 |
История одной женщины 2 страница
|
|
|
|
К рассвету до меня дошло, что я владею силой, которую не хочу иметь и которой не умею пользоваться. Я с грустью поняла, что я либо очень нравлюсь людям, либо совсем не нравлюсь. По какой-то причине среднего не дано. Этот случай указал мне на подобный эффект от моего голоса. Позже я узнала, что то же самое делают написанные мной тексты и даже просто мое присутствие.
Той ночью, как и многие годы после нее, мысль о подобном влиянии доставляла мне массу мучений. Я боялась силы и не хотела иметь к ней отношения. Я предпочитала, чтобы все меня любили, и искала только одобрения. Лишь спустя много лет, проплакав много ночей, я начала уважать и принимать эту силу как нечто, чем надо владеть и использовать, чтобы менять мир. Пройдут десятки лет, прежде чем я пойму, что люди, меняющие мир, как правило кого-то обижают. Те, кто хочет всем угодить, редко вызывают перемены.
Продвижение моего мужа на государственной службе привело нас в Вашингтон, и я открыла консалтинговый бизнес, используя все, чему научилась за годы, проведенные в рекламных агентствах.
Возможно, сказывалось влияние песка, сыплющегося в наших биологических часах, вечно отмеряя движение из будущего в прошлое, но мы с мужем начали подумывать о том, чтобы завести детей. В конце концов у нас появились две чудные дочурки. Но наша жизнь начала разваливаться, когда у нас стало меньше времени для себя. Сначала у Дженнифер началась аллергия на молоко, сою, все виды протеина и сахар. Пока я боролась с этим диагнозом, ища для нее какую-нибудь систему питания, у Адрианны началась серия воспалений уха, продолжавшаяся примерно до 12-ти лет. Ночи заполнились беготней из одной комнаты в другую, я носилась туда-сюда, сначала укачивая одну дочь, кричащую от боли, а потом на той стороне коридора беря на руки другую плачущую малышку.
|
|
|
Это были мои дни Супервуман, когда я спала примерно по четыре часа в сутки, с перерывами на кормление и плач, а потом целый день обслуживала клиентов. Мой рабочий кабинет был дома, и у меня была няня на полную ставку, а это значило, что я могла быть с одной дочерью, пока няня занималась второй. Так я могла быть с девочками, когда сроки работы не поджимали, и быть уверенной, что никто не причинит им вреда. Старшая, Дженнифер, буквально плакала большую часть времени из-за болей в животе; к тому же она не спала днем с десяти дней от роду. Она засыпала в слезах около полуночи, с плачем просыпалась в два часа ночи, потом снова – в четыре, и вставала насовсем в шесть утра каждый божий день. Младшая просто все время плакала, когда у нее было воспаление уха. На втором году жизни это случилось с ней 12 раз.
Посещая клиентов, я часто брала девочек и няню с собой, останавливаясь по пути на игровой площадке, в Детском музее или торговом центре. Так они могли играть, пока я была на деловом свидании.
Мы тогда жили вблизи Вашингтона, так что было даже логично (при том, как я катилась по жизни) что я попала в область политического консалтинга. Кажется, у меня и к этому был дар. Я относилась к политикам точно так же, как к производителям обуви. Это было довольно просто. Надо было понять, на чем «стоит» клиент, из чего сделана его «душа», и как это лучше всего обрисовать на рынке.
Занимаясь одной из предвыборных кампаний, я с болью осознала захватническую силу программы религиозных фанатиков правого толка. Явственные мрачные предзнаменования ужасали меня. Мой хрустальный шар предсказывал будущее с урезанными Конституционными Правами. Я видела ужасный грядущий мир, где царил тот тип сознания, рядом с которым я провела свое детство – узколобый, нетерпимый и невежественный. Я видела впереди цензуру и потерю гражданских свобод, и все это, прошу заметить, во имя Бога и добродетели. Перед лицом этого Всадника я чувствовала себя совершенно беспомощной – впрочем, это чувство царило и в других областях моей жизни. Я оказалась на спине коня, совершенно не похожего на коня из моего детства. Я вовсе не хотела попасть туда, куда скакал этот конь. Но я находилась в состоянии созерцания. Моя «кнопка действия» еще не была нажата.
|
|
|
Чем более требовательными становились дочери, тем отчужденнее был мой муж. Он уходил на работу около шести часов утра, а вернувшись в пять вечера долго принимал горячую ванну (чему я ужасно завидовала). Потом он исчезал либо в свой кабинет, либо в телевизор, и возвращался лишь несколько часов спустя. Я думаю, что пальцев на моих руках и ногах хватит, чтобы сосчитать, сколько раз он уложил девочек спать. Эмоционально он становился все холоднее, пока в один прекрасный день я не поняла, что он последний раз прикасался ко мне три года назад, а мне не разрешалось проявлять инициативу. Мои попытки поговорить об этом были бесплодными. Мои требования проконсультироваться привели нас к одному жалкому консультанту по вопросам семейной жизни, который мог бы довести до развода даже по уши влюбленных друг в друга людей. Я засыпа? ла в слезах почти каждую ночь, а мой муж этого даже не замечал.
Я помню, как однаджы я стояла в ногах кровати.
– Почему ты больше не прикасаешься ко мне? – спросила я, кусая губу и готовясь к его ответу.
– Ты мне больше не нравишься, – вот все, что он мне сказал. Он продолжил читать, а я продолжила занимать девочек, чтобы они его не беспокоили, как делала каждый вечер. Ему не нравилось слышать их плач.
Однако моя деловая жизнь была поразительно успешной, мы жили в хорошем городе и ездили на хорошей машине. У меня снова были восточные ковры и антиквариат! А девочки ходили в самый лучший детский сад и прошли экзамены Программы для одаренных детей, что было правилом этикета в Северной Виргинии для всех, кто хотел иметь преуспевающих малышей.
Потом начались посещения. Однажды я спала в своей постели и почувствовала палец, трогающий меня за руку. Я перевернулась и открыла глаза, ожидая увидеть Дженнифер, требующую внимания. Каково же было мое удивление, когда я никого там не увидела. Однако, когда я посмотрела на свою руку, то увидела, что на коже появляется выемка, совпадающая с ощущением, что кто-то трогает меня за руку. Я оглянулась и увидела в ногах кровати большую светящуюся фигуру, похожую по форме на человека, но без тела; это было просто сияющее пульсирующее присутствие. Оно протянуло сверкающий «палец» и «прошептало» мне: «Иди и пиши».
|
|
|
Я встала, пошла в свой кабинет и начала серию стихотворений, которые позже назвала «Фантомной Серией». В этих стихах я выражала свою жажду узнать, чье это присутствие. Это, несомненно, было мужское присутствие, и очень даже сексапильное. Я стремилась узнать, кто таким образом вошел в мою жизнь, напоминая, какой страсти не хватало в моем существовании.
«Я гналась за тобой по тропам времени. Через рождение и смерть, рождение и смерть. Ты зажигаешь меня, и я горю», - писала я ему.
Мое детское переживание с тремя огнями, посетившими меня однажды вечером, возбудило во мне сильный интерес к паранормальному. Я в довольно юном возрасте прочла книгу Эдгара Кейси и полностью приняла знание о реинкарнации и карме. Я чувствовала, что это верно; моя душа знала, что это правда, по крайней мере, для меня. Но довольно долго не происходило ничего такого, что могло бы так сильно меня изменить. После этих посещений, происходивших каждую ночь в течение девяти месяцев, я начала писать газетную колонку и углубилась в альтернативную духовность со все возрастающим упорством и рвением.
Ранее я интересовалась паранормальными явлениями, но теперь я начала размышлать о Боге; я знала, что это я.
Мой муж считал, что я сошла с ума.
Но посещения продолжались девять месяцев – достаточно долго, чтобы родить колонку в местной газете, которую я вела в течение последующих четырех лет. Одна из моих ранних заметок была о первом дне, когда Дженнифер пошла в детский сад. Используя свой опыт как метафору, я очень поэтично рассказывала о надеждах матери на счастливое будущее для ее ребенка.
|
|
|
Я помню, что там была строчка: «И пусть твои туфельки никогда не жмут». Только на первый взгляд это был рассказ о первом дне Дженнифер в детском саду; на самом деле статья была о детстве, жизни и утратах, и все это было вплетено в меланж красивых фраз. Там говорилось обо всех наших мечтах и надеждах на счастливое будущее для всех детей. И, уж не знаю почему, люди возненавидели меня за то, что я это написала. Редактор был моим другом и знал силу газетных рубрик. Он был в восторге от спора, который я вызвала, и открыто публиковал письма с выражениями ненависти ко мне.
Почему они ненавидели меня за заметку о том, как моя дочка пошла в садик, и о моих материнских мечтах и надеждах? Я читала и перечитывала ту статью, и по сей день чувствую, что она могла вызвать слезы, но не ненависть. Но я открыла газету через неделю после ее публикации, и там был целый разворот, полный гневных писем о том, что я написала. Я проплакала всю неделю. А еще через неделю в газете опубликовали столько же писем, хвалящих то, что я написала. Я снова столкнулась со своей старой проблемой – желанием всем понравиться. Почему они все не могли любить меня? Однажды я выписывала чек в бакалейной лавке, и продавец, узнав мое имя, сказал что-то о моей колонке, что заставило стоявшую за мной в очереди женщину сказать, как она меня ненавидит, а потом стоявшая за ней женщина сказала, как она меня обожает. Я выскользнула из лавки, пошла домой и снова расплакалась.
Я сказала себе, что, если моя пятилетняя дочь может повзрослеть и пойти в школу, я тоже могу повзрослеть. Взросление на тот момент означало для меня преодоление моего страха оказаться нежеланной или не получить одобрения. Это был все тот же старый страх быть брошенной, «почему никто меня не любит». И знаете что? Он не давал мне стать тем, кем я могла стать. Я знала, что, пока меня заботит, что думают другие, я не смогу полностью раскрыть свой потенциал. Я изводила всю свою энергию, пытаясь писать приятные вещи... быть приятной для своего мужа... удовлетворять своих детей... ублажать своих клиентов. У меня не оставалось сил на саму себя.
Моя жизнь – серия сходных событий. Сначала я случайно попадаю куда-то, а потом ломаюсь и ухожу. Наверное, я могла бы догадаться, что трещина в нашем браке стала достаточно велика, чтобы я в нее упала. Мы шли разными путями и встречались только изредка, на перекрестках. Но я не так легко сдаюсь, и я продолжала пытаться наладить жизнь или притворяться, что то, что я несчастлива, ничего не значит.
|
|
|
Однажды мы пошли поужинать с нашим другом, приехавшим в город по делам. Он всегда приглашал нас на ужин во время своих визитов, и в тот раз мы были в Джорджтауне во французском ресторане, где официанты разъезжали на роликах, а между переменами блюд впрыгивали на сцену и исполняли небольшие музыкальные номера. Я выпила, что для меня было необычно. Мне нужна только одна рюмка спиртного, чтобы стать очень веселой и очень пьяной. Я растаяла, вспомнив человека, в которого влюбилась и за которого вышла замуж, мужчину, к которому испытывала достаточно сильные чувства, чтобы родить от него детей. Я наклонилась и провела пальцами по его шее, погрузившись в сладкие мечты о чувственности. Он даже не обернулся, но, наверное, принял мои пальцы, ласкающие его, за насекомое, потому что шлепнул рукой по шее, как делают, желая прогнать назойливую муху.
Мне показалось, что мне залепили пощечину по сердцу. Почему-то это оказалось последней каплей, последним отказом в интимности из сотен полученных от него отказов. Я сломалась. Я встала и отдала ему ключи, чтобы он забрал машину (Бог свидетель, я не заслужила ее! ) и вышла за дверь. У меня в кошельке было 25 центов, когда я остановила такси и попросила отвезти меня к банкомату, чтобы я смогла заплатить за 30 миль дороги до Рестона, где мы тогда жили. Водителем такси оказался иракский студент, работающий над своей кандидатской. Мы остановились, и по дороге я подобрала подругу. У нее была труба, я заехала домой за своим кларнетом, и мы сидели вместе на главной площади городка и играли, она на трубе, а я на кларнете. Водитель такси играл на табле и пел. Мы пели и играли блюзы на площади Лейк-Анна до самого восхода. Я пела о потерянной любви. Она пела о потерянной юности. Он пел об ужасах войны. Я до сих пор не знаю, почему никто не пожаловался в полицию.
Я хотела уехать следующим же вечером, но муж уговорил меня остаться на несколько недель, говоря, что мать с двумя маленькими детьми не должна уходить из дому на мороз. Он сказал, что, если я дам ему несколько недель, он найдет себе место. Но он так и не ушел. Позже я узнала, что его отец посоветовал ему остаться, боясь, что я могу сказать, что он меня бросил, и заявить свои права на дом. Ясно, что он совсем меня не знал. Я бросаю дома и антиквариат.
Я не заслуживаю, чтобы кто-то обо мне заботился. Я сама забочусь о себе. Неважно, как много я отдаю, как тяжело я работаю и как сильно я люблю, я все равно сирота, и так будет всегда. И, в конце концов, я просто женщина, а всем известно, что мы ничего не стоим. Мы не можем быть Святыми и Мистиками. Мы просто шлюхи. Мы можем только служить мужчине. То, что мы нужны, чтобы рожать детей – только временная важность, и вскоре даже в этом нас заменят пробирки и чашки Петри.
В результате я оставалась там еще почти полгода после этого происшествия, но сняла свое обручальное кольцо и больше не считала себя замужем. И я начала работать над своей духовностью, частью которой мой муж не хотел быть.
Я сняла домик на острове Чинкотиг и провела две недели одна, без часов и телефона. Это было мое первое приключение в одиночестве со времен прогулок по тропинкам Виргинии. Я впитывала его. Я пропитывалась им. Я купалась в нем. Я смаковала его. Я мыла им свое лицо и плескалась в нем, погружаясь в себя, помазываясь, как мирром, временем для размышлений.
Я подружилась с рыбаком, оставлявшим мне лучшее из своего дневного улова, и счастливо жила на одном большущем крабе, стакане красного вина и одном артишоке в день.
Бродя по побережью соседнего острова, Ассатига, я пережила событие из тех, которые меняют жизнь. Я начала диалог со «словами без голоса», который длился целых три дня, когда я ходила по пляжу в шторм. Этот «учитель», возникавший в моей голове, был самым вызывающим и мощным присутствием, испытанным мной на тот момент, и его сила поражала и приводила меня в смущение.
Эти «слова без голоса» учили меня иллюзорности совершенства, спектру света и нашему сотворению через него, когда мы упали в материю. Меня учили физике сознания и совершенству того, что кажется несовершенным.
Он (мне казалось, что присутствие мужское) учил меня физике родственных душ, тому, что мы начинаем путешествие в материю как единое пламя, разделяющееся затем на два, мужское и женское / позитивное и негативное, когда мы «падаем» через спектр света, чтобы попасть на этот электромагнитный план сознания. Он сказал мне, что эти два пламени почти никогда не оказываются даже на одном плане... что воссоединение этих двух огней происходит крайне редко и что, если оно произойдет раньше срока, прежде чем каждый закончит свою личную работу, они могут взорвать друг друга, настолько мощна магнитная энергия исходного пламени. И после всех этих предостережений голос сказал мне, что моя судьба – воссоединиться с моим исходным пламенем.
Искорка загорелась в сердце маленькой девочки, всегда верившей в настоящую любовь, всегда знавшей, что где-то в мире есть ее вторая половинка, и, хотя эту искорку разжигали с массой предупреждений и предостережений, мое сердце подпрыгнуло в груди от одной только возможности такого. Я посмотрела на свою жизнь и поняла, что для меня самым важным всегда были взаимоотношения. Это была моя работа. И, по правде говоря, я всегда искала эту «другую часть меня». И, если нам не стоило встречаться, не закончив своей личной работы, то мне надо поторопиться работать над собой. Вот как вышло, что я поклялась призывать всю свою неоконченную работу, чтобы быть готовой.
Эти три дня я шла сквозь злобный северо-восточный ветер, дувший на меня с завидным упорством и такой силой, что мне приходилось наклоняться, чтобы идти. Во время ходьбы я спорила с голосом Бога в моей голове, бранясь из-за несовпадений и причуд жизни и метафизики.
Один раз, после того как я страстно и долго спорила об одном вопросе, мне было велено поднять ракушку, лежавшую на моем пути. Она была треснутой и покрытой рачками, с жирным масляным пятном с одной стороны. То, что когда-то было жизнью, исчезло, и вместо него остались только паразиты, мусор и грязь. Небо в моей голове раскололось пополам, и какое-то неописуемое мгновение я видела правду. Я видела все. Я видела вращение космосов вокруг космосов, многослойные, многомерные миры-внутри-миров и уровни причинных связей.
Причины и совершенство были акробатами, способными изогнуться и принять любую форму, которая нужна им на данный момент. Все было совершенно. И даже понятие совершенства было ограничено. И это тоже было совершенным. Несовершенство было совершенным!
Я оставалась в этом блаженнстве... не знаю, как долго. Возможно, лишь секунды. Возможно, несколько часов. В конце концов, я шла навстречу штормовому ветру три дня подряд, от восхода солнца до восхода луны.
Я спросила: «Зачем все это? » - и Большой Альфи ответил.
Я вернулась на восходе четвертого дня и попросила дать мне способность записать то, чему меня научили, ведь раньше я никогда не слышала о таком общении. Мне было сказано, что мне придется «заработать эти слова», и что, когда я «приму их как свои» в своей жизни, я смогу получить все учение назад, но тогда оно будет исходить из моих уст и моего сердца и не будет простым повторением. Вот почему я могу рассказать эту историю, но все еще не могу целиком записать учение, данное мне ветром за те три дня.
Вернувшись домой, я более не могла быть прежней. Я кое-что увидела и изменилась.
Я любила своего мужа, но он не был способен любить себя, а я к тому моменту могла бы уже и выучить один из величайших уроков жизни. Невозможно любить кого-то настолько сильно, чтобы этот человек полюбил тебя. Если он не может любить себя, то, уж конечно, не может любить и тебя. Но я не поняла это в своем первом браке, как не поняла и со второй попытки. Вместо этого я годами по ночам лежала без сна рядом с ним и плакала, а он ни разу этого не заметил.
Проведя десять лет в ожидании перемены температуры, я решила, что он замерз навсегда и никогда не оттает, и ушла. Я достигла той точки своего роста, где выживание не могло компенсировать отсутствие эмоциональной свободы и правды. Я отказалась растить своих дочерей в атмосфере лжи, увековечивая «миф о мамочке и папочке», основанный на обоюдном согласии «оставаться вместе ради детей». Если он и был моей родственной душой, то сам он так не считал.
Меня позвал остров под северным небом и великий учитель в голосе ветра. Несколько месяцев спустя после моего переживания на Чинкотиге я увидела видеозапись, очень похожую на моего учителя в голосе ветра.
Так вышло, что я сложила вещи своих дочерей, закрыла свой бизнес, купила микроавтобус и снарядила его в путешествие. Я ехала на запад, чтобы записать учение этого великого Мастера и работать над своими незавершенными делами, чтобы быть готовой.
Я обожаю воспоминания об этом путешествии по стране с девочками шести и восьми лет. На ночь мы останавливались в кемпингах, и наш скромный старенький «фольксваген-вестфалия» прятался среди переоборудованных автобусов и шикарных «домов на колесах». Из нашего «черепашьего панциря» появлялись льняные скатерти и серебряная посуда, и в то время, как наши соседи ерзали на пластиковых стульях и напивались пивом перед своими «домами на колесах» за 200 тысяч долларов, мы завтракали «яйцами бенедикт» (изысканное блюдо – яйца всмятку с беконом и сыром – прим. перев. ) и тостами с обрезанной корочкой и пили чай из серебряных подстаканников.
Я сидела в пруду под водопадом Подкова в Западной Виргинии, смеясь под струями теплой воды, в тот день, когда мой доклад был передан президенту и правительству в Белом доме. Я могла бы остаться дома и пойти туда, ради «славы», чтобы потом говорить: «Я была там», но я предпочла водопад. Было Четвертое июля 1986 года, и это казалось мне более подходящим утверждением свободы – сидеть под водопадом, а не в Овальном кабинете рейгановского Белого дома.
Моя первая в жизни мигрень случилась в Эльк-Крик, штат Кентукки. Голова раскалывалась, и я решила, что мне лучше не сидеть за рулем. После полудня мы остановились в кемпинге Эльк-Крик. Я выбирала место для парковки, а слепящая боль гнала меня в темноту, под одеяло. Мы припарковались рядом с деревянной вывеской «Стоянка Эльзы в Эльк-Крик». Здесь Эльза остановилась на все лето, развесив рождественские гирлянды и покрыв всю свою парковку искусственной травой. Вывеска указывала на место ее стоянки бесконечному потоку родственников и гостей.
Теряя сознание от боли, я успела заметить, как Дженни и Адрианна пошли за частокол, где Эльза устроила прием на садовом стуле, разбирая бобы в обществе своего чихуахуа.
Я очнулась несколько часов спустя, как будто во мне заменили электропроводку (как происходило и многие последующие годы после этих головных болей, выводивших меня из строя и тянувшихся, казалось, бесконечно долго). Я была в ужасе. Как долго я спала? Где девочки? Я собиралась не спускать с них глаз во время путешествия, наслушавшись ужасных историй о детях, исчезавших в кемпингах по дороге в туалет. Я раздвинула занавески на окне и позволила тусклому всету сумерек прикоснуться к моему оптическому нерву, только слегка морщась.
Девочки разбирали бобы вместе с Эльзой на соседней парковке.
«Боже, – подумала я. – Что она обо мне думает? Меня так долго не было, а девочки гуляли самостоятельно». Она была пожилой женщиной, а я научилась их бояться, потому что одна такая воспитывала меня саму.
Я выбралась за дверь и вошла в маленькую калитку под вывеской.
Девочки с восторгом встретили меня и просили Эльзу показать мне трюк, который умел делать ее чихуахуа. Эльза согласилась, и они послали песика «принести выпить». Клубочек белой шерсти помчался к трейлеру и выволок оттуда банку пива. Он яростно рычал и таскал банку туда и сюда по искусственной траве, колотя ею по садовым стульям, царапая и дергая за крышку, пока из нее не начало капать пиво. Тогда он радостно повалился на спину, взвалив банку себе на живот и ловя каждую каплю.
– Ну, – сказала мне Эльза, – девочки говорят, что ты везешь их на какой-то остров на севере, затерянный неизвестно где. У тебя есть важная причина, чтобы так поступить?
У меня перехватило дыхание от страха. Осудит ли она меня за это? Согнусь ли я под ее испытующим взглядом? Могу ли я придумать какую-то ложь, которая оправдает мое поведение?
– Нет, – услышала я свои собственные слова. – У меня нет для этого важной причины. Я просто хочу так поступить.
– Хорошо, – сказала Эльза. – Я никогда не видела, чтобы счастье приходило от того, что люди делают из-за важных причин.
Я знала, что это было магическое путешествие духа, а не ума. Оно тянулось от философской беседы со старыми певцами кантри на речном пароходе по Миссури до спасения лягушки от торнадо на Уайт-Ривер в Бэдландс, штат Южная Дакота.
Мне так понравился городок Миссула в штате Монтана, что я встала на колени перед нашим минибусом рядом с китайским рестораном и дала клятву. Я пообещала моей машине, что, если она где-то сломается, я сочту это за знак, что нам надо там остаться. Потом я завела машину, надеясь, что она не заведется. Но она завелась.
Мы ехали, пока суша не кончилась на окраине небольшого городка на севере штата Вашингтон. Мы погрузились на паром на пути к острову, чей зов я услышала так далеко на востоке. Мы втроем жались от холодного ветра на носу «Калитаны» и всхлипывали, узнавая приближающийся дом. «Здесь», – пело мое сердце. «Здесь», – вздыхала моя душа, с радостью признавая святое. Здесь, где скалы встречаются с морем, сплетаясь в цепь, такую же древнюю, как память, я наполнилась чувством своего места, какого никогда не знала раньше.
Но нас никто не ждал. Никто не вывесил плакат: «Добро пожаловать. Мы ждали вашего приезда. Садитесь и пишите книги, которые вас призвали написать. Вот ваша зарплата». Мы оставались там так долго, как только могли, но, поскольку никто не сделал мне предложения, мы уехали, на юго-запад или домой. Это решение надо было принять в пути.
Но мы были так близко к огромной снежной шапке под названием гора Рейнир, что я не могла проехать мимо и не подняться на нее. В конце концов, она была совсем близко, так и умоляя посетить ее. К несчастью, проделав весь путь наверх, мотор в конце концов сломался на пути вниз. Мы застряли. Но, возможно, нам повезло? Поломанный мотор требовал не менее двух недель для починки. Я позвонила домой и пережила то же, что переживала каждый вечер. Мне ответил автоответчик. Когда я наконец дозвонилась до отца девочек и сказала ему, что мы застряли, он не сказал: «О, давайте я прилечу и все устрою. С вами все в порядке? Чем я могу вам помочь? Давайте я оплачу вам полет до дому». Вместо этого он сказал: «И какое отношение это имеет ко мне? »
Мы так и не вернулись домой.
Следующие пять лет я была матерью-одиночкой, жившей с орлами и китами на северном острове. Поскольку отец девочек жил на другом побережье материка, он не брал их к себе на выходные и праздники, так что у меня не было свободных вечеров и выходных в одиночестве. Я жила на полную ставку. А воспаления уха продолжались.
И все эти годы перерождения у меня была одна мантра. Я повторяла ее снова и снова. Я повторяла ее в ванне, на прогулках в горы, по дороге в школу, чтобы забрать девочек – везде. Наверное, я произносила ее не менее двадцати раз в день все эти пять лет.
«От имени Бога моего существа я обращаюсь к Матери/Отцу Внутри и призываю все мои неоконченные дела. Пусть придут. Пусть явится все, на что я не смотрела. Пусть явятся мои страхи, моя ревность, моя неуверенность. Пусть все они явятся ко мне, чтобы я работала с ними сейчас. Да будет так! »
Иногда, надо признаться, я добавляла к своей мантре еще одну строку.
«От имени Бога моего существа я обращаюсь к Матери/Отцу Внутри и призываю все мои неоконченные дела. Пусть явятся, чтобы я могла завершить их и быть готовой к встрече с моей парой».
Мы с девочками были так близки в эти годы, что между нами нельзя было бы просунуть и лучину. У нас не было ничего, кроме друг друга. Большую часть этих лет мы прожили на 900 долларов в месяц. Однажды мы с Дженнифер и Адрианной сели и поговорили о том, что нам делать. Я постоянно беспокоилась о деньгах. Я объяснила, что мы можем вернуться в Вашингтон, и я снова буду зарабатывать много денег, и у них снова будет одежда из «Блумингдэйлс», как было раньше. Теперь они носили платья из «Комиссионки Розы». Я объяснила, что буду с ними не так много, как сейчас, но у нас будет домработница, и они смогут заниматься музыкой и танцами, и у них будут вещи, которых здесь нет. Какое-то время мы жили в доме, сдававшемся на зиму, с большими комнатами и хорошей мебелью, но наш бюджет больше не позволял этого, хотя мы съезжали на лето и болтались по округе, пока осенью дом не сдавали снова. Но теперь он все равно был для нас слишком дорог, и перед нами была гора расходов, особенно если я собиралась попытаться выпустить книгу.
Они терпеливо выслушали мои объяснения насчет нашего финансового положения, а потом хором ответили: «О, нет! Мы приехали сюда, чтобы ты воплотила свою мечту. Ты не должна отказываться от своей мечты. Мы найдем жилье подешевле. Ничто никогда не получится, если ты не будешь воплощать свою мечту! »
Вот так и вышло, что мы нашли заброшенный трейлер, в котором не хватало потолочных панелей, и почерневшая от плесени изоляция свисала с потолка где ни попадя. Говорить, что крыша протекала – это не сказать ничего. У нас не было мебели, и мы не могли позволить себе транспортировку нашей мебели из Вашингтона, так что мы приобрели довольно, чтобы «обставить» (пожалуйста, не принимайте это слово всерьез! ) наш дом-фургон на берегу. Мы нашли на свалке огромный поролоновый матрас. Он был V-образной формы, с глубокой ямой посередине. Мы спали на нем все вместе – я в середине, по одной маленькой девочке с каждой стороны. Во время сна на мне всегда оказывались маленькие ручки и ножки. Мы переворачивались единой массой, иногда запутываясь в конечностях друг друга. Кажется, одна маленькая ручка всегда лежала у меня на лице. Мне очень нравилось так спать.
Из всех поводов ненавидеть их отца самым раздражающим было Рождество. Все наши елочные игрушки и гирлянды остались у него, в комфортабельной квартире с четырьмя спальнями в Рестоне, штат Виргиния – той самой, в которой он остался жить по совету своего отца. Позже я узнала, что он ни разу не пользовался ими после нашего отъезда. Но он отказался переслать их нам, так что у нас не было рождественских украшений, и уж конечно мы не могли позволить себе их покупать. Один раз наш дорогой друг, островной врач, принес нам игрушки со своей елки, чтобы нам было что повесить.
В один год мы не могли позволить себе купить елку, и наш друг привез нам дерево из горного района, где у него было право вырубки. Это был гемлок с красивыми зелеными ветками, гораздо более красивый, чем елки прежних лет. Мы повесили на него наши немногочисленные игрушки, украсили его гирляндами из попкорна и ягод земляничного дерева, полюбовались на него и пошли спать. Проснувшись утром, девочки побежали смотреть на свою елку и нашли ее рассыпавшейся по ковру. Гемлок сбрасывает свои «зеленые» иголки в помещении. Мы собирали иглы гемлока с этого ковра несколько дней. Это было Рождество Ветви Земляничного Дерева. Я подумала, что это было полезно для окружающей среды. Не нужно было убивать дерево, а мертвая ветвь получала наше уважение. Но мне кажется, что девочки не разделяли мое альтруистичное отношение к этой конкретной мертвой ветке.
|
|
|
