Смысл «понимающей» социологии

В поведении (Verhalten) людей («внешнем» и «внут­реннем») обнаруживаются, как и в любом процессе, свя­зи и регулярность. Только человеческому поведению при­сущи, во всяком случае полностью, такие связи и регу­лярность, которые могут быть понятно истолкованы. По­лученное посредством истолкования «понимание» пове­дения людей содержит специфическую, весьма различную по своей степени качественную «очевидность». Тот факт, что толкование обладает такой «очевидностью» в особенно высокой степени, сам по себе отнюдь не свиде­тельствует об его эмпирической значимости. Ибо одина­ковое по своим внешним свойствам и по своему резуль­тату поведение может основываться на самых различных констелляциях мотивов, наиболее понятная и очевидная из которых отнюдь не всегда является определяющей. «Понимание» связи всегда надлежит— насколько это возможно — подвергать контролю с помощью обычных методов каузального сведения, прежде чем принять пусть даже самое очевидное толкование в качестве значимого «понятного объяснения». Наибольшей «очевидностью» отличается целерациональная интерпретация. Целера-циональным мы называем поведение, ориентированное только на средства, (субъективно) представляющиеся адекватными для достижения (субъективно) однозначно воспринятой цели. Мы понимаем отнюдь не только целе-, рациональное поведение, мы «понимаем» и типические процессы, основанные на аффектах, и их типические по­следствия для поведения людей. «Понятное» не имеет четких границ для эмпирических дисциплин. Экстаз и ми­стическое переживание, так же как известные типы пси-

хопатических связей или поведение маленьких детей (а также не интересующее нас в данной связи поведение животных), не доступны нашему пониманию и основан­ному на нем объяснению в такой мере, как другие про­цессы. Дело не в том, что нашему пониманию и объясне­нию недоступно «отклонение от нормального» как тако­вое. Напротив, именно постигнуть совершенно «понятное» и вместе с тем «простое», полностью соответствующее «правильному типу» (в том смысле, который будет вско­ре пояснен), может быть задачей, значительно превышаю­щей средний уровень понимания. «Не надо быть Цеза­рем, чтобы понимать Цезаря» — как принято говорить. В противном случае заниматься историей вообще не име­ло бы никакого смысла. И наоборот, существуют явле­ния, рассматриваемые нами как «собственные», а именно «психические», совершенно будничные реакции человека, которые, однако, в своей взаимосвязи вообще не обла­дают качественно специфической очевидностью, свойст­венной «понятному». Так, например, процесс тренировки памяти и интеллекта лишь частично «доступен понима­нию», ничуть не более, чем ряд психопатических проявле­ний. Поэтому науки, основанные на понимании, рассмат­ривают устанавливаемую регулярность в подобных пси­хических процессах совершенно так же, как закономер­ности физической природы.

Из специфической очевидности целерационального поведения не следует, конечно, делать вывод о том, что социологическое объяснение ставит своей целью именно рациональное толкование. Принимая во внимание роль, которую в поведении человека играют «иррациональные по своей цели» аффекты и «эмоциональные состояния», и тот факт, что каждое целерационально понимающее рассмотрение постоянно наталкивается на цели, которые сами по себе уже не могут быть истолкованы как рацио­нальные «средства» для других целей, а должны быть просто приняты как целевые направленности, не допу­скающие дальнейшего рационального толкования,— даже если их возникновение как таковое может служить предметом дальнейшего «психологически» понятного объяснения,— можно было бы с таким же успехом ут­верждать прямо противоположное. Правда, поведение, доступное рациональному толкованию, в ходе социологи­ческого анализа понятных связей очень часто позволяет конструировать наиболее подходящий «идеальный тип».

Социология, подобно истории, дает сначала «прагмати­ческое» истолкование, основываясь на рационально по­нятных связях действий. Именно так создается в поли­тической экономии рациональная конструкция «экономи­ческого человека». Такой же метод применяется и в по­нимающей социологии. Ведь ее специфическим объектом мы считаем не любой вид «внутреннего состояния» или внешнего отношения, а действие. «Действием» же (вклю­чая намеренное бездействие или нейтральность) мы всегда называем понятное отношение к «объектам», то есть такое, которое специфически характеризуется тем, что оно «имело» или предполагало (субъективный) смысл, независимо от степени его выраженности. Буддий­ское созерцание и христианская аскеза осмысленно соот­несены с «внутренними» для действующих лиц объекта­ми, а рациональная экономическая деятельность чело­века, распоряжающегося материальными благами, — с «внешними» объектами. Специфически важным для пони­мающей социологии является прежде всего поведение, которое, во-первых, по субъективно предполагаемому действующим лицом смыслу соотнесено с поведением других людей, во-вторых, определено также этим его осмысленным соотнесением и, в-третьих, может быть, ис­ходя из этого (субъективно) предполагаемого смысла, понятно объяснено. Субъективно осмысленно соотнесены с внешним миром, и в частности с действиями других, и аффективные действия, и такие косвенно релевантные для поведения «эмоциональные состояния», как «чувство собственного достоинства», «гордость», «зависть», «рев­ность». Однако понимающую социологию интересуют здесь не физиологические, ранее называвшиеся «психо­физическими» явления, например изменение пульса или быстроты реакции и. т. п., и не чисто психические данно­сти, такие, как, например, сочетание напряжения с ощу­щением удовольствия или неудовольствия, посредством которых эти явления могут быть охарактеризованы. Социология дифференцирует их по типам смысловой (прежде всего внешней) соотнесенности действия, и поэ­тому целерациональность служит ей — как мы вскоре увидим — идеальным типом именно для того, чтобы оце­нить степень его иррациональности. Только если опреде­лять (субъективно предполагаемый) смысл этой «соотне­сенности» как «внутренние» пласты человеческого пове­дения (такую терминологию нельзя не считать вызываю-

щей сомнение), можно было бы сказать, что понимающая социология рассматривает названные явления исключи­тельно «изнутри»; но это означало бы: не посредством перечисления их физических или психических черт. Сле­довательно, различия психологических свойств в поведе­нии не релевантны для нас сами -по себе. Тождество смысловой соотнесенности не связано с наличием одина­ковых «психических» констелляций, хотя и несомненно, что различия в одной из сторон могут быть обусловлены различиями в другой. Такая категория, как, например, «стремление к наживе», вообще не может быть отнесена к какой-либо «психологии»; ибо при двух сменяющих друг друга владельцах «одного и того же» делового предприятия «одинаковое» стремление к «рентабельно­сти» может быть связано не только с совершенно гетеро­генными «качествами характера», но и обусловлено в процессе совершенно одинаковой реализации и в конеч­ном результате прямо противоположными «психически­ми» констелляциями и чертами характера; при этом и важнейшие (для психологии), решающие «целевые на­правленности» могут не быть родственны друг другу. Со­бытия, лишенные смысла, субъективно соотнесенного с поведением других, по этому одному еще не безразличны с социологической точки зрения. Напротив, именно в них могут содержаться решающие условия, а следова­тельно, причины, определяющие поведение. Ведь для по­нимающей науки человеческие действия в весьма сущест­венной степени осмысленно соотносятся с не ведающим осмысления «внешним миром», с явлениями и процессами природы: теоретическая конструкция поведения изолиро­ванного экономического человека, например, создана именно на этой основе. Однако значимость процессов, не обладающих субъективной «смысловой соотнесенностью», таких, например, как кривая рождаемости и смертности, формирование посредством естественного отбора антро­пологических типов, а также чисто психические факторы, принимается понимающей социологией просто в качестве «условий» и «следствий», на которые ориентируются осмысленные действия, подобно тому как в экономиче­ской науке используются климатические данные или дан­ные из области физиологии растений.

Явления наследственности не могут быть поняты на основе субъективно предполагаемого смысла и тем мень­ше, чем точнее становятся естественнонаучные определе-

мин их условий. Предположим, например, что когда-либо удастся (мы сознательно не пользуемся здесь специаль­ной терминологией) приближенно установить связь между наличием определенных социологически релевант­ных качеств и импульсов, таких, например, которые спо­собствуют либо стремлению к определенным типам со­циального влияния и власти, либо шансам этого достиг­нуть наличием способности к рациональной ориентации действий вообще или других отдельных интеллектуаль­ных качеств, с одной стороны, и индексом черепа или принадлежностью к обладающей какими-либо признака­ми группе людей — с другой. Тогда понимающей социо­логии пришлось бы, без всякого сомнения, принять во ипимание эти специальные данные так же, как она при­нимает во внимание, например, последовательность ти­пических возрастных стадий или смертность людей. Од­нако подлинная ее задача состояла бы именно в том, чтобы, интерпретируя,, объяснить: 1. Посредством каких осмысленно.соотнесенных действий (будь то с объектами внешнего или собственного внутреннего мира) люди, обладающие специфическими унаследованными качества­ми, пытались осуществить свое стремление, обусловлен­ное, помимо других причин, и этими качествами; в какой степени и по какой причине им это удавалось или не удавалось? 2. Какие понятные нам последствия подоб­ное (обусловленное наследственностью) стремление имело для осмысленно соотнесенного поведения других людей?