 |
История одной женщины 1 страница
|
|
|
|
Жизнь выплюнула меня из чрева матери не на подставленные ждущие руки, а на холодный пол – во время родов за ней никто не ухаживал. Мы с матерью разделили это переживание в небольшом дощатом домике в Аппалачах, у железной дороги в Пеннингтон Гэп, штат Виргиния. При рождении меня назвали Филлис Элизабет Цайон, изначально Сайон.
Вскоре я попала в совсем другую атмосферу – моя биологическая мать ушла из дому со мной и моими старшими братьями и сестрой, спасаясь от жестокого мужа в поисках своей мечты.
Она хотела стать певицей кантри. Так что, когда мне было около месяца от роду, а мой отец был на работе, она погрузила нас в автобус, и мы поехали через весь штат в центральную южную Виргинию, где она оставила нас у своих родителей, отправившись искать себе работу певицы.
Но жизнь выкинула очередной фортель, и вскоре после нашего появления дедушку придавило трактором, когда он попытался въехать на холм не с той стороны. Мой старший брат рассказал мне эту историю всего несколько лет назад, когда мы, наконец, нашли друг друга. Он был рядом с трактором и помчался в дом за помощью. Он помнит, как бабушка бежала со своим большим черным саквояжем медсестры. Она вынула огромный шприц и наполнила его морфием. Брат смотрел, как она сначала брызнула жидкостью в воздух, а потом вколола шприц деду. Потом она попыталась поднять с него трактор, но только сорвала себе спину.
Мой дед умер под трактором, а бабушка никогда больше не смогла ходить.
Я так и не узнала этих людей. Когда разыгрывалась эта драма, я была младенцем, и меня оставили в доме, пока жизнь и смерть призывали к себе тех, кем хотели владеть в тот момент. Нас раздали на все четыре стороны, как ураган раскидывает сухие листья.
|
|
|
Я оказалась в мотеле-ресторане какой-то дальней родственницы, пока семья впопыхах искала, кто бы согласился приютить младенца. На табачных плантациях Виргинии в те годы не было агентств по усыновлению, и я подозреваю, что все старались по возможности прокормить хотя бы своих детей.
Так я была «отдана на откуп» (как поступали с табаком на плантациях, где я росла), и меня воспитала инкарнация самой Королевы Виктории – непоколебимая и суровая женщина, школьная учительница, которая не могла сама иметь детей. На этом апокалиптическом перекрестке судеб мне было еще далеко до одного года, но я уже заработала новое не менее напыщенное имя – Джуди Ли Поп.
Руби Картер Поп сильно меня любила; в этом сомневаться не приходится. Ее жизнь, а значит и жизнь ее мужа, ставшего мне отцом, вертелась вокруг ее церкви, ее семьи, ее учеников... и удержания меня в узде.
Но ее Бог был страшным и ревнивым существом, которое я терпеть не могла. Поэтому, как только я стала достаточно взрослой, чтобы задавать вопросы и сомневаться (что у меня случилось очень рано) мы начали ссориться.
Я росла почти без друзей, бродя по табачным полям Пидмонта с сенбернаром и взятым напрокат конем. Почти всю мою одежду Руби шила из мешков для муки; сама она никогда не делала ничего, кроме работы и самопожертвования. Таковы были мои модели в жизни.
Ах да, и осуждение. В Виргинии очень многое осуждают.
Мы были очень бедны, хотя я подозреваю, что в сравнении с беднотой округа Брунсвик штата Виргиния мы относились к среднему классу.
У моего отца был сельский магазин, обслуживавший в основном невероятно нищие чернокожие семьи, жившие в округе. Я помню одну босую женщину, которая приходила туда каждый день. Она носила свой единственный чулок на голове, съедала одну жестянку сардин и выпивала одну бутылку «липисиновой» газировки в день. Тогда мне не приходило в голову, что это все, чем она питалась. Мне также не приходило в голову, что она никогда не платила. Вместо чеков отец выписывал маленькие бумажки.
|
|
|
Он умер, когда мне исполнилось 18 лет, и я обнаружила коробки этих неоплаченных счетов на общую сумму более 20. 000$, в те дни это была безумная сумма для долга. Видимо, он просто кормил половину Роулингса, штат Виргиния, и никому ничего не говорил.
Я выросла, учась в развилке грушевого дерева. Моими учителями были голос ветра и шепот в лесу. Я сама смастерила лук и стрелы, а когда мне предложили покататься на соседском коне, я стала уезжать из дому на несколько часов каждый день в поисках чего-то. Не знаю, чего именно.
Я никогда не брала уроков верховой езды. Меня учил конь. Любой мог разобраться, как пользоваться седлом и уздечкой. А когда при первой попытке седло вместе со мной съехало ему под брюхо, я провела с ним беседу о том, что надо выдыхать, когда я затягиваю подпруги. Мне приходилось проводить с ним такие беседы довольно часто, но это сработало.
А когда однажды его уши встали торчком при виде ствола упавшего дерева в поле, я поняла, чего он хочет.
Он хотел летать.
И мы перелетели через это бревно. Я пригнулась к его шее; мне это показалось логичным. Он взял барьер; я просто должна была лететь вместе с ним. После этого ничто не могло нас остановить. Мы переправлялись через реки и скакали по самой середине ручьев. Мы бродили целыми милями в густых лесах и носились галопом по полям и лугам, а если на нашем пути стояло препятствие, мы легко перепрыгивали через него.
Никто никогда не знал, куда я ездила на этом коне. В те времена можно было путешествовать несколько дней и не встретить ни одной живой души, если знать, куда идти лесами и тропами округа Брунсвик.
Конечно, я лгала своей матери; она не позволила бы мне покинуть двор, если бы не тщательно продуманные враки, которые очень рано стали для меня жизненно необходимыми. Она возражала против всего на свете. Для нее почти все в жизни было либо греховным, либо опасным.
Я никогда не ходила на празднование чьего-то дня рождения и никогда не оставалась ночевать у подруг. Никто никогда не приходил ночевать ко мне. Это были фантазии, в которых люди жили по телевизору. Я и понятия не имела, что кто-то жил так на самом деле.
|
|
|
Моя приемная мать выбирала мне одежду и каждый день говорила мне, что сегодня надеть в школу, даже когда я стала почти взрослой. Если в июне я надевала платье без рукавов, она говорила, что я замерзну, и добавляла слои. Если в январе я надевала свитер, она говорила, что мне будет жарко, и заставляла снять его. Конечным результатом такого контроля было то, что я не имела понятия, чего я хочу и что чувствую. Мне не позволялось встречаться с парнями до 17-ти лет, и даже тогда она с каменным лицом сидела у окна и ждала моего возвращения, чтобы проверить, как я выгляжу – наверное, чтобы убедиться, что я не узнала ненароком чего-нибудь греховного.
Однажды у парня, провожавшего меня до дому, рубашка оказалась плохо заправленной в брюки. Мне было навсегда запрещено с ним встречаться. Кажется, я была все еще влюблена в него десять лет спустя, когда мы встретились снова и освободили друг друга от фантазий, которые каждый из нас по-своему хранил все эти годы из-за того, что нам не дали времени друг для друга.
Мои отец и мать спали в отдельных двуспальных кроватях в одной спальне. Я спала с матерью до самого отъезда в колледж. В другой спальне спала моя бабушка. Руби под самыми разными предлогами отказывалась закончить постройку комнаты на втором этаже. Таким образом она ухитрялась контролировать даже то, как я сплю. К тому же так ей не приходилось спать с моим отцом.
– Перестань вертеться, – говорила она мне, когда я слишком часто переворачивалась. – Лежи спокойно.
Летом время тянулось бесконечно, все было пропитано теплой застойной влажностью. Я часами лежала без сна из-за жары, не имея возможности пошевелиться, и только мой ум мог перемещаться свободно. Зимой я лежала под грузом стопок старинных лоскутных одеял, не шевелясь из-за давящего веса жестких покрывал времен Гражданской войны, державших меня в ловушке, наполнявших меня своими видениями, и все же не согревавших глухими зимами Виргинии.
|
|
|
Но у меня были музыка, и танцы, и лес, учивший меня танцевать на его обнаженной коже босиком, пока я не смогла вальсировать по подлеску, не издавая ни звука. У меня был конь напрокат, любимый сенбернар по кличке Мики, учитель в ветвях груши, маленький друг в цветке джек-на-амвоне и подружка в венерином башмачке.
Это были советники моего детства.
Был один урок, который я никогда не забуду, и который теперь сбывается, как пророчество, в моей жизни. Насколько я помню, это был мой первый урок в развилке груши, куда я забиралась каждый день в течение многих лет, слушая «слова без голоса» (как я это называла).
Мне было сказано, что почти все возможные в жизни переживания приключатся со мной, чтобы я в конце концов смогла понять и сострадать переживаниям других людей. Мне также было сказано, что однажды, когда я буду полна этими жизненными переживаниями, мой голос будет путешествовать по миру, делясь тем, чему я научилась, и что мои слова окажут огромное влияние, но только тогда, когда это уже не будет для меня важным.
Мне также было сказано, что где-то в мире есть другая часть меня, и что однажды я встречу «пару своего существа», и что мы будем работать вместе, что я не буду «вставать по утрам и идти на работу», как другие люди. Мне было сказано, что он – часть моей души, и что наша работа вместе окажет мощное позитивное влияние на мир. В принципе, это то, чем я хочу поделиться из своих воспоминаний.
Было и еще одно раннее озарение, которое я ясно помню.
Я знала, что тайны вселенной хранятся в физическом контакте, возможном между мужчиной и женщиной, когда они по-настоящему любят друг друга. Я знала, что любовь – это величайший из всех возможных даров. Я знала, что есть место, дорога к которому открывается только через ворота физического опыта, и что этой дорогой прошли лишь немногие. Я знала, что именно поэтому церковь называет секс постыдным, а государства насаждают правила и законы, управляющие тем, что они называют «браком», и вообще вся эта тема является табу в этот период развития цивилизации.
Я подозревала, что Змей не был злым, я знала, что Ева была гениальна, желая дополнительных знаний, и что совершенно нелогично, чтобы любящий Бог, создавший нас, не хотел, чтобы мы узнали все. Я подозревала, что, если и есть такая зверюга, как дьявол, то ему умнее всего было бы спрятаться в самой церкви!
Я знала, что глубочайшие тайны были связаны с любовью, с тем, что я теперь называю Священным Союзом. Я знала, что моя задача каким-то образом касалась раскрытия этих тайн.
Я также знала, что где-то там есть другая часть меня. И я начала его поиски, которые длились всю жизнь.
|
|
|
Мне показалось, что однажды я увидела его. Он смотрел в окно автобуса, медленно обгонявшего нас на Шоссе №1 по дороге в Петерсбург. На минуту автобус поравнялся с нашей машиной, и наши взгляды встретились. В этот момент мы соединились в каком-то священном месте, хотя нам было по восемь или десять лет, не помню точно. Пройдет сорок лет, прежде чем я снова прикоснусь к такому святому месту с мужчиной.
Я знала, что он играет на гитаре и поет, и что у него ангельский голос. Я всегда думала, что узнаю его голос, как только услышу.
* * * *
Размышляя о том, что сформировало мой характер, я вспоминаю случаи, заставившие меня сомневаться в истинности общепринятых авторитетов. Так, в церкви, куда меня заставляли ходить, я слышала воскресные проповеди о любви и неосуждении. Я слышала проповеди о том, что Богу все равно, что на тебе надето, что Он видит лишь то, что в твоем сердце. Но я постоянно слышала, как прихожане и проповедник обсуждают и осуждают друг друга, не успев даже выйти за дверь!
- Вы можете поверить, что она надела это в церковь? – слышали мои юные уши, в то время как я знала, что это вся одежда, имевшаяся у обсуждаемой нищенки. Тогда я могла видеть сердца, и я видела чистоту этой пожилой женщины, а они видели только одежду.
- Ну, вы же знаете, откуда она, верно? От нее не стоит ожидать ничего лучшего! Вся ее семья просто сброд. – Я не могла понять, как можно винить людей за действия их родителей или дальних родственников. Я помню, как мне говорили: «Всегда поступай хорошо со своей семьей. Родня – это все, что у тебя есть в жизни. Помни, что кровь гуще воды». Н-да. Странно говорить такое приемному ребенку, у которого нет кровной родни.
Я просто никогда не верила в то, что мне говорили окружающие люди. К тому же вокруг происходили необычные происшествия, заставлявшие меня искать ответы в других местах. Не помню, сколько мне было лет – наверное, восемь или девять. Я как раз легла в кровать летним вечером. Моя мать проверяла контрольные, а отец читал. Я помню, что как раз натянула простыню до подбородка, когда в комнате появилось сияние. Оно преодолевало тьму, создавая явственное свечение, объемную «влажность», от которой, казалось, даже воздух стал видимым, как молекулы влажного света. Во мне поднялся непредставимый страх, превосходивший мои самые буйные фантазии. У меня не было представления о мистических переживаниях, хотя теперь я уверена, что это было именно оно. В комнате возникли три огонька, по одному с каждой стороны кровати и один посередине, в ногах. Под центральным из них возникла фигура; казалось, она покачивалась, хотя теперь я понимаю, что это, наверное, была пульсация.
Я застыла, не имея возможности пошевелиться, и это еще усугубило мой страх. Я сказала себе, что, если двину хотя бы фалангой пальца, то смогу разбить это жуткое наваждение, и сосредоточила всю свою энергию на том, чтобы пошевелить пальцем. Это было невозможно. Тогда я попыталась сосредоточиться на горле, чтобы крикнуть и позвать на помощь. Но я не могла издать ни звука. Я думала, что наверняка умру на месте, так и не пошевелившись. Мой отец прошел по коридору в сторону спальни; я знала, что, если он войдет, наваждение прекратится, и послала ему все возможные мысли о том, что надо войти в комнату. Но он остановился у двери, как будто что-то забыл, развернулся и ушел. Я знала, что эти «огни», чем бы они ни были, заставили его передумать, и поняла, что умру.
Я не знаю, как долго длилось это наваждение, но постепенно огни вокруг кровати начали тускнеть. Пульсация центральной фигуры замедлялась прямо пропорционально ослаблению сияния. Огни по бокам кровати исчезли одновременно, раз! – и я осталась очарованной только одним центральным огоньком над покачивающейся фигурой. Очень медленно покачивание замедлилось, а свет одновременно тускнел. Под конец меня держало лишь неподвижное видение, бесформенная сущность под единственным тусклым огоньком. Так же неожиданно, как все началось, одновременно исчезла и фигура, и огонек, и я смогла вскочить и помчаться по коридору. Я бросилась на стул, цепляясь за него, как за соломинку, и рассказала матери, что со мной произошло. Я отказалась вернуться в постель, хотя в конце концов усталость взяла свое.
Утром нам позвонила тетя и сказала, что ее пожилая свекровь скончалась как раз тогда, когда меня посетило странное видение, и так в нашей семье появилась легенда, что Двоюродная Бабушка Такая-То посетила меня после смерти. Мое единственное воспоминание о ней – что она сидела в кресле-качалке и медленно раскачивалась взад-вперед. Возможно, это и была она, хотя я предпочитаю объяснение Метатрона. Он говорит, что это была инициация, данная мне тремя Мастерами из других измерений, и что ее могли мне дать только после того, как я наконец решила остаться в теле; хотя, если Метатрон прав, это решение позже неоднократно подвергалось сомнениям.
Наверное из-за того, что Руби так много лет не позволяла мне соприкасаться с реальной жизнью, я бросилась в нее головой вперед, когда мой отец умер, и в 18 лет уехала в колледж. Тут у меня явно начались те «переживания», о которых говорил голос. Я влюблялась и расходилась с такой же частотой, как учащийся ходить карапуз шлепается попкой на пол. Я жаждала любви, жаждала прикосновения, жаждала страсти. И учащийся любить «карапуз» удачно шлепался на попку, пока однажды вечером парень, с которым у меня было свидание, не отказался везти меня домой.
Я помню испуг, когда он проехал мимо моей улицы и свернул в темный переулок, где была его квартира. Его намерения стали ясны, когда он вывернул мне руку, заставив войти в его квартиру. Когда внутри он на мгновение отвернулся, я убежала, спасая свою жизнь. Он погнался за мной. На бегу мне пришлось выбирать между необходимостью оставаться в тени и попыткой позвонить. Телефонная будка была на свету, видимая для всех, кто гонится за перепуганной девушкой.
Я выбрала телефонную будку, надеясь позвонить в службу спасения, прежде чем он меня заметит. Но оказалось, что телефон сломан. А мой преследователь заметил меня. Я помчалась к берегу, с каждым шагом погружаясь по щиколотку в песок, теряя силы от бега по дюнам сквозь заросли осоки.
Но мне удалось сбежать.
Пройдя несколько миль вдоль побережья, я увидела при лунном свете приближающиеся фигуры, запаниковала и вернулась на шоссе, чтобы пройти последние пять миль до дома. Было самое темное время суток. Это была долгая ночь бегства и ужаса.
Рядом со мной притормозила машина, и голос сказал:
– Ты, наверное, сошла с ума, раз гуляешь тут посреди ночи. Что случилось? Давай я отвезу тебя домой. Ходить здесь вовсе не безопасно.
Я заглянула в машину и увидела довольно безопасное на вид лицо; я никогда раньше его не видела.
Наверное, я и правда сошла с ума. Потому что я села к нему в машину.
Он тут же разогнался до такой скорости, что выпрыгнуть из машины стало невозможно, вытащил нож, блестевший при лунном свете, и приставил его к моему горлу. Он уехал куда-то в глушь болот Дисмал, до самого конца дороги. Остаток ночи и рассвет прошли в мешанине крови, синяков и попыток сопротивляться, а свет луны играл на лезвии ножа.
Когда все кончилось, он отвез меня на ту самую улицу, куда я так старалась добраться той ночью, и высадил на углу.
Я несколько недель носила маску для фехтования, стыдясь своих порезов и синяков. Как будто девушка, пытавшаяся добраться до дома, сделала что-то, чтобы заслужить ужас этой ночи. В конце концов я обратилась в полицию, но тогда в Виргинии было принято печатать имена жертв изнасилования в местной прессе; я знала, что Королева Виктория узнает о случившемся, и не хотела навлечь на себя последствия этого. Мысли о ее обвинениях и воплях о грехе и вине давили и пугали меня больше, чем все происшествия той ночи.
Я закрыла эту дверь в своем сознании и страстно продолжила жить. Я пошла работать на радио, и в моей жизни начался период успеха, сопровождавший эмоциональные бури следующих 30-ти лет.
Я встретила красивого молодого человека, мы начали встречаться, и наши отношения становились все серьезнее. Он предложил мне выйти за него замуж. Я думала об этом, хотя уже тогда были знаки, на которые я не обратила внимания – признаки проблем в отношениях с ним и моих внутренних неурядиц. У меня начались проблемы с менструальным циклом, но все остальное, казалось, было в норме. Я игнорировала эти спонтанные неприятности и продолжала жить, как обычно. Наконец я обратилась к врачу. Сначала мне сказали, что у меня опухоль. Потом мне сказали, что я на седьмом месяце беременности.
Это не входило в мои планы. Видимо, потому, что мое детство вовсе не было приятным, я не собиралась рожать собственных детей.
Судя по тому, что я видела в детстве вокруг себя, дети мешали женщине нормально жить. Я считала, что женщины находятся в замкнутом круге самопожертвования; к тому же я была до смерти напугана стыдом и болью.
Я вышла замуж за красивого молодого человека. Вскоре после свадьбы я провела ужасную ночь, давая жизнь ребенку (как мне сказали, девочке). Мой врач частным образом нашел ей приемную семью, и я никогда ее не видела. Наверное, тогда это казалось единственным выходом. Я думала, что это самое лучшее решение при данных обстоятельствах. У меня не было ни копейки денег, и я считала, что ей будет лучше жить в семье, которая сможет ее содержать. Наверное, мое собственное детство с платьями, сшитыми из мешков из-под муки, и отсутствием каких-либо возможностей, было все еще слишком свежо в моей памяти. К тому же это был единственный способ сохранить это в тайне от Королевы Виктории и не дать знаменитой и благородной, хотя и нищей семье южан погрузиться в пучину позора.
Скрывая беременность, последние два месяца я просто не выходила из дому. Я с ранних лет научилась скрывать то, что не должно быть замечено, и стала в этом экспертом.
Мой красивый молодой муж оказался гомосексуалом, и, хотя он любил меня (насколько гомосексуал может любить женщину) я-то, в конце концов, оставалась женщиной.
Параллельно со всем этим я ухитрилась окончить колледж по специальности «музыка, драма и философия». Мне удалось случайно найти работу диск-жокея на радио (тогда женщинам впервые «разрешили» подобные радости), а там я быстро поняла силу рекламы. Затем я перешла на работу в одно из самых творческих рекламных агентств Северной Америки и очень скоро заняла в нем уважаемую и авторитетную позицию, несмотря на то, что это все еще был «мир мужчин». Я получала призы и награды, и моя работа высоко оплачивалась. У меня было «волшебное прикосновение», оборачивавшееся высокой прибылью для моих клиентов, и я любила свое дело.
Наверное, можно сказать, что я жила двойной жизнью. Мои дни были полны постановкой телерекламы, планированием кампаний, сочинением текстов для радио, организацией места в прессе и переговорами с клиентами и их представителями. Мой ареал обитания распространялся от студии до зала заседаний совета директоров. Я была редкой птицей, в равной степени владея и творческой, и деловой сторонами работы. Казалось, у меня почти экстрасенсорные способности к рекламе. Узнав душу клиента, я могла «видеть», как бизнес или товар «истекает» из его души; с такой же легкостью я видела, что было необходимо для создания верного имиджа и правильной подачи информации. Потом я могла написать или создать дизайн рекламы, не важно, была ли это аудио-, видео- или печатная продукция. К моему собственному удивлению оказалось, что я с такой же легкостью «чувствую» бюджет рекламной кампании и могу удержать в голове сложнейшие схемы распространения ее через СМИ. Я увлеченно решала мысленные кроссворды, в которых демография зрителей/слушателей/читателей пересекалась со словами лозунга или изображением, влияющим на определенную часть рынка, гарантируя высокие продажи.
Но мои ночи были вовсе не так успешны. Мы с мужем хорошо смотрелись вместе. Мы купили слишком шикарный дом, как и следует поступать молодым яппи. Это было «Испанское Поместье» с камином, выложенным плиткой ручной росписи и лепными украшениями. На заднем дворе был фонтан. Выложенное мрамором фойе простиралось на сорок футов к подножию лестницы, которая могла бы быть декорацией к «Унесенным ветром». В доме была даже лестница для прислуги. Конечно, никакой прислуги у нас не было, и вечера проходили в попытках поддержать чистоту черно-белых мраморных плит пола в фойе. Крыша текла и требовала ремонта, а кухня не соответствовала даже стандартам XIX века, не говоря уже о XX. Иллюзия была великолепной, но готовить там было невозможно. Так что после рабочего дня я вместе с мужем занималась ремонтом нашего дома. У нас была масса вечеринок. Он обожал вечеринки. Меня же всегда беспокоило, в кого он влюбится этой ночью. Его депрессия только ухудшалась, когда он пил, и я знала, что наш брак – такая же иллюзия, как Испанское Поместье.
Но никогда не знаешь, какая капля переполнит чашу терпения. Однажды утром, по дороге на работу, я вприпрыжку неслась по тотуару к своей машине, стараясь радоваться своему темно-зеленому «бьюику-электре». Он хорошо смотрелся на солнце и нравился моим клиентам, хотя я все еще мечтала о своем старом «MG».
На обочине у крыла моей машины сидел строительный рабочий. Я не обратила на него внимания, обошла машину с другой стороны – и отпрыгнула в ужасе. Бок машины со стороны водителя срезало, как будто гигант перепутал мое авто с жестянкой зеленого горошка. Я стояла и таращилась на машину с открытым ртом. Строительный рабочий встал, прижимая каску к груди, как бы в знак уважения к моей почившей в бозе машине.
– Мой кран для сноса зданий перевозили на место работы, и при повороте он просто соскочил с платформы и сделал это с вашей машиной. На нем был нож вместо шара. Меня оставили ждать прихода хозяина.
Я не знаю, почему я сломалась именно тогда. Но именно в тот момент я поняла, что мне необходимы перемены. Я добралась до работы, и меня позвали в кабинет президента фирмы. Он сообщил, что покидает рекламный бизнес и через месяц закроет контору. Я работала там пять лет и обожала свою работу. Я была автором текстов и творческих идей. Я делала радио- и телерекламу, планировала кампании и распределяла огромные бюджеты своих клиентов. Эти люди стали для меня той семьей, которой я никогда раньше не знала.
Меня снова отдали на удочерение.
Когда вечером я вернулась домой, моего мужа «эмоционально не было дома» – он предпочитал мне бокал спиртного и несколько кубиков льда. И тут я сломалась.
Женщины ведут ректорактивный учет. Мужчины стирают свои плохие оценки в конце каждого дня. Так что для меня прошло пять лет, и мой фитиль почти догорел; это был миллионный раз, когда муж не оказал мне никакой помощи. Он посчитал, что в тот день еще не сделал ничего плохого. К тому же до сих пор это всегда сходило ему с рук.
Напиваясь, он всегда угрожал покончить с собой, а я прятала ключи от его машины и умоляла его прийти в себя, что, как правило, значило, что мы не будем спать всю ночь, обсуждая глубину его внутренних бурь, а потом он отпразднует это, надраив мрамор в фойе или выколотив мебель. Но это был неудачный день, и тем вечером я стала новой женщиной. На сей раз я бросила ему ключи от машины, посоветовав поехать покататься, предпочтительно по короткому пирсу, упаковала свой чемодан и ушла. Я оставила ему Испанское Поместье на озере, старинную мебель, статую Давида и «слегка» попорченный «бьюик-электру».
К счастью, я создала себе хорошую репутацию в мире рекламы, и скоро мне предложили работу на телевидении. В тот день, когда я подписала контракт с телеканалом, вся его верхушка уволилась, оставив меня единственным человеком с правом принятия решений. Так вышло, что в течение года я руководила телеканалом. Я «наткнулась» на работу на радио по случайности и наглости, получила чудесное образование, провела пять лет в одном из лучших рекламных агентств, а теперь судьба очень мило дополнила мое резюме.
У судьбы нашлось для меня несколько сюрпризов и в личной жизни. На одном коктейле я заметила самого красивого мужчину из всех, кого я видела в жизни. Решив, что его эгоизм наверняка превосходит его красоту и не полагаясь более на красивых молодых мужчин, я провела вечер, стараясь оказаться в противоположном от него углу комнаты, решив ни за что с ним не сталкиваться. Я пережила весь прием, ни разу с ним не встретившись, но когда дело дошло до ужина, меня посадили за стол как раз напротив него.
В конце концов я привезла его домой, и позже мы поженились. Нам было очень комфортно вдвоем. Он был интеллектуалом, поразительно честным, глубоко травмированным переживаниями детства – но с кем из нас этого не было.
Я не осознавала «направляющие», вживленные в меня в детстве, и вступила в фазу «ты должна быть щедрее, умнее, красивее, сексапильнее, добрее, забавнее и талантливее всех вокруг, чтобы быть равной и достойной жизни». А это значит, что женщина собирается стать Супервуман, а также потенциальной жертвой.
В то время я иногда замещала ведущего ночной радиопередачи, и я помню случай, который многое предсказал, но его смысл стал понятен мне только 20 лет спустя. Ведущий этого ток-шоу был консерватором, а я, естественно, считала себя либеральной. Мне доставляло радость «расширять мировоззрение» его слушателей, когда передачу вела я.
Однажды ночью я решила обсудить очень спорный правовой вопрос. Это был судебный процесс из соседнего штата, во время разбора которого чернокожую женщину посадили в тюрьму как пособницу при краже. Ее приятель что-то украл в то время, как она была в машине. Ночью белый охранник вошел в ее камеру в тюрьме и изнасиловал ее. Во время изнасилования она ухитрилась вынуть у него из-за пояса нож, ударить его и сбежать. Он умер со спущенными штанами, а стены камеры были забрызганы его спермой. Она сбежала в другой штат, опасаясь южного правосудия, и был начат процесс выдачи, чтобы вернуть ее и судить по обвинению в убийстве.
Феминистки были шокированы. Расисты жаждали крови. Я просто рассказала своим слушателям о деталях дела, представив обе стороны конфликта, хотя признаюсь, что я сама, конечно же, склонялась к (как мне казалось) более просвещенной и гуманной точке зрения.
Я взяла интервью у местного судьи, задав ему пару правовых вопросов, а также у нескольких феминисток, чтобы услышать мнение защитников этой женщины. Когда передача закончилась, я переключила оборудование на автоматический режим, как обычно, проверила записи и закрыла станцию. Я вышла через боковую дверь, выключив за собой свет. Я была на станции одна, как всегда в столь поздний час. Выйдя на огромную парковку, я увидела там два ряда машин по обе стороны площадки, а посередине между ними - ряд полицейских автомобилей, не дававших им сойтись. В машинах справа были люди, приехавшие меня уничтожить. В машинах слева – те, кто приехал меня защищать. А полиция приехала навести порядок. Я проскользнула к своей машине, уехала домой и проплакала всю ночь. Как люди могут злиться на правду? И как они могут так меня ненавидеть? Я только проливала свет на мрачную истину. Почему же люди не хотят знать всей правды? Это был переломный момент в моей жизни на юге, где женщина не должна высказываться или задавать вопросов.
|
|
|
