Информационное обеспечение процесса оказания услуги

А мое ощущение и ужас заключается в том, что появилось ощущение, глядя на новости и на происходящее в стране, кажется, что люди, которые управляют страной, занимают государственные посты и принимают решения, по их мнению, кроме дебилов в стране больше не живет никто. И вот в этих всех обращениях, в этих новостях, в этих объяснениях про то, как мы давим кур и т.д., это кажется, что обращаются к идиоту, а я же вроде не идиот, и ты как-то чувствуешь, что я что-то потерялся вообще из этой системы координат. То есть, власти обращаются к народу, условно, у народа нет ума, а народ, естественно, при этом обратной связи никакой нету, электроннолучевая трубка просто вещает и облучает телезрителей. И на этом как бы все. Она говорит: «Вот, завтра будет хорошо, если вы будете ходить в отечественном, в шмотках отечественных». И все как бы: «Ну понятно. Будем как-нибудь с этим жить. Ну все». А ты как бы смотришь на эту ситуация и что-то как-то не очень. Печально. Собчак: Мы продолжаем разговор с Васей Обломовым. Мы уже обсудили Белковского за глаза, перешли к Чаплину. Нет, ну вообще время показывает, что даже люди, которые в свое время казались нам такими жесткими государственниками и мракобесами, сейчас для власти оказываются не особо мракобесными уже, то есть, уровень их мракобесия не соответствует общему уровню мракобесия в стране. Вот, собственно, то, что произошло с Чаплиным, прекрасное тому подтверждение. То есть, вот уже все его интервью после того, как последовало это громкое увольнение в конце года, уже эта какая-то ругань патриарха, какие-то критические намеки на то, что у них были разногласия, что он хотел бороться с коррупцией. Вот как ты к этому ко всему относишься? Хорошо ли, что вытесняют слой за слоем вот такого рода людей из власти? Обломов: Ну я просто в сортах этих людей не разбираюсь, поэтому когда один слой сменяет другой слой и под ним оказывается, то есть, для меня это очень такие вещи одного порядка, поэтому я предпочитаю глубоко не копать, потому что увольнять будут еще больше, поэтому как бы я не обращаю внимания. Собчак: А что? А зачем ты живешь тогда в России, вот скажи? Ты пишешь песни про то, что все говно, и отчасти, ну даже не отчасти, а практически полностью я с тобой согласна. Ну, то есть, это, действительно, та ситуация, в которой мы все живем. Но у меня есть точный ответ для себя, почему я не считаю возможным отсюда уехать. Вот он у тебя есть, почему ты не уезжаешь отсюда? Обломов: Есть, пока есть. Собчак: Ну почему? Обломов: Ну слушай, во-первых, я пишу о том, о чем пишется, по большому счету. Собчак: Пишется о говне, в основном. Обломов: Камертон. Я реагирую на как бы ситуацию снаружи, то есть, вокруг меня. То есть, если я так чувствую, то я не могу заставить себя сочинять там… Я помню, мне кто-то предложил дуэт, типа: «Давай запишем дуэт», я говорю: «Интересно, давай запишем». Нет-нет, я сказал, типа: «А на какую тему, о чем будем писать?». Мне предложили дуэт про фестиваль «Нашествие». Я сказал: «Вот так это, да? То есть, это самая животрепещущая тема, которая сейчас может появиться вообще?». Это был один из русских рокеров. Самая животрепещущая — это про фестиваль «Нашествие». То есть, ну вот как жить вообще? Я считаю, что искусство должно быть актуальным, как-то объяснять жизнь в какой-то степени, описывать ее. А касательно того, что я живу в России, у меня есть здравое желание здесь заниматься любимым делом. Конечно, если они создадут свое СРО, у меня еще есть эта элементарная возможность заниматься музыкой, делом всей моей жизни, то причин для того, чтобы свалить, у меня появиться гораздо больше, чем есть сейчас. И когда заходит речь о том, что: «Тебе не нравится — уезжай», это все далеко не так просто, как им кажется. То есть, у меня нет желания быть в статусе таджика в Лондоне, ну или из Сирии, там понаехавшего непонятно кого, без прав и т.д. Собчак: Нет, ну это как раз понятно. А ты не боишься, что ситуации, когда будет нравиться, ее не будет, что такой опции нет? Вот ты как вообще рассматриваешь сегодняшнюю ситуацию в России? Вот если подводить итоги этого года, ты начал с того, что год ужасный, ты считаешь, следующий будет лучше? Обломов: Нет, я считаю, что следующий будет еще хуже, и я думаю, будет еще хуже, дорогие россияне, будет еще хуже, будет очень плохо, готовьтесь. И реально, можно шутить на эту тему, но, я же говорю… Собчак: Вот я не знаю, честно говоря, куда хуже, но я недавно встретила своего знакомого девелопера, который занимается недвижимостью, и он был сильно подвыпивший, проходил мимо меня, и так вот, не останавливаясь, на ходу бросил фразу, он говорит: «О, Ксюха, привет. Смотри, у тебя полгода есть, чтобы что-то еще в этой стране продать, потому что потом ты не продашь ничего и никогда», — сказал он и побежал куда-то дальше. Вот как бы это общее ощущение, что через полгода люди осознают, собственно, итоги вот этого скачка валют, падение нефти и всего-всего-всего. Обломов: Дело не в валютах и не в падении нефти. Понимаешь, как объяснить, обычный россиянин же не разбирается в ценах на нефть… Собчак: Что значит не разбирается? У него раньше была зарплата, условно, 50 тысяч рублей, и он мог что-то себе купить и нормально на эти деньги просуществовать. Сейчас на 50 тысяч рублей еще через полгода с инфляцией, с подорожанием продуктов и всего, что идет медленнее, чем курс, он просто придет в магазин и поймет, что это стали другие деньги. Обломов: Ну его кормят этой информацией, что у нас в России величие. Президент по телевизору занимается физкультурой и спортом, показывают, что у него все хорошо, все делается правильно. Он сидит, смотрит телек — значит, наверное, так и нужно. У нас же людей, которые могут проверить хотя бы своими глазами информацию, выехать за рубеж, их же и до кризиса было не так немного. Я узнал, что 20% людей с загранпаспортами в нашей стране живут. Когда я первый раз уехал... Собчак: Нет, ну подожди. Ну люди же тоже не такие идиоты. Ты вот как-то плохо думаешь о людях. Слушай, человек, который приходит в магазин: раньше сыр, который стоил 140 рублей, сейчас там стоит 350. Он это, поверь мне, точно чувствует. Обломов: Нет, конечно, он чувствует. Но я лично слышал в очередях магазинов разговоры из серии: «Проклятая Европа, что же она творит?». Причинно-следственная связь нарушена. У людей плохая память, поэтому часто кажется, что русские умеют прощать. Они ни хрена не помнят, ничего не понимают, им просто говорят: «Вот». Многие даже, может быть, уже и не помнят, кто именно запретил овощи, фрукты, почему растут цены, никто никому ничего не объясняет. Причем власть-то действует хитро, она сама делает какие-то молча действия, как мудрый Дэн Сяопин сидит, а по телевизору какие-нибудь полоумные совершенно люди начинают объяснять... Чем занимается телевизор: он объясняет мудрость действий власти. То есть, совершенно какие-то дикие, идиотские подробности, почему это на самом деле хорошо. То есть, власть даже сама не отвечает на вопрос: «Почему так?». Нам непонятно, куда мы идем, что будет завтра, какой завтрашний день будет, какой путь развития. Все успехи экономические по телевизору объясняются фразами из серии: «Достигла ли экономика дна или не достигла? Вот мы сейчас решаем в этом году» и т.д. Поэтому как вообще на это все? А ты мне говоришь: «Люди не такие глупые». Конечно, наверное, они не глупые, но просто они считают, им внушили за много лет, что от вас вообще ни черта не зависит. Собчак: Нет, ну это да. Им не нужны, может быть, даже эти гражданские свободы, но то, что холодильник пустеет, поверь мне, люди чувствуют сразу. Я не верю в то, что эта ситуация не повлияет на них. Обломов: Понимаете, они не начинают злиться. На мой взгляд, они не начинают злиться на тех, кто в этом, действительно, виноват. Они начинают в этом обвинять кого угодно. У нас все виноваты вокруг в наших проблемах, все подряд. И это правда, они же так и делают. Начинают объяснять, я помню, был же идиотизм, когда у нас с Крымом началась эта история, когда министр иностранных дел у нас заявил, что если бы не Крым, то Евросоюз придумал бы что-нибудь другое, чтобы ввести санкции. Кому он это сказал? Собчак: Ну подожди. Ну вот случилась же история с «Платоном», например. Власть же одумалась, она же сделала шаг назад. Обломов: А что она? Как она одумалась? Собчак: Ну признала, что не до конца доработана система, что она... Обломов: Она отменила ее? Собчак: Да. Ну, как минимум, заморозила то, что собиралась сделать. Обломов: Слушай, ну это как с убийством Немцова. Они кого-то арестовали и спустя год сказали, что это какой-то водитель. Собчак: Ну как? Отменила штраф. То есть, нет, там были приняты какие-то. То есть, шаг назад был сделан абсолютно точно. Обломов: Это не шаг назад. Собчак: Ну как? Обломов: Ну шаг назад — это когда там что-то в Испании ввели, а они все... Собчак: Ну отмена штрафов — шаг назад. Сказать, что надо доработать систему и потом ее вводить — это тоже шаг назад. Обломов: А они отменили систему или нет? Собчак: Нет, они не отменили систему, но они каким-то образом снизили штрафы. Обломов: Ну вместо полмиллиона будут теперь брать 50 тысяч рублей. Ну что, все равно большие деньги для среднестатистического жителя России, конечно. Ну другое дело: сколько этих дальнобойщиков приехало? Вообще почему они приехали на МКАД? Почему они не приехали в Ново-Огарево? Нет, у меня вот такая простая мысль: вот почему нельзя было поехать в Ново-Огарево прям туда? Собчак: Но потому что их туда бы точно не пустили. Обломов: Ну так это было понятно. Понимаешь, они же все к царю-батюшке. Он же не знает, что делают с нами все эти гады, подлецы. Мы сейчас ему все нажалуемся — и будет все хорошо. Езжайте к нему в Ново-Огарево, вот прям адрес — вперед! Это же как вот с этим… Знаешь, когда были эти митинги, это как ходить на передачи НТВ в то время, да и сейчас, и разговаривать о политике, с белой ленточкой сидеть в передаче на НТВ на записи. И никому в голову тогда не пришло прийти к Останкино и потребовать, чтобы они говорили правду. Никому в голову это тогда даже не пришло. Я помню, я однажды пришел на какую-то передачу, вот в самом начале, в самом начале пришел на передачу в Останкино, с Пашей Бардиным мы познакомились на том эфире. А мне позвонили и сказали: «Мы хотим поговорить про честность выборов». Я говорю: «Хорошо», пришел. В первые 5 минут каких-то два типа бритоголовые начали друг с другом драться. Выходит ведущий и говорит: «Псы с городских окраин». Я останавливаю и говорю: «Подождите, извините, о чем мы говорим?». Ну типа, а он говорит: «Если что, придут к власти фашисты. Вот все будет плохо». Я говорю: «Вы же сказали: «Пойдем про честные выборы говорить»— «Я знаю, о чем нам здесь нужно говорить». А там сидели всякие депутаты вот эти с белыми ленточками, пришли там: «А можно я скажу?». Но я ушел с передачи этой. И смешно другое было: что я ушел, Паша Бардин, кто-то еще ушел, камера НТВ тут же, какая-то специальная камера была, которая тут же за нами побежала по коридору снять, что же мы еще, может быть, скажем по поводу того, что мы ушли. А журналист этот, который вел эту передачу, он потом был мной замечен в передаче «Парфенов» на телеканале Дождь, он рассказывал какую-то историю про детей-сирот или что-то такое, я уже не помню. Собчак: То есть это неправильно. Таких журналистов приглашать нельзя. Обломов: Уходя с той передачи, я спросил: «Вам не стыдно?». Я же говорю, у меня обостренное чувство справедливости. Мне искренне было обидно, что так. А он мне сказал: «Нет, мне не стыдно». Все. Я бы на месте порядочного издания, которое стремится к объективности… Собчак: Ну слушай, это тоже какая-то странная крайность: не приглашать людей с другой позицией, согласись. Это уже чуть-чуть не про свободу слова, а про диктат совсем другой позиции. Обломов: Нет-нет-нет, приглашать — конечно, но просто... Собчак: Есть же масса людей, которые тебе могут быть неприятны идеологически, журналисты, которые тебе идеологически могут быть неприятны. Обломов: Ну это как сейчас сделать на Дожде передачу, дать ее Чаплину, чтобы он разоблачал православие. Собчак: Ты знаешь, если бы Чаплин к этому моменту не сделал бы 148 интервью, я бы его тоже пригласила поговорить. Обломов: Я имею в виду на постоянной основе, чтобы он уже был не как гость, не как герой сюжета, а как такой полноценный эксперт, чтобы он вел: «Я вам расскажу, почему православие, на самом деле, плохое». И вот проповедь от него была бы. Можно сделать, и наверняка это даже смотреть будут и будут ему верить, и ему наверняка будет что сказать, самое смешное. Но я бы этого не делал. Собчак: А что бы ты делал? Давай так. Обломов: Как? Собчак: Слушай, мы с тобой очень много не в эфире, а в смсках, в кафешках разговаривали на эту тему. У тебя есть позиция по самому широкому кругу вопросов, ты следишь за политической жизнью, читаешь газеты, ты знаешь политическую повестку. Вот что вообще, ты считаешь, нужно делать? Я знаю, что ты очень критично относился к многим поступкам бело ленточного движения, ты считаешь, что они все, прости, просрали, что имели, что все это было дико неправильно и, собственно, их победили, потому что они сами не смогли ничего сделать. А что надо тогда? Обломов: Дело в том, что не их победили, а людей. Я всегда ассоциировал себя исключительно с жителями страны, а не с людьми в каком-то там политическом движняке. Я всегда ощущал на себе просто как один из жителей страны, даже когда меня пригласили на этот митинг, я долго парился на тему того, стоит ли мне вообще туда приходить выступать или не стоит. Собчак: Но в итоге пошел, и ходил не раз. Почему же ты считаешь, что все это не сложилось? Обломов: Почему не сложилось — могу объяснить, как мне кажется. Когда тебя обсчитали в магазине, ты пришел в магазин какой-нибудь московский, ты купил какой-то еды перед Новым годом, и тебе дают чек, тебя обсчитали, причем обсчитали сильно, и ты сильно переплатил. И, например, даже ты узнаешь об этом, придя домой. Что ты делаешь в этом случае? Ты возвращаешься в магазин и предъявляешь: «Друзья, я на самом деле купил за столько, а ценник-то был на самом деле другой. У нас сегодня красная цена». И это то же самое было, что люди же вышли по поводу честных выборов. Все же просили: «Пересчитаете выборы, вы нас обманули». Что сказал администратор магазина? Он сказал: «Ну приходите через неделю», ну типаа. А получилось еще смешнее: ты сам постоял, поругался, там сказал: «Я ата-та, я сейчас милицию позову» и т.д. Собчак: Ну хорошо, тебя послали куда подальше. Обломов: И ты говоришь: «Ну ладно, я приду через месяц. Сейчас я съезжу на Филиппины, отдохну, как я собирался, потом я возьму этот чек, если он еще не истерся, я приду в магазин и опять предъявлю вам». На мой взгляд, если тебя обсчитали, то вопрос нужно решать здесь и сейчас. И тогда, когда людей обманули на выборах, вот именно тогда нужно было брать и требовать пересчета немедленно. Не ждать, не устраивать дискуссий, не рассказывать о том, что: «А вот там они сказали, что мы креативный класс». Блин, мы все — креативный класс. Я видел тех женщин и мужчин, которые вышли на площадь, никакой это был нафиг не креативный класс. Точто такие же обычные люди. Просто стало прикольно чувствовать себя. Они начали играть в эту игру: давай мы тебе скажем, что ты молодец, лучшие люди страны. Ты такой: «Да. Это я». Давайте будем с кем-нибудь сейчас вести дискуссию на эту тему, о добре и зле и т.д. А время идет, время идет, время идет, и все говорят: «Ну Бог с ними, с этими выборами. Сейчас будем готовиться к президентским». Я вообще удивился, когда я это услышал. Как это — Бог с ним? А были люди, которые были на митинге на Сахарова. Мне, кстати, Троицкий рассказывал, что он подошел к одному из тех людей, которые организовывали этот митинг, и сказал типа: «А что? Почему через месяц-то? Завтра, послезавтра», ну типа решать-то вопрос нужно сейчас, это же как бы очевидно. И никто этого не планировал, но понятно было, что решать нужно сейчас же. На что был ответ типа, я уже не помню, кто это сказал, что типа: «Слушай, у меня билеты вообще взяты на Новый год на отдых. Я уже все, оплатил путевку. Ну как-то вообще я не планировал. Я вернусь, потом будем решать». Собчак: Ну это не он один, слушай, все уезжают на отдых. Обломов: Ну как все? Не все, далеко не все россияне. Собчак: Ну очень много людей, которые были на это митинге, уезжали на отдых — это тоже, может быть, было неким фактом. Обломов: Ну да, я просто и спрашиваю, что было сделано, на мой взгляд, неправильно. Неправильно было то, что это простили, а я не забыл и не простил. Я вообще, кстати, вообще гипер не простил. Я все запомнил и память у меня хорошая. Собчак: А дальше-то что с этим делать? Хорошо, вот мы живем в некой системе, которая, по-своему справедлива, потому что, ребят, сейчас, слушай, мы сейчас обсуждаем не прошлый год, а события 2-3-летней давности. Сейчас другая повестка, сейчас мы живем как бы в квазисправедливом мире, в мире, где у нашего президента 70% рейтинг, все поддерживают... Обломов: Это кто сказал? Собчак: Нет, ну подожди. Я эту смену настроения я почувствовала тоже на улицах, с водителями, которые являются главной лакмусовой бумажкой таких изменений, с людьми вокруг, Путина поддерживают, Крым поддерживают. На почве Крыма переругалось огромное количество семей и, собственно, был абсолютно раздроблен весь этот креативный класс условный Болотной площади, потому что там тоже все это разделилось — кто-то за, кто-то против. В общем, мы живем в вполне справедливом мире, в мире, в котором большинство — вот эти 70%, условно — они поддерживают то, что происходит, не хотят перемен, не хотят Украины, которая их сильно напугала и которую они теперь ассоциируют с тем «а у нас ведь можно быть также, если бы Майдан удался, у нас была бы такая же ситуация». И, собственно, вот мы вынуждены терпеть это нарастающее мракобесие, законы и все то, что вот мы видим вокруг, и дальше вопрос только: сколько нам хватит либо терпения, либо просто экономической ситуации у страны, насколько хватит денег и возможностей. Нет? Разве вот ты так не считаешь? Обломов: Когда в Советском союзе был голод, никто не бастовал. Голодные бунты — это не про нашу страну. Мы терпели очень много, людей сажали в тюрьмы, были репрессии, доносы и т.д. И страна благополучно это терпела. Поэтому говорить о том, что экономическая ситуация доведет в стране до каких-то там перемен и т.д. Голод? Мы сплотимся. Они ведь будут рассказывать это: «Давайте сплотимся!». И все будут сплачиваться. Я просто хочу, чтобы сплотился президент с премьером и вместе ели русскую еду и носили русскую одежду. Я хочу, чтобы они, люди, которые принимают судьбоносные решения, они страдали, прежде всего, ощущали эту историю. А по факту же это не так. Собчак: То есть, тебе просто важно, чтобы они страдали? Не чтобы все остальные жили хорошо. Обломов: Нет, я хочу, чтобы люди, которые совершают преступления, если они совершают их, то они получали наказание. Собчак: А тебе не кажется, что сейчас это уже все повестка вообще минувших лет, сейчас это все не актуально? Сейчас уже ситуация такая, из которой нету никакого положительного выхода. Обломов: Неактуальна в смысле? Собчак: В смысле, что положительного выхода из этой ситуации сегодня уже нету. Уехал ты отдыхать, не уехал, против ты Путина, за ты Путина. Вот тебе не кажется, что мы находимся в той исторической точке, когда это все уже вообще не имеет значения? Обломов: Да, я считаю, что все, все уже горит, все в аду и ты в аду, и ты горишь вместе со всеми. Конечно, я думаю, что все уже происходит очень плохо. Конечно, мне кажется, что я испытываю определенную апатию по поводу... То есть, я ничего не жду такого, чтобы что-то сейчас там. Собчак: Хорошо, а слома ты не ждешь какого-то? Тебе не кажется, что следующий год, вот очень многие говорят, начиная от астрологов, извини, что я их упомянула, до того же Улюкаева с его предсказанием по поводу 2017 года и концом Стабфонда, что в принципе следующий год будет решающим? У тебя есть такое ощущение? Обломов: Мне кажется, он будет хуже предыдущего. Собчак: Но он будет решающим, ты не думаешь о том, что...? Обломов: Решающим в каком смысле? Собчак: Что может быть слом вот этой всей системы, что могут быть какие-то революционные действия. Обломов: Ты понимаешь, я должен, поскольку я не верю в судьбу и считаю, что у человека жизнь зависит полностью от его поступков и действий, я должен видеть какие-либо признаки того, что это должно произойти. То есть, хотя бы какие-то намеки и признаки. Тот самый злополучный свет в конце. Собчак: А я вижу. Обломов: Я не вижу. Собчак: Я вижу, я встретила три дня назад радостнейшего просто, сияющего Диму Быкова, который мне сказал: «Послушай, все, скоро все закончится. Ходорковский будет президентом, Навальный — премьером, все будет в стране отлично. Понятно, что это вот кончится буквально со дня на день. Чем хуже, тем лучше, потому что чем хуже, тем скорее все это мракобесие как бы сожмется». Обломов: Дима Быков должен это рассказать жителям Северной Кореи. Вот они будут очень рады послушать его. Сейчас говорят: визы дают для россиян, мы торгуем с ними сеном. Нужно съездить и рассказать в Северной Корее, что чем хуже, тем жизнь скоро наладится. Я эту позицию, ну мне кажется, что это все не так, и что... Ты понимаешь, просто люди, которые думают, что если поставить Ходорковского президентом, мы, например, Ходорковского сейчас поставим президентом — и что сразу все станет хорошо. Это все, на самом деле, не совсем так. Просто нужно, чтобы люди понимали, что свобода — это ответственность, а поскольку в стране большинство людей не хочет никакой ответственности на себя брать — ни за свою жизнь, ни за свои поступки, им важно, что вот власть она либо молодец, Крым присоединила, либо она не молодец, как Обама. У нас же сейчас всю ответственность несет Обама, а все действия — не Обама. Так вот, поскольку никто не хочет брать на себя ответственность, это очень удобно. Но я просто хочу сказать, что люди, поймите, что фирма, если даже говорить про бизнес, фирма, в которой всевозможные решения завязаны на одного руководителя, все буквально на нем висит на одном, глобальная огромная фирма, если все устроено так, что все решения зависят только от него и без него никуда, то это очень плохой руководитель. Потому что его задача сделать так, что есть он или нет его, фирма должна работать дальше, и не он должен учить сотрудников, как нужно работать, а они должны приносить пользу фирме и деньги. Просто у нас большинство любит трудиться, а не работать. Мы сидим с утра до вечера в офисе вконтакте, в одноклассниках, где можно пока сидеть, сидим до вечера: «Ой, я как-то так устал, блин, да, мне нужно работать, премия» и т.д. А при этом ты за весь день ни черта не сделал. И это же тоже про нас. То есть, это как бы такая глобальная фигня, я считаю, что момент упущен, на самом деле, в 90-е годы, я же говорю, никто не занялся тем, что не начал объяснять… Собчак: Можно начинать пить, правильно я понимаю, в кризис? Обломов: Я плохо пью, то есть, мне плохо, когда я пью, но... Собчак: Но наливай тогда уж. Раз все так плохо, то есть одно решение всех проблем — это безалкогольное шампанское, потому что алкогольное в эфире нельзя, к сожалению. Обломов: Да, у нас же новогодняя передача, я забыл. То есть, я же должен создавать новогоднее настроение. Собчак: Да, у нас новогодняя передача. У нас альтернативная новогодняя передача, в которой бесконечно говорится о том, как все хреново. Обломов: Да. Собчак: Да, это у нас с тобой хорошо напару получилось. Обломов: Ну вообще, на самом деле, все... Собчак: А ты чувствуешь вот вокруг себя, что в этом году, условно, не такое новогоднее настроение как обычно? Или это твое исключительно личное субъективное ощущение? Обломов: У меня вообще нет новогоднего настроения. То есть, я не чувствую. Собчак: А ты видел людей, у которых оно есть? Вот давай так. Потому что я это вижу и вокруг себя, но я думаю, наверное, я просто окружаю себя такими людьми, которые вместе со мной находятся в неком одинаковом восприятии реальности. И, наверное, где-то есть те люди, которые сейчас покупают подарки с радостью, кладут их под елку и думают: «Как же шикарно, год обезьяны, надо быть в красном». Они должны быть, такие люди. Обломов: Нет, ну, наверное, они где-то есть, все пытаются. Собчак: Но ты их тоже не знаешь? Обломов: Ну слушай, ну у меня тоже елка дома стоит, в конце концов. Собчак: И у меня тоже. Обломов: Вот так. Собчак: Профессиональная рука чувствуется. Обломов: Да, и я хочу сказать, что, конечно, людям хочется, на самом деле, вот ты говоришь — Ходорковский, Навальный и т.д. На самом деле, многие так и не поняли, что людям просто хочется по-человечески жить, чтобы их никто не трогал, не парил. Собчак: Так, может, им хочется, чтобы мы их не трогали и не парили. У них все уже есть: любимый президент, прекрасные программы телевизионные. Обломов: Так, понимаешь, они, я думаю, в равной степени ненавидят и нас с тобой, и я думаю, и людей, и депутатов, и правительство. Собчак: Я думаю, нас больше, извини. Обломов: Я думаю, одинаково. Просто, я думаю, что когда они смотрели этот телевизор, когда была вся эта катавасия, они смотрели-смотрели-смотрели, а жизнь-то не менялась, ЖКХ росло и все такое. Они, я думаю, возненавидели всех, то есть, они хотят, чтобы все мы сгорели когда-нибудь. Собчак: Как в песне Шнурова. Обломов: Да, хорошая песня, кстати. Собчак: Ну да. Тост давай, тост, Вась, и песню. Обломов: Тост. Синдеева: Сегодня уже традиционно программа Синдеева, традиционная в том смысле, что когда кто-то: Зыгарь: Новый год? Синдеева: Во-первых новый год, шампанское, можешь открывать свое шампанское. Сегодня у меня в гостях Михаил Зыгарь Зыгарь: Традиционная программа, где … Синдеева: Сейчас ведущая я, Михаил. Зыгарь: Ничего не знаю Синдеева: И вот так 5 лет Зыгарь: Ничего не знаю, по-моему, можем в тандеме провести Синдеева: Когда уходят сотрудники телеканала, кто-то навсегда, кто-то временно, кто-то уезжает, разные причины, у нас программа Синдеева вот с близкими любимыми людьми. Мы с тобой прожили 5 с половиной лет такой совместной жизни, очень плотной. Она у нас не заканчивается, мы об этом тоже поговорим чуть позже и ты расскажешь про наш план, в том числе и на Дожде. Но этап, когда ты – главный редактор, он сейчас подошел к концу и собственно осталось несколько дней, пока еще кресло твое теплится здесь. Миша, ну давай шампанское, разливай. Зыгарь: Кстати, кресло-то ты мне оставишь? Синдеева: Это же твое Зыгарь: Мое же. Синдеева: Ну конечно! Только стол оставь нам, пожалуйста! Зыгарь: Стол? Зачем вам стол без кресла? Синдеева: Начинается. Нам тогда стол придется покупать. Тебе зачем стол-то? Зыгарь: Ну я же буду приходить делать программу. Синдеева: А ты хочешь, чтобы тебе это место физически осталось? Зыгарь: Ну конечно Синдеева: Это мы обсудим позже, не знаю, не знаю, про это пока еще не подумала. Миш, буду задавать тебе сейчас вопросы, которые... Зыгарь: Ты мне подсказала очень хороший ответ на любые твои вопросы – «это мы обсудим позже». Синдеева: Не на все! Так я за новый год, мы подводим с тобой итоги нашей совместной работы и итоги этого года частично. Зыгарь: Вспоминаем лучшие моменты нашей совместной жизни. Синдеева: Я тебе очень благодарна за то, что ты 5 лет был со мной рядом, за твою смелость, за твою такую в хорошем смысле бесшабашность, которая очень нужна в позиции главного редактора на Дожде, за твое умение перестраиваться и не бояться этих изменений, за то, что ты собрал команду и команда тебя очень любит и несмотря на то, что конечно, стресс в коллективе с твоим уходом очень сильный, но при этом ребята все сильные, и в общем-то, я уверена, что они точно справятся даже без тебя, и это тоже твоя заслуга и ты большой молодец. Давай. Буду задавать вопросы, которые волнуют очень многих. Буду сразу в лоб. Много ходило слухов о твоем уходе, о том, что тебя уволила Тимакова, администрация, разные был версии, вот сейчас один из последних вопросов был, может быть, наоборот ты продался Кремлю и поэтому ты уходишь с Дождя. Зыгарь: В соцсетях мы только что это прочитали. Синдеева: Конспирологических версий много, но Миш, давай сразу. Уволила ли тебя Тимакова и администрация? На этот вопрос отвечай коротко и пойдем дальше. Зыгарь: Уволила ли меня Тимакова? - нет. Синдеева: Скажи, как принималось это решение тобой в начале? Как ты его принял и когда? Зыгарь: Месяца 2 назад наверное, минимум это. Синдеева: Я подскажу тебе, в ноябре мы это с тобой обсуждали, собственно тогда ты принял. Зыгарь: В ноябре да. Синдеева: Скажи, какие основные были твои аргументы, когда ты принимал для себя это решение? Вот ты внутренне почему созрел к этому? Что для тебя было основополагающим для принятия этого решения? Я уверена оно было непростым, но это правда всегда непростое решение. Менять место работы, для тебя работа, как для нас здесь всех, это не просто работа, это еще часть жизни, семьи, это все так у нас. Зыгарь: Ты же знаешь, это наш вечный с тобой вопрос, который мы обсуждали практически все 5,5 лет – по поводу того, что Телеканал Дождь – это семья или это бизнес. Я как раз тебе всегда говорил, что Телеканал Дождь – это конечно должен быть бизнес, давай мы будем к нему относиться так. При этом конечно у нас у всех семейные отношения, у нас весь коллектив – это члены семьи, но при этом если бы, если относиться к Телеканалу как к семье, то из семьи, невозможно порвать с семьей. Я всегда был за то, что телеканал – это бизнес, потому что семья – это наша семья, а бизнес – это твой бизнес. Мне кажется, что поскольку телеканал должен быть бизнесом, он должен соответствовать тому, что нужно владельцу, то есть тебе. Мне кажется, что для бизнеса я должен уйти, чтобы дать возможность телеканалу дальше развиваться. Синдеева: То есть ты это почувствовал, понял и это основной аргумент, что это нужно в том числе телеканалу? Зыгарь: Это нужно с одной стороны телеканалу, это нужно с другой стороны мне, это нужно с третьей стороны тебе. И мне кажется, что эта такая глупая американская формула про win-win, но мне кажется, что это может быть вполне win-win, потому что с одной стороны мы все сохраняем семейную, семейные чувства, привязанности, с другой стороны мы должны попробовать работать отдельно. Мне кажется, сейчас пришло время для этой конструкции. Мы прожили так много всего, нам было так... Мы так хорошо делали продукт из собственных эмоций, мы их, сначала из, мы там ковали, варили кашу из собственного энтузиазма и бесшабашности, потом мы добавили еще авантюризма, потом мы что-то еще делали из собственных страхов. В какой-то момент, когда всем было очень страшно, мы из этого тоже делали. Мне кажется, что сейчас нужно, нужно что-то спокойное, нужно, чтобы на данном этапе телеканал должен стать бизнесом, и ты это знаешь и всегда про это говоришь и я это всегда говорю и сейчас вот… Синдеева: И почему ты решил, что сейчас с твоим уходом это должно превратиться в бизнес или просто такой новый … Зыгарь: Потому что я сумасшедший все-таки, мне кажется. Я конечно же, спокойному бизнесу, в общем, как я себя представляю, я ему с одной стороны мешаю, потом у меня же всегда был принцип, главный принцип верстки – это переверстка. Если у нас в вечернем выпуске новостей есть план эфира, и если мы не меняем что-то там 3 раза за час, то это значит, что мы как-то застоялись. Синдеева: А ты считаешь, что сейчас канал должен перестать переверстываться или как раз и есть переверстка – это твой уход? Зыгарь: С одной стороны мой уход – это конечно переверстка и должна быть серьезная переверстка до такой степени серьезная, что я надеюсь, что мы подтолкнем, что к ней мой уход подтолкнет. С другой стороны в каком-то смысле должна быть большая стабильность. Для какого-то устойчивого бизнес развития должна быть предсказуемость. Он должен быть предсказуемым для тебя, мне кажется. Синдеева: Мне кажется, что я как раз с этим тезисом не согласна. Почему не согласна, то есть так хочется теоретически... Зыгарь: Мы с тобой по-разному видим многое, именно из-за этого, из-за того, что мы с тобой по-разному, из-за того, что мы с тобой так непримиримо работали все это время, у нас выработался уже такой телеканал Синдеева: То есть ты сейчас предлагаешь условно, то есть с уходом тебя должно все как-то … Зыгарь: Но сейчас должно быть по-другому. Синдеева: Ну хорошо. Зыгарь: Сейчас должно быть совсем по-другому. Синдеева: Как ты, вот смотри, такой вопрос не общий, как ты оцениваешь свою работу в должности главного редактора. Можешь просто назвать, давай начнем со слабых каких-то мест, потому что хороших много и я могу их добавлять. Но вот ты сам, если посмотреть в прошлое, есть ли что-то, о чем ты считаешь, ты недоделал, не сделал или о чем-то пожалел? Или есть там что-то, в чем ты собой не удовлетворен как в роли главного редактора? Зыгарь: Я собой удовлетворен. Наверное, это и есть мое главное, спорное, наверное, качество. Потому что я правда в себе очень самоуверен. Я очень упрямый в этом плане и очень как правило, то, что я делаю, мне кажется правильным. Я умею признавать собственные ошибки, но пока я не совершу ошибку, я не люблю признавать, что это ошибка, поэтому такое вот удовлетворение своими действиями, наверное, - это не очень хорошо, наверное … Синдеева: Это не рождает успокоенность в том числе, когда ты всем доволен? Зыгарь: Я, ты знаешь, я всегда верил своим чувствам и своим, каким-то своим ощущениям и своему вкусу, может быть, может быть, то есть у меня есть критическое мышление, я допускаю, что вот эта моя абсолютная железобетонная уверенность и спокойствие, может быть, это не совсем правильно. Я вот… Синдеева: Хорошо. Зыгарь: Ты же знаешь, я ведь абсолютно, с одной стороны, очень счастливый человек в плане, что мне всегда хорошо от того, что я делаю. Я всегда уверен, что это должно быть именно так. Меня в работе очень трудно … Синдеева: Скажи, пожалуйста, вот очень часто разносится критика в адрес нашей работы, много бывает ошибок, что журналисты лажают, что компетенции иногда не хватает. Зыгарь: Да. Синдеева: Что ты на это скажешь? Зыгарь: Я очень не люблю оправдываться. И я на это могу сказать: да это так. Да, да и мы работаем с этим. Ну... Я это и тебе все время говорю. Да и мне кажется, что мы делаем 150% того, что мы можем. Может быть, это самоуспокоение. Но мне кажется, наоборот, это… у нас, вот если рассчитывать математически, сила как у телеканала Дождь как авто, этот автомобиль с такими комплектующими, он может доехать до Тулы. Синдеева: А мы пытаемся доехать до Нью-Йорка. Зыгарь: Но он не может доехать до Урала, а мы миновали уже Пекин и уже свистим дальше. Это уже немножко паранормально. Есть ли у нас ошибки? Да вы не знаете вообще, какие у нас могли бы быть ошибки. Вы - те люди, которые нас критикуете, вы просто правда не представляете, каким чудом у нас их так мало, вы не представляете, какой адский, именно адский героизм, не считающийся героизмом, совершают люди. Это паранормально. Синдеева:Ты рассказывай, рассказывай. Люди же правда не понимают. Зыгарь: Это паранормально… Мне трудно… Синдеева: А были ошибки в работе главного редактора условно, которые ты бы сказал «да, вот это была ошибка»? Зыгарь: Когда пришел Медведев в апреле 2010 года, чего мы так все хотели и чего мы так все старались достичь, придумывали какие-то механизмы, секретные ходы, что мы <