4. Корпоративные, тоталитарные и протестные идеологии 3 страница

Воплощением тотальности фашистского государства являлась фигура вождя – лидера нации. Фашистский вождизм являлся не только формой единовластия, но и особой идеологической категорией. «Фашизм не является диктатурой, это диктатура – следствие фашизма, – рассуждал на эту тему французский философ профашистского толка Пьер Дрие Ла Рошель. – В Италии существовало целое движение, подъем целого поколения, искавшего и нашедшего фашизм, движение, которое выразилось в Муссолини… Вождь – это плод долгой череды усилий, это награда людям смелости и воли. Множество людей должны искать, думать, действовать, чтобы затем лучший из них, выдвинутый ими, в свою очередь заставил их самих устремиться вперед».

Придавая ключевое значение идее тотальной роли государства в обществе, фашисты стремились закрепить корпоративный характер социальных отношений. «Фашизм создает новый социальный строй, построенный на принципах примирения классовых интересов посредством корпоративной системы», – отмечал К. Родзаевский. В качестве корпоративных групп фашисты рассматривали производственные коллективы, территориальные сообщества, религиозные общины, семью. Укреплению всех этих институтов под эгидой государства придавалось приоритетное значение. Так, фашистская конституция Австрии 1934 г. провозгласила создание «христианского, немецкого, союзного государства, организованного по сословному принципу». Французская «Хартия труда», принятая профашистским правительством Ф. Петена, закрепила статус всех отраслевых объединений как «единой профессиональной семьи», подчиненной идее «объединения и гармонии интересов». В принятой в 1927 г. в Италии «Хартия труда» утверждалось: «Труд во всех его формах – интеллектуальной, технической и физической – является социальным долгом... Все производство представляет единое целое с национальной точки зрения и имеет целью обеспечить благосостояние производителей и обеспечение национальной мощи».  

Следует отметить, что идеология фашизма претерпевала вполне определенную эволюцию. Ранний фашизм, возникавший на гребне маргинализации общества, опирался на идеи «тотальной борьбы» и «духовной революции», героику фронтового братства и харизматический вождизм. Такая идеология позволяла маргиналам ощутить собственное величие, приобщиться к «подлинным» ценностям и бросить вызов страшному, непонятному и враждебному миру. Но поэтому приход фашистов к власти сопровождался созданием централизованной государственной системы, претендующей на «тотальность» и «народность», проведением активной социальной политики, основанной на принципах корпоративной солидарности. И по мере этих преобразований пафос «тотальной борьбы» постепенно сменялся на пропаганду религиозных и семейных ценностей, патриотизма и национальной самобытности, государственной лояльности и социальной ответственности – происходило своеобразное «остывание» тоталитаризма (по выражению американских политологов). В конечном же счете фашизм как идеология оказывался обречен – по мере исчезновения маргинальной массы, адаптации людей к новым условиям жизни, распространения социально-консервативных ценностей и проведения умеренных модернизационных реформ он утрачивал и социальную базу, и мировоззренческую актуальность. Именно такую эволюцию претерпел испанский и португальский фашизм. К такому же варианту тяготел австрофашизм (пока не был уничтожен немецкими национал-социалистами), французский и русский фашизм (до окончания Второй мировой войны). Особенно показательно фиаско итальянского фашизма – попытка Муссолини искусственно «подогреть» режим, сохранить его экспансивность за счет вовлечения в мировую войну завершилась расколом в фашистской партии, смещением и арестом Муссолини, переходом фашистского правительства на сторону антигитлеровской коалиции.

Расовая теория. Антропологические исследования феномена рас были очень популярны в конце XIX – первой трети XX вв. во всех европейских странах. Под влиянием исследований Жозефа де Габино, Хаустона Чемберлена, Густава Клемма и Степана Ешевского закрепилось представление о расах как особых биосоциальных сообществах, основанных на генетической наследственности важнейших качеств поведения, мышления, внешнего облика и даже мировоззрения человека. «Раса – носитель всего, – утверждал Фриц Ленц, один из основоположников расовой евгеники (гр. eugenes – породистый). – И личности, и государства, и народа. Из нее исходит все существенное, и она сама суть. Она не организация, а организм… Как для счастья отдельных людей, так и для всеобщего счастья постоянной основой служит здоровье расы. Выродившийся народ неизбежно несчастен, даже обладая всеми сокровищами мира».

Представители немецкой расовой теории Ганс Гюнтер, Альфред Розенберг, Людвиг Вольтман, Эрнст Крик, Отто Рехе, Отто Амон придали расологии не только научный, но и политический, пропагандистский характер. В их работах расовая идея превращалась в миф крови, требующий радикальной перестройки человеческого существа и всего мирового пространства. «Расовую душу нельзя потрогать руками, – писал А. Розенберг, – она воплощена в связанной кровью народности, увенчана и сплочена как эталон для сравнения в великих личностях, создающих творческим действием культурную сферу. Эта целостность представляет собой не только “дух”, а дух и волю, то есть жизненную совокупность… Сегодня целое поколение начинает понимать, что только там, где закон крови определяет идею и деятельность человека, могут быть созданы и сохранены ценности». Ту же мысль проводил и Г. Гюнтер: «Впервые в мировой истории мы, люди, поняли причины величия и упадка народов. На основе этих знаний можно создать новый порядок в государстве и в личной жизни каждого человека. Этот новый порядок можно создать с чувством глубокой ответственности, со знанием того, что героической нордической расой совершены все подвиги… Грядет новая романтика – романтика расы. Она будет прославлять чистую нордическую кровь и создаст новые представления о добродетели и пороке».

Идея превосходства нордической расы стала центральной для немецкой расологии. Принадлежность к «нордической расе» определялась прежде всего по внешним признакам – продолговатой форме черепа, высокому росту, светлым волосам. Но многие расологи утверждали, что специфика «нордической расы» связана с их арийским происхождением. Смешивая языковые, этнокультурные и расовые признаки, они доказывали существование особой человеческой элиты, якобы несущей в себе «наследие предков». «Мир все больше признает германский феномен и превосходство нордической расы над всеми остальными, – писал Клаус Фердинанд, – Задача нордического духа заключается поэтому в обеспечении повсеместного проникновения по всему миру нордического стиля и принципов. Ничто не должно поколебать нашей уверенности в такой необходимой закономерности, даже если при этом нарушаются и ликвидируются основы других рас».

Нордический миф пропагандировался как основа германской национальной революции. Однако сама расовая идея имела ярко выраженную специфику. В соответствии с нею принцип органического единства следовало распространять не на весь немецкий народ или «народное государство», а на носителей мистической « расовой души ». «Мы исходим из того, что человек от природы – общественное существо, и в общественном бытии он подчинен законам развития расы, – рассуждал основатель «расовой педагогики» Э. Крик. – Но члены общества – это не безликие числа, каждый из них имеет свое назначение. Ни народ, ни тем более государство – это ни личности. Личность – это только отдельный человек». Еще более жестко эту мысль впоследствии сформулировал Адольф Гитлер: «Так же как в высшая раса призвана управлять низшими расами, так же и в рамках высшей расы власть должна принадлежать высшим личностям». Подобный подход открывал путь для рассуждений о необходимости расового «очищения» самого немецкого народа, о подчиненной роли германского государства в грядущей расовой революции и перспективах создания нового расового порядка в мировом масштабе. Именно эти постулаты и предопределили принципиальное отличие расовой теории от идеологии «консервативной революции», а национал-социализма – от фелькишской и фашисткой идеологии.

Идеология национал-социализма. Идеологическая направленность фашистского движения в Германии оказалась существенно иной, нежели в других странах Европы. Традиции фёлькишского движения, идеи «консервативной революции» и расовой теории формировали чрезвычайно жесткий вариант националистического корпоративизма. А вот влияние католического солидаризма, в отличие от Италии и Австрии, было не столь значительным. К тому же в Германии после окончания Первой мировой войны были очень сильны реваншистские настроения. Их эпицентром стали добровольческие корпуса ветеранов войны – «фрайкоры». К ним примыкали самые разношерстные организации, пропагандировавшие идеи «национальной революции» и восстановления «попранного» национального величия Германии. Многие из этих экстремистских группировок пользовались поддержкой праворадикальных политиков и представителей деловых кругов, недовольных заключением мирного договора и созданием в Германии демократической республики. Среди подобных организаций была и ничем непримечательная Немецкая рабочая партия (ДАП), возглавляемая первоначально слесарем мюнхенских железнодорожных мастерских А. Дрекслером, а затем отставным ефрейтором Адольфом Гитлером.

Положение ДАП коренным образом изменилось после того, как у партии появились могущественные покровители из «Германского ордена». Эта полулегальная оккультная организация пестовала идеи духовного обновления человечества на основе построения расовой иерархии, преодоления ограниченности человеческого разума, приобщения к высшим мистическим истокам жизни. Пропаганда оккультных идей Ордена нашла благодатную почву в духовно надломленном немецком обществе. К тому же идеи расового возрождения оказались весьма созвучны популярной теме «национальной революции». В 1920 г. члены «Общества Туле» (духовного центра «Германского ордена») Дитрих Эккарт и Альфред Розенберг начали патронировать гитлеровскую партию. Их привлек сам лидер партии – он идеально подходил для роли мессии. Судьба Гитлера была одной из сотен тысяч судеб неприкаянных, разочаровавшихся людей. Ненависть и презрение к окружающему миру, вера в некий потаенный, глубинный смысл бытия, доступный лишь избранным, склонность мистической экзальтации и способность к особому ораторскому искусству, подсознательное стремление компенсировать неуверенность в себе жестким, властным, пренебрежительным отношением к людям определяли личность Гитлера. Неудавшийся художник и архитектор, он видел себя творцом новой партии, нового государства, нового мирового порядка.

В кратчайшие сроки партия Гитлера, переименованная в Национал-социалистическую рабочую партию Германии (НСДАП), преобразилась. Под влиянием представителей «Туле» идеи национального социализма в идеологической доктрине партии соединились с мистическими, оккультными мотивами. Эмблема «Туле» – свастика, являющаяся древним мистическим символом вечного движения солнца – стала официальной эмблемой партии, обозначающей соединение арийских мистических традиций с героикой древнегерманских Нибелунгов. На основе рунических знаков была разработана система других партийных символов, введены штандарт партии, флаг имперских цветов, особые ритуалы (в том числе салют поднятой вверх рукой, массовые факельные шествия). Создавались и партийные военизированные формирования – штурмовые отряды. Все это создавало совершенно необычный имидж партии, привлекало даже искушенных в политике людей. Главным же оружием нацистов считался личный гений Гитлера. С 1921 г. он становится фюрером партии – диктатором с неограниченными полномочиями. Неудачная попытка путча в Мюнхене в ноябре 1923 г. не стала препятствием для распространения влияния НСДАП в Германии. Находясь в тюремном заключении в Ландберге, Гитлер написал книгу «Майн кампф» («Моя борьба»). В ней он изложил свое видение основ национал-социализма. Доктрина нацизма была ориентирована на создание Третьего Рейха – тысячелетнего государства арийской расы. Расовая иерархия, основанная на господстве нордического духа, должна была стать основой нового мирового порядка. Борьба за мировое господство рассматривалась Гитлером как тотальная война, горнило, в котором немецкая нация очистится от скверны и заслужит право быть высшей расой. Большое внимание в «Майн кампф» было уделено фелькишским идеям. Сохранялось и понятие «национальный социализм».

Помимо Гитлера большую роль в становлении национал-социалистического движения в Германии сыграли братья Грегор и Отто Штрассеры. Именно они обеспечили в середине 1920-х гг. связь НСДАП с политическими и деловыми кругами, а также широкую пропаганду идей национал-социализма в немецком обществе. Причем, в отличие от Гитлера, Штрассеры не уделяли внимание мистическим, оккультным, расовым идеям, в их воззрениях не столь значительное место занимал антисемитизм. Они отвергали биологическую агрессивность внешнеполитических воззрений концепции Гитлера. Будущий Рейх рассматривался Штрассерами как основа Срединноевропейского союза с участием Франции и других стран. Среди сторонников Штрассеров было много бывших национал-большевиков, требующих жесткого отношения к монополиям и крупным землевладельцам, интенсивного обложения прибылей, широкой национализации промышленной собственности, борьбы против «желтых профсоюзов» (из-за этого Штрассеров называли лидерами «левого течения» в НСДАП). Главное же, заключалось в том, что Штрассеры скептически относились к идеям фюрерства и тотальной диктатуры одной партии. Они призывали к объединению всех «здоровых сил общества» вне партийной зависимости, созданию государственного режима с избираемым президентом во главе и сословно-корпоративным представительным органом как основной властью.

Идеологический раскол в НСДАП был очень показательным. Национал-социализм в интерпретации Штрассеров представлял собой классический фашизм, причем в умеренном политическом выражении. Но под влиянием гитлеровского крыла НСДАП быстро проделала путь от синдикалистских лозунгов и фёлькишских идей «народной революции» до оголтелой пропаганды «расовой евгеники» и «тысячелетнего Рейха» арийской расы. Укрепилась связь нацизма с мистическими, оккультными мотивами. Все это совершенно отличало немецкий национал-социализм от итальянского, русского и австрийского фашизма. Наряду с обычными для фашистских движений идеями сословно-корпоративного строя, преобладающей роли государства в экономической жизни, однопартийной системы, национал-социализм обосновывал особый морально-этический и эстетический кодекс, культ силы, борьбы, крови как выражения подлинно здоровой человеческой сущности. Мистическая и фанатичная вера в идеалы национал-социализма, слепое подчинение воле фюрера, готовность к личному самопожертвованию рассматривались Гитлером как естественная норма внутрипартийной жизни. Поэтому уже вскоре после прихода нацистов к власти наступила развязка – в «ночь длинных ножей» штрассоровское крыло было уничтожено.

В годы существования Третьего Рейха нацисты окончательно отказались от органической трактовки понятия «народ». Принцип «расовой чистоты» приобрел самодовлеющее значение даже во внутренней жизни немецкого общества. «Предпосылкой развития является чистота расы, – утверждал А. Гитлер. – Цель состоит в сохранении и в дальнейшем развитии коллектива одинаковых в физическом и моральном отношениях человеческих существ. Это сохранение относится прежде всего только к тому ядру, которое действительно принадлежит к данной расе и обеспечивает ей развитие тех сил, которые заложены в этой расе». Ставя перед собой задачу создания «нового порядка», основанного на возрождении расового духа, нацисты отказывались видеть «тотальное» воплощение «народного духа» в государстве. «Правильный взгляд на государство заключается в том, что государство является не целью, а средством к цели, – писал Гитлер. – Правда, без государства нет высокой человеческой культуры, но само государство не является еще главным фактором культуры. Главным фактором является исключительно наличие расы, способной стать творцом культуры. Государство только сохраняет расу». Таким образом, в идеологии нацизма принцип партийности получил большее значение, чем этатизм.

Именно в партии нацисты видели торжество расового духа и инструмент «полного переустройства национальной жизни». «Партия вырабатывает определенный символ веры; и на основе этой программы мы строим строго централизованную организацию, которая одна только может принести победу нашему миросозерцанию», – утверждал Гитлер. Сам он являлся «фюрером германской нации» именно как лидер партии, а пирамидальная система фюрерства, в отличие от фашистского вождизма, пронизывала все немецкое общество сверху вниз. Рудольф Гесс называл принцип фюрерства моральным долгом каждого немца. «При любых своих действиях задавайте себе вопрос: как поступил бы Вождь (каким вы себе его представляете), – писал он, – Это значит – в любой форме всегда быть слугой тотального национал-социализма Адольфа Гитлера, сознательно и от всего сердца, от начала и до конца быть последователем Вождя! ».

Расовая теория и оккультизм, преобладание партийности над этатизмом, замена вождизма на партийный принцип фюрерства, отказ от идеи органического единства народа в пользу иерархии «расовой чистоты», ставка на новый мировой порядок, а не национальную автаркию – все это в корне отличало национал-социализм от фашизма. Эту специфику подчеркивали и сами нацисты. Так, например, Йозеф Геббельс утверждал: «Фашизм ничем не похож на национал-социализм. В то время, как последний идет корнями, вовнутрь, фашизм есть только поверхностное явление». Ту же мысль подчеркивал и Генрих Гиммлер: «Фашизм и национал-социализм – это два глубоко различных явления... Абсолютно не может быть сравнения между ними, как между духовными, идеологическими движениями». В действительности, гораздо больше общего можно было найти между нацизмом и большевизмом, несмотря на полную несовместимость идей национализма и интернационализма, мистицизма и атеизма, «расовой чистоты» и пролетарской «классовой солидарности». Парадоксальную близость этих двух тоталитарных идеологических систем весьма образно охарактеризовал Ф. Хайек: «Национал-социализм и большевизм боролись за людей с определенным, схожим типом сознания и ненавидели друг друга, как ненавидят еретиков».

Определение тоталитаризма. Сущность и разновидности тоталитарных идеологий. Понятия «тоталитаризм», «тоталитарная идеология», «тоталитарный режим» активно используются в общественных науках на протяжении уже более чем полувека. При этом определение сущности тоталитаризма остается одной из наиболее спорных и научных проблем. Причиной тому остаются непримиримые дискуссии о «тоталитарности» тех или иных конкретных политических режимов и идейных доктрин, а также изначальное отсутствие «онтологической» базы этого понятия. Термин «тотальность» (от лат. Totalis – весь, целый) появился в качестве оценочного. В 1923 г. его впервые сформулировал итальянский публицист Джованни Амендола для критической характеристики режима Муссолини. Вскоре термин был взят на вооружение и сторонниками фашизм, причем сразу же обнаружилось два достаточно специфических смысловых акцента. В 1925 г. философ-неогегельянец Джованни Джентилле предложил рассматривать фашизм как особую идеологию, которая является «тотальной концепцией жизни». Тем самым, фашизм позиционировался как радикальный, наиболее последовательный солидаризм, идеология, апеллирующая к духовным основам человеческой личности, а не политическим организациям и массовым движениям. Иной подтекст в этом понятии увидел Бенито Муссолини. В 1931 г. и в своей программной статье «Доктрина фашизма» он писал: «Для фашиста все в государстве и ничто человеческое или духовное не существует и тем более не имеет ценности вне государства. В этом смысле фашизм тоталитарен и фашистское государство как синтез и единство всех ценностей, истолковывает и развивает всю народную жизнь, а также усиливает ее ритм». Таким образом, речь шла о функциональной тотальности государства, необходимой для максимально возможного духовного, политического и социально-экономического единения народа.

По сути, та же «государственническая» интерпретация тоталитаризма была использована и в довоенной англо-американской политической публицистике. В 1929 г. в «Таймс» тоталитаризм впервые был охарактеризован как «политическая система, противоположная парламентаризму». В 1934 г. в американской «Энциклопедии общественных наук» это понятие впервые было использовано как обобщающая характеристика диктаторских режимов в нацистской Германии и большевистской России, а также европейских фашистских режимов. Эту идею афористично выразил Ф. Боркенау: «Нацизм не что иное, как коричневый большевизм, а большевизм можно соответственно квалифицировать как красный фашизм». В дальнейшем в «либеральной» американской политологии сложилась весьма стройная концепция тоталитаризма как системы идейно-политического насилия и авторитарного властвования. Ее классический вариант предложили К. Фридрих и З. Бжезинский в книге «Тоталитарная диктатура и автократия» (1956). Они сформулировали набор «признаков тоталитаризма» – наличие одной всеобъемлющей идеологии, на которой построена политическая система общества, наличие единственной партии, как правило, руководимой диктатором, которая сливается с государственным аппаратом и тайной полицией, почти всеобъемлющий контроль правящей партии над вооруженными силами и распространением оружия среди населения, отсутствие плюрализма в средствах массовой информации, система террористического полицейского контроля, централизованное планирование экономики. Впоследствии этот набор был дополнен такими «признаками», как большая роль государственной пропаганды, манипуляция массовым сознанием населения, отрицание традиций, в том числе традиционной морали, и полное подчинение выбора средств поставленным целям (построить «новое общество»), уничтожение индивидуальных гражданских прав и свобод, крайне высокая роль государственного аппарата, проникновение государства практически во все сферы жизни общества, приверженность экспансионизму, административный контроль над отправлением правосудия и т. п.

Таким образом, сложилась «либеральная» традиция рассматривать тоталитаризм как жесткую антитезу открытому, гражданскому обществу, основанную на тотальной подавлении личности. Считать такую позицию в полном смысле либеральной сложно, поскольку сам термин «либерализм» в данном случае используется как предельно условный. Антитоталитарной риторикой в 1950-х – 1960-х гг. гораздо активнее занимались либертаристы и «новые левые», нежели неолибералы. Еще в большей степени тема тоталитаризма была важна для официальной пропаганды западных стран в годы «холодной войны» – по сути она и стала концептуальной основой советологии. Как следствие, в самом Советской Союзе теорию тоталитаризма считали антинаучной «буржуазной пропагандой». В 1990-х гг. в постсоветской России «либеральная» теория тоталитаризма получила широкое распространение. Но уже в 2000-х гг. она стала постепенно вытесняться из официальных СМИ и «рекомендованной» учебной литературы, как основа для «клеветнических фальсификаций советской истории».

Фиаско «либеральной» теории тоталитаризма было связано не только с ее агрессивной политизацией, но и откровенно спекулятивным характером. «Тоталитаризм» в этой теории рассматривается как характеристика преступного политического режима, не имеющего ни реальной социальной опоры, ни внятной идеологической доктрины. Вопрос о мировоззренческих основах тоталитарной идеологии вообще не стоит – подразумевается, что она воплощает лишь откровенную демагогию, служит для промывки мозгов и «воспитания ненависти» (что, кстати, очень напоминает и характерные для советской науки оценки фашизма – например, классическое «определение» С. Бланка: «Идеология фашизма как мусорная яма»).

Советская историческая наука, отвергавшая теорию тоталитаризма, разработала альтернативную концепцию фашизма (под фашизмом здесь подразумевался и национал-социализм). Еще в начале 1920-х гг. идеологи Коминтерна предложили рассматривать фашизм как политическое движение, инспирированное буржуазией для раскола рабочего класса и распространения среди народных масс националистической демагогии. В 1933 г., на фоне прихода нацистов к власти в Германии, а также фашизации Австрии, смысловые акценты в определении фашизма изменились. В резолюции XIII пленума ИККИ было сформулировано классическое для коммунистов определение фашизма как «открытой террористической диктатуры наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала». После гражданской войны в Испании «фашизм» окончательно превратился для советских людей в олицетворение военной угрозы и классового союза всех антисоветских политических сил. Ситуация осложнилась в 1939 г. после заключения советско-германского пакта о ненападении, а затем и договора о дружбе и границе. Советская пропагандистская машина переориентировалась на обличение западных демократий и отказалась от прямой критики фашизма. Но с началом Великой Отечественной войны тема антифашистской борьбы (борьбы против «немецко-фашистских захватчиков») была вновь взята на вооружение. Тот факт, что нацистский режим и его идеология принципиально отличались от итальянского, русского, австрийского, испано-португальского, французского фашизма, не имел значения – напротив, подразумевалось, что именно нацизм является подлинным воплощением «звериного облика» фашизма.

Разгром Германии и ее союзников был воспринят в советском обществе именно как победа над фашизмом и возможность полного искоренения фашистской идеологии во всем мире. В таком же контексте в СССР воспринимались и решения Нюрнбергского трибунала, хотя де-юре деятельность трибунала была направлена только на осуждение «главных военных преступников европейских стран оси», обвиненных в преступлениях против мира, военных преступлениях и преступлениях против человечности. Правда, доказательство преступного характера НСДАП и всего гитлеровского режима в целом создало законное основание для денацификации, то есть ликвидации нацизма как политического явления. Но понятие «фашизм» в официальных документах трибунала практически не упоминалось. Тем не менее, в ходе работы Парижской конференции 1947 г., посвященной мирному урегулированию отношений с европейскими странами гитлеровского блока, советская делегация пыталась доказать, что на Нюрнбергском процессе мировое сообщество осудило в лице нацистских военных преступников фашизм в целом, и новые мирные договоры должны закрепить это решение юридически. Французская и британская делегации возражали против такого произвольного причисления всех союзников Рейха к «фашистскому интернационалу» и приравнивания фашизма к нацизму. Но дискуссия на эту тему могла спровоцировать общественное недовольство в самих странах Запада, только что вышедших из войны (особенно во Франции, где проблема коллаборационизма воспринималась тогда очень обостренно). Поэтому возражения в адрес советских трактовок были сняты. Мирные договоры с Болгарией, Венгрией, Румынией, Финляндией и Италией были подписаны в Париже 10 февраля 1947 г. Каждый из этих договоров обязывал побежденную страну обеспечить своим гражданам демократические свободы, а также не допускать «возрождения, существования и деятельности фашистских организаций» (без уточнения, что именно подразумевается под фашизмом). Причина, по которой советская сторона настояла именно на такой двусмысленной трактовке, вполне очевидна: с одной стороны, тема искоренения фашизма стала мощным фактором идеологической консолидации советского общества, а с другой – сильным инструментом воздействия на страны Восточной Европы, вошедших в «социалистический лагерь». Советская пропаганда причислила к фашистским все восточноевропейские авторитарные режимы военных лет, а любые призывы к сохранению национальной политической и культурной специфики восточноевропейских стран теперь позиционировала как угрозу «возрождения фашизма».

Со временем смысловые акценты в интерпретации фашизма несколько сменились. Если в первые послевоенные годы фашизм трактовался как воинствующий авторитарный национализм, то впоследствии советская наука вернулась к классическому коминтерновскому определению фашизма в качестве «открытой террористической диктатуры наиболее реакционных… элементов финансового капитала». Фашизация даже начала рассматриваться советскими историками как особая модель построения смешанной экономики, альтернативная либеральному кейнсианству («правый государственно-монополистический капитализм») и едва ли не закономерная в контексте общего развития капитализма. Но в качестве идеологического явления фашизм по-прежнему рассматривался как социальная демагогия и «мусорная яма», наполненная самыми мерзкими и бесчеловечными идеями.

Подобная политизированная и поверхностная интерпретация понятия «фашизм» на десятилетия стала препятствием для серьезного научного анализа этого идеологического явления. Но, что еще трагичнее, она способствовала деформации общественного сознания в Советском Союзе. Сложилось расхожее представление о том, что фашизм (в облике нацизма) вычеркнут из истории как нечто выходящее за рамки здравого смысла и человеческой морали, а также о том, что «народы-интернационалисты», победившие фашизм, имеют своего рода иммунитет, историческую «прививку» против фашистских идей. Действительность оказалась гораздо сложнее. Кровавые конфликты среди «братских народов» постсоветского пространства показали, что националистический экстремизм имеет гораздо более глубокие корни, чем социальная нищета или демагогия. Но, что еще важнее, общество, воспитанное на идеях официозного, политизированного «антифашизма», оказалось уязвимо для подлинной фашизации – распространения идей корпоративизма, национальной «уникальности» и культурно-исторической «самобытности», государственнического патернализма, вождизма, подозрительности к внешним и внутренним «врагам». Показательной, с этой точки зрения, стала даже дискуссия о «фальсификации истории» и «героизации нацизма», развернувшаяся в России в последние годы. Она наглядно продемонстрировала прочность исторических мифов и страх перед их разрушением, восторженная готовность к новому непримиримому противостоянию с внешними и внутренними «врагами», стремление оказаться в ситуации, где преданность, лояльность и «верность принципам» оказываются важнее критического мышления, способности формировать и защищать собственное мнение. Как пророчески писал Эрих Фромм полвека назад, «когда на свободу нападают во имя антифашизма, то угроза не становится меньше, чем при нападении на нее во имя самого фашизма».