом месте былую пространственную и видовую структуру за счет
высокой мобильности и темпов прироста основных биологических компонентов.
Два направления экологических изменений в Арктике имеют, на мой взгляд, решающее значение. Одно
из них — его можно условно назвать «ось север — юг» — хорошо иллюстрируется описанными выше
взаимоотношениями лося и дикого северного оленя.
В фазы периодических потеплений Арктики более теплолюбивые виды фауны и флоры активно
распространяются на север, осваивая новые места обитания. На суше бореальные виды: лось, лисица,
бурый медведь, волк, куница, выдра, боровые птицы — проникают в зону лесотундры и тундры и даже
доходят до берегов Ледовитого океана 84. В море ледовые (пагофильные) формы китообразных и
|
|
|
ластоногих: гренландский кит, морж, нарвал, белуха, мелкие тюлени — расширяют свои ареалы в
высокоширотных, внутриконтинентальных секторах арктического бассейна, а им на смену на южные
окраины Арктики приходят более теплолюбивые виды. Но с наступлением очередного похолодания,
«биологический маятник» как бы отклоняется в другую сторону, и с севера на юг начинают двигаться
процветающие холодно-любивые виды арктической фауны — белый медведь, песец, нарвал, северный
олень, белуха, сайка и др.
Колебания эти, однако, столь же преходящи, сколь и неизменны, как неизменны вызывающие их
причины, которые определяют общие флуктуации экологической обстановки в Арктике. Поэтому для
большинства ее регионов можно выделить «теплые» экологические фазы с одним составом ресурсов и
«холодные» фазы — с другим составом (или численным соотношением) основных промысловых
видов. Правда, в каждом конкретном случае эти фазы могут иметь неодинаковую продолжительность
или интенсивность в результате наложения нескольких разновременных природных ритмов.
Другую ось экологических изменений в Арктике можно обобщенно назвать «тундра—берег». Если
судить по приводимым в этой главе данным, как во внутренней тундре, так и на морском побережье
существуют свои периоды, более или менее благоприятные для разных форм аборигенного
природопользования. Они связаны с меняющимся обилием промысловых ресурсов, режимом погоды и
ледового покрова, повторяемостью различных природных явлений. Думаю, что отмеченные выше в
главе 3 различия в организации береговых и внутриконтинентальных систем жизнеобеспечения
аборигенов Севера отражают именно эту специфику в общей ритмике жизни двух биомов.
А человек?! Подчинялись ли жители Крайнего Севера тем же экологическим закономерностям,
которые сформировали их сложную и неустойчивую среду обитания? Или у них благодаря опыту
цногих поколений были выработаны особые культурные и социальные механизмы для смягчения или
даже изменения своей среды и успешной борьбы за существование? Как вообще в таких усло-виях
протекала хозяйственная эволюция северных народов, застывших», как было принято считать, в своем
развитии и сохра-нявших в течение тысячелетий самые простые формы материальной культуры?
Теперь, думается, мы подготовлены к поиску ответов на подобные вопросы. В последующих главах мы
попытаемся сделать это на примере тех же основных форм аборигенного природопользования, связав
«историю людей» и «историю природы» Арктики в рамках единых концепций этноэкологического
анализа.
Появление крупностадного оленеводства и его дальнейшее распространение в тундровой зоне
Евразии — важнейший рубеж в истории культуры аборигенов Крайнего Севера. Именно этот
процесс привел к становлению систем жизнеобеспечения тундровых оленеводов с их
специфической структурой производства и распределения, особым типом природопользования,
своеобразными демографическими процессами (описанными в главе 3). Фактически его можно
считать одним из наиболее ярких и к тому же — хорошо документированных примеров перехода
от преимущественно присваивающей, охотничьей экономики к подлинно производящему
высокоспециализированному скотоводству.
Трудно переоценить значение всех эти событий в экономи ческом и социальном развитии народов
Севера. К сожалению, из-за слабой археологической изученности и отсутствия серьезных доку-
ментальных свидетельств ранее XVI—XVII вв. вопрос о времени и условиях зарождения в
тундрах Евразии крупностадного оленеводства ' остается по существу открытым. Ясно лишь, что
появление в тундровой зоне домашних оленей и продуктивного оленеводства как
специализированной формы жизнеобеспечения относятся к сравнительно позднему времени2.
Более того, как я попытаюсь показать далее, эти два события, очевидно разделялись весьма
продолжительным периодом и потому вполне могут рассматриваться независимо.
Как известно, согласно наиболее распространенной сейчас точке зрения, в западную и
центральную часть тундровой зоны Евразии оленеводство (первоначально транспортное, вьючно-
вер-ховое мелкостадного типа) было принесено с юга древними скотово-дами-самодийцами на
рубеже I —II тыс. и. j.. Правда, навыки использования прирученных (домашних?) оленей в
качестве ман-щиков или даже транспортных животных могли уже быть к этому времени известны
аборигенам тундровой зоны, охотникам на дикого северного оленя. В тундры Северо-Восточной
Сибири — к юкагирам, корякам и чукчам — оленеводство (или, возможно, его навыки) проникло,
как считается, несколькими веками позднее, очевидно, через древних тунгусов 4. Весьма
интересная точка зрения о возможности самостоятельного зарождения оленевод-
ства на северо-востоке __________Евразии пока, к сожалению, не имеет убедительных документальных или
археологических подтверждений 5.
Так или иначе, к моменту встречи с русскими в XVI—XVII вв. у большинства обитателей
тундровой зоны Евразии: ненцев, предков тундровых энцев и части нганасан, юкагиров, северных
эвенков, Кольских саамов, кочевых групп коряков и чукчей — преобладала комплексная система
жизнеобеспечения с ведущей ролью промыслов (охоты и рыболовства) и вспомогательным, мел-
костадным оленеводством.6 Домашние олени использовались тогда почти исключительно для
транспорта и имелись в очень ограниченном количестве: максимальные известные по источникам
XVII в. размеры отдельных стад не превышали 100 голов 7. Следовательно, мясо для питания и
шкуры для бытовых нужд и обмена поставляла охота на диких оленей, бывшая тогда основой
жизнеобеспечения всех тундровых кочевников.
Быстрый рост поголовья домашних оленей в тундрах Евразии начинается только в XVIII в.,
причем почти одновременно в западной и восточной частях. Лучше всего мы можем проследить
этот процесс на примере европейских и западносибирских (обдорских) ненцев, о которых в
русских источниках XVI — XVIII вв. имеется относительно больше сведений, нежели о других
тундровых народах Крайнего Севера. Архивные документы XVI—XVII вв., сообщения сибирских
летописей и европейских путешественников свидетельствуют, что в течение всего XVII в.
поголовье домашних оленей у ненцев было крайне малочисленным 8. Владелец стада в 40 голов
уже считался «сильным»; оленей очень берегли и забивали на мясо только при крайних
обстоятельствах. Главную роль в жизни ненцев играли охота и рыболовство; мясо диких
животных, в первую очередь диких оленей, служило им основной пищей; из шкур диких оленей и
пушных зверей они шили одежду и обувь, делали покрышки для жилищ, платили ими ясак и
другие подати 9. Немногочисленные домашние олени, которые, возможно, имелись даже не у
каждой семьи, использовались исключительно как транспортные и жертвенные животные,
служили средством платежа, уплаты выкупа за невесту и т. п. Учитывая, что численность всех
европейских ненцев к концу XVII в. оценивается примерно в 1400 человек, т. е. не более 300 —
350 семей '°, общее поголовье домашних оленей в тундрах восточной части Европейского Севера
вряд ли превышало тогда 10—20 тыс. голов.
Совершенно ясно, что системы жизнеобеспечения европейских ненцев XVII и XIX —начала XX в.
различались не просто качественно, но принципиальным образом. В первом случае можно
говорить об отдельных скотоводческих элементах в рамках промысловой, присваивающей
экономики "; во втором мы имеем дело с развитой формой производящего хозяйства в виде
специализированного кочевого скотоводства с регулярным забоем домашних животных для
собственного потребления (см. главу 3). С этих позиций ненцев XVI — XVII вв. было бы
правильнее считать не
ю* 147
«оленеводами», а «поздними охотниками» и относить к особому хозяйственно-культурному типу
«оленных охотников-рыболовов тундры и лесотундры», т. е. к промежуточной форме жизнеобес-
печения между пешими охотниками на диких оленей и настоящими кочевниками-оленеводами.
Помимо ненцев XVI—XVII вв., такая система жизнеобеспечения, судя по источникам, существовала у
скандинавских саамов, энцев, кочевых чукчей, нганасан (до середины — конца XIX в.), северных
селькупов (до середины XIX в.), тундровых оленных юкагиров (до начала XX в.) 12. Наличие у всех эти
народностей немногочисленных домашних оленей нисколько не меняло общую промысловую
ориентацию их природопользования. Как и у ненцев в XVII в., олени использовались ими почти
исключительно для транспорта, а пищу, одежду, материал для жилища, бытовых нужд и обмена давали
охота и рыболовство.
Однако со второй трети XVIII в. в западной и центральной части евразийской тундры, заселенной
ненцами, начинается неожиданно быстрый рост численности домашних оленей. К концу
XVIII в. только на Европейском Севере она оценивалась в 160 тыс. голов, так что богатые оленеводы-
ненцы имели уже стада по 1000 и более оленей, средние — по 100—200, а малоимущие — не менее
20—30 13. При всей условности и возможной преувеличенности таких оценок они несомненно
свидетельствуют о гигантском скачке в развитии ненецкого оленеводства, происшедшем в течение 100
лет, или за 4—5 поколений.
Примерно такую же картину рисуют источники XVII—XIX вв. по другим народам тундровой зоны
Евразии. Относительно позднее появление специализированного крупностадного оленеводства и
связанной с ним системы жизнеобеспечения было последовательно отмечено для чукчей (середина
XVIII в.), долган (конец XIX— начало XX в.), нганасан (конец XIX в.), коряков (XVIII в.), Кольских и
финских саамов (конец XIX—начало XX в.), энцев (конец XVIII—XIX в.), северных групп якутов
(конец XIX— начало XX в.), селькупов (вторая половина XIX в.), хантов (XVIII —начало XIX в.),
коми-ижемцев (вторая половина
XIX в.) |4. В системе природопользования всех этих народностей охота на диких оленей, игравшая
прежде решающую роль, постепенно отошла на второй план, а у европейских ненцев, коми, коряков
и большей части оленных чукчей к концу XIX в. она почти исчезла, поскольку с ростом стад домашних
оленей численность диких резко сократилась.
Такая общая схема истории оленеводства в тундрах Евразии принимается сейчас большинством
исследователей. Однако нет единого мнения о том, чем же был вызван столь быстрый рост
численности домашних оленей в XVIII—XIX вв. и какие причины сдерживали его до того времени.
Иногда этот рост связывают с расширением границ Русского государства в XVI —XVII вв.,
прекращением межплеменных войн и установлением правопорядка, поддержкой русской
администрацией «частнособственни-
ческих тенденций богатых оленеводов» |5. При всей справедливости такого объяснения оно явно не
может считаться единственным я окончательным. Известно, что в целом ряде центров крупностадного
оленеводства в конце XVII — первой половине XVIII в. — например, на границах расселения коряков
и чукчей, пустозерских и обдорских ненцев, энцев и восточных групп ненцев-юраков —
межэтническая обстановка была крайне напряженной и столкновения северных народов как между
собой, так и с русскими продолжались с неослабевающей силой.
Поэтому скорее здесь можно говорить о благоприятной социальной тенденции, нежели о главной
причине зарождения крупностадного оленеводства в Евразии. Для отдельных народов в качестве такой
главной причины называются свои местные факторы: ограбление соседей (для чукчей), постепенное
истребление стад диких оленей или необходимость развития товарного пушного промысла (для ненцев
и северных селькупов), переход к регулярным летним откочевкам в тундру (для энцев) и т. п.'6 К сожа-
лению, известная по источникам история народов Севера XVII — XVIII вв. не дает нам других
удовлетворительных объяснений неожиданного роста поголовья домашних оленей и перехода
тундрового населения от кочевой охоты к новой, более развитой форме жизнеобеспечения. В то же
время быстрота появления крупностадного оленеводства и относительная синхронность этого процесса
в весьма удаленных и заведомо не связанных частях Северной Евразии (Скандинавский Север,
восточноевропейские и западносибирские тундры, Чукотка и Камчатка) неизбежно наводят на мысль о
существовании каких-то общих закономерностей этого процесса и причин развития производящего
оленеводческого хозяйства.
В поисках этих закономерностей некоторые исследователи попытались связать возникновение
крупностадного оленеводства с какими-то изменениями экологической обстановки в тундровой зоне
Евразии, и прежде всего — с изменениями климата '. Поскольку стада домашних оленей у народов
Севера круглый год находились на «открытом выпасе», состояние и размеры поголовья были крайне
неустойчивы. Как и при всяком экстенсивном кочевом скотоводстве, численность животных постоянно
колебалась под влиянием неблагоприятных внешних факторов: повторяющихся гололедиц, суровых
многоснежных зим, эпизоотии (см. главу 4). Любое изменение экологической обстановки прямо отра-
жалось на физиологическом состоянии животных, скорости прироста стад и, конечно, на качестве
используемых пастбищ.
По моему глубокому убеждению, возникновение крупностадного оленеводства в тундрах Евразии
является тем ярким примером в развитии исторически ранних форм жизнеобеспечения, где учет
совокупного влияния экологических и социально-исторических факторов может принести очевидные
результаты. Однако, для того чтобы привлечение экологических данных для реконструкции истории
северного оленеводства было плодотворным,
мы должны иметь ответы на два вопроса. Во-первых, какие именно изменения или состояния
среды обитания следует считать экологически благоприятными (или неблагоприятными) для
северного оленеводства; и, во-вторых, каким образом изменялась природная среда Крайнего
Севера за последние столетия?
В настоящее время накоплено уже немало свидетельств о влиянии экологических факторов на
традиционное северное оленеводство. Известно, что тундровый домашний олень очень хорошо
приспособлен к низким зимним температурам, и его физиологическая «зона комфорта» доходит
до —25—30 °С '8. Правда, в особенно суровые зимы олени чувствуют себя хуже и к весне бывают
более истощенными.
Главное значение для домашнего (как и для дикого) оленя имеют погодные условия летнего,
нагульного периода. Давно отмечена очень плохая приспособленность тундрового оленя к высо-
ким летним температурам: уже при +10 °С олени чувствуют себя плохо, а при +15 °С и выше в их
организме начинается ряд физиологических нарушений '9. В такие дни олени перестают пастись,
быстро теряют в весе, слабеют и становятся малопригодными для езды и перевозки грузов.
Очевидно, именно с этим связана традиция многих народов Севера — чукчей, коряков, до начала
XX в. также долган и нганасан — не использовать оленей для транспорта в летнее время.
В теплые летние дни, особенно при малой облачности, слабом ветре и отсутствии осадков, резко
усиливается деятельность кровососущих насекомых, что ведет к еще большей истощенности
домашних оленей 20. После жаркого, сухого лета плохо проходит гон; стадо оказывается
неподготовленным к дальним перекочевкам на зимние пастбища. В результате возрастает
смертность оленей в зимние и весенние месяцы, рождается слабый приплод. Наконец, как было
показано в главе 4, погодные условия летнего времени определяют характер и степень
заболеваемости оленей: она оказывается минимальной в холодное и дождливое лето и резко воз-
растает в жаркое лето из-за общей истощенности и слабости животных.
Состояние погодных условий непосредственно влияет также на продуктивность оленьих пастбищ,
а зимой — повторяемость гололедиц, мощность снежного покрова и образование плотного наста
(«убоя»), мешающего оленям добраться до корма. В жаркое, сухое лето значительно снижается по
сравнению с сырым и прохладным скорость прироста лишайников (ягеля), служащих наиболее
питательным кормом. Сам ягель делается ломким и хрупким, так что вытаптываемость пастбищ
животными резко возрастает. Наконец, в жаркие годы увеличивается опасность тундровых по-
жаров (см. главу 4), а на пожарищах для восстановления тундровых и лесотундровых ягельных
пастбищ требуется несколько десятилетий 21.
Все эти данные с определенностью показывают, что аборигенное тундровое оленеводство
находилось в сильнейшей зависи-
мости от общей экологической обстановки на Крайнем Севере. Как видно, экологически
благоприятными для домашнего северного оленя, а значит — в целом для состояния оленеводства,
оказываются годы с холодными зимами, без сильных колебаний температур, умеренным
количеством осадков и сырой, прохладной погодой в летние месяцы. Такие условия можно в
целом связывать с периодами похолодания климата Арктики. Напротив, экологически
неблагоприятными для тундрового оленеводства являются годы с теплыми, неустойчивыми
зимами, частыми оттепелями, гололедицами, а также жаркой, ясной погодой в летние месяцы. Их,
соответственно, можно связывать с эпохами потепления.
Крайне неблагоприятны для оленеводства, также и годы с неустойчивостью погодных условий,
неожиданными сменами оттепелей и заморозков, обильными осадками. Такие условия
соответствуют в целом эпохам перехода от потепления климата к его похолоданию.
С этих позиций мы можем теперь проанализировать исторический ход изменений климата
тундровой зоны Евразии в последнем тысячелетии, опираясь на проведенную в главе 4
|
|
|
