 |
Модели традиционного природопользования 7 глава
|
|
|
|
постоянно кочевой образ жизни; равнинный облик осваиваемой территории обусловливал
большие площади пастбищ и протяженные путем кочевания 5.
В рамках такой формы природопользования, занимавшей территорию с кочевым населением в
10—12 тыс. человек, мы рассмотрим подробнее три ограниченных ареала: крайний северо-восток
Болыпеземельской тундры, восточную часть Чаунской низменности и внутренние районы юго-
востока Чукотского п-ова. Первый ареал в начале XX в. осваивала смешанная трупа из тундровых
болыпеземельск^х, зауральских, озырянившихся колвин'ских ненцев и небольшого числа коми-
ижемцев. Большинство представителей этой группы и их потомков (около 600 человек) живут
сейчас в поселке Усть-Кара Ненецкого автономного округа Архангельской области. Традиционная
модель природопользования карских ненцев была восстановлена по рассказам информантов
старшего поколения летом 1974 г.6
Два рассматриваемых ареала чукотского оленеводства описаны в основном по архивным и
литературным источникам 1920—1930-х годов. Для чаунских чукчей использованы также
материалы посемейной переписи русского миссионера А. Аргентова в 1850 г.; для чукчей
Чукотского п-ова — воспоминания оленеводов и охотников старшего поколения, живущих в
поселках Сиреники, Новое Чап-лино и Янракыннот Чукотского автономного округа (полевые дан-
ные 1975—1981 гг.). Последняя группа особенно интересна тем, что она непосредственно
контактировала с жителями эскимосских селений, описанных в предыдущей главе. Это позволяет
нам сравнить взаимоотношения оленеводческой и приморской систем жизнеобеспечения со
стороны как оседлого, так и кочевого населения.
Особенности традиционного природопользования. Благодаря описаниям этнографов и
|
|
|
путешественников XIX—начала XX в., архивным и статистическим источникам 1920—1930-х
годов традиционное тундровое оленеводство освещено лучше и подробнее других типов
аборигенной экономики Крайнего Севера 8. Поэтому здесь отметим лишь те его особенности,
которые необходимы для реконструкции балансов традиционного жизнеобеспечения.
В отличие от поселений морских зверобоев, где совместные охота и раздел добычи вели к
относительно равномерному потреблению базовых продуктов питания (мяса и жира морских
животных), община кочевников-оленеводов не представляла единого экономического и
социального целого. В условиях индивидуальной собственности на домашних оленей
благосостояние каждой семьи, а, значит, уровень ее хозяйства и степень благополучия, находи-
лись в прямой зависимости от размеров оленьего поголовья. Статистические источники 1920—
1930-х годов выявили очень резкие различия в питании, составе рационов богатых и бедных
хозяйств. Так, у европейских ненцев потребление оленьего мяса в малоимущих семьях составляло
около 90 кг на человека в год, или 43 % от уровня богатых оленеводов; в пересчете на
килокалории это могло обеспечить семье не более 1/8 ее нормы годовых энергетических
потребностей. У оленных чукчей потребление мяса в семьях богатых оленеводов было в 2,5 раза
выше, а у коряков — даже в 3 раза выше, чем в семьях бедняков 9.
Следовательно, реконструкция балансов жизнеобеспечения оленеводов требует
дифференцированной оценки производства и потребления по основным имущественным группам
кочевого населения. Накануне коллективизации 5—10 % самых зажиточных семей владели
основной частью поголовья (30—40 % у ненцев Больше-земельской тундры, 50—70 % у чукчей
Чаунской тундры и Чукотского п-ова), в то время как 2/3 остальных семей имели минимальное
|
|
|
количество оленей, не достаточное для самостоятельного кочевания. Для большинства из них
единственной возможностью существования было неравноправное объединение с зажиточными
семьями на условиях совместного выпаса стада и получения части продукции за счет богатых
оленеводов. Причины и стимулы такого
объединения подробно анализировались в источниках 1930-х годов ". Другой возможностью было
активное использование промысловых ресурсов для получения максимума потребительской или
товарной продукции со своих хозяйственных территорий.
Первый вариант в целом был шире распространен среди олен-ных чукчей, второй — у европейских
ненцев. В обоих случаях кочевая община была совокупностью достаточно независимых микроячеек —
семей и стойбищ со своими микровариантами жизнеобеспечения в зависимости от размеров оленьего
поголовья, количества трудоспособных членов, их навыков и даже определенных семейных традиций.
Значит, главной особенностью традиционного жизнеобеспечения тундровых оленеводов надо признать
неравномерность использования ресурсов среды обитания и заметное неравенство в потреблении.
Все же общая тенденция выдерживалась строго и постоянно: с увеличением числа собственных оленей
в жизнеобеспечении резко сокращалась роль охоты, рыболовства, собирательства и морского
промысла — за счет все более узкой специализации на оленеводстве. Значит, чем меньше оленей было
у тундрового оленевода, тем более полноценно использовал он ресурсы своей территории: рыбу, дичь,
промыслового зверя, растительные продукты. Напротив, владельцы крупных стад сами почти не
занимались охотой и рыболовством, предпочитая выменивать необходимую им продукцию на мясо,
шкуры или живых оленей '2.
При сходстве этой главной тенденции в системах жизнеобеспечения ненцев и чукчей имелись свои
локальные, культурные и исторические отличия. Так, у оленеводов-ненцев вторым по важности видом
деятельности было рыболовство, которое поддерживало существование малоимущих семей в течение
основной части года. У оленных чукчей, особенно у северных и северо-восточных групп, ближе к
побережью Северного Ледовитого океана, рыболовство имело несравненно меньшее значение; его роль
|
|
|
в жизнеобеспечении занимали мясо и жир морских животных. Кочевники получали их обычно от
береговых зверобоев в обмен на продукты оленеводства. Многие малоимущие семьи чукчей-
оленеводов сами занимались морским промыслом для собственного потребления. У ненцев (кроме
полуоседлых жителей побережья Югорского п-ова, островов Вайгач и Новая Земля — см. главу 6)
морской промысел был развит слабо и велся ради товарной, а не потребительской продукции.
Заметные различия существовали и в использовании продуктов собирательства. У чукчей растительная
пища была очень важной статьей рациона, и почти каждая семья заготавливала на зиму до 100 —150 кг
ягод, листьев, стеблей тундровых растений. В питании оленеводов-ненцев роль растительной пищи
была минимальной 13. Зато ненцы в большом количестве потребляли покупные продукты: муку, хлеб,
сухари, сахар, масло и др. С покупными продовольственными товарами тундровые европейские и
западносибирские ненцы познакомились еще в XVI—XVII вв. Уже в конце
XVIII в. ежегодное потребление муки у европейских ненцев оценивал ось в 5—10 пудов (80—160кг) на
человека, в середине XIX в. — в среднем 8 пудов (128 кг) на человека и. В начале XX в. средняя семья
ямальских ненцев-оленеводов из 6 человек ежегодно покупала около 1000 кг муки и печеного хлеба, 80
кг масла, 30 кг сахара 16.
Эти и другие особенности жизнеобеспечения оленеводов отражены в статистических источниках
1920—1930-х годов.
Использование пастбищ и организация жизнеобеспечения. Судя по сообщениям большого числа
источников XIX—первой половины XX в., в традиционном северном оленеводстве существовала
устойчивая система землепользования с постоянным или длительным закреплением пастбищ и
маршрутов кочевания |6. Как и у оседлых зверобоев, в начале XX в. угодья использовались соседской
(европейские ненцы, чукчи) или реже родовой общиной (ямальские ненцы). В некоторых районах (на
о. Колгуев, п-ове Ямал) было отмечено распределение общинных пастбищ между индивидуальными
хозяйствами '7. В любом случае в пределах общинной территории у каждого стойбища или отдельно
|
|
|
кочующего оленевода было «свое» пастбище (место стоянки) для летнего выпаса, осеннего забоя и
праздника, которое могло устойчиво сохраняться за ним в течение длительного времени.
Система традиционного землепользования у тундровых кочевников базировалась на обычном праве
оленеводческих народов 18. Все же она была достаточно гибкой. Имеются сведения, что маршруты
кочевий и все возможные изменения в использовании пастбищ определялись оленеводами на основе
взаимных договоренностей, обычно на год или один-два сезона вперед 19. Нарушения издавна
установленных границ встречались крайне редко и предполагали определенные наказания (не всегда,
впрочем, соблюдавшиеся). Закрепленность территории за определенными группами, общинами и даже
отдельными крупными оленеводами активно поддерживалась также царской администрацией,
видевшей в этом возможность лучшего управления и налогообложения кочевого населения тундры.
Низшей единицей — землепользователем могла быть отдельная семья, но чаще стойбище — временное
или длительное объединение 2—5 семей, т. е. 10—25 человек, как правило, связанных узами родства
или свойства. Группа из 8—12 близко расположенных стойбищ (100 — 250 человек) составляла
следующий социальный уровень. В. Г. Богораз, именовавший такое объединение оленеводов
«околодком», подчеркивал, что входящие в него семьи почти всегда были группой родственников,
«разветвившихся от общего корня» и связанных свойством и традициями взаимопомощи20. Семьи и
стойбища оленеводов, кочующие в бассейне одной реки или тяготеющие к определенному центру —
фактории (200—600 человек), образовывали группу более высокого уровня — обычно со своим
самоназванием, локальным самосознанием и даже эле-
ментами внутриэтнического выделения. Б. О. Долгих называл такие совокупности
«территориальными группами» 2|.
Реальным субъектом традиционного природопользования следует, видимо, считать группу соседних
стойбищ, которая в конце XIX — начале XX в. фактически была семейно-родственной соседской
общиной. Именно этот относительно стабильный хозяйственный и демографический коллектив
осуществлял контроль над своей территорией с устойчивыми семейными или стойбищными маршру-
тами кочевий и участками выпаса. Стойбища с их более текучим составом образовывали гибкие
низовые элементы общины (по терминологии В. Р. Кабо — «хозяйственные группы»). Примечательно,
что в 1920—1930-е годы группы соседних стойбищ, как и общины оседлых зверобоев, стали основным
звеном местной администрации и кооперирования кочевого населения («туземные, затем кочевые»
|
|
|
Советы, товарищества по совместному выпасу оленей и т. п.). Такие кочевые общины насчитывали в
среднем 120—180 человек (от 60 до 300 человек) и состояли обычно из 5—12 хозяйственных групп-
стойбищ. Общее количество подобных «ячеек» традиционного природопользования не превышало, по-
видимому, 50—70 для всех оленных чукчей, 40—50 — для ненцев и коми Болынеземель-ской тундры
между р. Карой и р. Печорой и 40—50 — для ненцев и коми Северного Зауралья, включая и п-ов
Яма1д.
Детальные физико-географические описания территорий тундровых оленеводов можно найти в
материалах специальных землеустроительных и геоботанических экспедиций, работавших в 1920 —
1930-е годы в различных районах Севера 22. Эти же исследования впервые подробно охарактеризовали
традиционную систему землепользования, существовавшую в северном оленеводстве вплоть до
коллективизации. Суть ее состояла в закономерном, последовательном чередовании сезонно
используемых угодий-пастбищ: зимних, ранне- и поздневесенних, летних и т. д. В пределах своих
хозяйственных территорий оленеводы совершали регулярные, ежегодно повторяющиеся миграции. В
равнинной части арктических тундр эти миграции имели обычно меридиональное направление: весной
от границы леса на север, к морскому побережью, а осенью — на юг, в обратном направлении.
Протяженность кочевых маршрутов различных групп оленеводов определялась в первую очередь
шириной тундровой зоны, т. е. расстоянием между берегом моря и границей леса. У европейских
ненцев она увеличивалась с запада на восток: от 150— 200 км в Канино-Тиманской тундре до 450 —
600 км в восточной части Болыпеземельской тундры и Северном Зауралье 23, У оленных чукчей длина
ежегодных кочевок росла в обратном направлении: 50—100 км на Чукотском п-ове, 100—150 км в вер-
ховьях Анадыря и 200—400 км в западной части Чаунской тундры 24.
Однако в каждой оленеводческой общине наблюдалась заметная неравномерность кочевания:
зажиточные семьи обычно совершали более дальние миграции, чем семьи бедняков.
При маршрутах более 150—200 км оленеводы, как правило, проводили 4—5 месяцев на зимних
пастбищах (здесь они совершали лишь небольшие передвижения один-два раза в месяц в зависимости
от размеров стада); 2—3 месяца — на летних и раннеосен-нях пастбищах примерно с той же
мобильностью; 3—4 месяца — на так называемых «проходных путях» 25. В последнюю часть года, за
исключением коротких периодов отела, забоя или праздников, ежедневные передвижения могли
составлять до 10—15 км и более. В таком случае у кочевников существовало закрепление только
летних и зимних пастбищ, иногда также стоянок для отела и забоя оленей. Зато проходные пути
использовались одновременно несколькими группами и могли свободно изменяться в зависимости от
конкретных условий года.
Устойчивое закрепление участков зимнего и летнего выпаса нарушалось только в крайне
неблагоприятные годы, когда семьи оленеводов, спасаясь от гололеда, обильных снегопадов, бескор-
мицы или эпизоотии, собирались на известных для каждого района пастбищах-«убежищах» или
уходили на территории родственных групп. Так закрепленность определенных территорий в тради-
ционной системе землепользования сочеталась с возможностью кратковременной смены осваиваемых
угодий в экстремальных условиях. Это также было регламентировано обычным правом кочевников и
господствующими нормами внутри- и межобщинной
взаимопомощи
И т \Jl I \jm \лц ы
Выбор и качество зимних пастбищ оценивались оленеводами, исходя из удобств выпаса, качества
кормовых ресурсов и расстояния до зимней ярмарки или торговой фактории. Требования к летним
пастбищам учитывали также близость источников топлива и водоснабжения, обилие кровососущих
насекомых, эпизоотическую опасность. Поскольку для большинства семей оленеводов важную роль в
годовом цикле жизнеобеспечения играл период летнего рыболовства, охоты или морского промысла,
летние стоянки у «рыбных» рек и озер также включались в систему закрепляемых общинных и
семейных угодий. Неудивительно, что кочевники всегда были более постоянны в выборе мест летних
пастбищ 28.
В 1974 г. в Усть-Каре пожилые информанты-ненцы почти всегда могли точно назвать места своих
летних семейных стоянок в 1930-е годы и даже описать все их топографические приметы сорокалетней
давности.
Плотность кочевого населения, его нагрузку на осваиваемую территорию можно рассчитать по данным
1920 —1930-х годов для крупных административных районов и отдельных кочевых группировок
(туземных или кочевых Советов). У европейских ненцев она составляла в среднем 0,025—0,038 чел./кв.
км, а у оленных чукчей — 0,008—0,013 чел./кв. км 29. Значит__________, средняя площадь территории,
используемой кочевой общиной в 100—200 человек, была равна 3—8 тыс. кв. км в ареале ненецкого и
8—15 тыс. кв. км — в ареале чукотского тундрового оленеводства.
Плотность поголовья оленей у чукчей была в среднем в 1,5 — 2 раза ниже, чем у европейских ненцев и
коми: соответственно 30—90 оленей у чукчей и 80—120 голов оленей у ненцев и коми на 100 кв. км.
пастбищ 30. Считается, что эта величина определяется продуктивностью тундровых угодий и обычно
соответствует предельной емкости критического, т, е. наименее доступного из сезонных типов
пастбищ 3|. Превышение этого предела неминуемо вело к перевыпасу, деградации кормов и
последующей гибели оленей от бескормицы в первый же неблагоприятный год. Поело таких скачков
численность поголовья возвращалась на прежний или даже более низкий уровень.
Заметно большая плотность населения и поголовья оленей, меньшие размеры территорий кочевых
общин у европейских ненцев по сравнению с оленными чукчами весьма примечательны. Они
указывают на очевидные различия адаптации двух оленеводческих народов — представителей единого
хозяйственно-культурного типа и внешне сходной системы традиционного жизнеобеспечения.
Демография кочевого коллектива. Доступная нам информация о демографической структуре и
динамике общин тундровых оленеводов, к сожалению, намного скромнее, чем по осеД#1ому
населению Крайнего Севера. Посемейные списки для XIX—первых десятилетий XX в. имеются по
отдельным разрозненным группам (до начала XX в. они представлены преимущественно церковными
документами— «исповедными росписями»). Регистрация рождаемости, смертности и прироста
кочевого населения началась в большинстве районов только в 1930—1940-е годы и вплоть до 1950-х
годов была малонадежной. Поэтому основные характеристики демографических процессов в
оленеводческих общинах чаще приходится получать путем косвенных подсчетов и интерполяций.
В табл. 15 и 16 приведены показатели половозрастной структуры европейских ненцев и оленных
чукчей по разным спискам и переписям соответственно за 1883—1932 и 1850—1937 гг. Как видно, обе
популяции тундровых кочевников отличались весьма высокой долей детей (40—45 %), повышенной
долей стариков (6 — 10 %), особенно по сравнению с оседлыми зверобоями, но зато относительно
пониженной долей лиц трудоспособного и репродуктивного возраста. Значит, в условиях
традиционного жизнеобеспечения на каждого мужчину-работника у тундровых оленеводов обычно
приходилось больше нетрудоспособных лиц, чем в поселках приморских зверобоев.
Наиболее разительным выглядит контраст между ненцами и чукчами по общему соотношению мужчин
и женщин в популяции, в особенности среди взрослого населения. У ненцев в трудоспособном
возрасте (16—59 лет) на 100 женщин приходилось НО— 115 мужчин; у оленных чукчей (и коряков)
соотношение было обратным: 88 — 90 мужчин на 100 женщин. Сравнение по этому показателю
большого числа тундровых народов Евразии показы-92
вает, что оленеводческие группы не представляли единства: олен-ные чукчи сближались со своими
соседями, приморскими охотниками — эскимосами и береговыми чукчами, а ненцы — с охотниками-
оленеводами селькупами и нганасанами32. Следовательно, эти различия скорее имели культурно-
генетический (?), нежели хозяйственно-адаптационный характер.
Исходя из демографической структуры, можно реконструировать средний половозрастной состав
общины тундровых оленеводов при ее условной численности 150 человек. У ненцев такая об-Щина
включала: 33—35 мужчин трудоспособного возраста, 3—5 юношей и подростков, 30 трудоспособных
женщин, 8—12 стариков и 65 — 70 детей до 16 лет. Примерно таким же был состав общины У оленных
чукчей, но с обратным соотношением трудоспособных мужчин и женщин.
Как мы помним, однако, община оленеводов не образовывала компактную группу и постоянно
распадалась на 8 —12 самостоятельных микроколлективов-стойбищ. Судя по даным переписей 1920—
1930-х годов, среднее чукотское стойбище насчитывало 20,7 чел.
и состояло из 4 семей-домохозяйств (фактически 3,8), а ненецкое — только 13,6 чел. и 2,5 хоз.33
Значит, чукотская община обычно распадалась на меньшее число более крупных производственных
объединений, чем ненецкая того же размера. Велика была у ненцев и доля небольших стойбищ,
состоящих из членов одной семьи (40 % в 1933 г.). Большие размеры и устойчивость чукотских
стойбищ по сравнению с ненецкими можно, видимо, объяснять двумя причинами: более крупными
размерами оленьих стад у чукчей (в среднем около 1000 голов на стойбище против 400— 500 голов у
ненцев) и пониженной долей трудоспособных мужчин в популяции, что вызывало прямую нехватку
пастухов.
Высокий процент детей в общинах тундровых оленеводов при заметном численном перепаде между
возрастными когортами указывает на высокую рождаемость, очень высокую детскую смертность,
ускоренную обновляемость состава коллектива. Этот вывод хорошо подтверждается имеющимися
фрагментарными сведениями о воспроизводстве кочевого населения. У оленеводов-ненцев, по данным
серии обследований 1920—1930-х годов, общий коэффициент рождаемости составлял 50—65 °/оо и с
учетом пониженной доли женщин репродуктивного возраста (18—20 %) был близок к физиологически
максимальному (табл. 17). Он сочетался с очень высоким уровнем смертности (40—60 °/ооЬ особенно
детской и младенческой, уносившей в первый год жизни до 30 и даже 50 % новорожденных 34. В
1920—1930-е годы, судя по составленным генеалогиям устькарских ненцев, каждая женщина рожала в
среднем по 8—9 детей, но как и в поселках морских охотников, лишь двое-трое из
них доживали до взрослого возраста. Все же в относительно благоприятные годы, без эпидемий или
стихийных бедствий, в общинах оленеводов-ненцев наблюдался прирост населения на уровне 5 — Ю
%о.
Для оленных чукчей из-за отсутствия прямых демографических данных показатели естественного
прироста можно определить лишь косвенным путем. Так, у чаунских чукчей в 1850 и 1937 гг. средний
размер одной годовой когорты в группе детей до 8 лет составлял 30 — 35 человек на 1000 35.
Поскольку смертность детей до 1 года была у чукчей не ниже 30—35 % родившихся, реальный
коэффициент рождаемости скорее всего приближался к 50—55 °/0о, т. е. был таким же или чуть
меньшим, чем у европейских ненцев 36. Из 53 новорожденных младенцев и детей в возрасте до 1 года,
зарегистрированных в 1850 г. на группу из 1350 чаунских чукчей, 23 % числились первыми в своей
семье, 21 % — вторыми, 46 % — третьими и четвертыми и 10 % — пятыми и более (максимально: 7-й
живой ребенок у матери 47 лет) 37. Эти цифры очень хорошо подтверждают весьма авторитетное
мнение В. Г. Богораза о высокой плодовитости и общей «жизнестойкости» оленных чукчей по
сравнению с соседними народами 38.
Источники XIX—начала XX в. не зарегистрировали у тундровых кочевников каких-либо следов
искусственного ограничения роста населения; тот же В. Г. Богораз специально подчеркнул отсутствие
у чукчей практики инфантицида. Нет сведений о распространении инфантицида и в других
традиционных оленеводческих группах Северной Евразии. Примеры имен близнецов или случаи
выхаживания недоношенных 7—8-месячных младенцев скорее свидетельствуют против существования
инфантицида у або-
ригенов Северной Сибири (во всяком случае в ситуациях, обычных для населения Американской
Арктики39).
Основные пики смертности у чукчей, судя по семейным спискам, демографическим пирамидам и
составленным генеалогиям, приходились на первые годы жизни и возраст 40—45 и 55—65 лет. В. Г.
Богораз специально подчеркивал обилие стариков и их преклонный возраст в оленеводческих
стойбищах по сравнению с береговыми поселками 40. Уменьшение доли трудоспособных мужчин
среди чукчей следует, по-видимому, объяснять спецификой чукотского оленеводства и крайне
тяжелыми условиями выпаса стад. Как известно, у чукчей не было пастушеских собак; в летние месяцы
оленей не использовали в упряжках, и мужчины кочевали со стадами по тундре, перенося свое
имущество на себе. Все это должно было резко увеличивать физические нагрузки на взрослых мужчин-
пастухов__________, вызывать их повышенную смертность. И все же, как и у ненцев, в годы без эпидемий или
катастрофических нарушений условий выпаса и привычных путей кочевания в общинах оленных
чукчей за счет высокой рождаемости должен был наблюдаться положительный естественный прирост.
Такой тип воспроизводства явно не соответствует распространенному в прошлом мнению о
«вымирании» или стабилизации оленеводческих народов в результате их якобы пониженной
плодовитости или неспособности к быстрому росту4|. Правда, согласно переписям и оценкам конца
XIX—начала XX в., численность европейских ненцев и оленных чукчей была относительно стабильной
(см. главу 5). Но это означает лишь, что главным фактором регулирования роста у кочевого
арктического населения была не низкая рождаемость, а резкие вспышки смертности в отдельные
неблагоприятные годы. Следовательно, здесь мы имеем тот же тип традиционной демографической
динамики, как и в общинах оседлых морских зверобоев-эскимосов, описанных в предыдущей главе.
Популяции домашних животных. Олени. Все благосостояние арктических кочевников, их возможности
передвижения и существования в суровых условиях тундры полностью зависели от стад домашних
оленей. В среднем на каждое хозяйство у ненцев и чукчей приходилось по 180 — 250 оленей 42;
небольшая община из 8— 12 стойбищ имела общее стадо в 5—10 тыс. голов.
Популяции домашних оленей испытывали ежегодные циклические колебания численности и
биомассы, контролируемые деятельностью человека. После отела численность поголовья обычно уве-
личивалась в полтора раза, с тем, чтобы к следующей весне за полный хозяйственный цикл вновь
опуститься до исходного низкого уровня. Регулировались в течение года и размеры выпасаемых стад (с
максимумом в летние месяцы и минимумом весной, в период отела) и их половозрастная структура. В
значительной мере все эти особенности популяционной динамики домашних оленей унаследованы от
экологии диких северных оленей, которая была лишь
частично изменена человеком в процессе одомашнивания и контролируемого выпаса.
В источниках 1920 — 1930-х годов отражены характерные различия в половозрастном составе и общей
продуктивности оленьих стад у мелких и зажиточных оленеводов 43. У малоимущих семей не менее
четверти стада (иногда до 30—40 %) составляли взрослые ездовые олени-самцы и ежегодный приплод
был низким — не более 35—40 % от величины исходного поголовья. Напротив, крупные зажиточные
хозяйства могли держать больше самок (важенок) ц за счет этого получать ежегодно более высокий
приплод — 50-55 %.
В среднем в обычный год стада у тундровых оленеводов могли увеличиваться на 10—15 %.
Теоретически это должно было создавать кочевникам большой избыток продукции. Однако даже в
лучшем случае продуктивность традиционного оленеводства составляла, по некоторым оценкам, лишь
2/3 возможной при рациональной, научно обоснованной системе хозяйства 44.
Собаки для жизнеобеспечения тундровых оленеводов имели несравненно меньшее значение. В первые
десятилетия XX в. у ненцев и чукчей было примерно равное количество собак: в среднем 3,47 на семью
у болыпеземельских ненцев и 3,68 — у западных оленных чукчей45. Но различия в направлениях
собаководства определяли распределение животных по семьям и стойбищам. У ненцев преобладало
пастушеское собаководство; поэтому пастушеские лайки имелись почти в каждом хозяйстве и число их
обычно увеличивалось с ростом поголовья оленей. У чукчей, напротив, совсем не было пастушеских
собак и преобладали ездовые, причем зависимость была скорее обратной: в стойбищах с меньшим
количеством оленей обычно бывало больше транспортных собак. В среднем на каждое чукотское
стойбище приходилась одна полная упряжка (8—10 животных), хотя фактическое распределение по
семьям и стойбищам было крайне неравномерным.
Пищей собакам служили отходы продукции при разделке оленьих туш и рыбы. Большинство
кочевников не заготавливало специально корм для собак на зиму, и потому в отличие от поселений
морских зверобоев мы можем не выделять собак как самостоятельный компонент этноэкосистемы при
расчетах балансов жизнеобеспечения оленеводческих общин.
Производственно-бытовой инвентарь. Постоянно мобильный образ жизни тундровых кочевников
наложил сильнейший отпечаток на развитие их материальной культуры, способствовал значительному
упрощению у них многих предметов производства и быта. Основными и единственными
«профессиональными» орудиями оленеводов были ременной аркан и специальная пастушеская палка у
чукчей. Лучшим считался аркан из шкуры лахтака (морского зайца); заготовки для него кочевники
|
|
|
