В чём национал-демократы правы?

Грубые кощунственные выпады национал-демократов в отношении героев Великой Отечественной Войны, неприкрытая поддержка ими разнообразных русофобов в спектре от украинских необандеровцев до бесноватого грузинского фюрера привели к соответствующей реакции в среде традиционных русских националистов и национал-патриотов. Здесь можно вспомнить и полемическую статью Владимира Игоревича Карпеца «Битва за историю», опубликованную в газете «Завтра» (№ 22 (915) от 1 июня 2011 г.), и заметку «Шаббес-националисты» Петра Александровича Баранова, и статью С. Сидоренко «Иерусалимский национализм». Реакция очень понятная и вполне естественная, однако, на наш взгляд, феномен «национал-демократических» идей требует более серьёзной и глубокой критики.

Итак, какую бы антипатию и неприязнь ни вызывали у нас нацдемские кощунства по поводу героев Великой Отечественной Войны, антихристианские выпады и пропаганда власовщины, попробуем отрешиться от этих «крайностей» и посмотреть на идею «национал-демократизма» в её чисто теоретической форме.

Для начала отметим, что история человечества даёт нам независимо от формационно-стадиального уровня, связанного с экономическим и научно-техническим прогрессом, три принципиальных типологически воспроизводящихся варианта государственности.

Первый и наиболее распространённый тип – это государство чиновничье-бюрократическое. Фактическая власть принадлежит в нём в большей или меньшей степени замкнутому сословию профессиональных чиновников, собственно и составляющих государство. Население отторгнуто от власти и представляет собой по существу субстрат, кормовую базу для государственного аппарата, его функция, по большому счёту, сводится к обязанности платить налоги, исполнять повинности и пребывать в полном и безоговорочном молчаливом послушании. Понятно, что этническая принадлежность подданных в этом случае мало интересует государство: неважно, какого цвета подданные, лишь бы были послушны, трудолюбивы, хорошо платили подати и не возмущались, когда их порют на конюшне. Чаще всего государства такого типа представляют собой монархии, но вполне могут быть и олигархиями или теократиями. Примеров такого рода государств не счесть, начиная от Древнего Египта и храмовых городов-государств Месопотамии, и заканчивая Византией, Османской Империей и современным Китаем.

Второй тип – это государство сословно-корпоративного типа, построенное на максимальной персонификации договорных отношений и замкнутости корпоративных структур. В наиболее чистой форме этот тип государственности был воплощён в феодально-рыцарской и цеховой Западной Европе, в домонгольской удельно-княжеской Руси (после распада единого Киевского государства) и в средневековой самурайской Японии. В определённой мере примыкает к этому типу государственности и традиционная кастовая система Индии до её мусульманского завоевания, хотя для Индии персонификация отношений как раз не характерна.

Третий тип государства – это самоуправляемая гражданская община, основанная на матрице «общественного договора» и в предельном идеале вообще не предусматривающая существования профессиональных штатных управленцев и государственных служащих. В идеале такая система подразумевает (как в некоторых демократических полисах Античной Греции и в ранней Римской республики), что все государственные должности являются не только выборными, но и исполняются «на общественных началах» – без государственного жалования, за счёт средств самого «руководителя-общественника», который поэтому должен иметь достаточно высокий имущественный статус и уровень бескорыстия. Фактически этот тип государства представляет собой самоуправляемое гражданское общество, другой вопрос, что далеко не всё население страны входит в число полноправных граждан (к примеру, в Римской республике, подавляющее большинство жителей завоёванных провинций в число римских граждан не входило).

Вполне очевидно, что западные буржуазные демократии Нового времени, хотя и не в чистом виде, но в значительном приближении воспроизводят именно этот третий тип государства. Нетрудно видеть, что комплекс либерально-демократических идей, вытекающий из принципов гражданского общества, цивилизационно неотделим здесь от матрицы национального государства и, как минимум, гражданского национализма.

Разумеется, мы вовсе не хотим упростить реальность и поставить знак равенства между национализмом, либерализмом и демократией. Даже две последние категории на самом деле находятся между собой далеко не в столь однозначных и простых отношениях, как может показаться человеку, воспитанному на опыте российских 90-х. Тем не менее, вполне очевидно, что категории демократии, либерализма и национализма относятся к принципиально одному и тому же цивилизационному и государственному типу, восходящему к европейской античности и воспроизведённому европейскими и североамериканской демократиями Нового времени.

Поэтому в самом по себе тезисе о построении буржуазной либеральной демократии в сочетании и на основе моноэтнической и монокультурной национальной государственности и гражданского национализма нет не оксюморона, ни парадокса. С абстрактно-теоретической точки зрения такая концепция представляется вполне цельной и здравой. Более того, несложно доказать, что мультикультурализм разрушителен для гражданского общества и практически несовместим с классической буржуазно-либеральной демократией.

Отметим лишь в скобках, что моноэтничность и монокультурализм гражданского общества – это не то же самое, что обязательная моноэтничность населения страны. Римская республика и даже ранняя Империя эпохи принципата была по своей сути национальным государством. При том, что в её состав входила и Галлия, и Иберия, и Греция, и Северная Африка, и Палестина, единственным национальным субъектом её оставался Populus Romanus Quiritium – Римский народ, гражданская община римлян. Всё остальное завоёванное население гражданских прав не имело и по существу было лишь кормовой базой Рима. Поэтому полиэтничность и мультикультурность населения Империи не нарушали её строго национального характера. Интересами Рима (как Республики, так и ранней Империи) как государства оставалось служение национальным интересам именно Римского народа, этнической группы, сохранившей монополию на права римского гражданства. Почти то же самое можно сказать о Британской колониальной империи – государстве, в котором никогда не заходило солнце. Подданными этой империи были сотни народов самой различной расовой и культурной принадлежности, но национальным субъектом её были исключительно англичане. С другой стороны, нетрудно привести примеры крохотных и абсолютно моноэтничных по составу своего населения стран Азии и Африки, которые, однако, никогда не знали ни гражданского общества, ни национального государства. В этом смысле их государства изначально были антинациональны и строились по принципу господства отчуждённой от интересов этноса бюрократии над бесправным населением.

Следовательно, противопоставление имперского наднационального государства государству национальному изначально некорректно. Полиэтническая по составу своего населения Империя может быть в то же самое время национальным этнократическим государством, а маленькое моноэтничное по составу населения государство может быть абсолютно индифферентно к национальным интересам. Сущностное содержание в данном случае если не в полной, то в весьма значительной степени свободно от внешней формы. Следовательно, само по себе разрушение имперской государственности, при очевидных территориальных потерях и геополитических издержках, отнюдь не приближает к построению национального демократического или этнократического государства.

Однако вернёмся к идеям отечественных «национал-демократов». В основании их идеологических позиций лежит тезис, состоящий в том, что Россия, подвергшаяся в результате влияния Византии и Золотой Орды цивилизационной и культурной (а в наиболее радикальных версиях – и генетической) деформации, сформировалась как государство сущностно антинациональное, говоря словами Широпаева: «не для русских, а посредством русских, которые всегда были нужны России лишь в качестве безликого этнического ресурса». В самом этом утверждении есть немало горькой правды.

Впрочем, ещё советскими антропологами было доказано, что «процесс консолидации славянских племён в связи с образованием Русского государства, опустошение русских земель татарскими набегами, движение русского служивого населения на восток и юго-восток для создания сторожевой черты – все эти моменты не могли не сыграть роли в изменении антропологического состава, но заметно не нарушили тех морфологических связей, которые образовались в эпоху славянской колонизации Восточноевропейской равнины» (Происхождение и этническая история русского народа. Труды Института этнографии АН СССР, т. 38, М., Изд. Наука, 1965). Поэтому наиболее радикальные утверждения о необратимой порче русского генотипа во время татаро-монгольского ига (в духе пошлой поговорки «поскреби русского – найдёшь татарина») не имеют под собой никаких серьёзных оснований. Справедливости ради отметим, что такого рода не только утверждений, но и намёков, конкретно у Широпаева мы не нашли – они характерны скорее для германских нацистов, украинских русофобов и для радикального, нездорового крыла евразийцев.

Однако не на биологическом, но на «культурном» уровне влияние ордынской азиатчины на Россию действительно сказалось самым пагубным образом. Москва, изначально возвысившаяся именно как коллаборационистский центр чужеродной власти, столь глубоко усвоила оккупационные стереотипы отношения к собственному народу, что воспроизвела их и после обретения независимости. Русский народ в России действительно никогда не был народом-господином, и остаётся только удивляться, что в этом прискорбном факте отдельные наши горе-патриоты находят повод для извращённой гордости. В этом плане Россия действительно была «империей навыворот», в которой государствообразующий народ в наибольшей мере подвергался эксплуатации, в то время как окраинные этносы сохраняли тем больше вольностей и привилегий, чем менее они были интегрированы в состав Империи. Именно поэтому приближение к положению русского народа для инородцев означало не повышение, а понижение их статуса, то есть интеграция воспринималась и в действительности была для них не продвижением вверх по иерархической пирамиде (как в Древнем Риме), а сползанием вниз в воронку. Отсюда и представления о Российской Империи как о «тюрьме народов» – и это при том, что статус инородцев был по отношению к статусу Русского народа фактически привилегированным.

Немалая доля горькой правды есть и в утверждении «национал-демократов» о том, что эти порочные явления в национальной политике, имевшие место в Российской Империи, были впоследствии воспроизведены в Советском союзе. Скажем более, этот печальный факт не отрицается и нами – коммунистами и русскими патриотами-великодержавниками. Так, например, лидер Коммунистической партии Геннадий Андреевич Зюганов в своей статье «О национальной гордости патриотов» подчёркивает:

«Соответственно и национальная политика трактовалась в первую очередь как политика по отношению к инородцам. В основе ее лежала система уступок со стороны русских и преимуществ для нерусских. Что это за уступки и преимущества? Во-первых, всесторонняя, всеобъемлющая помощь национальным окраинам за счет человеческого, материального и культурного потенциала русских и Центральной России. Русский народ с пониманием отнесся к этой задаче, с его первенствующей помощью на окраинах России был создан мощный экономический, культурно-технический потенциал. Во-вторых, формирование единого государства по федеративному принципу, признание полного государственного равноправия с Россией новых республик с "титульной" нацией во главе. Это было хотя и обоснованной, но все же уступкой, ибо до революции Ленин, признавая право наций на отделение, тем не менее неоднократно и определенно высказывался против федеративного устройства будущего социалистического государства. Ясно, что эта политика обуславливалась совершенно конкретными обстоятельствами места и времени. И она приносила успех, пока соответствовала объективным задачам, пока обстоятельства не изменились. Бездумное продолжение ее и после того, как фактическое неравенство было в основном преодолено, губительно сказалось сначала на судьбе Советского Союза, а затем и самой России. В итоге русский народ сам оказался в фактически неравном положении в своей собственной стране».

Итак, никак нельзя сказать, что идеи «национал-демократов» – это лишь полный бред и постмодернистская эклектика противоположностей, нельзя просто отмахнуться от них, придумав какой-нибудь разухабистый ярлычок. Проблемы, которые они ставят, серьёзны и ненадуманны. В чём же тогда, если не считать явные «заскоки» и «перегибы» мы не согласны с ними по существу? В чём суть нашего принципиального ответа на вызов «национал-демократии»?