Фольклорно-музыкальные пласты.

Фольклорная музыка мало эволюционирует, практически не развивается. Но в коллективной памяти народов откладывается несколько пластов музыкального репер­туара, возникших в разных условиях их существования. Общности, не пережившие приобщения к одной из мировых религий, как правило, сохраняют единственный спой репертуара - архаичный. В культурах, вехой этнической консолидации которых стало принятие ислама, хрис­тианства или буддизма, возникает классический фольклор. От степени позднейшего влияния на национальное сознание промышленной го­родской цивилизации зависит выраженность позднего фольклорного пласта. Нередко при этом классический фольклор деформируется, «подтягиваясь» под городской (как правило, интернационализирован­ный) музыкальный стандарт.

Таким образом, есть народы с «однослойным» фольклором, а есть с «многослойным». Исключительно архаикой еще в 1950-х годах было представлено музицирование эскимосов и бурят, мункан (Австралия) и догонов (Африка). Проникновение радио на прежде нетронутые европейской цивилизацией территории привело к тому, что исконные музыкальные традиции подобных народов стали искажаться. «Многоcлойны» музыкальные традиции русских,

белоруссов, украинцев, не­мцев, испанцев, французов, венгров, узбеков, казахов. Хотя по-разному многослойны: у русских или венгров, например, сосуществуют (пока еще) и архаичные, и классические, и поздние формы, тогда как у узбеков или казахов - только архаичные и классические, а у немцев или испанцев - классические и поздние.

Критериями принадлежности к тому или иному пласту служат жанрово-стилевые соотношения. Трудно сказать, какова тут причинная связь, но существует корреляция язычества (а также малой выражен­ности крестьянских форм хозяйства) со стилевой недифференцирован­ностью жанров. В архаичном фольклоре мало отличаются друг от друга заклинательные, танцевальные и эпические напевы. Если бы не текст, не ситуация исполнения, то магическую медицинскую песню можно было бы легко принять за сказание о первопредках. Правда, заклина­тельные жанры включают более резко выраженные черты экстатичности (экмелику, темповые нагнетания и пр.).

Классический фольклор крестьян, исповедующих мировые рели­гии, стилистически разнообразен. Даже в близких жанрах стили не совпадают. У славян веснянку невозможно спутать с рождественской колядкой, хотя оба жанра растут из одного корня (погодной магии) и принадлежат к одной группе (календарно-обрядовых песен). Тем более резко отличаются стили далеких друг от друга жанров -например, игровой хороводной и протяжной лирической песен. В классическом фольклоре к жанровой добавляется диалектная дроб­ность стилей Музыка баварцев - один, а пруссаков - другой вариант немецкого фольклора, в южнорусских (Рязанской, Тульской) облас­тях поют и играют иначе, чем на Севере (в Архангельской или Псковской областях), при том, что не только жанры, но подчас и тексты песен совпадают.

Трудно объяснить связь между крестьянским укладом жизни, испо­ведованием мировой религии и стилевой детализированностью музы­кального фольклора. Возможно, оседлость крестьян, сочетаясь с мен­тальной «вписанностью» в глобальную пространственно-историческую перспективу, которая задается мировыми религиями, рождает то на­пряжение между локальным и тотальным, которое бессознательно реализуется в музицировании в виде стилевой конкретизации общез­начимых канонов. А возможно, дело в другом чувство гарантирован­ности, сообщаемое относительной надежностью земледельческого и

скотоводческого хозяйства, приплюсовываясь к религиозному созна­нию предустановленности мировых судеб, позволяет отвлечься от охранительно-вспомогательного (магического) использования музыки и сосредоточиться на ее художественных качествах. Художественное же проявляется в исчерпывающей (а значит, детализирующей) разработке того или иного стилевого импульса.

Поздний фольклор - это музыка крестьян, усвоивших стереотипы городской профессиональной развлекательной культуры, а также го­рожан, адаптирующих крестьянские традиции с оглядкой на музыкаль­ные привычки города. В позднем фольклоре преобладают сатирически-шуточные и лирические жанры (например, у русских - чувствительные баллады и частушки, известные по репертуару Л Руслановой и М. Мордасовой). Поздний фольклор сориентирован, во-первых, на «личное» (т e на далекий от крестьянских устоев индивидуализм чувства), а во-вторых, - на «актуальное» в социальном и даже политическом плане (т e связанное, в отличие от тематики классичес­кого фольклора, не с извечным и повторяющимся, но с «текущим моментом» в его событийной уникальности, - таковы частушки о политических вождях и событиях советской истории, «нелегально» бытовавшие в 1930-е - 1970-е годы).

В XX веке над поздним в некоторых культурах надстраивается еще и вырожденный фольклор профессиональное и самодеятельное музи­цирование, которое выражает инерцию массового музыкального мыш­ления, порождаемую взаимодействием эстрадной песни и позднего фольклора. В отечественных условиях вырожденный фольклор пред­ставлен двумя формами авторской, но полуанонимной по стилю песенной продукцией типа шлягеров. В Добрынина или песен участни­ков движения КСП, анонимным репертуаром, звучащим в ресторанах, в тюрьмах, во дворах. Музыкальный знак этого вида «народной» (точнее сказать, массовой, т e сильно нивелировавшей национальную специфику) музыки у нас - пресловутые три аккорда, которыми оперируют все, кто может держать в руках гитару, - от дворовых рок-менестрелей до лагерных шансонье, от пробившегося в импортные «звезды» Вилли Токарева до бардов-афганцев, создавших эпический и лирический репертуар для узкой среды своих товарищей.

Поздний, и в особенности вырожденный, фольклор подобен арха­ическому своей стилевой недифференцированностью. Сатира и лирика одинаково укладываются в минорный двучлен «запев-припев» со стандартными фигурами аккомпанемента и

стандартными же мелоди­ческими ходами.

В архаичном фольклоре быт постоянно чреват чудом. Музыка, отстраиваясь от магической функции (см ниже), передает эту установ­ку, стимулируя в исполнителях и слушателях особую психофизическую готовность к вхождению в экстатический транс.

В фольклорной классике быт оформлен развитой системой обрядо­вого символизма Частью этой системы является музыка. Она придает действиям и событиям, даже когда те не являют собой целостный обряд, а только сопровождаются музицированием, статус «действа» по приве­дению жизни в соответствие с извечным порядком мироустройства.

В позднем фольклоре огрубленно воспроизводится ситуация, при­сущая профессиональной развлекательной музыке. Последняя выделе­на из быта в особое место-время. Позднефольклорная музыка сосре­доточивается в границах досуга - гулянья и застолья. В них бытовое уже не прорастает. Бытийным на досуге следует развлекаться, а не зани­маться символическим мироустроением.

Впрочем, пока гулянье и застолье не отторгнуты от «остальной» повседневности, пока отдых не встал в оппозицию к работе, а общение «в своем кругу» - к пребыванию «на миру», поздний фольклор еще хранит следы большой символики. Взаимные подначки «парнишечек» и «девчоночек» в русских частушках, конечно, сильно отдалились от природно-человеческого универсализма канонических свадебных пе­сен, с их «серыми утицами» и «сизыми селезнями». Однако шутливая игра в противостояние полов, идущая при обмене частушками, все же напоминает ритуальную игру в ухаживания, отраженную в старинных весенних обрядах и в песнях типа «А мы просо сеяли, сеяли А мы просо вытопчем, вытопчем..» (эта песня исполняется попеременно ансамблями юношей и девушек). Реликты обрядового оформления ситуации флирта (когда коллективные смотрины молодежи встраива­лись в космический процесс весеннего пробуждения жизни) придают исполнению частушек на околице ранг дела, интересного не только для самих участников, но как бы «всеобще-важного». Важного прежде всего тем, что исполнители и слушатели чувствуют свою общность, вместе предаваясь веселью по неким условным, для них естественным, а для чужих неясным, «правилам, игры».

Следы Бытийной символики теряются в вырожденном фольклоре Он функционирует в условиях расколотости жизни на работу и свободное время,

контору и кухню, стройплощадку и «стекляшку». Микрокол­лектив, собравшийся на кухне, поет словно для того, чтобы ощутить неслучайность пребывания друг возле друга, подкрепить застольное общение некоторым общим чувством. Но никаких условных «правил игры» при этом уже нет. Есть чистый быт, не украшенный даже следами какой-то ритуальности. И в исполняемых таким ансамблем бардовских балладах или романсах типа «Окрасился месяц багрянцем» (из репер­туара Л Руслановой) доминируют мотивы расставания, непонятности, тоски, так что общение поющих оказывается общением одиночек, которые жаждут опереться друг на друга, поскольку у них нет твердой опоры в «остальной» жизни с «остальными» людьми.

Таким образом, фольклорные пласты ведут от «чуда» (которое сквозит в жизни, озвученной архаичным музицированием) через впи­санность человека в космическое Бытие (оно озвучено классическим фольклором) к коллективному развлекательному игровому действу, которое сплачивает общность (в позднем фольклоре), и, наконец, к эрзацам общения, компенсирующим чувство одиночества (в выро­жденном фольклоре).

Этим смысловым горизонтам соответствуют музыкальные системы архаичного, классического, позднего и вырожденного фольклора.